БИТВА ПРИ РЕКЕ ГАЛИС
Весной римское войско опять появилось на границе Понта. Гордий долго не хотел верить лазутчикам, доносившим о приближении Мурены: по сведениям, полученным им из Синопы, Сулла запретил наместнику воевать с царём. Но вот потянулись беженцы с той стороны – селяне с детьми, телегами, скотом и птицей. Останавливаясь у реки, они молили о помощи; кое-кто переправлялся на другую сторону. Фракийские разведчики наконец донесли, что воочию видели римлян. Стратег послал новый запрос царю, на что пришёл ответ: раз римляне ведут с нами войну, защищайся; помощь будет выслана.
Римляне вышли к Галису и демонстративно расположились лагерем против расположенного на другом берегу и сильно укреплённого зимнего лагеря понтийцев. Мурена, располагая хорошим войском, но получивший строгое предписание из Рима воздерживаться от нападения на Митридата, ждал, когда понтийцы, не выдержав издевок, нападут первыми. Гордий, войско которого значительно уступало римскому, бездействовал, ожидая подкрепления и дальнейших указаний царя.
В понтийском лагере наступили тревожные дни. Спартак, ожидая неминуемого боя, с беспокойством прикидывал, не испугается ли римлян его отряд; да и сам молодой начальник, кроме стычки с галатами по дороге в Пергам, не принимал участия в настоящих военных действиях. Сражаться предстояло с римлянами – разбойниками, захватчиками; он знал, как они свирепы в бою. Хватит ли у Гордия силы противостоять им?
Неконец Мурене надоело ждать.Митридат был далеко, Сулла со своим запретом ещё дальше, за спиной у Гордия лежали богатые понтийские земли, воины хотели добычи, а победителей, как известно, не судят. К несчастью для понтийцев и к радости для Мурены римляне нашли, где можно безопасно переправиться через Галис. Увидев, чем они заняты, Гордий, только что извещённый, что на выручку ему идёт сам царь с большим войском, велел не мешать неприятелю переправляться, но приготовиться к бою.
Местность у реки была равнинной, замкнутой с севера кольцом гор. Единственный холм у реки стратег предусмотрительно приказал занять фракийским пехотинцам и удерживать его во что бы то ни стало, е давая там укрепиться римлянам. Пехотинцам он придал отряд всадников. Первоначально стратег действительно намеревался напасть на переправлявшегося через реку врага; фракийцы должны были уничтожить переправившиеся римские отряды, не дав им времени построиться. Однако, заметив, как велико число римлян, Гордий решил не рисковать и отсидеться в лагере до прихода царя. О фракийцах, посланных на холм, он предпочёл забыть: это были наймиты, убыль которых всегда можно было быстро восполнить.
Мурена, едва переправившись через реку, послал воинов занять холм. Римляне не ожидали встретить там вражескую засаду, и начало боя оказалось удачным для фракийцев: они отбили врага. Положив много римлян, сами они отделались незначительными потерями. Победа воодушевила фракийцев, однако Спартак с беспокойством думал, что отбить следующую атаку необученным правильному бою воинам будет значительно труднее; а римляне обязательно придут, хотя бы для того чтобы отомстить: погибшие были заслуженными воинами.
Действительно, дождавшись подкрепления, римляне снова пошли на штурм холма., – при чём теперь на каждого фракийца приходилось по меньшей мере два вражеских воина. Поняв численный перевес врага, Спартак помрачнел: что же Гордий? Холм был окружён римлянами, которые всё продолжали увеличиваться в числе, беспрепятственно переправляясь через реку. Часть конного отряда, вскочив верхом, устремилась вниз, надеясь прорваться. Спартак остановил свою десятку: даже если всадники вырвутся из окружения , укрыться им будет негде, ибо ворота понтийского лагеря были крепко заперты.
Оно началось стремительное, первое настоящее сражение в его жизни, и грозило сразу же превратится в последнее. Отчаяние наполнило его. Фракийцы испуганно глядели на своего помрачневшего десятника.
