– Гор! – внезапно воскликнула Найфел.
– О чём ты, Найфе?..– спросила Набият.
– Я хочу назвать сына Гором!
– Как? – растерялись Набият и Упусер. – Разве можно земное дитя называть именем бога?
– Мне кажется, что он – Гор! – настаивала Найфел. – Я назову его так. Это, наверное, воля богов.
Так и стало. Мальчика назвали Гором. Это был очень красивый младенец. Кто ни видел его, не мог налюбоваться.
Минуло ещё два месяца. И пришла беда: малыш Гор – сердце и радость Найфел – заболел. Юная мать не знала, что делать, как помочь своему сыночку, её не покидала постоянная тревога за своё дитя, родное её чадо. Кто поможет её? Разве кто-то из лекарей будет возиться с ребёнком бедной женщины?
– Не печалься, Найфел, – успокаивала подругу Набият. – У меня есть хорошие знакомые – добрые люди. Я найду лекаря.
– Я пойду в свою деревню, к матушке Ме, – заплакала Найфел. – У неё и наших соседей было снадобье, которым старались лечить моих братишку и сестрёнку. Хотя снадобье их не спасло: они всё равно умерли… Может, лекарство Гору поможет?..
И Найфел отправилась в родной дом – на поклон к матушке Ме. Может, увидев чудное дитя, Мехатэ сжалится над дочерью, поможет ей вылечить младенца? До нового разлива Нила оставалось ещё два месяца, так что время вернуться к Набият, если матушка отвернётся от дочери, у Найфел было.
Далеко ушла от родимого дома в горе Найфел, поэтому и дорога назад оказалась неблизкой. День и ночь пришлось юной матери идти с горячим от жара ребёнком на руках, пока не увидела она высокий знакомый холм.
Найфел поднялась на холм, зашла в родимую лачугу. Но там было пусто, никто не встретил девушку, не вышел ей навстречу. Горестно опустилась Найфел на пол, крепко прижимая горячее тельце сына к груди, и снова заплакала.
Скрипнула дверь, вошёл отец. Он сильно постарел за эти месяцы. Спина его от работ на строительстве почти совсем не разгибалась. Найфел бросилась к нему:
– Отец, отец! Что случилось? Где матушка Ме?
Абд ат-Тавоаб заплакал:
– Доченька, солнце моё, милая моя жена и твоя мать Мехатэ ушла в царство мёртвых.
– Как? Почему?!– зарыдала Найфел.
– Мехатэ не выдержала разлуки с тобой. Прогнала тебя, потом долго плакала, изводила себя, ломала руки. Сохла, сохла, ругала себя, что отпустила тебя, беременную, тревожилась за дитя, слегла, а вскоре Великие Боги забрали её с нашей земли, и душа её успокоилась. Я похоронил её в пустыне.
Найфел слушала отца, беззвучно плача. Но теперь что поделаешь?..
Проснулся и заплакал Гор.
– О, доченька! Это твоё дитя?!– как бы очнувшись, промолвил отец. – Где же ты жила всё это время?
– Одна очень добрая женщина меня приютила. Она живет недалеко от Ахетатона, мы там вместе. Только вот малыш мой заболел…– Найфел снова прижала к груди сына, и опять лицо её залилось слезами:
– Всё время мальчик мой плачет, грудь не берёт. Голодный!
– Погоди, дочка, встрепенулся Абд ат-Тавоаб, – погоди! Меня ещё сегодня лечил Рифаат ас-Саид! Он ещё здесь! Пошёл к соседям. Я пойду скорее за ним!
С этими словами Абд ат-Тавоаб быстро, как только мог, встал и вышел из лачуги.
Через некоторое время вернулся. С ним вместе вошёл средних лет крепкий смуглый человек с добрыми глазами. Он тут же бросился к маленькому Гору, взял его на руки. Потом Рифаат ас-Саид вытащил деревянную трубочку, широким концом приложил её к груди младенца и стал слушать. Затем лекарь перевернул дитя, осмотрел его всего, с головы до ног. Пока врач осматривал ребёнка (а прошло немало времени!), Найфел и её отец с нетерпением ожидали его приговора.
