Раут
Шкаф был разоблачён полностью, но скрытой тайны в нем не оказалось. Свергнутый на пол гардероб не обновлялся. Надеть было нечего. Переворошив его повнимательнее еще раз, Глаша сдалась и удалилась на кухню. Раздраженно погремев кастрюлями, так ничего и не придумав, она вернулась в комнату и присела возле кучи свергнутых платьев. Села и стала думать, как бы ей одеться: поэффектнее или построже, идя на эту странную встречу.
И нужно ли вообще туда идти. Глаша решительно вздохнула, поднялась с пола и стала развешивать платья свои и блузки опять в шкаф. Ничего из этого гардероба ей не пригодилось, а идти за обновой, это было совсем уж странным.
Её позвала к себе бывшая и давнишняя приятельница. И пригласила для того, чтобы подарить ей книжку, исполненную и изданную ею самой. Книжка стихов.
Подруга всегда сочинительством занималась, но Глаша относилась к этой ее страсти снисходительно, и старалась не читать ее опусы, чтобы не пришлось что-то высказывать по этому поводу.
Подруга стала женой крупного чиновника, жили они в большой квартире в центре города, с окнами на Неву. Глафира там не была ни разу, но как-то на досуге вычислила окна ее квартиры, гуляя по набережной. Окна были очень высокими, с овальной сверхрамой. За ними были нарядные маркизы, которые надежно скрывали жизнь за этими окнами от чужих.
Развесив всю одежду, Глаша извлекла из шкафа кота, который лениво устроился спать на мягкой сумке с зимними теплыми вещами.
– Ходь сюда…
Она погладила недовольную пушистую морду питомца своего и тут же бережно уложила его на диван. Кот мяукнул и тут свернулся клубком, явно выражая приказ – его не беспокоить.
Глафира вернулась на кухню и, ничего не придумав о предстоящем визите, решила сварить себе овсянку.
Она всегда побеждала свою нерешительность и всякие страхи – стряпней. Это были пироги или блины. Или борщи вдолгую.
В этом была некая ритуальность и, как ни странно, находился выход, приходило неожиданное совсем решение любой нескладной ситуации.
Каша была сварена, был даже приготовлен по ее особому рецепту кофе, но решения не состоялось.
Глаша не то, чтобы стеснялась своих обыкновенных нарядов и поэтому не очень хотела быть в этом визите. Она стеснялась своей нестрижки и возможных прямолинейных вопросов подруги по этому поводу, на которые она очень не хотела бы отвечать.
Но если она пойдет в этот дом с высокими окнами, то её обязательно усадят за стол, который будет украшать бутылочка изысканного вина, а там и беседа подразумевается. Сердечная.
Глаша металась вся в сильных сомнениях по нужности этого визита. Всё в ней было против оного. Но не пойти – значит обидеть приятельницу. И хоть они давно не общались, но книга, которую хотели подарить ей, делала этот визит обязательным. Иначе – разрыв и обида. А этого не хотелось. Глафира не любила и не умела обижать людей. Она их любила. Была в ней такая слабость, она боялась обидеть, даже если это шло в ущерб собственным интересам.
Впрочем, интересы у Глафиры были очень скромными, и какими-то блеклыми. И даже кот ее это понимал и успешно пользовался любовью к себе.
Глафира подошла к окну, глянула на знакомый ей с детства, металлический пейзаж, из гаражей. Они занимали почти весь большой двор, и Глафире хорошо были видны их рыжие от ржавчины крыши.
И вдруг он увидела мелкую женскую фигурку в курточке с капюшоном. Фигурка, борясь с порывами ветра, опустилась на корточки и стала наносить краску на рыжину крыши. Та мгновенно преображалась под ее кисточкой и меняла цвет на ярко-белый. Делала она это и ловко и быстро. Глафира даже залюбовалась.
Из-под кисти будто выдвигалась ровная белая чистота. И женщина виделась Глафире какой-то нереальностью. Было превращение крыши этой каким-то невыученным когда-то уроком. А теперь вдруг повеяло далекой жалостью, что не выучил, просмотрел, пренебрег.
Чистое пространство крыши всё росло, а Глафира всё не отходила от окна, любуясь ладностью хрупкой малярши.