– Защищайтесь, как я учил, – взяв себя в руки, велел он воинам. – Будем сражаться пешими: если нам суждено погибнуть, пускай уцелеют кони.
И, более не раздумывая, первым яростно бросился, обнажив меч, навстречу врагу. Рубясь отчаянно, краем глаза он замечал происходившее вокруг. Вот два римлянина накинулись на фракийца, плохо владевшего мечом, – и Спартак с гиканьем бросился на выручку. Неумелый воин пал, но от меча Спартака пали и оба римлянина. Вот ещё за одним фракийцем гнался с поднятым мечом римский воин; Спартак устремился следом, настиг и поразил врага. Неистовство боя овладело им ; он почувствовал странную лёгкость, тело словно лишилось веса; одновременно его движения сделались столь стремительны, что не успевал новый противник начать замахиваться, он уже поражал врага. Он рубил и колол, больше уже ни о чём не думая. Как горный козёл, отскакивал он от возможных ударов и стремительно наносил свои., дивясь и радуясь звериной ловкости, проснувшейся в нём.
Но вот уже в двух местах разорвалась цепь фракийцев. Он заметил, как рухнул на землю, истекая кровью, начальник отряда, и воины пытались ему помочь. Рука уже ныла от усталости, меч затупился. Отбросив негодный, Спартак поднял с земли римский гладиус. Две колотых раны в плечо и в бок кровоточили, щит проломился под ударами вражеских мечей: он и его бросил, а налетевшего сзади противника ударил ногой, опрокинул на землю и поразил в шею. Сражение разделилось уже на несколько яростно рубившихся групп: римляне не собирались отступать, фракийцы – сдаваться. Но Спартак понимал, что все они уже обречены, их перебьют в течение ближайших минут. У него мелькнула мысль вскочить на своего коня (испуганные животные сбились в кучу на вершине холма), и он уже устремился наверх, решив погибнуть, сражаясь верхом, – но тут произошло чудо. Взбежав по холму повыше и оглянувшись, Спартак увидел, что со стороны гор показалось большое понтийское войско: то царь Митридат шёл на помощь Гордию.
Издав ликующий крик, Спартак бросился к своему коню, вскочил на него и, размахивая мечом , принялся громко призывать к себе уцелевших фракийцев. Уподобившись потерявшим наседку цыплятам, фракийские воины устремились на призыв добровольного предводителя. Окружив его, теснимые римлянами, они принялись вновь отчаянно отбиваться. Тем временем царь, увидев кипевшее на холме сражение и решив, что это сам Гордий попал в отчаянное положение, велел своим воинам принять бой. Понтийцы устремились на холм. Помощь подоспела вовремя: ещё немного, и выручать было бы некого.
Пока понтийское войско выстраивалось в фалангу, Мурена дал сигнал к отступлению. Взревели трубы, призывая римских воинов вернуться к своим. На холме облегчённо почувствовали, что неприятельский натиск ослаб. Одержимость боем ещё не покинула Спартака; его руки набрякли, плечи болели; залитый кровью, своей и чужой, в разодранной , запачканной одежде, он был страшен, но голова его оставалась трезвой. Едва заметив, что римляне стали отходить от холма, он тут же велел своим фракийцам отходить к лагерю Гордия. Воины ему повиновались.
Сам он , решив отыскать отрядный значок, уроненный убитым знаменосцем в пылу сражения, задержался и, тронув коня, обогнул один из уступов холма. Тут он увидел гору убитых римлян и фракийцев. Внимание его привлёк громадный воин, лежавший в неудобной позе на боку. Сомнений не оставалось, то был Ребулас. Спешившись, Спартак наклонился над сослуживцем и перевернул его на спину. Знакомое лицо было мертвенно бледно.
– Ребулас! – позвал он. – Ты узнал меня?
Рот Ребуласа приоткрылся , из него показались кровавые пузыри. Рядом не было никого, кто мог бы помочь: фракийцы уже торопливо спускались с холма. Тихо, со всхлипами и бульканьем, Ребулас заговорил:
– Я… хотел… украсть… Ноэрену.
