Закат
Мороз прихваткой больно держал за нос. Он упал вдруг на прохожих неожиданно, будто не с неба, а из ближних кустов. Сильный, наглый и веселый. Быстро изменил походки пешеходов, они суетливо семенили по новорожденным обледенелостям, пряча носа в воротники легкомысленных осенних пальто.
Лида прибавила шаг, чтобы поскорее добежать до нужной остановки. Она была совсем не рада этому сюрпризному холоду и мечтала поскорее добраться до милого своего дома и упасть в его объятия.
Нужного автобуса все не было. На остановке стоял терпеливо народ, притопывая ногами, согревая их в легкомысленной, не по сезону, обувке.
Лида решила добежать домой пешком, всего-то через реку, по мосту, и она решительно покинув замерзших неслучившихся пассажиров, пошла к мосту.
Ноябрьский короткий день заканчивался. Садилось прямо в реку красное солнце. И садилось очень медленно и красиво, слегка укутавшись от местного мороза теплыми пушистыми облаками, которые немедленно окрасились в теплые красноватые тона и растекались дальше по синему небу необыкновенной красотой.
Лида повернула лицо, чтобы взглянуть мельком, но тут её обогнал высокий молодой человек, он даже чуть столкнулся с нею, но не извинившись, пошел вперед, быстро и не оглядываясь.
Лида взглядом одинокой женщины сразу заметила, как замерз юноша.
Он был в какой-то легкой синтетической ветровке, длинные рукава которой он натянул на пальцы рук, имитируя варежки. Капюшон куртки был плотно натянут на голову, и Лиде послышалось, будто он звенел на морозе своей колючестью.
Паренек шел съежившись и быстро, но Лида заметила его необычайную, благородную, какую-то нездешнюю красоту и нос с горбинкой.
Он был в белых кроссовках, и Лиде стало жаль его. Он выглядел так, будто стартовал неожиданно и резко из теплого южного места, и здешний мороз свалился на него неожиданной бедой.
Паренек почти вприпрыжку осилил половину моста, и Лида даже подивилась его молодой прыти, которая так выручит его в этот глупый мороз.
Лида пошла побыстрее, невольно пытаясь догнать молодого человека.
Обогнал её трамвай, грохотом и звоном пугая мирное урчание машин в пробке. Стало звонко от его наката, и почему-то бодро и празднично.
Трамвай уехал, и Лида отвлекаемая его металлическим лязгом, забыла на секунды о замерзшем пацане, за которым она так сочувственно наблюдала. И жалела, что он совсем замерзший доберется домой, а если он приезжий, и дома у него здесь нет, и бежит он в гостиницу, в номере которой тоже холодно и не согреть чаю.
И еще она заботливо по-матерински думала о том, что он наверное не знал, что в городе этом, чтобы чувствовать себя уверенно, ходить даже летом нужно в теплой поддевке, лишним не будет.
Лида глянула далеко вперед, мост был в самой своей высокой части, и длина его полностью просматривалась. Паренька в колючей ветровке не просматривалось.
Куда он мог деться с моста? Да так быстро.
И вдруг Лида увидела его. Он стоял за металлической высокой оградной панелью и смотрел на закат.
Он обхватил руками в натянутых рукавах поручень и стоял, не сводя глаз с солнечного диска, который уходил из этого морозного дня, озаряя его конец немыслимой красотой, которую нельзя было пропустить.
Лида тоже остановилась. Совсем неожиданно для себя, и стала принимать в свои глаза и душу это яркое необыкновение.
Она хотела вытащить смартфон и укротить, приметить этот момент, но молодой человек, уловив её этот жест, остановил её своим взглядом.
“Не смей”, – читалось почему-то в нем.
И она не посмела. Еще раз глянув на затухающие краски неба, она пошла вперед.
Её поразил не только закат, она их видела немало. Ее поразил незнакомец, который стоял перед этой вечерней красотой, по стойке “смирно”. Будто честь ей отдавал. И совсем забыл о всяком холоде в своей тонкой курточке, забыл об окоченевших руках. И она поняла осуждение в его строгом постороннем взгляде.
И Лида тихо отошла в сторону, спрятала телефон в сумку и быстро-быстро пошла от паренька, ощущая всю неуместность свою при этом роскошном зрелище уходящего дня.