К гаражу подъехала машина. И тюнинг на её сером корпусе был ромашковый. Они были везде: на крыше, багажнике, дверях, капоте. Крупные ромашки блистали солнечными своими сердцевинками. И казалось, заполнили двор полностью. Машина посигналила. Но малярша не отреагировала.
Она явно никого не ждала у себя на крыше. Она продолжала свою работу.
И действительно, машина въехала в другие двери, и закрыли ее тоже, похоже, надолго. Только лязг металла разлетелся во дворе.
Ромашковая машина казалась видением странным и неуместным в этом металлическом пространстве.
Но в Глафире вдруг что-то случилось.
Её сразили наповал и грандиозное равнодушие малярши, и расфуфыренный в ромашку автомобиль.
Она вдруг поняла, что вот у неё на глазах, осмысленной отдельной жизнью существуют и женщина эта, на крыше, и ромашковый автовладелец, который посмел сделать такой вызывающий и беспокойный тюнинг.
От увиденного она почувствовала неожиданный прилив уверенности и куража.
Она поцеловала спящего кота в морду и побежала в прихожую. Накинула на простенькое свое домашнее платьице плащ, и даже не глянув в зеркало, выпорхнула из дома.
Когда ей тяжелую и высокую дверь открыли, и она, переведя дух, хотела снять плащ, она услышала:
– Глафирушка, не раздевайся. Я тебе вынесу книгу.
Она услышала голоса из квартиры.
– У мужа раут, – сказала подруга. – Уж прости.
Она положила на руку Глафиры том в коричневом коленкоре.
– Читай. Я потом позвоню. Мне очень важно, что ты скажешь.
Глафира очнулась уже на улице.
Пришла в себя, от того, что смеялась. Не истерически смеялась, а весело.
Она отдала книжицу проходящему мимо студенту.
Тот даже почему-то не удивился.
А Глафира, чувствуя невероятную в себе свободу, поняла вдруг, что ей очень захотелось на гаражную крышу, к малярше, взять кисть и помогать ей в этом загадочном действе, расширении обновленного чистого пространства. И они бы красили и говорили, говорили. Глафира знала, что им есть о чем поговорить. Хотя бы о ромашковом автомобиле, который стоял под этой перекрашенной обновленной крышей. И был тоже загадочным и необычным гостем этого дня Глафиры, которая поняла, что всё – красиво, и малярша, и ромашковый автомобиль. И она, в своем домашнем простеньком платье.
И от этого понимания нашло на неё теплое и улыбчивое последушие, как послесловие к прожитому в понимании дню.
Провансальная тетрадь,
15 ноября 2021
Палач
Летом он работал палачом. Ходил по центру города в черном балахоне и красном колпаке. Костюм ему сшила жена Лена, которая сразу как-то придумала для него этот наряд, тут же сшила и выставила его, Костю, на улицу. Зарабатывать деньги, пока город был забит туристами, и мрачный вид Константина вызывал в них восторженный ужас.
И они сами бежали к нему, чтобы сфотографироваться, и даже иногда брали у него футляр пустой от топора и нежно прижимали его к груди или устраивали у себя на плече и делали селфи.
Костя никак не мог понять этой притягательности, но люди шли, и он хорошо зарабатывал на этом их странном дерзком желании, обнять палача. Пусть игрушечного, костюмированного, но страшный угрожающий колпак его и маска всем казались симпатичными. Иначе как можно было объяснить его популярность?
У Кости был перерыв, который он сам себе назначал, иногда образовывалось вдруг безлюдье, он шел в ближайший киоск за свежей газетой, булочкой и водой. Чтобы присесть где-нибудь в укромном местечке ближайшего двора, поесть, попить и прочитать возможные новости.
Он вошел в газетный киоск и вздрогнул, чуть не упал на пороге, так заверещала пожилая женщина, увидев его неожиданно перед собой. Она горячо перекрестилась и тьфукнула в сторону Кости.
Он сам испугался не меньше бабки. Звук её визга, казалось, навсегда поселился в ушах Кости под длинным колпаком.
Бабка уронила купленные газеты и бутылку воды. Она покатилась прочь от хозяйки прямо к ногам Кости.
Он поднял ее с грязного пола, обтер своей красной перчаткой и протянул старухе, вместе с газетами. Та вырвала у него свои покупки и стремительно выбежала на улицу.
Костя видел через стекло, как она еще трижды перекрестилась и плюнула в сторону закрывшейся за ней двери.
