– Знаешь ли ты, кто это такой? – забавлялась Гликера.
Фракиец понятия не имел.
– Как? Ты не знаком с крылатым проказником-мальчишкой?
– Не дразни его, но расскажи, – посоветовал Алким. – Только в моём присутствии.
Озорно смеясь, Гликера ответила, что Алкиму нечего опасаться.
– Развлекайтесь, дети мои, – томно говорил Алким. – Молодость так быстротечна. – И в десятый раз за день повторял Гликере. – Я люблю тебя.
– Э, – смеялась девушка, – любишь, как одну из своих Лед: как Леду в голубом гроте или как Леду с цветком. Вот мой откупщик при всей своей скупости подарил мне мешочек золотых, и я пускаю их на ветер…
Алким делал вид, что обиделся.
– Он ребёнок, – нежно поглядывая на художника, говорила она фракийцу. – Он художник и существует в выдуманном мире, который в минуты озарений изображает на своих картинах. Ему трудно с людьми. Ты – дитя природы, ты в гармонии с нею. Это м ы потеряли природу. Мы, эллины.
РИТОР ТИМОФЕЙ
Гликера сдержала обещание и познакомила Спартака с ритором Тимофеем – фракийцем, родившимся в Пергаме. Это был средних лет человек с одухотворённым лицом; он легко зажигался, сразу же начинал волноваться, много и охотно говорил, влюблено глядя на Гликеру.
– Что тебе взбрело? – поначалу удивился он её просьбе. – Обучать римского наёмника! Взгляни внимательно: он вполне счастлив в своём первобытном состоянии.
– Ты ошибаешься, дружище, – печально возразила девушка. – Он глубоко страдает от того, что необразован. Видел бы т ы, с какою жадностью и как быстро он научился читать. Вспомни происхождение многих наших знакомых: дух эллина может вселиться в любое тело.
Должно быть, Гликера сумела заинтересовать ритора, расхвалив память и понятливость варвара. Прикинув, что обещанная плата ему не повредит, Тимофей встретил молодого воина любезно; во время их знакомства он не проявил ни ни разу ни досады, ни нетерпения, отвечая на многочисленные вопросы ученика. Отлучаться из казармы Спартаку не составляло труда: добрая Гликера снабдила его мешочком медных денег на мелкие расходы. Алчность центуриона была так велика, что даже столь небольшие деньги смогли подкупить его.
Учил Тимофей и в гимнасии, и на акрополе, в здании книгохранилища. Первое, что увидел Спартак, войдя в знаменитую библиотеку, ряды бюстов – изображения мудрецов, прекрасные лица мыслящих и чувствующих людей – эллинов.
– Этих людей давно нет на свете, но остались их труды: бесценные сокровища, хранящиеся в нашей библиотеке, – сказал Тимофей. – Вот Полибий из Мегалополя: он создал сорок книг «Всемирной истории», труд титанический и непревзойдённый до сих пор. Вот Гиппарх из Вифинии: он сосчитал все звёзды и вычислил расстояние от Земли до Луны. Вот Посидоний из Апамени: он учил, что душа бессмертна и проходит ряд бесконечных воплощений, а плоть – лишь темница души. Вот Эпикур, ярчайший светоч человечества. Ты восхищаешься алтарём Зевса Сотера. Юноша! Это хранилище сверкает ослепительней. Пойдём, я покажу тебе величайшую в мире сокровищницу.
Фракиец с трепетом вступил под своды библиотечного портика. Он увидел сидевших, стоявших, прогуливавшихся между колонн людей, углублённых в чтение свитков и книг.
– Следуй за мной, – сделал знак ритор.
Они вошли в одно из хранилищ, посреди которых стояла статуя Афины. Служитель с поклоном подошёл к Тимофею и о чём-то тихо заговорил, а Спартак принялся рассматривать бесчисленные полки вдоль стен, на которых стояли коробки со свитками.
– Все эти книги я смогу теперь прочесть: ведь я овладел грамотой! – подумал он с радостью.
Выбор Тимофея остановился на сочинении Ямвлиха. Юный дикарь с трепетом принял первую в своей жизни книгу.