Лида немного даже обиделась на паренька.
Худой такой, а занял собою всё пространство, и не позволил сфотографировать это прекрасное солнце, и эту реку в розовых бликах.
Она бы выложила эту красоту в интернете, и пусть бы все увидели её.
Но тощак этот всё стоял в одиночестве и смотрел на нее. И Лида чувствовала какую-то его в этом правоту.
Она уже сходила с моста, и Солнце тоже окончательно скрылось в таинственной своей жизни. Только розовый фон горизонта напоминал о посетившей всех красоте этой, легкомысленной и недолгой.
Лида еще раз оглянулась, но тут ее в бок небрежно толкнули. Это паренек в ветровке обогнал её. Он почти бежал. Успел на свой зеленый цвет светофора и добежал до какой-то машины, из которой ему чья-то заботливая рука открыла дверцу.
Паренек исчез в машине, и машина уехала, слегка рыкнув глушителем. Исчезла в потоке таких же рычащих и спешащих собратьев.
Лида, узрев этот побег незнакомца в капюшоне, была сражена неожиданной догадкой, что малец этот прибыл на этот мост специально для общения с красотой этой солнечной, согреться от нее и заметить её, увидеть и запомнить. И что он специально вышел из машины, чтобы придти к этой красоте пешком.
“Именно пешком, только пешком”, – согласилась с незнакомцем Лида.
И еще ее согрела мысль о том, что незнакомец уже в тепле, она представила, как он в машине потирает друг о дружку озябшие на мосту руки. А друзья протягивают ему термос с чаем. А может и сигаретку. Она тоже согреет.
И Лиде стало немного грустно, что она не знакома с этим пацаном. И никогда не познакомится. Хотя их объединила навсегда красота, которую они созерцали вместе.
И еще ей чуть с горечью подумалось, зачем нужны эти пустые потрясения? Лиде совсем не хотелось отвечать на этот вопрос.
Она уже шагнула в полумрак своего подъезда. Она пришла домой.
Яркая тетрадь,
17 декабря 2021
Всуе
(рождественский рассказ)
Она вошла в его жизнь приметой. Плохой. Едва выйдя из своих клацающих от пульта управления ворот, он столкнулся с девицей, почти стукнулся о ее пустое ведро, которое она несла перед собой, будто предъявляя пропуск в страну свободных и совсем не суеверных людей.
Дмитрий отшатнулся быстро и от девицы и от ее ведра, только сделал “тьфу, тьфу, тьфу” и хотел пойти дальше по своим неотложным утренним делам, но не удержался и сказал:
– Ну кто к людям выходит по утрам с пустым ведром! Диверсия какая-то.
Девица остановилась и сразу вдруг нашлась с ответом:
– Оно новое.
– Ну, так брось в него хоть свою сумочку, а то плохое призываешь, – Дмитрий был очень раздосадован на эту дремучесть девицы и хотел было идти дальше, как вдруг она быстро сорвала с плеча мелкую свою сумочку и послушно опустила её в ведро.
Дмитрий сделал шаг назад и уже внимательно посмотрел на владелицу пустого ведра. Она была прехорошенькой.
Два светлых глаза блистали веселенькими смешинками, и в лице было какое-то притягательное выражение безудержной радости. Она улыбалась. И этим очень понравилась Дмитрию.
– А зачем вам ведро? – неожиданно спросил он.
– Для елки. Я её в воду ставлю с таблеткой аспирина.
Дмитрий понял, что он совсем перестал спешить по своим делам, да и не хотелось ему потерять эту неожиданную связь с обладательницей ведра. Тем более оно было уже не пустым.
– Дмитрий, – представился он.
– Наташа, – ответила она и, переложив ручку ведра в левую руку, протянула её для пожатия.
Они помолчали чуть и разошлись.
Дмитрий весь день думал о Наташе, о радости краткого общения с ней. Ему было спокойно оттого, что живет она в его дворе, значит не исчезнет, а номер квартиры можно будет узнать у дворничихи. Она-то всё и обо всех знала в точности, и в пристальности ее взгляда на людей и их поступках можно было не сомневаться.