– Опомнись, что ты говоришь! – наклонился к нему Спартак. – Сейчас я помогу тебе взобраться на коня. Ты сможешь подняться? Обопрись на меня.
– Ты… её… погубишь… – были последние слова умиравшего.
Ребулас замолчал, – с открытым ртом и глазами, устремлёнными в небо.
Оказалось, что Мурена со своей свитой уже успел переправиться на понтийскую сторону, так что римлянам пришлось срочно поспешить за полководцем. Понтийская фаланга уже построилась, ощетинившись копьями и прикрывшись большими щитами. Командиры Мурены торопливо построили своих воинов и повели их навстречу царю. Римляне двигались своим прославленным манипулярным строем; соблюдая промежутки между линиями и подразделениями одной линии, они были надёжно защищены от самого нежелательного – разрыва линий во время движения и боя. Понтийская фаланга ожидала их. Приблизившись шагов на тридцать, римляне по своему обычаю метнули копья. Тяжёлые, длинные копья воткнулись в щиты понтийцев и пригнули их к земле: вытащить их было невозможно из-за зазубрин. Передний строй понтийцев оказался беззащитным, живая крепость перестала существовать. Не медля, римские воины обнажили свои страшные мечи и бросились на врага. Понтийцы рассеялись, разрушили фалангу, и, подталкиваемые задними рядами, вынуждены были устремиться на римлян. Завязалось сражение.
Спартак не видел всего этого, спустившись с холма на противоположной стороне. Он ехал, кое-как перевязав всё ещё кровоточившие раны, и с беспокойством отмечал растущую слабость тела; конь, почувствовав немощь всадника, осторожно ступал по бездорожью. Встреться сейчас фракиец с римлянином, ему было бы не одолеть врага.
Между тем Гордий продолжал сидеть в лагере, крепко запершись. Появлению царя он обрадовался, но, видя, что сражение завязалось нешуточное, и не получая от царя никаких приказов, он приуныл, не зная, на что решиться. В конце концов, опасаясь царского гнева, он всё-таки решил покинуть спасительные стены и вывести своих, чтобы ударить по флангу римлян.
Он подоспел вовремя, потому что ряды понтийцев дрогнули и стали отступать, не выдержав натиска римлян, действовавших как одно целое. Когда небольшое, но свежее войско Гордия ударило по не ожидавшему этого войску Мурены, и последний ряд римлян, состоявший из опытных ветеранов, вынужден был повернуться и отражать нового врага, отступление царского войска несколько замедлилось. Снова закипела ожесточённая схватка. Спартаку, выехавшему уже из-за холма, было видно происходившее. Догадавшись бо всём, зная римское построение и предвидя, что может случиться далее, Спартак приободрил коня и устремился туда, где в стороне от сражавшихся, наблюдали заходом битвы стратег со своими приближёнными.
– Стратег, во имя всех богов, дай своим приказ к отступлению! – кричал он.
Охрана задержала фракийского всадника, по виду только что вырвавшегося из гущи боя, и хотела стащить его с коня, но Гордий, помнивший Спартака, велел дать ему приблизиться.
– Прикажи отступить! – твердил Спартак.
– Ты ранен, – оглядев его, заметил Гордий. – Отправляйся в лагерь.
– Я только ранен, но половина фракийцев убита на холме, и может погибнуть ещё много воинов, если ты не дашь сигнал к отступлению.
Стратег чувствовал свою вину перед фракийцами, брошенными им на произвол судьбы, и разговаривал со Спартаком терпеливо. Сбивчиво, путая от волнения эллинские слова, Спартак пояснил, что если воины Гордия отступят, римские воины устремятся за ними, ослабив ряды, и теснимое ими войско Митридата получит передышку, сможет придти в себя. Гордий был опытным воином и сразу понял, о чём толкует фракиец.
– Я только что собирался это сделать и без твоей подсказки, – сердито сообщил старик.