Спартак приходил к Тимофею, когда обычные ученики того уже расходились по домам. Ритор, справедливо полагая, что воину это ни к чему, не пичкал юношу школьной премудростью, но беседовал с ним, стараясь прежде всего увеличить запас его греческих слов. Для беседы брался сначала Ямвлих, а потом история или география. Тимофей был добросовестным учителем, а Спартак – стол ь жадным и толковым учеником, что оба были весьма довольны друг другом. Но больше Ямвлиха и географии фракийцу нравились сочинения, посвящённые выдающимся полководцам древности – Ксенофонту, Ификрату, Эпаминонду, Дионисию Старшему, Филиппу и Александру Македонским. Описания битв и побед так увлекали его, что подобное чтение даже вызывало недовольство ритора. Всей душой преданный философии Зенона, Тимофей в беседах с учеником часто объяснял устройство мира.
– Вселенная – великий полис, разумно устроенный и управляемый высшей силой, у которой много имён: Тихэ-Судьба, Зевс, Дионис-Солнце, Природа. В конце периода Вселенная вновь поглощается огнём, а затем проходит тот же путь развития. Через века другой Спартак будет слушать другого Тимофея в другом Пергаме; впрочем, и это уже было в веках. Нет ничего нового под луною, всё повторяет себя. Человек – центр и смысл мироздания; он не фракиец, не римлянин, даже не эллин, но гражданин мира. Все люди равны от рождения и братья друг другу, все – граждане Вселенной. Лучшая разновидность человека – мудрец. Долг мудреца – мужественно смотреть в лицо судьбе. Главная заповедь мудреца – жить в согласии с природой, выполнять долг. Не пытайся что-нибудь изменить в этом мире, – наказывал Тимофей. – За мир в ответе не человек, но Божественная Воля. Совершенствуй себя Совесть и долг – краеугольные камни души. Ты в ответе перед богами за себя, только за себя. Но я с тревогой замечаю, что в твоей душе много гармонии и многог гордыни.
Опять и опять молодой фракиец приходил к алтарю Зевса Сотера. Упоение боем, схватка не на жизнь, а на смерть внизу, – а наверху хрупкий портик, исполненный гармонии и покоя. Если бы разгадать тайный замысел творцов… Он благоговейно приближался к стене и видел , как убивают боги. Вот двое сошлись в смертельной схватке; вот прекрасная жещина с безжалостным лицом вонзила копьё в грудь юноши, вот лев терзает человека. Какое исступление! Как шипят гады, как плещутся крылья! Сражение и там, в глубине камня: зрителю виден лишь край битвы. Клубок человеческих и звериных тел, – и хрупкий портик наверху. Видно, таков мир людей. Его участь – быть внизу, в гуще битвы, как бы ни хотелось другого.
Гликера не забывала забавного фракийца и осведомилась у Тимофея, доволен ли тот учеником. Они с ритором встретились на улице; девушке нездоровилось, она была в носилках и пригласила приятеля занять место рядом.
– Этот юноша отличается юольшой любознательностью и схватывает всё налету, – нежно обняв Гликеру, повествовал ритор. – Ему не чуждо размышлять о таких вопросах, которые по зубам только нам, образованным людям. Кроме того, у него способность быстро усваивать чужой язык. Он полон необузданных страстей, как, впрочем, и положено варвару. Получи он с детства правильное воспитание, он мог бы стать ритором или философом…
При последних словах Тимофе Гликера рассмеялась:
– Где ты видел философа с такой мускулатурой?
– Тем удивительней, – подумав, возразил ритор, – при таком торжестве плоти такая духовность. Правда, более философов он восхищается выдающимися полководцами и с удовольствием читает описания битв.
– Это удивляет тебя? Он же мужчина, воин.
– В нём более от философа, чем от воина.
– Нет-нет, – закапризничала девушка, – Спартак никогда бы не стал философом. Но такой юноша вполне мог бы стать царём своего народа. Развивай его душу, постарайся облагородить его эллинской культурой, и, кто знает, может быть, на старости лет мы с тобой ещё будем гордиться знакомством с этим мальчиком.