Костя купил всё, что ему было надо и пошел в знакомый ему уже дворик, где перекусывал уже не однажды.
Проходя мимо зеркальной витрины модного бутика, он увидел свое отражение в полный рост. Красно-черная гамма его костюма действительно выглядела зловеще и мало гармонировала с милым улыбчивым лицом манекена в коротком нежно-голубом платьице.
Костя все не отходил от зеркала, он будто увидел себя глазами этой интеллигентной старушки и тоже испугался. Уже за себя. Ему показалось диким и недостойным ходить по великим улочкам города, и он вспомнил даже, как однажды молодой папаша пугал им несговорчивого своего сына, который просительно орал на всю улицу.
Он тогда сказал сынишке:
– Орать будешь, отдам вот этому палачу.
Мальчишка тогда посмотрел на Костю и сразу умолк, будто действительно представил себе картинку, как это бывает с палачом.
Костя тогда даже обиделся на этого незнакомого папашу – нашел кем пугать. Но сынишка умолк так быстро и попросился к отцу на ручки.
И Костя вспомнил этот незначительный эпизод и увидел наконец себя глазами и этой старушки, и мальчугана. Стар и мал. Вот кто видел в этом костюме какое-то смутное зло и угрозу.
Остальные же уже стояли сзади и теребили его, чтобы увековечиться рядом с таким необычным персонажем.
– Вы свободны? – чирикнули ему веселые три девчушки. – Можно?
Костя сдался. Но впервые за все дни своих этих подработок, он подумал, что зря не пошел с Павликом, который приглашал его разгружать вагоны по ночам.
Но Косте этот труд показался чрезмерно тяжким, лучше уж с туристами общаться – легче, и денег больше.
Но в ушах все еще мерещился и сильно звучал визг бабушки.
“Как она там?” – подумал с тревогой Костя.
Он повернулся к зовущим его девицам и сказал довольно грубо:
– Пауза!
И, ничего не объясняя, вошел в довольно мрачный темноватый дворик. Сел на лавку, положив на нее и футляр, подстелил газету, расчехлил булочку от шуршащего целлофана. И только собирался полакомиться любимой выпечкой, как увидел ту же бабку из киоска, она не спеша входила во двор. Наверное здесь жила. Она несла в руках белую, но пожелтевшую от времени сумку. Она шла задумчиво, губы ее о чем-то шуршали, тихо, только для нее.
Костя подумал, что это такая удача. Он сейчас извинится и объяснит, что это шутка такая – костюм палача. И что это просто его такая работа.
Он встал и сделал шаг навстречу бабушке. Он боялся испугать ее еще раз, поэтому сразу попросил:
– Не пугайтесь…
А старуха и не собиралась на этот раз пугаться.
Она смело рванула на своих, казалось, слабых ногах, подскочила к Косте и огрела его своей старой иссохше-колючей сумкой. Да так! Что с него слетел его форменный колпак.
– Брысь, брысь! – гнала она его сумкой. – Нечисть какая.
Костя старался увернуться от этого странного и мощного налета.
Он выбежал со двора. И колпак его, и красные его перчатки – остались. Но Костя не стал возвращаться за ними, не потому, что он убоялся какой-то старухи. А потому, что он уже знал, что никогда уже не наденет этот костюм и не будет трясти футляром пустым от топора. Кстати, и он остался тоже на лавке. И еще он знал, что жена Лена, и как она будет недовольна.
“А, и пусть”, – Костя решил позвонить Павлику по поводу разгрузки вагонов.
Костик шел по улице, без колпака, перчаток и пустого футляра для топора.
И уже никто не бежал к нему в объятья из многочисленных туристов.
Он услышал, как кто-то, обогнав его, спросил у приятеля:
– Это кто?
– Не знаю… Чмо какое-то.
И друзья рассмеялись, пошли дальше.
Улыбнулся и Костя. Он был рад услышанному о себе. Как будто вручили ему новое звание и новые погоны. И пошел домой, порадовать этим и жену Лену.
Она конечно же будет ругаться за испорченный костюм, но он попытается ей рассказать, что-нибудь несусветное, придумать. Он только не расскажет ей о скромной старушке, которая огласила ему и исполнила приговор.
