Рика глянула в окно: действительно, на улице распогодилось, и даже солнце пробивалось из-за облаков.
– Потэрча тэбе любыть, вин зарады тэбэ всэ зробыть, – вдруг сказала старуха, продолжая шуршать стручками.
– Кто любит?
– Хлопчык, що у воды живэ.
– А почему он – потерча? – спросила Рика, заметив, что Лебёшкина бабушка зовёт водяника этим странным словом.
– Тому що його маты прокляла, – отвечала старуха. – Колысь дивчына из сусиднього сэла прыходыть и каже: що мэни робыты, бо я дытыну ношу. Колы батько прознае, вин мэнэ забье, дай мэни траву таку, щоб у мэнэ той дытыны нэ було. Я кажу: «Олэна, це грих, нэ можна дытыну убываты». А вона як закрычыть: «Дытыну нэ можна, а мэнэ – можна? Та хай його бис возьмэ!» И побигла до воды, топытыся.
– И – утопилась? – ужаснулась Рика.
– Ни. Тоди злякалась. У лис пишла. Там зэмлянка була потаенна. Я ей ижу носыла, одэжу. Колысь прышла – а йи нэма. Вона дытыну родыла, а куды сховала – нэ сказала.
– А что потом стало?
– Потим вона до батькив повэрнулася, навить замиж выйшла.
–А дитына, то есть, ребёнок?
– Вона ж його прокляла, може мэртвым поховала, можэ живым – всэ одно, нэхрэщеним. Нэхрэщена дытына – потэрча, вин тэпэр у водяныкив живэ. Як русалка. Покы в людыну нэ закохаеться, ничого з ным зробыты нэ можна.
– Как это – не закохается?
– Нэ полюбыть.
– А если полюбит?
– Тоди попросыть: хрэсты мэнэ. Як його хрэстыты, прокляття спадэ, його душка до Богови пойдэ. Я хотила, щоб Нылка його хрэстыла, тилькы вин тэбэ выбрав.
–А это правда, что Лебёшка может утонуть? – спросила Рика.
– Правда.
– А как вы узнали?
– Вона мэни нэ онучка. Нылка – Мыколына донька вид пэршой дружины, що помэрла; а моя мэньша донька за його выйшла, тилькы нэдовго воны любылы одын одного. Вона збигла з иньшым парубком… А колы я на дивчынку подывылася, ще мои очы бачыты моглы, я сказала – ця дивчынка може втонуты.
Рике стало тягуче-страшно, словно болото, в котором она чуть не погибла, снова разверзлось под ногами.
– Бабусю, закинчуйтэ, я зараз затирку готовить буду, – объявила Лебёшка, вернувшись в хату.
Тяжёлое настроение не покидало Рику до самого вечера, она, как могла, пыталась скрыть его от Лебёшки. Ещё утром ей обязательно хотелось увидеться с водяником. А теперь… Она сама не знала.
Рика вышла на задний двор и оперлась на плетень, выкроив себе несколько минут одиночества и напряжённых размышлений.
Она чувствовала себя бомбой – тикает внутри какой-то механизм, нельзя выключить, и всё оно должно взорваться – и её тогда не будет, и его…
А если сбежать? Вернуться к матери… уехать с ней в город… оставить всё, как есть…
Неужели же он мёртвый? Ведь он ест и, когда не замедляет время, на ощупь тёплый – она же его за руку держала, и рука была тёплой! Это живой человек! Так не бывает!
Выходит, он старше Лебёшки? На вид – разве, что на год… Но, наверное, на самом деле старше – он же время замедляет…
И что теперь? Неужели же он попросит её? Нет, наверняка он не захочет…
Крестить… Она даже ни одной молитвы не знает… Говорят, только священники могут крестить, в церкви…
Нет, конечно, он не захочет… он не попросит…
Но почему Лебёшке не уехать – куда-нибудь, подальше? И всем будет хорошо!…
Лебёшка вышла из хаты и подошла к ней:
– Ты –чего?
– Я… пойду домой, мне надо…
Хорошо, что Лебёшка её провожать не стала – не к чему ей знать, как Рика попадает в их мир. Дорогу девочка запомнила, поэтому в лес вошла быстро. Вошла – и остановилась.
Тихо как… Даже птицы не поют…
Мама с дедушкой, наверное, волнуются. Может, даже простили её. И она уже на маму не сердится. Ей даже извиниться не стыдно. Но возвращаться в дом – не хочется. Говорить не хочется. То, что действительно отрезало её от всех – не вчерашняя ссора, а эта страшная тайна. И не с кем посоветоваться, некому отдать свою проблему – как хочешь, так и решай…
И из этого замкнутого пространства только одно вело, как спасительная тропка: «потэрча тэбэ любыть».