– Я восхищаюсь тобой, Гликера, – пылко сказал ритор. – По внешним обстоятельствам ты гетера, но душой напоминаешь благородных афинянок древности.
Усмехнувшись, Гликера тряхнула кудрями:
-Э! Если бы мы всегда занимали ив мире то положение, которое соответствует нашему истинному «я».
Разболевшись, Гликера перестала бывать у Алкима. Спартак, несколько раз посетив художника и не видя там прелестной гречанки, испытывал тоскливую тревогу, весьма его удивлявшую. Спросить о девушке он не решался из застенчивости. Алким работал сосрелоточенно и тоже хранил молчание.
– Всё, – сказал художник под конец. – Ты мне больше не нужен.
– Как всё? – не понял фракиец.
– Всё, я закончил работу. Мне же заказали не свадьбу Геракла с пятьюдесятью Данаидами.
Опечаленный фракиец поплёлся восвояси. Можно ли было предполагать, что художники так быстро работают? Впрочем, у Алкима много подмастерьев. Неужели он больше никогда не увидит этих двоих – изнеженного грека и кудрявую девушку с печальным лицом? Всё валилось у юного воина из рук, и уже суковатая палка центуриона успела безжалостно прогуляться по его спине: Феликс злился, не получая больше денег от подчинённого. Он ничего не замечал, с огорчением думая, что служил игрушкой эллинам. Позабавились, и думать забыли; а он глупо привязался к ним, – более, считал своими друзьями, готовился до конца жизни угождать им. Слова Алкима «Ты мне больше не нужен» жгли его злым огнём. Он был доволен, что центурию опять переместили из арсенала в лагерь. Теперь он и сам не хотел в город: он не мог видеть здания и статуи, площади и улицы эллинского мира, который, казалось ему, отверг его. Потеряв Алкима и Гликеру, он сразу потерял заодно пергамскую библиотеку, ритора Тимофея, акрополь, всё, всё!
Амфилох и Ребулас, заметив его угнетённое состояние, обеспокоились. Оба своей жизнью были довольны. Ребулас дня не мог обойтись без своей толстухи Лалаги , и у Амфилоха дела с дочкой сапожника шли успешно. Посовещавшись, они ешили, что какая-то красотка натянула их приятелю нос, и следует как можно скорее подыскать ему новую.
Однажды, получив увольнительную, Спартак вышел из лагеря: в это время у ворот всегда толпились женщины, торговцы и прочий невоенный люд. Амфилох и Ребулас со своими подружками поджидали его. Девушки – толстая, сияющая, разодетая Лалага и робкая, молоденькая Климена, дочь сапожника, держали за руки третью, на лицо которой было спущено покрывало. Не успел Спартак и шага сделать, как приятели подхватили его под локти.
– Для тебя кое-что приготовлено, – сиял Амфилох.
– Она тебе понравится, вот увидишь, – гудел Ребулас.
Спартак рванулся, но не тут-то было. Весело хохоча, приятели потащили его знакомиться. Девчонки, запищав, захлопали в ладоши. Стоявшая между ними девушка тихо окликнула упиравшегося воина:
– Спартак!
Неповторимый, единственный в мире голос! Он дрогнул: перед ним стояла Ноэрена.
Спартак не мог поверить глазам. Она бросилась ему на грудь; они сплели руки, прижались друг к другу. Друзья, образовав хоровод, принялись скакать вокруг них с криками и хохотом, как безумные. Молодой фракиец и его жена не расцепляли рук, словно боясь опять утратить друг друга.
Потом девушки весело рассказывали, как заприметили возле лагеря Ноэрену, как услыхали от неё имя Спартака, – единственное слово, которое они разобрали, так как она изъяснялась по-фракийски.
Оживлённо галдя, компания ввалилась в свою любимую харчевню, где можно было весело отметить воссоединение супругов. Опьянев, Амфилох и Ребулас объявили, что им завидно глядеть на счастливые лица Спартака и Ноэрены, и что они тоже немедленно женятся на своих подружках, причём Климена запрыгала от радости, а Лалага, уперев руки в толстые бока, принялась хохотать.