Вскоре воины Гордия удивлённо услышали сигналы к отступлению. Дальше всё произошло, как и предполагал Спартак: понтийцы стали пятиться, и римские триарии тут же устремились следом за ними. Сражавшиеся с царским войском первые ряды вынуждены были следовать за своими, чтобы не быть от резанными от тыла, – следовательно, отступать. Потихоньку отступая и увлекая римлян за собой, войско Гордия дало царскому войску время перестроиться. Через некоторое время Гордий прекратил отход. Митридат между тем успел подвезти к месту сражения и бросить против римлян страшное оружие – колесниц с косами. Когда римские воины увидели куски человеческих тел, повисшие на окровавленных колесницах, людей, разрезанных окровавленными косами пополам, раздавленных, с вывалившимися внутренностями воинов, их ряды пришли в беспорядок. Прославленный римский строй рассыпался, порядка более не существовало, и понтийцы в полной мере воспользовались этим. Царь и Гордий напали на римлян с двух сторон. Образовав круг, римляне долго защищались, но в конце концов были почти все перебиты. Войско Мурены перестало существовать.
Понтийцы захват или весь римский обоз, большое количество золота, рабов и скота. Победа была громкой и полной. Сам Мурена, не дождавшись конца сражения, бросил войско и бежал через реку на сильно защищённую гору на каппадокийской стороне. Царь не велел его преследовать, всё ещё памятуя о мирной договорённости с Суллой. Когда стало ясно, что войско погибло, Мурена непроезженными горными дорогами бежал во Фригию , а оттуда в Пергам.
Добравшись до своего лагерного жилища, Спартак кратко сообщил жене:
– Ребулас погиб.
Это было всё, что он счёл нужным сообщить о сражении. Дав омыть и перевязать свои раны, он тут же уснул. Надо отдать должное Ноэрене: вид крови не устрашил её. Раны мужа устрашили её меньше, чем мысль о содеянных им убийствах: несмертельные раны тела заживут, но душа, поражённая неистовством кровавой схватки, может стать навсегда потерянной для спасения.
– Прости его, великий Загрей, – долго молилась над супругом жрица. – Прости и просвети. Дай ему прозреть. Спаси его, очисти его душу, как спорыньёй, изъязвлённую Ма-Диндименой.
Молва о блестящей победе Митридата над римлянами, быстро распространившись, привела в волнение всю Азию и снискала царю множество сторонников. Царское войско прошло по Каппадокии, изгоняя из городов римские гарнизоны. Этот поход занял всё лето, осень и часть зимы; ставленник Рима каппадокийский царь Ариобарзан бежал в Пергам искать защиты у Мурены.
Царь похвалил стратега Гордия за удачный манёвр в битве у реки Галис (ложное отступление), весьма щедро подкрепив похвалы золотом. Гордий ни словом не обмолвился, что подсказал ему отступить молодой фракийский наёмник из отряда, брошенного ь им без подмоги на холме. Но старый вояка помнил о Спартаке, и без награды тот не остался: Гордий назначил его начальником фракийской конницы.
Эта конница состояла всего из тридцати всадников; отряд был невелик, однако столь стремительное возвышение варвара без роду-племени вызвало много толков, хотя не было чем-то исключительным для понтийского войска. Фракиец никогда ни словом не обмолвился о некоторых подробностях сражения , чем снискал расположение стратега. Совершая обычный обход лагеря и навещая раненых , Гордий пару раз осведомился о здоровье Спартака и велел не торопиться приступать к новым обязанностям, пока раны окончательно не заживут.
– Мне нужен здоровый воин, – добавил старик.
У выздоравливавшего Спартака было время обдумать своё новое положение. Судьба, не дав ему свободы, опять превратила в наёмника. Однако в понтийском войске царили иные порядки, чем у римлян. Здесь никто не считал его человеком второго сорта; более того, его сделали начальником и определили хорошее денежное вознаграждение. Здесь Ноэрена нашла себя. Жена пользуется уважением, он сам – расположением начальства. Почему не послужить царю, тем более что обстоятельства пока не благоприятствуют их возвращению на родину?