Яркая тетрадь,
29 ноября 2021
Ви-за-ви
Утром на рассвете даже чайки были розовыми, необычного такого румяного цвета, будто потрудился над ними модный какой-нибудь визажист.
Настя долго смотрела на дивно окрашенных птиц. Так долго, что теперь они уж точно стали частью ее жизни. А она стала частью их жизни, потому что щедро скормила им батон.
Настя шла домой по тихой ранней улице и сильно удивилась, встретив вдруг Костю, милого бородача из соседней квартиры. Ему-то чего не спалось? Она поздоровалась с ним, но он быстро ответил и отвернулся от нее, стал копаться под капотом своей машины.
– Проблемы? – легкомысленно спросила Настя и, не ожидая ответа, хотела зайти в парадную.
Но Костя вдруг всхлипнул:
– И ты уже знаешь?
Настя неуверенно кивнула, а Костя вдруг, не стесняясь, заплакал.
Настя испугалась в непонимании этих слез. Подошла к Косте поближе.
– Ушла. С детьми. Вчера.
“Ну, и пусть! Ну и пусть”, – хотелось сказать Насте. Но она молчала.
– Стыдно! Как стыдно! – приговаривал Костя, вытирая мокрое лицо испачканными в мазуте руками.
Настя достала сигаретку и закурила. Предложила Косте, но тот отказался, вместо этого вынул из кармана куртки красивую изящную фляжечку, сделал из нее глоток.
Они помолчали, Настя вспомнила, что о непутевости жены Кости она слышала, не один раз. Судачили о ней часто и со смаком. Жена была красавицей и всегда очень независимо держалась. Отдельно от всех. А это, понятное дело, вызывало тугую досаду и желание откусить от неё кусочек, а потом жевать, жевать. Но тормозило от исполнения сего акта только то, что эта красавица даже и не заметила бы сего грязного жеста.
Она всегда шла сквозь двор, сквозь людей в нем, к машине, садилась в нее и исчезала в загадочное мгновение.
Настя постояла еще молча немного возле Кости и, не понимая, что она ему может сказать в утешение, просто докурила сигаретку.
“Ну и пусть!” – хотела сказать она. – “Ну и пусть!”
Но промолчала, улыбнулась и пошла домой.
Костя нагнал ее и попросил ведро воды – хотел помыть машину.
– А дома не могу… Туда… там Елена Павловна.
Настя хорошо знала эту женщину. Она была матерью сбежавшей жены. Поэтому, пропустив Костю в дом и предложив ему чистое ведро, она вдруг попросила:
– А ты не уходи?!
– И то, – Костя поставил уже наполненное водой ведро на пол и легко остался. Он снял куртку, пошел в ванную, умыл лицо, вытер его большим чистым своим платком и прошел за Настей на кухню.
Она заварила чай в большом ярком чайнике, поставила на стол такие же веселые две чашки. Насте говорить не пришлось, говорил Костя. Он говорил, говорил, а для Насти это было немым каким-то фильмом.
Она видела только движение его, жесты, он хватал себя за голову, взбрасывал руки вверх, будто молился.
А Настя сидела молча и не слушала его. Будто защищала свою женскую суть от яростного гнева чужого мужчины.
Костя и не думал остановиться в своих бурных обвинениях покинувшей его жены.
Наконец он заметил, что Настя его не слушает. Чуть смущаясь, поинтересовался:
– Утомил я тебя? – он отхлебнул из фляги, глотнул и чая.
Настя долго не отвечала.
Она хотела рассказать Косте о розовом румянце чаек, о их восторженной красоте. И какой это был сегодня распрекрасный рассвет. И она, дождавшись паузы, сначала неуверенно, а потом осмелясь, поведала Косте об этом своем утре, красота которого стала теперь частью ее жизни.
Она говорила, говорила, рассказывала и вдруг обнаружила, что Костя не слышит её. Он смотрел на нее в упор, но при полном своем отсутствии на этой кухне.
Диалога не случилось. Когда Настена это поняла, она будто очнулась.
– Извини, Костя, я к тебе с такой ерундой.
Костя встал и молча взял в руку ведро с водой, хлебнул из фляги и открыл дверь на выход. Настя, очень огорченная такой беседой, как бы через зловещую стену, пролепетала:
– Пока, пока.
И вдруг Костя неожиданно обернулся и, расплескивая воду из ведра, придерживая дверь, пока Настя её не успела закрыть.