Ноэрена рассказала, что уже несколько дней в Пергаме и снимает комнату у одной доброй женщины на улице Двух фонтанов; у неё было с собой немного денег и служанка. Спартак не мог наглядеться на свою жену. На лице Ноэрены лежала печать пережитого: две трещики обозначились вокруг рта. Глаза были прежние – сумрачные, повелительные. Под её взглядом он вдруг почувствовал себя значительным и сильным; радостно засмеявшись, он обнял жену.
– Как ты меня разыскала?
– Меня вело божество, – сдвинув тонкие брови, строго ответила она. – Знай, я посвящена. Отныне я служанка истинного бога.
Ноэрена объяснила, что в святилище на реке Гебр она приобщилась к тайным мистериям орфиков и удостоилась посвящения в служительницы Диониса Загрея. Отныне на ней высокий сан, обязывающий к соблюдению многих правил и запретов.
Несколько обескураженный, Спартак тут же всё выбросил из головы, полный любви и нежности к внезапно обретённой и всё ещё неведомой жене.
КОМАНЫ
В то время проконсулом провинции Азия был некто Мурена. Честолюбивый, алчный римлянин мечтал о славе и золоте, однако царь Понта Митридат, заключив мир с Суллой, честно его соблюдал, не давая втянуть себя в новое столкновение с Римом. Какова же была радость Мурены, когда в Пергам внезапно явился Архелай – лучший полководец Митридата, и осведомил римлян, что под видом приготовления к Боспорскому походу царь готовится к новой войне с Римом, о чём свидетельствует размах его приготовлений. Перебежчик утверждал, что Митридат не готов пока к войне , и подбивал римского наместника напасть на Понтийское царство, суля лёгкую победу и богатую добычу. Мурена благосклонно внимал речам Архелая. Заключая мир с Митридатом, Сулла не закрепил его на пергаменте; формально Рим и Понт продолжали оставаться в состоянии войны, – обстоятельство, вполне устраивавшее проконсула. Мурена ничем не рисковал, соверши он нападение на царя: вряд ли Сулла, занятый Италией и римскими делами, строго взыщет с наместника, если тому удастся урвать немного добычи от заклятого врага Рима. И Мурена решил попытать счастья.
Утром в лагере протрубили зорю как-то необычно. Выбегая из палатки вместе с т оварищами, Спартак осведомился, в чём дело. Ветераны оживлённо пояснили, чтовойско отправляется в поход, его поведёт сам наместник
Построив воинов, начальники объявили, что поход будет направлен отнюдь не против Понта, у которого заключён с Римом мир, но против Команы Каппадокийской, небольшого города-государства, расположенного у границы Понтийского царства и дружественного ему; поход сулит быть нетрудным и при несёт каждому участнику богатую добычу.
Напрасно юный супруг, принуждённый отправиться в неизвестность, уговаривал Ноэрену ждать возвращения войска в Пераме, справедливо указывая на трудности и даже опасность походной жизни.
– Война нас не разлучит, – упрямо ответила она. – Не за тем я покинула Фракию и переплыла море, чтобы снова разлучиться с тобой. Наш дом там, где мы вместе.
Её намерение последовать за войском вызывало в нём тревогу. Подружкам Ребуласа и Амфилоха такое и в голову не пришло. Ноэрена же вновь переоделась в мужское платье, нарядившись в парфянские штаны и даже приклеив себе усы.
– Пристойно ли такое обличье жрице? – укорил он.
– Вполне, – был ответ. – У женщины равные права с мужчиной , воля обоих свободна. Их равенство освятил наш владыка, ибо Загрей двупол по природе своей.
Он придерживался другого мнения, но, мало зная о Загрее, не стал спорить с женой.
Перед походом ему захотелось проститься с новоприобретёнными знакомцами – увидеть Гликеру, Алкима, Тимофея, а также ещё раз взглянуть на полюбившиеся места, которые, вполне возможно, ему больше не придётся увидеть. Отпуск он получил, однако взять с собой Ноэрену на эту прощальную прогулку не решился: молодая фракиянка так и не полюбила Пергам. Когда восхищённый супруг впервые показывал ей акрополь, она равнодушно сказала:
– Прекрасно лишь то, что славит божественное начало, Дух. Эллины же славят плоть, земную несовершенную жизнь, и , значит, лгут.