После успешного завершения каппадокийской войны Митридат вернулся в своё царство и устроил для победителей пир под открытым небом, в котором приняло участие всё войско. По приказу царя, на вершине высокой горы у моря был воздвигнут огромный жертвенник Зевсу-Воителю: сначала воины складывали пирамиду из дров, на верх которой жрецы Зевса, Диониса-Загрея и Ормузда возложили курения, полив их молоком, мёдом, вином и маслом, что было весьма угодно божествам. Царь собственноручно поджёг костёр от священного огня, доставленного из знаменитого храма Ормузда в Катаонии. Когда пламя разгорелось и к костру стало невозможно приблизиться из-за невыносимого жара, многие воины, поклонники огня и Ормузда, бросившись на колени, принялись молиться. Жертвенный костёр горел несколько дней. Моряки рассказывали, что его было видно плывущим за тысячу стадий.
После жертвоприношения богам Гордий неожиданно призвал к себе Спартака.
– Мы расстаёмся, сынок, – сказал он. – Царь велел отобрать по войску семерых юношей для обучения военному делу, и я назвал тебя. Ты отправишься в Синопу, а я с войском – на границу. Перед тобой теперь все пути открыты. Учись. Да помни Гордия .
С И Н О П А
Понтийское царство с юга отделялось от Каппалокии рекой Галис, с севера его естественной границей был Понт Эвксинский. Страну населяли многочисленными подробности – каппадокийцы, греки, македоняне, фракийцы. Морское побережье было густо застроено городами, основанными эллинами; внутренние же области оставались всецело азиатскими, городов там было немного; селяне знать не знали об эллинских богах и почитали Ормузда, Митру, Анахиту, Диндимену; они возделывали землю в долинах и пасли скот в горах; дикие люди часто селились в пещерах под землёй, а на крайнем востоке страны были места, где они жили на деревьях. Эта благодатная страна была наследственным владением Митридата У1 Эвпатора, царя в девятом колене, потомке славного рода Ахеменидов. Он сумел расширить своё государство настолько, что под его властью оказалось почти всё море: ему подчинялись и Боспорское царство на севере, и Колхида на востоке. Столицей государства Митридат сделал Синопу, свою родину.
Город Синопа был основан милетцами и расположен на южном берегу Понта. Основатели выбрали для поселения длинный полуостров, скалистый и безлюдный, поросший колючками; его обрывистые берега, изрезанные лощинами, не давали возможности приставать вражеским кораблям. Город построили на перешейке; по обеим сторонам его располагались прекрасные гавани. Великолепно защищённый природой, окружённый мощными стенами, он являлся первоклассной крепостью и одновременно большим и благоустроенным городом.
Спартак и Ноэрена прибыли в Синопу зимой 80 г.до н.э. Царь щедро наградил всех участников каппадокийского похода. Спартак получил золотой перстень, деньги, коня и оруженосца. Ноэрена привезла с собой подаренную Гордием служанку, заявив, что не может быть без помощницы: где-то на военных дорогах она подобрала двух котят, собаку и девочку лет трёх; за всеми ними нужен был уход. Для жилья молодой паре отвели несколько комнат с отдельным ходом в доме зажиточной вдовы.
Скрепя сердце, оставляла Ноэрена фракийский отряд, где она, жрица и пророчица, была окружена вниманием воинов. Она знала, что в Синопе действовала многолюдная община орфиков, в которой ей вряд ли удастся занять видное положение. Знала она и то , что в полуэллинской – полуварварской Синопе её женской свободе придёт конец. Но военная карьера её мужа развивалась стремительно, вселяя самые дерзкие надежды в её душе; в Каппадокии молодую женщину часто повышал экстаз, насылаемый Дионисом, и она пророчествовала о скорой победе Митридата, что и сбылось. Однажды божество открыло ей правду о блестящей судьбе мужа в Синопе, которому вскоре предстоит стать полководцем царя. Разве могла она превратиться в помеху?