Рике непременно захотелось удостовериться в этой любви – сейчас же, сию минуту. Но она боялась. Она боялась, как бы эта любовь не отняла у неё водяника, но и нетерпеливо желала, чтобы сбылось «вин зарады тэбэ всэ зробыть». Сбылось сейчас. Бесповоротно. И решило за неё всё.
Так бывает: мучительно притягательно и страшно смотреть вниз с высоты, когда один только шаг отделяет твоё живое «здесь» от твоего вероятно мёртвого «там». Так было, когда она лежала животом на тонких ветках над озером, а под ней ходили на глубине чёрные гигантские тени.
А вот когда рыбак превратился в чудовище, было просто страшно. Скомкано, без сладковатого привкуса…
«Водяничек, миленький, ну встреться, ну встреться мне», – просила она мысленно, пробираясь к старице. В ней волной поднялась – и откуда же? – великая, таинственная, необъяснимая нежность, такая небывалая, что готова и саму Рику над землёй поднять – от одних только слов «вин зарады тэбэ всэ зробыть». И от этой нежности даже слёзы на глазах наворачивались.
Вечер собирался над лесом. Солнце уже село, но кое-где светлые полоски, словно следы чьих-то когтистых лап, ещё тускло поблёскивали на деревьях.
Место было тихое и чужое. Рика поняла, что заблудилась.
Она пошла тише, потом ещё, ещё – и, наконец, остановилась. Села на землю под деревом. Придавили усталость, тяжесть и какое-то всёравношное настроение. Она вспомнила, как в первую их встречу на закате расчёсывала водянику кудри – такие же рыжеватые, как солнечный уходящий свет. Рике стало совсем себя жалко. Но в отупении слёзы не приходят, она теперь и плакать не могла, только сидела, глядя на шершавую, в глубоких бороздках-морщинах кору дерева – глядя и не видя.
Шорох поблизости мгновенно вернул её к действительности: ещё и не поняв, что случилось, она рывком вскочила на ноги.
Собака, чёрная собака, которая спасла её на старице, теперь стояла и смотрела на неё.
– Привет… А я тебя искала… – после минутной паузы выдавила из себя Рика.
Ей стало неловко от своих переживаний. Она почувствовала, что ни за что не признается ему – даже в образе собаки появившемуся у её ног, – в своих чувствах. Мысленно она даже обругала себя дурой, чтобы выгнать из души эту никчемную нежность и слабость.
Собака подошла и обнюхала её. Рика присела на корточки и погладила мягкую блестящую шерстку.
– Тебе за меня потом сильно досталось? – виновато спросила она. – Почему ты в человека не превращаешься?
Собака села, облизнулась – что бы значил такой ответ? – потом встала и направилась в лес. Рика поняла, что её куда-то зовут, и пошла следом.
На полянке, куда собака вывела её, Рика увидела огромную расколотую молнией берёзу. Ещё несколько тоненьких деревьев были сломлены бурей, их стволики не упали, а повисли, зацепившись ветками за соседние уцелевшие.
У Рики саднило ноги: исцарапала о валежник и колючий бурьян, пока пробиралась за своим поводырём. Но она молчала – не ныла и не бубнила под нос, как наверняка давно уже стала бы, если бы водяник был обычным мальчиком, вроде её одноклассников в городе.
Собака пролезла под обуглившейся частью расколотого ствола, полулежавшей на земле.
– Стой, стой! Я же не могу так! Мне надо обойти! – не сдержала восклицания Рика.
Пока она обежала берёзу, собака исчезла. Даже высокая трава не колыхалась.
– Эй, ты где? – Рика панически оглянулась по всем сторонам.
– Шшш, тут. Не шуми.
Водяник, уже обычным мальчиком, шагнул ей навстречу. Рика была уверена, что секунду назад его там, где теперь он стоял, не было. Вот как! Всё-таки не одна она может ходить между мирами и становиться невидимой. Но сейчас она не придала этому значения и только обрадовалась возможности видеть его снова: человеком и рядом с собой, настоящим, живым…
Живым? Рика протянула руку и смело взяла его ладонь. Все прежние прикосновения были как-то само собой, ничего не значили, но тут у Рики горели щёки и уши, ей было обязательно нужно дотронуться до него, убедиться, что всё это враки. Он – живой…
– У тебя рука горячая… Ты заболела?