Алтарь Зевса неожиданно для Спартака привёл её в негодование:
– Муж, ты восхищаешься тем, что отвращает от служения божеству! Цель жизни – смирение, а не борьба с себе подобными. Чего стоят эти эллины! Престол своего Зевса .они украшают изображениями гадов и озверелых людей!
Он не стал спорить со жрицей Диониса Загрея.
Тимофея на площади он не нашёл: в тот день ритор учил в гимнасии, куда фракиец не решился пойти: слишком торжественно было здание, слишком нарядны молодые пергамцы, прогуливавшиеся вокруг. Алкима не оказалось дома. Поколебавшись, Спартак спустился с горы и отправился в Нижний город, к дому, в строительстве которого он принимал участие и где теперь обитала Гликера.
Незваного гостя долго не хотели впускать, но он проявил настойчивость. Гликере нездоровилось, однако фракийцу всё-таки позволили войти. Проходя по комнатам и будучи взволнованным предстоявшей встречей, он лишь краем глаза осмотрел помещения, уже чудесно преобразившиеся, наполненные множеством красивых вещей.
– Здравствуй, малыш, – ласково приветствовала его Гликера.
Она лежала среди благоухающего садика, чудесным образом расцветшего в едва возведенном доме. Гликера исхудала и похорошела; большие чёрные глаза занимали пол-лица. Впрочем, фракиец с неменьшим восхищением уставился на рельефы, украшавшие изголовье её ложа: вакханки, козлы, виноградные гроздья.
– Сколько же надо учиться, чтобы сотворить такое, – восхищённо думал он, с досадой шевеля своими огрубевшими пальцами.
Продолжая кормить голубей, прелестная гречанка корила гостя, что он бесследно пропал, не ходит к ритору, забыл Алкима. Не вдаваясь в подробности и не вороша обиды, он объяснил ей свои обстоятельства. Узнав, что покровительствуемый ею фракиец покидает Пергам, девушка опечалилась:
– А я задумывала совсем другое… Впрочем, когда ты вернёшься, занятия с Тимофеем можно возобновить. Ведь ты успел прикоснуться только к верхушкам знаний…Ты способный юноша: я хочу видеть тебя образованным человеком . Обещая, что продолжишь учение.
Он не мог ничего обещать, потому что не знал , вернётся ли в Пергам: Ноэрена сказала, что более удобного случая бежать от римлян, чем во время похода, может не представиться. Однако он согласно кивнул, любуясь великолепным ковром, прикрывавшим ложе Гликеры. На ковре были искусно изображены розы. Не удержавшись, юноша пощупал его и даже перевернул угол наизнанку.
– А я-то думала, что он любуется моими ножками! – развеселилась Гликера. – Оказывается, ты большой почитатель роскоши и ценишь дорогие вещи.
Он смутился:
– Меня восхищают не вещи сами по себе, а руки, их сделавшие.
– Ты бы хотел иметь много красивых вещей? Таких, как этот ковёр?
– Я его уже имею: я проглотил его глазами.
Гликера смеялась:
– Я давно знаю, что ты большой любитель искусства. Сейчас я покажу тебе , что сотворил для меня Алким.
Распугивая голубей, она встала не без труда и, поманив его за собой, направилась вглубь дома.
То, что увидел фракиец, повергло его в величайшее замешательство. Стены богато убранного покоя были украшены изображениями одно непристойнее другого. Обнажённные мужчины и женщины творили открыто такое, что обычно стыдливо скрывает темнота. Фракиец и вообразить не мог, что подобное бесстыдство можно рисовать. Самым ужасным было то, что обнимавший женщин Геракл был две капли воды Спартак. Гликера хохотала до слёз.
– Почему ты решил, что здесь изображён ты? Алим по моей просьбе нарисовал здесь историю любви Геракла и Авги. Смешной дикарь! Это вовсе не ты: Геракл гораздо красивее тебя и более гармонично сложен… Вот тебе мой совет, малыш: не пренебрегай палестрой. Только она делает тело гармоничным. Лет тебе немного, ты ещё сможешь наверстать упущенное. Человек должен во всём стремиться к совершенству.