Низко опустив голову, Рифаат ас-Саид встал и промолвил:
– Милая женщина, прости меня, но я ничего не смогу для тебя сделать. Волею Богов твой младенец очень сильно простудился. Везде, и здесь, в Египетском царстве, майский ветер очень коварный, непостоянный. Он несёт и жару, и холод. Коварство майского месяца не даёт жизни этому ребёнку, и сегодня ночью он перейдёт в царство благого царя Озириса. Не огорчайся, не гневи царя мёртвых: твоему младенцу там будет очень хорошо. Прости, милая женщина. Так хотят Боги.
С этими словами Рифаат ас-Саид повернулся и вышел из хижины.
Абд ат-Тавоаб и Найфел будто застыли на месте, услышав такой приговор. Слёз уже не было.
Абд ат-Тавоаб только тихо произнёс:
– У бедных всегда уходят дети в загробный мир. Так ушли твои брат и сестра…
Найфел легла на матрац, прижав к себе умирающее дитя. Она не смела плакать, подчиняясь воле Богов, но на душе у неё было тяжко: она же так хотела, чтобы её дорогое дитя, сын возлюбленного Ленхатепа остался в этом мире, в жизни, где царствует Великий Бог Солнца Ра, где она сама ещё живёт!
«О, великие Боги, смилуйтесь! Рано такому крошечному ребенку уходить в Царство мёртвых!»– неотступно думала юная мать, проведя ночь практически без сна, запоминая каждую чёрточку любимого мальчика.
Лишь перед рассветом она несколько забылась в горестной дремоте. А наутро Найфел почувствовала возле себя маленький холодный комочек… И не смогла сдержать слёз.
______________ ___________________
Утром Найфел взяла на руки холодное тельце своего сыночка, попрощалась с отцом и отправилась в пустыню.
Наконец взгляд её остановился на месте, которое, по мнению Найфел, было подходящим для её дорогого сына. Положила на песок свою ношу: маленький комочек, завёрнутый в кусок старой материи, две лепёшки, небольшой сосуд с водой, игрушку, что подарила ей Набият, когда ребёнок уже родился. Найфел взяла в руки скребок, похожий на железный совок, и начала рыть могилку. Песок поддавался легко (дождя не было очень давно), солнце уже поднялось, прогрев пустыню, и женщина довольно скоро закончила свою печальную работу – могилка была готова.
Осторожно, словно хрупкий и дорогой сосуд, опустила Найфел тельце малыша, завёрнутое в саван, и руки у неё задрожали: всем нутром она ощутила, что навеки укладывает здесь любимое, родное дитя, – и не смогла сдержать слёз. Затем Найфел положила в могилку лепёшки, воду, игрушку (так было принято провожать умершего в загробный мир) и засыпала всё это песком… Но не только тельце сына засыпала женщина – будто сердце своё она закопала там, в пустыне, в сыпучий и безликий песок…
Конечно, как все египтяне, Найфел очень верила своим богам, в загробный мир – всему, что говорили людям жрецы. Богобоязненная девушка, Найфел соблюдала все обычаи. Но смирение не было её чертой характера. Может, поэтому и отдалась Найфел радости общения и близости с Ленхатепом, так как внутренне не могла смириться с тем, что она – бедная, и нет никакого способа изменить такую судьбу? Это внутреннее сопротивление (в душе, в сердце) вдруг прорвалось истошным, отчаянным криком Найфел: «Ну почему?! Почему я так бедна, несчастна?! Почему Боги не смогли уберечь, сохранить моё дитя? Почему Боги отобрали у меня моего милого мальчика? Может, они вообще хотели лишить меня детей?! Почему Ленхатеп бросил меня?! Почему родители его так скоро отправили Ленхатепа в Мемфис? Он же обещал, что никогда не расстанется со мной, что мы ВСЕГДА будем вместе! Он же знал, как сильно я любила его!! Почему Боги, дав мне два дня величайшего счастья, отняли его у меня? За что мне столько горя?!»
Конечно, Найфел знала, что на всё великая воля Богов, что плакать и противиться этой воле – грех, и негоже гневаться – сердить высшие силы. А Найфел так надеялась, так желала увидеть, как дитя её вырастет и возмужает, станет так похож на отца!.. Боль от потери и младенца, и любимого была настолько велика, что на могиле своего ребёнка Найфел произнесла страшные слова: «Проклинаю!! Проклинаю вас, отец и мать Ленхатепа! Это вы, злой человек и злая женщина, не дали нам с Ленхатепом быть счастливыми! Вы закрыли нам дорогу! Теперь и он несчастен, и я! Вы заставили своего сына предать меня! Всё из-за вас! Ненавижу вас всех! ВСЕХ! ВСЕХ!!»