– Так, говоришь, они розовые?
Услышав Настино подтверждение, побежал вниз по лестнице и оттуда уже донесло эхом:
– Спасибо, Настя.
Настена вернулась в квартиру, стала убирать чашки со стола и мыть их. Значит, он всё-таки слышал её. Слушал и слышал.
И Настя с тревогой стала ворошить свою память, чтобы она отдала пропущенный ею рассказ соседа, такой длинный и искренний. Не могла же она его забыть.
Настя, напрягаясь, вспоминала мелкие подробности из текста Кости и интонацию его, надрывную очень.
И не вспоминалось что-то главное, пропущенное ею в обывательском равнодушии, что-то главное.
Она поняла, что не сказала и не сделала для соседа что-то главное, упустила момент участия и не стала поэтому частью его жизни, как чайки сегодняшнего утра.
О которых Костя-таки услышал. И уточнил, впрямь ли они розовые.
“Жаль, почему-то он мне не поверил”, – подумала Настена. – “И правильно сделал”, – с горечью и досадой подумала о себе Настя.
И еще она подумала, что не заслужила увидеть румянцевых птиц. Наверное, это показали кому-то другому. Хотя набережная и казалась ей пустой.
А Костя мыл машину и размышлял о горькой своей участи оставленного, думал о том, что никогда не видел розовых чаек, хотя жил всё это время у реки, и окна его квартиры выходили прямо на реку. Но жена не любила просыпаться от солнца, слишком рань. И поэтому окна в спальне были туго зашторены.
И еще Косте подумалось, что надо будет встать как-нибудь пораньше и выйти на набережную.
Хотя розовость чаек можно увидеть, если отдернуть шторы в спальне.
“Вот приду и отдерну эти темные шторы”, – решительно подумал Костя. Он наклонился над открытым капотом и не мог видеть, что во двор входила красивая женщина, горделиво и как-то вздернуто поглядывая по сторонам. А увидев Костю у машины, она решительно направилась к нему.
А Костя тихо улыбался своим планам, красивым и интересным, и радовался возможности отдернутости штор.
А женщина, вошедшая во двор, цокая высокими каблучками, уже вскинула уверенно руки для извинительного приветствия. Ничуть не сомневаясь в том, что её извинения будут приняты и оценены очень дорого.
Яркая тетрадь,
5 декабря 2021
Недвижимость
Она всегда обожала комфорт, полностью отдавалась его власти. И даже когда понимала, что он пожирает другие важности в ее жизни, все равно не сопротивлялась, все должно быть в комнате рядом на расстоянии вытянутой руки, чтобы как можно реже вставать с широкого дивана, который был усеян подушками разного калибра: от милых думочек, до ярких узорчатых подушек – под голову, локти, спину, и под бочок была специальная, простроченная плотная и ласковая подушечка, которая чувствовала каждый изгиб спины.
Но случился необычный казус какой-то.
Однажды она по привычке, и по нраву своему, пристраивалась в подушечной своей богеме, как вдруг она не смогла сдвинуть с места привычную пышную, набитую исключительно гусиным пухом, давно знакомую свою подушенцию.
Именно её, ту, которая всегда послушно ложилась под ухо, сейчас оказалась тяжелой и неподъемной. Ее нельзя было сдвинуть с места, будто она посмела превратиться в китайскую стену.
Валентина развернулась на своем роскошном диване и, не без усилия, выдернула подушку из горы других и примирительно легла на нее.
Но Валентине стало тревожно от нового ощущения недвижности подушки. Для неё это явилось неприятной новостью. Новое что-то было в этой усталости руки и тяжести самой легкой пуховой подушки. Валентина решила выбросить ее и купить такую же новую. Более легкую. Каково же было ее удивление, когда она стала перебирать все подушки на диване, они все оказались неподъемными и тяжелыми.
Валентина пребывала в недоумении. Что означают эти новые перемены, в любимой и всегда услужливой атрибутике?
Валентина подошла почему-то к зеркалу. Зеркало было большое, в потолок. Валентина внимательно посмотрела на себя. Она даже скинула халатик, напрягла хлипкие свои бицепсики. Их не было видно. Руки выглядели чуть дряблыми и какими-то уставшими. Валентину это огорчило, она пошла на кухню, налила в чайник воды.