Первое время в Синопе они жили незаметно и тихо. Ноэрена была погружена в домашнее устройство. Правда, по настоятельной просьбе мужа она приобрела себе несколько нарядных платьев и покрывал, – таких, какие носили горожанки, однако от украшений отказалась: дочь вождя бесов привыкла носить тяжёлое золото грубого литья из сокровищницы храма; синопские пустяки вызывали её презрение. Затот ей приглянулись глиняные статуэтки, в изобилии тут продававшиеся – очаровательные безделки нежных расцветок, изображавшие нарядных женщин, пухлых детей и забавных зверюшек. Поколебавшись, она купила несколько фигурок. Супруг был доволен: хоть что-то эллинское, да понравилось Ноэрене.
Жена больше не была для Спартака недоступной царской дочерью и пророчицей, но подругой, которая всегда рядом. Она сделалась существом близким и дорогим. Иногда она замыкалась в себе, глядя на мир, будто с заоблачных высот, и тогда он испытывал досаду. Он знал, что неправ, но не мог себя пересилить: ведь приникая душой к своему загадочному богу, она переставала принадлежать ему безраздельно. Втайне он надеялся, что со временем она преобразится и, позабыв суровость жрицы, станет мягче и терпимее.
За недостатком времени Спартак мало бывал дома. Несколько молодых воинов, отобранных для обучения в столице, должны были постигать воинскую науку под руководством лучших преподавателей Синопы; занятия проходили в лагере городского гарнизона, под присмотром особого надзирателя, назначенного царём. Их начали знакомить с военной историей, подробно рассказывали о знаменитых сражениях прославленных полководцев, начиная с событий Троянской войны; обучали правилам ведения боя по греческому, македонскому и римскому образцам; осведомляли о военной технике, осадных машинах для взятия крепостей – многоэтажных башнях, камнемётах, приспособлениях для поджога, таранах, баллистах и прочих выдумках. Обучение велось на языке эллинов. Почувствовав, что всё ещё недостаточно владеет языком, Спартак нанял себе учителя.. Ему шёл уже двадцать второй год, а он только начинал учиться писать. Загрубелая рука, с лёгкостью коловшая и рубившая страшным мечом, дрожала, робко сжимая палочку для письма. Он ненавидел своё невежество.
Синопу Спартак полюбил с первого взгляда. Морской, овеваемый всеми ветрами, свободный и неприступный город был прекрасен, как и должен быть прекрасен город – столица великого царя. Он был отлично спланирован: сетка из прямых, широких улиц составляла его основу; в центре располагалась большая площадь, украшенная общественными изданиями. Здесь был воздвигнут храм в честь Автолика – основателя города, славившийся оракулом и великолепной статуей героя-основателя, созданием знаменитого скульптора Сфенида. Здесь же по эллинскому обычаю располагались агора, гимнасий, портики; в одном из портиков был выставлен для обозрения чудесный предмет – небесный глобус Биллара, показывавший устройство неба и движение светил. Царский дворец, занимавший несколько кварталов, превосходил пышностью всё, виденное Спартаком в Пергаме.
Пресытившись созерцанием великолепных зданий и толчеёй, фракиец шёл к морю, в порт, туда, где сушились вытащенные на берег корабли, где вдруг обеих городских гаваней, восточной и западной, тянулись заведения для засолки рыбы: синопскую Пеламиду ела вся Азия. Его дивили размах и добротность хозяйственных построек, сплошь каменных, часто многоэтажных. Некоторые только строились. Фракиец наблюдал за возведением какого-то склада: груды камня, вывороченная земля, растворы в чанах, множество рабочих. Попросить разрешения помогать он уже не решался: не к лицу слушателю военной школы ворочать камни, да и одет нынче он был как эллин, в аккуратный хитон и плащ, заботливо купленные для него женой. Но любопытство к строительству не оставляло его. Ему нравилось наблюдать, как такое множество народа, при кажущейся суете, действует согласно и стройно; каждый человек в отдельности не думает о целом, делая своё, – а под конец возникает здание, в точности соответствующее задуманному. Главное для рабочих – действовать сообща, беспрекословно подчиняясь начальнику. Воистину, римское изобретение – дисциплина верное средство для успеха в любой области.