В отчаянье, в безмерном горе Найфел прокляла не только родителей своего неверного возлюбленного, но и остальных людей, и мужчин, и женщин и произнесла на могилке сына страшный обет, которому она решила посвятить свою жизнь: «Клянусь всю свою жизнь всегда жестоко мстить вам, гадкие, бессердечные, нечестивые богачи! Я отомщу вам всем за своё дитя, невинное, ни в чём не виновное перед Богами, кроме того, что рождено оно было женщиной бедной, не имеющей возможности защитить младенца от холода! От майского ветра!! Боги накажут вас! И накажут жестоко! А я помогу богам это сделать: я приготовлю всем вам отраву из мышей, крыс и ядовитых змей, и насекомых и заставлю всех вас съесть её! Я сделаю так, чтобы ваш путь привёл вас к крокодилам, чтобы ваши слуги набросились на вас и растерзали б живьем!..»
Глава 14
Прошло двадцать пять лет. По всему Египетскому царству, и в Ливии, и в Аравии, и по Синайскому полуострову, и по землям Месопотамии, и до Хеттского царства разнеслась молва о колдунье Иштар. Богатые люди трепетали, теряли дар речи и приходили в ужас только при упоминании имени её! Многие даже теряли сознание. Иштар держала в страхе всю Египетскую страну и прилегающие к ней земли.
Никто толком не видел её в лицо. Иногда лишь просачивалась коротенькая весть о какой-то очень красивой женщине, лет сорока, черноволосой, голубоглазой, с роскошной грудью. Кому и когда удавалось её узнать – великая тайна. Догадывались только, что она всегда меняет облик перед тем, как убить кого-то, отравить или задушить – верёвкой ли, удавом…
Как правило, к очередной жертве в гости приходила тихая, скромная, очень-очень добрая старушка, обещая больной госпоже исцелить её от боли: жара головы, горла, немощи рук и т.п. Старушка обещалась использовать своё снадобье, которое она готовила из давно всем известных растений, завёрнутых в приятную на ощупь ткань. Только снадобье нужно было приготовить уже в доме, чтобы сразу же его принять. Действо это секретное, чужих глаз не любит, поэтому старушка просила всех слуг и рабов, а также близких и родных болящего или болящей покинуть если не дом, то ту часть его, где были комнаты пациента. Ожидание было разным: иногда почти сразу же, иногда по прошествии долгого времени – близкие или слуги, приглашавшие пациента к очередной трапезе, входили в комнату, где уже осталось от человека лишь бренное тело, а КА-душа уже отошла в мир Озириса. Порой домочадцы слышали крик жертвы, но, как бы скоро они ни оказывались в комнате, кроме умершего человека там уже никого не было. И смерть жертвы была страшной. В широко раскрытых глазах словно замер ужас, а по телу ползала ядовитая змея…
… Или приходил с палкой старый добрый лекарь. Жертва обычно сообщала родным, что посылала за этим человеком. И тоже слуги и домашние удалялись, чтобы не мешать врачевателю. Когда же домочадцы возвращались, господа их лежали, крепко связанные, истекавшие кровью, а из горла каждого из них торчали острые железные прутья, ножи или битые черепки сосудов. Лекаря же, конечно, не было и в помине. И никто из слуг и рабов не получал поручения привести этого человека в дом…
Подобные истории повторялись неоднократно. Иштар (так все называли колдунью, да и кто, кроме неё, мог творить подобное?) травила неугодных ей богачей зельем, убивала их засунутыми под туники ядовитейшими насекомыми, очень часто жертвы её погибали от укуса змеи-гадюки или же бывали задушены удавом… Как приходивший (или приходившая) всё это проделывал – неизвестно, никто этого не ведал.