Дмитрий не любил новогодние праздники. Не любил ни елок, ни подарков под ними. Лишние хлопоты. Он предпочитал отсидеться дома, переждать новогоднюю шумиху, выспаться наконец и отключить телефон, и ни о ком не вспоминать и не думать.
Но странная встреча эта утром с обладательницей пустого ведра настроила почему-то его на теплый мажорный лад.
Дворничиха действительно знала номер квартиры Наташи, но спросила: “Зачем тебе? Смотри, с ней все серьезно может нагрянуть.”
Дмитрий ничего не понял, да и не стал вникать в это её предупреждение, а решительно пошел на ёлочный базар. Он решил купить елку, поскольку пустое ведро, и даже новое, для этой елки уже было.
Он долго ходил по елочному базару, всё приглядывался. И наконец выбрал. Она была лучшей и очень дорогой. И Дмитрий понял, что такая и подойдет для милой девушки Наташи, как извинение за ту его легкую грубость, возникшую при их знакомстве.
Он решительно купил ель, взвалил ее, колючую, себе на плечо и зашагал в сторону своего дома. Ель была тяжеленной, и Дмитрий сильно устал, пока дотащил ее до ворот.
Ему повезло. На этот раз он столкнулся в воротах с мужиком, который подошел раньше и открыл своим пультом калитку.
Мужчина тоже нес елку, но Дмитрий отметил ревниво, что его – красавица на фоне этой облезшей скромняги.
Он пропустил мужчину вперед и заметил как он пошел дальше, свернул в арку следующего двора.
Дмитрий думал о Наташе, представлял себе ее радость от красавицы ели, и невольно шаг его стал бодрее. Он догнал незнакомца и остановился, чтобы дать ему возможность свободно передвигаться в подъезде. А вдруг ему надо в лифт? Пусть, уж. Дмитрий решил подождать и перекурить. Он прислонил ель к стенке и с нетерпением закурил.
И вдруг он вздрогнул от счастливого повизгивания. Из дома прямо в домашних тапочках выскочила его Наташа. Она подбежала к мужчине с елкой, охватила его за шею, поцеловала в бородатую его щеку.
– Я тебя в окно увидела. Красивая какая, – она потрогала с нежностью елку.
Хотя елка была туго упакована, возможная красота ее подвержена была сетчатой корректировке.
И парочка скрылась ровно в том подъезде, куда и направлялся Дмитрий.
Он постоял еще немного, докурил сигарету, посмотрел на свою елку, вспомнил о ее тяжелых колючих боках. И хотелось Дмитрию так и оставить её здесь, у чужого теперь подъезда. Но ему вдруг стало жалко и себя, и елку. И они вместе, обнявшись, пошли домой.
Это был первый Новый год, который провел Дмитрий не один. Он потратил еще немного времени, чтобы купить ведро, широкое и самое просторное, аспирин и игрушки для новой своей жительницы. Вдыхая хвойный ее аромат, Дмитрий почувствовал сильное сожаление о том, что все эти годы не занимался столь приятным делом. Но поскорее оправдал свою глупость своею взрослостью.
Ему было так неожиданно хорошо, что он забыл отключить телефон.
И конечно же, первой позвонила она, от которой Дмитрий сознательно бегал последние несколько дней.
Она была рада, что дозвонилась и, конечно же, пришла. И они пили шампанское, заедая его маринованными огурчиками, потому что другой еды у него в холодильнике не оказалось.
Потом Дмитрий, укрыв пледом свою женщину, которая неожиданно, не без хитрости маленькой, уснула, чтобы остаться у него. Хоть не надолго.
Дмитрий ласково смотрел на мягкое от доброты, всегдашнее её лицо, вдруг вспомнил Наташу, светлость её веселых глаз. И подумал, что примета пустого ведра не сработала.
И он вполне был этому рад, глядя на елку и спящую под ней свою женщину.
И как-то ему перестало думаться о пустом ведре в подворотне. И девушка, которая с ним была, быстро забывалась.
Яркая тетрадь,
20 декабря 2021
Стужа
Она заметила их еще на мостике, под которым она кормила уток. Река была в крупных уже льдинках, но уток это ничуть не смущало.