Рика вспомнила первую встречу с Лебёшкой, как та сказала, что у водяников кровь холодная.
– Нет, это у тебя просто пальцы холоднее моих, – тихо произнесла девочка, быстро и неловко отнимая ладонь. – Что это за место?
–Болото. Вон там, подальше – уже топь.
– Ты меня утопить привёл?
– Очень смешно. Я тебе хочу что-то показать. Я тебе ещё тогда хотел, когда тебя наш Дядька напугал. Ты из-за него потом не приходила?
– Ага. Он же просто монстр! Он меня убить хотел!
– Он просто пугал. Он же видел, на тебе крестик был. Крещёному трудно на суше навредить, разве только защекотать…
Рика насторожилась. Помолчала и спросила:
– А ты… защекотал кого-нибудь… насмерть?
На лице у водяника она прочитала удивление.
– Нет… Это русалки любят, а мы – нет…
– А если ты знал, что твой Дядька мне ничего не сделает – зачем ты его укусил? Ну, когда в собаку превратился…
– Ты тогда страшно кричала… Я испугался, что ты от страха умрёшь… Такое, знаешь, с людьми бывает…
– Знаю…
– А вообще ты громко кричишь! – это его заключение выглядело как похвала, и Рика согласилась с улыбкой:
– Ага. Ты ещё не слышал, как я ору, когда злая и голодная. Слушай, а у вас тут и русалки есть? Прямо настоящие, с хвостами?
– С какими хвостами?
– Ну, с рыбьими…
– Никаких хвостов у них нету. Голые бегают, как дуры, по лесу, одно знают – щекотаться. У баб крещёных, когда те стирают, одежду крадут. Ну, утопить тоже могут. И они очень сильные, у них руки – как железные! – Водяник даже сжал кулаки, показывая, какая у русалок хватка. Потом заметил: – И для Лебёшки русалки опаснее. С ними трудно договориться, они тёмные.
–Тёмные?
– Злые, – объяснил мальчик. – В русалки-то от злобы часто попадают. Вот утопится какая-нибудь девушка, а для крещёных это очень плохо, мне Дядька говорил, она и становится русалкой. А утопилась же не от радости: обидел кто-то. И вся её злоба с того времени в тысячу раз сильнее становится. Оттого, что ей нельзя от злобы избавиться, оттого, что ей за своеволие до конца света в воде жить, она и бесится. Ну и мстит людям, уняться не может.
Они гадкие, русалки, только видом на человека похожи, а всё остальное – тьфу! – подвёл итог водяник.
– А я думала, они с вами. Что водяные на русалках женятся.
Мальчик только брезгливо скривился.
– Так что ты мне показать хочешь?
– А! Вспомнила! Жди, пока стемнеет, оно только ночью видно.
– Да что это?
– Не скажу. Терпи, уже чуть-чуть осталось.
Он был прав: вокруг них темнело, и только берёзовые стволы выделялись из сумеречной шелестящей листвы своей белизной.
– Слушай, а… если бы я тогда от страха умерла… ты… чтоб ты сделал? – спросила Рика. На самом деле она хотела спросить, правда ли, что водяник её любит, но не спросишь же такое прямо!
– Не знаю. Зачем спрашивать?
– Ну-у… А если я осенью обратно в город уеду?
– Надолго?
– До следующего лета.
– Это не так долго. Я тебя подожду. А зимой мы вообще спим.
– А если так случится, что не вернусь?
– Что ты всё «а если, а если», Босоножка! Что случилось?
– Ничего, – Рика отвернулась. – Просто… просто хочу, чтобы ты знал: я бы по тебе скучала.
Ах, зачем, зачем она хотела выведать то, что не должна знать! Только сама спалилась, балда несчастная. Не умеешь выведывать – не берись, спроси прямо, а боишься, так и вовсе молчи. «Мовчы, дура-дивка», – вспомнилось ей сегодняшнее пребывание в гостях у Лебёшки и её странной бабки. Вот именно: дура-дивка!
– Босоножка! – водяник взял её за плечи и повернул к себе. – Что ты, плачешь?
– Дурак ты!– всхлипнула Рика.
– Да ты сама этот разговор начала, – оправдываясь и укоряя её, сказал водяник, чем, конечно, ещё больше разозлил.
– Ты меня сюда притащил и ещё ждать заставил…
– Я же не знал, что ты реветь станешь!
– Я и не реву!