Но вдруг на какое-то время жуткие смерти прекращались, и душитель-отравитель пропадал. Здесь, в этих землях. Но тогда подобные слухи приходили либо из Ливии, либо из Месопотамии… От шумеров ветрами неслись слухи о том, как вдруг, без причины, тонули люди в Красном море, Тигре или Евфрате. Когда же удавалось достать тело утонувшего человека, то, как правило, в груди жертвы находили острое орудие… или к шее бывал привязан тяжёлый камень.
Люди уже знали, понимали, чьих рук эти деяния, и ещё больше боялись, и страшились. Они неистово молились всем богам, стояли на коленях по нескольку часов, лежали в мольбе на земле – просили защитить их от великой напасти. Но боги не отвечали… И тогда все диву давались, как жестокая колдунья не боится богов: может, это не человек, а Богиня Мести?..
Тела убитых богатеев и их жён, которых невозможно было похоронить, следуя обряду, слуги и рабы с радостью скармливали крокодилам и гиппопотамам, т. к. жертвы Иштар вряд ли могли сказать на суде Озириса, что благих деяний ими совершено больше, чем преступных. Скорее, всё было с точностью до наоборот. И становились жертвами Иштар только богатые люди: номархи, жрецы, судьи, сановники, писцы, купцы… а также их жёны, любовницы, наложницы, известные своим злобным и надменным нравом.
Безусловно, слухи о невероятной способности Иштар удаляться с места преступления незамеченной никем заставляли поверить, что эта женщина – богиня, но, может, ей помогали простые люди – рабы и обиженные?!
Долгое время египтяне потихоньку пересказывали друг другу, что случилось с визирем фараона Хуфу, как погиб он и его жена.
Священная пара жила в своём дворце, который был построен недалеко от Нила. Сын визиря Ленхатеп уже давно поселился в Мемфисе и в доме родителей практически не появлялся. Поговаривали, что сын визиря даже сильно поругался со своим великим отцом и пообещал более никогда не посещать родительский дом. Но правда это или выдумка – неизвестно. Сам же визирь уже редко покидал свой дворец: лет ему было немало, и фараон не очень часто призывал сановника к себе.
Иштар появилась во дворце, одетая как знатная женщина, держа в руках изящный мешочек. В этот час визирь обычно отпускал слуг, предпочитая в уединении предаться кальяну. Итак, Иштар без приглашения и сопровождения прошла в покои Осиристепа. Вельможа, услышав тихую поступь, открыл глаза и обомлел, увидев перед собой женщину невероятной красоты. Всегда падкий на женскую красоту, визирь готов был выполнить любую просьбу внезапно появившейся красавицы, поэтому он и крикнул слугам, чтобы не беспокоили господина, не смея появляться в покоях ранее, чем через два часа.
Незнакомка подошла к вельможе совсем близко, улыбнулась ему (но недобро, жестоко) и сказала, глядя ему прямо в глаза, словно гипнотизируя взглядом своих невероятно голубых очей:
– Ну что, попался, старый распутник? Ты заплатишь мне сейчас за всё: за выплаканные в юности слёзы, за горькую мою любовь, за разрушенное счастье, за умершего моего мальчика!
Изумлённый Осиристеп попытался оправдаться перед злостной красавицей, говоря, что, вероятно, она ошиблась, предъявляя ему, визирю фараона, такие нелепые, беспочвенные обвинения.
– Разве у тебя нет сына Ленхатепа, которого ты немедленно отослал в Мемфис, как только он сказал, что полюбил бедную девушку?
Эти слова незнакомки безмерно удивили вельможу: он отказывался даже помыслить, что та чернавка, отречься от которой он требовал Ленхатепа, и есть эта красавица. Когда же она сказала, что у неё был сын, рожденный от Ленхатепа, визирь испытал отчаяние от того, что он сотворил, ведь …
Но ни раскаяться, ни оправдаться у Осиристепа возможности не было.
– Получай! – крикнула Найфел (это была она) и, вытащив из мешочка самую ядовитую в египетском царстве змею, смеясь, сунула её вельможе за ворот. Тот дико вскрикнул, закатил глаза и рухнул наземь.
В этот момент в покои мужа вошла Исизида (слуги же, помня наказ визиря, не посмели даже приблизиться к покоям). Гостья переметнулась к ней:
– А, и ты здесь, проклятая госпожа! И ты хочешь ответить за то, что разлучила меня с любимым моим Ленхатепом, отняла у нас любовь и наше дитя, заставила нас страдать?! Ты знаешь, безбожница, кто я? Да-а. Я – та самая бедная юная девушка, которую твой сын любил и хотел взять в жёны! А ты и твой гадкий и уже мёртвый муж сломали, убили наше счастье! Умри и ты, ядовитая тварь!