Обещаешь?
Насладившись смущением гостя, она позволила ему выйти вон.
При прощании обоим взгрустнулось:
– Надеюсь, что ты ещё вернёшься в Пергам, – сказала девушка.
Спартак молчал: он всё более сомневался в этом.
– Что этим римлянам вздумалось опять сердить царя? – досадовала Гликера. – Надеюсь, Митридат хорошенько проучит их.. Я желаю блага царю ещё и потому, что в Понте живёт моя подруга Монима. Она нынче взлетела очень высоко: царь выбрал её среди нас, когда жил в Пергаме. А Митридат царь во всём – и в любви, и в щедрости. По сравнению с Монимой я нищенка: мой откупщик не любит раскошеливаться, а мне так забавно заставлять его пускать деньги на ветер.
Прощаясь, Гликера напутствовала его со вздохом:
– Будь счастлив, малыш. У тебя хорошее лицо.
Счастлив: Счастье здесь, в Пергаме. Что сулит завтрашний день?
Шагая в строю по каппадокийским дорогам и слушая непристойные песни, которыми поднимали себе настроение утомлённые воины, Спартак досадовал:
– Сущие разбойники эти римляне! Никто с ними не воюет, их Италия далеко, – между тем вся Азия наводнена ими. Они нападают первыми на беззащитные народы и грабят всех без разбора, даже храмы и богов. Подавай им золото, и дело с концом.
Он знал иной мир. В его мире человек сеял себе хлеб и добывал охотой мясо, чтобы жить; ковал топор и ткал рубаху, пас скот, строил собственными руками дом, – а золото валялось в пыли. Ноэрена сказала, что им лучше всего бежать в Понт, под защиту царя. Познакомившись с другими женщинами, ехавшими, как и она, в обозе за войском, жена узнала много полезного. Митридат ненавидит римских захватчиков, к тому же силён и очень богат. Во время последней войны, желая выразить презрение к их алчности, царь велел залить расплавленным золотом ненасытные глотки пленённых римлян и отослать трупы неприятелю. Любопытно, вырывали ли римляне это золото из глоток сотоварищей? Нынче римляне гонят его против воли грабить и убивать мирных людей. Нет! Бежать, как только представится случай. Он не желает служить римлянам. Так думал молодой фракиец, шагая по суровой земле Каппадокии.
Воинство Мурены, покинув римскую территорию, двигалось по чужой земле к границам Понта. Мурена даже не счёл нужным спросить разрешения на проход по земле царя Великой Каппадокии, ограничившись уведомлением. Римское войско растянулось по дороге длинной колонной. Впереди шли разведчики. Следом – передовой отряд, состоявший из конницы и лёгкой пехоты. Затем двигался сам наместник в окружении телохранителей. За ним – римские подразделения, причём за каждым следовал его обоз. Замыкали колонну вспомогательные части, составленные из легковооружённых воинов разых национальностей, в том числе фракийцев. В самом конце, в собственной повозке ехала Ноэрена.
Здесь, в Каппадокии, гористой, суровой стране, было множество святилищ, где почитали местных божеств, коих римляне, не желая затруднять себя запоминанием варварских имён, называли Аполлонами и Аремидами. Святилища эти, знаменитые на всю Азию, были очень богаты; возле них обычно располагались обширные поселения: тысячи людей работали на божество и его жрецов. Возглавлял такое маленькое государство верховный жрец. Команы Каппадокийские – объявленная цель похода Мурены, и являлись таким храмовым государством, дружественным Понту и покровительствуемым им. В Команах чтилась древнейшая азийская богиня Диндимена, или, как ещё её называли, Великая Мать богов, по-местному Ма. Она посылала урожай, давала жизнь скоту, производила на свет всё живое. У неё был супруг – молодой бог плодородия, умиравший и воскресавший каждый год. Каждый год весной в Команах справлялся пышный праздник воскресения бога-супруга, на который стекались богомольцы со всей Азии.