Ольга, скосив глаза во второй раз в сторону дедов, невольно стала их рассматривать с активным любопытством.
Деды были живописными. Длинные волосы, длинные бороды. И все это аккуратно причесано, подстрижено.
Деды остановились на мостике и горячо обсуждали, склонив головы вниз, утреннюю трапезу.
Ольга невольно залюбовалась стариками, их оживлению, почти детскому и тихому смеху.
Деды уже казались Ольге не такими старыми, хоть белесая седина их голов говорила об обратном.
Утки были накормлены, батон закончился, и Ольга поднялась на набережную.
Было снежно и очень скользко. Ольга вцепилась в перила моста, чтобы не упасть, и тут мимо нее прошли оба деда, держа друг друга под руку, шли плавно, не спешили, и очень бережливо друг друга поддерживая. И какая-то теплая сила от них проплыла мимо Ольги. И еще она услышала скрип странный, немного и непривычный для ее избалованного слуха. Ольга поймала взглядом этот странный звук и увидела на одном из стариков очень ладные высокие сапоги из коричневой кожи с меховой оторочкой сверху. Они красиво облегали ноги, и выглядело это неожиданно по-молодежному.
Деды осторожно спустились с мостика и пошли дальше, так и не выпустив сцепленных в подлокотье рук. Ольга подумала, что какие они молодцы, что так крепко поддерживают друг друга. Они точно знали, что вдвоем трудно упасть даже на такой скользотени.
Ольга это тоже знала. Но узнала недавно, после исчезновения супруга её, почтенного и благородного Владимира, который неожиданно сбежал в другую жизнь. И водил и поддерживал теперь другую женщину, а Ольга стала заботиться о себе сама.
Она купила себе сапоги на могучем “тракторном” протекторе и на том и успокоилась.
Старики скрылись, ушли в поворотную улицу, и Ольга о них забыла.
И кто эти деды, почему Ольга так отвлеклась на них, она и сама не знала. Вообще-то она шла по рутинной тропе от магазина к собственному холодильнику, чтобы заполнить его и свое пустое чрево разными вкустностями.
Потом нужно было еще зайти в химчистку, куда отнесена была единственная дубленка, единственная теплая вещь в ее скромном гардеробе. Морозный день случился неожиданно, поэтому Ольга сильно мерзла в своем демисезонном твидовом пальто.
До химчистки по скользкому, Ольга шла довольно бодро. Вызволила дубленку и, чтобы не зябнуть, тут же в химчистке и переоделась. Твидовое пальто оставила, а в дубленку просто вскочила в свое удовольствие.
Получив квитанции и, согревшись от дубленки, Ольга решительно пошла в супермаркет. Он был через две улицы, и Ольга решила сделать небольшой крюк, прогуляться. На благо рассеялось скупое зимнее уже солнышко. Ольга подставила к нему лицо, и ей очень хотелось зажмуриться и так постоять несколько минут под доброй ласковой струей его лучей.
Но ее тут же толкнул нечаянно в бок какой-то прохожий, намекнув еще и словесно на неуместность её нелепой позы. Раскорячилась, дескать, тут, дура.
Ольга открыла глаза и пошла дальше привычным маршрутом.
Однако, проходя мимо популярного летом кафе, где всегда на тротуаре выставлены были очень плотно столики и стульчики с кокетливыми спинками, Ольга увидела дивную голубую газовую горелку. Издали она смотрелась таким огромным нереальным светляком. И это было очень красиво. Ольга никогда не видела такую горелку и поэтому, приближаясь, стала внимательно всматриваться.
Возле горелки стоял единственный столик, а за ним Ольга увидела своих запомнившихся ей так – дедов.
Они сидели в ожидании еды, шапки лежали рядом на столике, и их обслуживал официант в пуховой куртке. Официант был особенно вежлив, Ольга издалека видела его напряженную улыбку. Официант скрылся в кафе, а деды сидели у газовой горелки и тянули к ней озябшие свои руки. Потирали и улыбались теплу, которое видно щедро получали.
Пораженная такой новой картинкой, Ольга свернула и подошла к кафе. Вошла в него, и попросив кофе и кусок вишневого пирога, села так, чтобы видеть дедов у горелки.