Исизида ни слова не успела вымолвить, ни вскрикнуть, как Найфел вонзила острый прут ей в самое горло. И не смогла жертва произнести желанных слов: «Простите меня, боги…» Дыхание её перехватило, и как Исизида ни пыталась вновь вздохнуть, у неё это не получалось. Госпожа упала замертво…
Но пришедшая ни секунды не смотрела на свою жертву. Стремительно выхватив из своего мешочка плащ с капюшоном, Найфел накинула его на себя, укрывшись с головой, выскочила из покоев и бросилась вниз по лестнице. Потом слуги, рабы рассказывали, что мельком лишь видели очень красивую нарядную госпожу, выскочившую из дворца и почти мгновенно исчезнувшую. А в покоях хозяев они нашли заколотую жену визиря и его самого. Мёртвого. И по полу, брызжа слюной, ползала ядовитая змея…
Да, то была Найфел. Та самая нежная, любящая Найфел. За все свои страдания юности, за потерю дорогих её сердцу людей – Ленхатепа, младенца Гора, решила Найфел утешить своё истерзанное сердце жестокой местью, уничтожая женщин и мужчин, хоть немного похожих (не внешне, нет – своими деяниями!) на родителей своего возлюбленного.
Сегодня же Найфел расправилась и с теми, кто был непосредственным виновником её разбитой жизни. И наступил новый период мести, который женщина наметила себе уже давно. Поэтому теперь, не теряя ни одного мгновения, направилась она прямо к дворцу великого Хуфу. Чтобы скинуть его с трона. Ибо он – причина высокомерия власть имеющих, он – презрительно относящийся к черни, он – посылающий на смертельно тяжёлые работы землепашцев, ремесленников, рыбаков – стал теперь целью её возмездия.
… Она сделала это легко. Никто не помешал ей: десятки и сотни слуг до смерти перепугались, увидев воочию Иштар – лютую ведьму, не оставляющую после себя живых.
И Найфел взошла на престол. Она заняла место великого фараона Хеопса, или, как называли его ещё недавно, Хуфу. И правила два года.
Глава 15
Узнав о смерти родителей, Ленхатеп немедленно отправился во дворец, где родился и вырос.
Ленхатеп уже давно, по сути, не жил со своей женой. Любият эль Успехр оказалась не только некрасивой, бездарной и глупой женщиной, но и скверной женой, ибо похоть её не имела, кажется, никаких границ. Наверно, не было ни одного раба в её доме, которого бы она не использовала как любовника. Она спала чуть ли не с уличными бродягами… Вероятно, это была болезнь. Многие сановники знали о ней (давно, даже до свадьбы Любият с Ленхатепом) и старались не пересекаться с похотливой женщиной.