Римляне добрались до цели пути под вечер и тут же принялись строить лагерь для ночлега, не очень заботясь о безопасности: разведчики доносили, что никакого войска в городе нет. Наутро к Мурене явилось посольство о т великого жреца с вопросом, что им надо. Римлянам надо было чужое золото. Мурена, приняв дипломатические дары, долго распространялся о злосчастной дружбе Коман с проклятым Митридатом и отпустил послов без определённого ответа. Воины нетерпеливо слонялись по лагерю, полные желанием поскорее пустить в ход мечи. Наконец Мурена, всё ещё не решаясь напасть без повода на знаменитый храм, но вынужденный удовлетворить алчность воинов, разрешил грабить окрестные селения.
Через несколько дней селения были дочиста ограблены, жители разбежались, посевы на полях вытоптаны, свежая трава скормлена лошадям, а Мурена всё медлил у стен города, побаиваясь напасть без одобрения Суллы и надеясь, что устрашённые команцы добровольно отдадут ему свои богатства. Его нерешительность привела к тому, что жрецы успели сообщить о вторжении римлян в Синопу – столицу своего покровителя и защитника Митридата. К Мурене тотчас прибыли послы от понтийского царя с требованием придерживаться договора, заключенного между Римом и Понтом, и покинуть землю Коман. Мурена ответил им, что в глаза не видел никакого договора. Послы пригрозили пожаловаться в Рим, тем и ограничившись, не угрожая военной силой. Уверившись, что Митридат не прислал пока никакой помощи команцам, Мурена дал приказ ьвойску занять город, что и свершилось без всякого труда.
Последовавший грабёж произвёл на Спартака, впервые так близко видевшего войну, самое тягостное впечатление. Львиную долю богатств присвоили, разумеется, римские воины; вспомогательные части были допущены в город лишь позднее. Впрочем, кое-что досталось и им. Амфилох озаботился приобретением в личное пользование рабыни помоложе. Ребулас, отдуваясь, притащил к обозной повозке тяжёлый узел со скарбом, в котором было множество металлических предметов зачастую непонятного предназначения.
– Чего ты смотришь так на меня? – огрызнулся он на Спартака. – Все берут, и я беру. Пошёл бы сам да принёс жене какой-нибудь подарок.
– Простофиля! – пренебрежительно заметил Амфилох, ознакомившись с содержимым его узла. – Надо золото брать, а не всякую рухлядь.
– Много там золота оставили для нас с тобой римляне, – огрызнулся и на него Ребулас.
Спартак не узнавал своих приятелей. К счастью, обоз ,где находилась Ноэрена, находился в удалении от городских стен, и жрица Загрея не видела творившихся в городе бесчинств.
Сам храм, объявленным Муреной подвластным отныне сенату и народу Римскому, от разграбления уцелел, если не считать того, что присвоил себе наместник. Когда погромы и безобразия немного улеглись, Спартак попросил разрешения у центуриона осмотреть святилище. За н им увязалось ещё несколько однопалаточников.
Не расставаясь с оружием, воины вступили на заповедную землю. За храмовыми стенами разгуливало много любопытствовавших; каждую группу непременно сопровождал жрец, то ли из любезности, то ли присмотреть, чтобы гости ничего не сломали и не стащили. Спросив о национальности новых посетителей, смотритель подвёл к ним немолодого жреца, тоже фракийца. Жрец был закутан в грубое шерстяное покрывало и бос; его голова была наголо выбрита, на лбу красовался священный знак Диндимены., а ладони выкрашены охрой. Присутствовало в нём и нечто, заставившее молодых людей коситься, не будучи в силах заставить себя признать его себе подобным, то есть, принадлежащим к мужскому полу.
Жрец принялся рассказывать воинам, что команский храм Диндимены – старейший в Азии: великую Ма – подательницу жизни, почитают во всём мире, и даже в Риме под именем Реи-Кибелы, так что столь могущественной богине следует оказывать глубокое почтение. Они шли по обширной территории святилища, и глазам фракийцев представали то странные сооружения, назначения которых они не знали, то пруд, то небольшая роща. Навстречу им попадалось много молодых женщин – жриц; на лбу у каждой был священный знак, сделанный оранжевой охрой. Воины жадно провожали их глазами.