Раз он увидел архитектора. Строгий молодой человек, немногим старше него, в тёмной одежде, бородатый, держится с достоинством, ходит по стройке, как хозяин. Сверяясь с чертежами, что-то указывает подрядчику. На лице архитектора фракиец заметил то же выражение одухотворённой сосредоточенности, что и на мраморных лицах поэтов и философов. Внезапная боль наполнила его: ведь и восхищение, если оно сильно, может причинить боль. Он видел человека иной природы: недостижимо образованный, этот зодчий знал математику и геометрию, черчение, рисование и другие мудрёные науки. Непостроенный склад уже был построен в его бородатой высокомерной голове; оставалось воплотить замысел в камее. Десятки суетившихся вокруг людей как раз и были заняты этим.
Всё время, пока архитектор ходил по стройке, Спартак почтительно стоял в стороне. Ему даже подумалось, что пергамцы, казавшиеся ему ранее цветом человечества – милая гетера и художник, рисовавший неприличные картинки, гораздо незначительней этого строителя. Нет, он больше не обольщался мыслью, что сможет когда-нибудь достигнуть уровня зодчего. Откуда, как они появляются? Каким путём мог сложиться столь совершенный ум? Спартак не знал. Бесспорно, помимо природной одарённости , архитектору пришлось много учиться. Дышать воздухом учёности, учась с малых лет, пить воду науки. Конечно, он – сын богатых и и заботливых родителей. О, жалкое умение к5овать, плести, лепить горшки! О, позорное умение убивать!
Молодых супругов посетил Амфилох, продолжавший служить в войске. Он немного потускнел, растерял остроты, приуныл. Прошло немало времени, как фракийцы бежали тот римлян, где он, как-никак, был декурионом, и вот он по-прежнему рядовой наёмник; деньги, накопленные в походе, истрачены, конь продан, служанка сбежала. Его отряд на-днях отправляли в Малую Армению – дикую, гористую, заросшую лесом страну, недавно присоединённую к государству. Гость хвалил хвалил жилище земляков, завидуя тому, что они останутся жить в Синопе и сетуя на свою долю. Молодые люди засиделись; щёки Ноэрены раскраснелись от вина, она весело разговаривала и смеялась, чувствуя себя среди близких людей. Рассуждали о счастливой звезде Спартака, опередившего товарищей.
– Попомни моё слово, он станет полководцем царя, – уверяла Ноэрена. – Когда начнётся новая война между Понтом и Римом, что неизбежно, Спартак отличится в сражениях, и тогда царь сделает его стратегом, а со временем, может быть, усыновит его. Оракул обещал моему супругу царское величие, и я уже вижу, как сбывается пророчество.
– Эй, Спартак, не забудь тогда старого друга и назначь меня по крайней мере декурионом, – весело шутил Амфилох.
Слушая Ноэрену, Спартак укоризненно качал головой, однако жена была весела, что случалось нечасто, и он улыбался ей и улыбался другу, поднимая кубок за их здоровье. Вспомнили они и Ребуласа, его печальный конец.
Это был первый случай в жизни молодого фракийца, когда он выпил больше, чем надо, и опьянел. Ноэрена сердито сказала:
– Кровь Диониса не для тебя.
Он и сам знал.
Наутро их разбудил стук в дверь. Чувствуя себя неважно после вчерашней попойки и сердито давая зарок больше никогда не напиваться сверх меры, он пошёл открыть дверь. На пороге стояли стражники. Фракийцу предложили последовать с ними. Недоумевая, он подчинился, полагая, что его зачем-то вызывает начальство. Однако стражники проследовали мимо воинского лагеря, направившись в сторону царского дворца. Спартак, обеспокоившись, начал задавать вопросы, но стражники притворились, что не понимают, и знаками приказали молчать. Его ввели в какую-то дверь и оставили одного в темноте.