И тут опять – рецидив. Она с трудом удержала чайник, едва донеся его до электрической подставки. Таким показался он тяжелым.
Приготовив себе сырный бутерброд к чаю, Валентина попыталась проанализировать случившееся. Что это, когда любимые твои предметы, служки твои, вдруг стали совсем непривычно тяжелыми?
Ответа она не находила. И объяснить эту странность не могла.
Чтобы отбросить досадные суждения, Валентина решила съездить куда-нибудь. Выбор был небольшим. Или к матушке, или к единственной подруге Нике. Ника, которая знала всё. Или почти всё. Она всегда оглушала сильным своим низким голосом и всегда убеждала своего собеседника в его неправоте.
Матушка жила далеко, и потом, чтобы ехать к ней, нужно было зайти в фирменный магазин “Океан”. Матушка обожала свежую рыбу. Удивительно фаршировала щуку и любила звать гостей именно на это щучье блюдо. Любила и свежего карпа приготовить. Умела быстро и вкусно приготовить.
И Валентина отменила визит к матери, она не представляла себе разговор с ней о какой-то тяжести в подушках.
Матушка объяснит всё усталостью и плохим питанием. И нагрузит её пузырьком с витаминами и всякого рода биодобавками.
И Валентина поехала к подруге Нике. И очень получился кстати её неожиданный визит. У нее в гостях были ребята аспиранты с ее кафедры. Умные, милые и чуть строгие, они распространяли вокруг себя ареал интеллектуальности и образованности, в котором, похоже, они всегда находились. Ника тоже была слегка в приподнятом над бытом настроении.
Она легко и уютным голосом представила Валентину гостям.
И вечер удался. Говорили много и обо всем. Перебивали друг друга, то и дело бегали на кухню за вскипевшим очередным чайником. Пили и вино, ели пиццу. Один из гостей, сидя напротив Валентины, был немногословен, и очень вежливо иногда задавал вопросы ей. Та, с какой-то несвойственной ей готовностью, отвечала.
Валентина видела, как за спиной его Ника показала ей жестом одобрение, поощрение ее интереса к этому загадочному молчуну.
Молчун представился ей Захарием Петровичем.
Валентина назвала себя. Казалось бы на этом отношения их закончатся. Но Захар пошел её проводить. Он был на машине и быстро домчал Валентину до ее дома. И вдруг попросил ее о встрече.
– Но почему? – искренне удивилась Валентина.
– Вы – первый человек, у кого не вызвало улыбки мое древнее имя.
И они договорились о встрече.
Валентина быстро вбежала на свой этаж. Лифт долго был занят.
Она сняла башмаки, пробежала к своему любимому дивану и упала-таки на него.
Лежать было не очень удобно, ибо Валентина легла поперек, поэтому она протянула руки к подушке и быстро пристроила ее под голову. И рука протянулась за следующей – раз – и под бочок ее.
И Валентина не сразу обнаружила, что подушки стали прежними. И тяжести в них не было никакой.
Валентина, чтобы убедиться в этом, забралась с ногами на диван и просто забросала себя с обеих сторон думками и думочками. Сверху набросила ту, которая утром казалась схожей по тяжести с китайской стеной. Ничего этого уже не было. Подушки просто порхали у нее в руках и легко поддавались формам ее тела.
“Показалось”, – подумала Валентина и, спрыгнув с дивана, подошла к зеркалу, повертелась перед ним, и, повертевшись, в своей неотразимости завтра, на встрече с Захарием Петровичем, она доскакала на одной ноге до кухни и налила в чайник воды, и легко донесла его до электрической платформочки.
Странно, но чайник тоже был в привычной весовой категории.
И уже уверенная в себе, Валентина сделала непоколебимый и окончательный вывод по поводу таинственной тяжести вещей.
“Показалось.”
И она переключилась на думу о том, в чем ей пойти на встречу с мужчиной. Со странным таким именем.
И она вдруг поняла, что ее это совсем не волнует, потому что она знала, что и он не обратит на это никакого внимания.
И еще подумалось Валентине, что хорошо бы рассказать Захарию Петровичу о подушках, их странной тяжести, вдруг исчезнувшей.
Она была уверена, что он поймет. И не посмеется над ней. Ведь она даже не улыбнулась при их знакомстве, когда услышала “Захарий”.
А ведь ей так хотелось.
Яркая тетрадь,
5 декабря 2021