Они приблизились к небольшому, красивому зданию на берегу одет ого в мрамор пруда, окружённого соснами. Жрец объяснил, что перед ним и храм божественного супруга Ма, сосны – его священные деревья, а в пруду живут священные ужи. Избрав его в супруги, богиня настойчиво домогалась близости с ним, но божественный юноша, не захотев лишиться невинности, оскопил себя и умер под сосной. Великая Мать, на время воскресив его, всё-таки сочеталась с ним браком, ибо никто в мире не в силах противостоять власти Ма. Ежегодно весной, во время главного праздника богини, в храме можно увидеть воочию все подробности этой истории , – вот почему среди жрецов так много скопцов. Фракийцы уже были наслышаны о зверских обрядах, с размахом совершаемых в честь Ма. Жрец пояснил устрашённым слушателям, что богиня о водит боль от своих почитателей и останавливает кровь: посвятившие себя служению Ма могут босиком разгуливать по пылающим угольям и лежать голым телом на острых камнях.
– Даёт ли великая богиня прорицания? – осведомился один из воинов.
– Да, часто. Она также излечивает больных, посылает дождь в засуху и помогает разыскать ворованное. Укравший что-нибудь у Ма всегда заканчивает злой смертью, – зловеще добавил жрец.
Кое-кто из воинов тут же поторопился выбросить в пруд какие-то мелкие предметы.
Главная святыня – большой, полутёмный храм Ма был наполнен нежными звуками флейт и запахом сжигаемых благовоний: война и разорение не могли остановить подготовку к близившемуся празднеству богини. У входа фракийцам велели отпить из священной чаши, – и с первым же глотком по их жилам потёк медленный огонь. Не без трепета приблизились они к освещённому плошками идолу, возвышавшемуся посреди храма. Спартак содрогнулся при виде богини: Великая Мать Диндимена, торжествующе улыбаясь, была ужасна в своём бесстыдном плодородии: распростёртые руки её сжимали извивавшихся змей, десятки женских грудей покрывали её тело; широко расставленные ноги богини опирались на груду черепов; между ними виднелся рождающийся младенец.
Сердце юноши глухо билось в груди, поднимаясь всё выше к горлу; жидкий огонь, проглоченный при входе, полз по телу. Его спутники чувствовали себя не лучше , заворожённо глядя на ужасавшее с непривычки изображение Богини. Тут зазвенели, присоединяясь к флейтам, кимвалы; полуобнажённые жрицы, выбежав из-за идола, начали исполнять священный танец у подножия своей госпожи.
– Это дочери местных селян, – тихо объяснял жрец. – Они посвящены богине и несколько лет служат в храме, чтобы позднее вернутся домой и выйти замуж. Их все почитают как служанок Ма; рождающиеся у них дети гордятся своим священным происхождением.
Внезапно одна из плошек возле идола погасла. Жрицы приостановили танец и взволнованно зашептались.
– В храме нечестивец, – объяснил жрец – Обряд не может продолжаться, пока его не надут и не очистят.
От одной группы молящихся к другой стали переходить служители, настойчиво спрашивая о чём-то. Один приблизился к фракийцам с вопросом:
– Кто из вас оскорбил богиню?
Побросавшие недавно в пруд ворованные вещи воины пришли в волнение, готовые уже сознаться во всём, но Спартак, остановив их, почтительно осведомился у жреца:
– Как и чем можно оскорбить великую богиню?
– Кровопролития и грабежи не считаются преступлением для воинов, – пояснил жрец. – Но Ма не прощает, если мужчина по своей воле воздерживается от близости с женщиной.
Спартак смутился: Ноэрена твердила, что Загрей требует от супругов воздержания, ибо всё плотское препятствует духовному совершенствованию , и во всю дорогу до Коман, оставшись наедине с женой, он смирял себя. Принявшая посвящение в орфические таинства, она обязана была соблюдать многие запреты; да и встречи урывками, когда надо было успеть наговориться, не оставляли времен и для супружеских ласк. Неужто Ма в гневе на него именно за это?