Она видела, как официант отнес им горячее что-то в глубоких широких пиалушках. И они разом дружно наклонившись, стали хлебать. Не спеша, чередуя хлеб и варево в ложке.
Лица их были осмыслены удовольствием.
Ольга подозвала официанта и, извинившись, стала расспрашивать о стариках на улице и о горелке.
– Да, иностранцы какие-то, богатенькие. Вот заплатили, хозяин им горелку включил, – просто так пояснил официант.
– А так разве можно было?
– Конечно. Плати только, – официант поспешил от нее к старикам. Полагалась смена блюд.
Ольга видела, что дедов согрела горелка, лица их раскраснелись и они расстегнули свои модные полупальто.
Они еще долго сидели и болтали за своим обогретым столиком, Ольга поняла по губам, что говорят они по-английски.
Потом к ним подошел официант, они рассчитались и поднялись со своих летних стульчиков.
Тут же погас и огонь в горелке. Упорхнул голубой бабочкой.
Деды ушли. Надев не спеша свои шапки, промокнув салфетками долго свои бороды, и под руку, осторожно, чтобы не скользить, покинули пространство у кафе.
Ольга сидела в досаде, от обиды у нее погасли глаза. Они всегда гаснут от обиды. И она, уходя, думала и даже спросила кого-то вслух:
– А так можно было?
И она потрогала рукой быстро остывавшую на морозе горелку.
Ей никто не ответил. Официант уже заносил в кафе со стужи плетеный летний столик и парочку стульев.
И Ольга не остановила его, хоть ей очень хотелось посидеть вот так просто, у голубой горелки, похожей на светляка не из здешнего мира. Но она знала, что не может себе этого позволить. И совсем не потому, что для нее это было дорого. Для неё это было невозможным по причине, которую она себе не могла или не хотела объяснить.
Яркая тетрадь,
21 декабря 2021
Знаменатель
Редкого окаянства была Нинель Михайловна. Особенно доставалось от нее ближнему кругу. Круг был небольшим, но постоянным. Хорошо познанным, и промыт до самых мелких косточек, повадок и привычек.
Нинель Михайловна привыкла к мысли о себе, как о непревзойденном врачевателе тел и душ, всех кто окружал ее. Она не допускала в этом деле никакой конкуренции. Даже шарлотка, которую она испекла сегодня, должна превосходить вчерашнюю соседскую. И если она не слышала унисонного хора подтверждения, она натужно искала предмет вдохновения для себя, чтобы обойти любого из соперников.
Спуску она не давала и врачам. Боясь пренебрежительного отношения к себе из-за давнишнего возраста, она предъявляла врачу такие знания предмета и симптомов своего визита, вызывая у одних некоторое почтение, а то и сильное раздражение. От последнего Нинель Михайловна приходила в полнейший восторг и, выгрузив на кабинетный стол врача кучу длинных бумажек, кардиограмм, она радостно спрашивала:
“Ну, как вам эта партитура? Ноты биения моего сердца. Прочтите…”, – она, заметив раздражение и одновременно смущение молоденького кардиолога, затихала на минутку, чтобы насладиться этим его несколько униженным состоянием.
Нинель Михайловна никому спуску не давала и одолжений делать не спешила. Таков был твердый закон ее морали.
И ей как-то удавалось признать в себе неимоверный, большой и чугунный авторитет для окружающих. Все были даже рады поучаствовать хоть в чем-то, чтобы только было позволено быть принятым и посидеть рядом, слушая высокие её разговоры за мирным чаепитием с великолепными, непременно фирменными её, Нинель Михайловны, хачапури. Все хвалили и чай, и ум, и стол.
Так уж завелось.
И такое отношение к ней только крепло, придавая ее сухой фигурке какую-то тайную силу. И казалось что так будет всегда, ведь жизнь – процесс необратимый.
Но совсем неожиданно, как это всегда и бывает, выросла внучка, и вышла замуж. И поселилась у Нинель Михайловны вместе с мужем и кошкой, и собакой, и даже аквариумом с золотыми рыбками. Цветочные горшки с подоконника были опущены на пол, а то и вовсе перенесены на кухню. Рыбкам нужен был свет, потом на кухне всех потеснила кофеварка, блендер и мульти-что-то. Еще неразгаданное. Спальней своей они выбрали самую большую комнату, прежнюю гостиную, поставили там огромный евро-диван, и стол для компьютера.