Не случайно визирь Осиристеп за мгновение до своей жуткой смерти погрузился в бездну отчаяния: Любият эль Успехр была бесплодна. Ни сына, ни дочери не могла она подарить своему мужу, чтобы продолжить его род. И вообще ничей род. Видно, покарали её боги ещё при жизни, не стали ожидать, пока её Ка предстанет на суд Царя мёртвых. И Любият, вероятно, это знала. Поэтому и стремилась всячески отдаться радостям плотской земной жизни… А также она пила. И в роскошных палатах, где суждено богами было ей родиться, вырасти, а затем и провести семейную жизнь, вина было великое множество…
Ленхатеп не только не любил навязанную ему отцом и номархом жену, но подчас и видеть её даже не мог, однако и не разводился. Хотя развод был, в принципе, возможен и даже, на первый взгляд, достаточно прост, но разделение семейных активов представляло реальную проблему. Бывшая жена имела право взять с собой личные вещи, которые она привезла из родительского дома: одежду, украшения, кухонную утварь и т. д., – и, конечно же, замужние женщины всегда сохраняли личную собственность на землю, здания, рабов, которыми они обладали до брака. И имущество Любият эль Успехр до брака было достаточно солидным, что Ленхатеп, бесспорно, оценил, когда стал посвящен во все тонкости собственного благосостояния. Ибо его имущество, как выяснилось, было неизмеримо меньшим, чем состояние его жены. Но не денежные вопросы стали решающими для Ленхотепа, ведь у него было не одно основание для развода. Во-первых, бесплодие Любият, а во-вторых, доказать неверность его супруги мог бы не один человек. Но…
Несмотря на нередкое число расторжений браков, разводы в случае неверности жены представляли исключение. Подразумевалось, что жёны должны быть верны своим мужьям, а те, кто не соблюдал этого условия, и это было доказано (достаточно было одного свидетельства), были казнены – либо методом забрасывания камнями, либо сожжением на костре. Решение о лишении жизни неверной не всегда исходило от мужа – суд, по показаниям единственного свидетеля, мог отменить снисходительное решение мужа, который хотел пощадить изменницу, и она всё равно должна была быть казнена. И Ленхатеп не сомневался: суд так и поступит. Поэтому он, обладая мягким сердцем и состраданием, терпел все выходки Любият, предпочитая, оставаясь её законным супругом, жить, по возможности, отдельно от жены. И, как всегда, Ленхатеп находил отдушину в своих любимых занятиях, посвятив свой досуг поэзии и музыке (Ленхатеп достаточно хорошо играл и на флейте, и на систре, и на арфе, и на лютне, а также часто пел в храме).
Любият же, как только видела в руках у мужа лютню или флейту, всякий раз саркастически смеялась, издеваясь:
– Опять ты со своей дудкой в обнимку, глупый, ничтожный человек! О боги, как же я ненавижу её звук, слышать его не могу!.. Не знаешь, чем заняться? То дудишь, то пиликаешь, то с папирусом не расстаёшься, то горло в храме дерёшь! От твоего пения в ушах звенит. Лучше бы подати сходил бы собрать или же новый калазирис мне купил, а то совсем надеть нечего!
Ленхатеп порой пробовал успокоить жену:
– Послушай, Любият, угомонись. У тебя каких только калазирисов нет! Не только почти всех цветов радуги, но и форм: и на бретелях, открытые, и закрытые калазирисы – и с круглым вырезом горловины, и с короткими и узкими рукавами, и с клиновидным вырезом и длинными рукавами… У тебя же их штук сорок!
– А мне нужно сто! – визжала Любият.
– О боги! Вы только послушайте, что говорит эта женщина! – выкрикивал в ответ Ленхатеп, стараясь покинуть свою жену, не медля боле ни минуты. А Любият, видя, что муж вновь старается удалиться от неё, полная горечи и ревности (не к женщинам – а к музыке и его «дурацким» папирусам!), ещё больше заводилась и уже не могла сдерживать своей обиды:
– Я говорю, как умная женщина и госпожа. А ты поёшь, как бык мычит, как мул, как козёл, как гориллы воют!.. Слушать противно!
– Вот и не слушай! – отрезал Ленхатеп, понимая, что Любият сейчас может вовсю разойтись и устроить очередной скандал, брал флейту, папирусы и уходил в дальние комнаты…
Всё это вспоминал Ленхатеп, сидя в ладье, которая несла его к родному дому. Горечь семейной жизни, избавиться от которой он не находил для себя возможности, постоянная боль об утраченном счастье (ну как не сравнивать чуть ли не обожествлявшую его нежную и ласковую Найфел с этой фурией Любият, что навязал ему в жёны отец!) не оставляли мысли мужчины.
Итак, Ленхатеп отправлялся к месту своей молодости, где он когда-то встретил девушку из своих грёз. Как он ей когда-то приснился (она сама рассказала ему об этом), так и она ему снилась раньше, до той встречи, и потом – много-много лет. Ленхатеп и теперь, как и прежде, как только увидел Найфел, сильно любил её. Как ни пытался он в те роковые дни, когда уехал в Мемфис и согласился на брак с Любият, забыть про бедную, недостойную его положения сына визиря, девушку, но память, чувства оказались намного сильнее доводов разума. Однако каждое воспоминание о Найфел несло с собой и огромную боль – от того предательства, которое он совершил по отношению к чистой, наивной, доверчивой душе. И каждый раз Ленхатеп снова начинал казнить себя. И это было мучительно, бесконечно тяжело!