Перед ним простирался тёмный коридор; впереди виднелся ярко освещённый зал. Наскучив стоять в темноте, он направился на свет. Внезапно пол под его ногами разверзся, – и, не успев вскрикнуть, он полетел вниз, в головокружительную пустоту.
По утрам, когда царь просыпался, жителей Синопы извещали об этом ликующие трубы, – и львы в зверинце, предчувствуя кормёжку, начинали весело рычать. Царь просыпался для радости. Чиновники, ведавшие увеселениями, за много лет вперёд лихорадочно придумывали новые развлечения, – но царь умел извлекать удовольствие из всего, и часто, отвергнув охоту на газелей, египетского фокусника, ягнёнка о двух головах, читал труды астронома Эратосфена, слушал рассуждения философов, составлял противоядия или писал исследования по филологии. Каждая минута царской жизни была сверкающей каплей радости. Каждый день – клокочущим, опьяняющим кубком. Казалось, Митридату Понтийскому покровительствовали сразу все боги. Он был красив, огромен и невероятно крепок для своих пятидесяти лет. Его зычный голос потрясал воздух, как львиный рык. Он мог пригнуть к земле голову быка. Править колесницей в шестнадцать коней. Проскакать верхом тысячу стадий. Выпить яд, дать укусить себя змее, и остаться невредимым. Он прочёл все книги на свете и всё помнил. Писатель и учёный, он сочинял поэмы и научные труды. Он знал двадцать два языка, и мог без переводчика беседовать со своими разноплемёнными подданными.
Его царство было огромно, многолюдно и богато: наследственные земли, простиравшиеся на двадцать тысяч стадий в длину, он во много раз приумножил. Друзьями, готовыми на всё, что он при кажет, считались скифы, тавры, бастарны, фракийцы, сарматы, племена, живущие по Танаису, Истру и Меотидскому озеру. Ещё только два азиатские царства равнялись силой с Понтом, – но армянский царь приходился Митридату зятем, а парфянский – другом. Гордость и надежда всей Азии, он был живым богом, вторым Дионисом, милостиво сошедшим на землю, на радость людям и страх врагам.
Он родился с короной на голове, потомок царей Понта: в восьмом колене – потомок того Митридата, что основал царство, в шестнадцатом – знаменитого персидского царя Дария Гистапса. Он имел в изобилии всё, что хотел: пергамских скакунов, индийские самоцветы, серские шелка, египетских медиков, эллинских философов, жён и наложниц всех национальностей. Однако он не был бы мудр, если бы не знал вкуса лишений. В первой юности из досталось на его долю с избытком. Его отец Митридат У Эвергет умер загадочно, рано и нежданно: царскую власть захватила мать с любовником, ненавидевшая собственного сына. Спасая жизнь, Митридат скрывался в диких горах. Когда преданные династии люди восстановили его на троне, он казнил узурпаторов. Тогда же молодой царь получил оракул: матереубийцу проклянут боги. Но боги любили его. Он присоединил к своему царству Малую Армению, Каппадокию, Колхиду; царь Боспора добровольно передал ему свою власть. Понт Эвксинский стал внутренним морем Митридатова царства. Сбывался полученный при рождении и гороскоп: ребёнок этот будет владеть миром.
Если бы не Рим!.. Несколько лет назад Митридату принадлежали вся Азия, Фракия, Эллада, острова Эгейского моря. Везде его встречали, как освободителя; навстречу ему высылались делегации; граждане в праздничных одеждах распахивали перед ним городские ворота и приветствовали, величая Дионисом, отцом и спасителем. Изгоняя римских кровососов, он прощал все долги, освобождал закабалённых, раскрывал двери тюрем, осыпал золотом бедняков и почестями богатых. Если бы не Сулла! Если бы не зловещая звезда этого римлянина , возмутившая предначертанные богами стройные ходы светил!