Молодая семья устроилась с великолепием, а Нинель Михайловна радовалась этому устройству, ибо никакой угрозы от внучки не исходило, и она попыталась с большою нежностью отстоять свои прежние рубежи в этой квартире.
Молодые не сопротивлялись против этого, только потому, что они рассматривали её, Нинель Михайловну, как временный заслон к будущим своим свободам.
Когда Нинель Михайловна сделала для себя такое открытие, подслушав нечаянно разговор внучки по телефону, она даже не огорчилась, таким нормальным ей показалось ожидания этих свобод после, разумеется, её ухода в сторону необратимости, в ней сработало главное её, сердцевинное качество. Она вышла на кухню, как всегда подтянутая, элегантная и в прическе, и сказала внучке, что готова дать ей денег на квартиру.
– Бабуля! – взвизгнула внучка и повисла у нее на шее.
Вышел из своей спальни муж внучки и тоже опешил от такого.
Но радовались они рано. Поскольку деньги давались на первый только взнос, а остальное – кредит, ипотека, или как там это сейчас называется.
Радость молодой семьи от этих подробностей слегка поблекла. Муж был совсем озадачен и недовольным шагом ушел из кухни.
Нинель Михайловна стала варить себе овсянку и больше к этой теме не возвращалась.
Дети походили парочку дней в молчании, но потом очень быстро нашли и купили-таки квартиру.
Съехали на нее вместе с рыбками. Нинель Михайловна вернула на окно горшки с цветами. И все стало как прежде. Но что-то не давало жить, досадовало её.
Должны были радоваться все: и внучка и она. Все получили привлекательную всегда свободу. И ничего не надо ждать. Все быстро так обустроилось.
Но Нинель чувствовала в себе какую-то колкость. Вместо радости, что сделала она благое дело, и живет теперь внучка в отдельной квартире, а она – в своей, как и положено, но колкость какой-то упущенной мысли, догадки о чем-то, что запамятовалось, и никак не вспоминалось, не давала Нинель Михайловне положенной ей за все добрые заслуги, успокоенности.
Она отстояла свои позиции, свою свободу, свой окрас благородной старухи. И окаянство в ней пристроило себе целый этаж. Верхний.
Но Нинель все копалась в своих новых ощущениях и никак не могла придти к своему знаменателю. Все в ней растекалось какой-то десятичной дробью с запятыми и нулями.
И тогда она подумала, что сделает бланманже и угостит соседку. Потому что Юлька, эта толстая и бездарная, возьмет деликатес, изготовленный непревзойденной Нинель Михайловной, и обязательно наговорит ей горячих слов похвалы.
Нинель Михайловна будто увидела, как от этого восхищения десятичная дробь рассыпается и выстраивается в дробь обыкновенную, с черточкой и знаменателем под ней, который прыгал и менял значение, как какой-то счетчик новой конституции. И было неизвестно, на какой циферке закончится этот бег.
Но Нинель Михайловну этот бешенный исчезнувший знаменатель не смутил, она подумала еще о хорошем.
Еще есть время сделать хачапури на вечер. Кто-нибудь же придет непременно. В этом уж Нинель Михайловна никогда не сомневалась.
И ее окаянство в этом ее поддерживало всегда. Поэтому она, успокоенная, пошла в ближайший супермаркет за нужными сливками и сыром. Она знала, где это можно купить, и выслушать при этом в свой адрес всякие приятности от местного приказчика.
Правда, она стала реже звонить внучке, стараясь держать дистанцию. И дистанция эта, как бы была в сговоре с её окаянством. И знаменатель, наконец, занял своё место под черточкой в простой этой дроби. Впрочем Нинель Михайловна плохо ладила с числами, она была по призванию – критиком, и по профессии – литературоведом. Вот такое знаменательное совпадение. И что было в её знаменателе, знала только она. Но никогда не поведала бы об этом. Никому.
И особенно внучке с ее каким-то нелепым мужем.
Но она подозревала, что молодые и так догадываются об её вынужденной знаменательности.
Яркая тетрадь,
26 декабря 2021