Разговор грозил перейти в ссору, но водяник вдруг всё изменил:
– Ладно, смотри, уже – начинается…
Рика подняла глаза. В начале она ничего не увидела. Потом увидела: мелкие, словно точки, огоньки над топью. Огоньки то вспыхивали, то пропадали, то зависали в темноте, то начинали плавно перемещаться, не поднимаясь – вправо, влево, – соединялись и расходились…
– Что это?
– Болотники. Они клады стерегут. Люди их боятся, что в трясину заманят, но ты не бойся – со мной они тебя не тронут. Только сиди смирно.
Но Рика и так боялась шелохнуться. Зато огоньки будто осмелели: они стали ярче и проворней, даже затеяли какую-то игру на болоте, запестрели, замельтешили в одном месте, а потом начали собираться в круги – в большие и маленькие хороводы. Рика вдруг заметила, что один огонёк подобрался почти к самой её ноге.
– Водя-аник!– шёпотом позвала она на помощь, не сводя глаз с живого голубого язычка.
–Не шевелись. Всё будет хорошо.
– Он меня поджечь может! – панически сжалась Рика.
– Нет, он холодный. Сиди спокойно.
Да уж, спокойно! Как тут спокойно сидеть, когда огонёк уже у самой ноги!
–Ай, щекотный!
Холодный язычок лизнул щиколотку. Рике стоило усилия не отдёрнуть ногу. Но, в общем, ничего не произошло – нога не загорелась, никаких следов пламя не оставило.
Огонёк повёл себя точно, как собачка, то есть, обнюхал рикину ногу, лизнул и – побежал обратно к своим, на болото. Рике даже жаль стало, что их общение так быстро закончилось.
– Водяник, а если одного поймать и в банку посадить? – предложила она.
– Зачем? – удивился мальчик.
– Просто. Прикольный же! Ни у кого такого нет, а у меня – будет.
– Нехорошо это.
– Почему?
– Болотники только ночью появляются и только на болоте. Ты его дальше этой поляны и не унесёшь, даже если он тебе в руки дастся. Да и гиблое дело – болотников ловить. Заманят в топь, и поминай, как звали… Смотри, смотри – сейчас! – вдруг сам себя оборвал он. – Вот, где сейчас цветок раскроется – там клад, запоминай место!
Голубые огоньки соединились в один большой, формой похожий на луковицу. Он, большой, всё рос и набухал и, наконец, стал раскрываться – как кувшинка, расходясь голубыми мерцающими лепестками.
– Как красиво! – восхищённо прошептала Рика.
Это чудо только несколько секунд переливалось над болотом, потом быстро начало бледнеть и совсем пропало.
– Всё. Теперь только через месяц снова поднимутся, когда силы наберутся – сказал водяник.
Было темно, они стояли рядом – две чёрные тени на чёрном болоте у сгоревшей берёзы.
– Запомнила, где это? Завтра придём днём, может, достать сумеем…
–Да ты что!
– Я слово хочу сдержать, ты же меня расчесала.
– Ой, правда, а я совсем забыла… А знаешь, как хорошо было бы, если бы мы клад нашли!
Рика подумала, как бы это было хорошо для неё – она бы, может быть, совсем перестала зависеть от мамы…
Водяник проводил её до малины.
– Ты приходи завтра. Прямо утром. Я тебя вот здесь буду ждать, – наказывал он ей.
– А что мне взять? Верёвку надо? Лопату?
– Ничего не надо. Сама приходи.
– Да приду, приду уж.
– И ничего не бойся. Только крест свой не снимай… Чтоб болотники тебя не утянули.
Рика машинально тронула шнурочек на шее. Всякое упоминание водяником креста заставляло её напрягаться – а вдруг попросит?
– Ладно. Пока, до завтра. Уже поздно. Меня, наверное, дома порвут… – И она нырнула в свою нору в малине.
Главное, не давать разговору уходить в опасную сторону. Ради этого и соврать можно. Хотя, дома, сто пудов, нагоняй сегодня будет – Рика была уверена; так что сейчас вышла даже и не отмазка, а чистая правда.
Ей было тоскливо возвращаться домой: внутренний страх перед матерью снова поднялся из самого живота и покачивался где-то под горлом, подстрекая тошноту. Хотя Рика знала, что, в сущности, мать ничего ей не сможет сделать. Ну, поругает, может, пощёчину влепит – это самое крутое наказание. Мать Рику редко наказывала физически, даже когда та была маленькой, и шлёпать было удобно. Не купит что-нибудь? Да Рика и не попросит. Телефон отберёт? Рика к вещам не привязана, подруг, которым очень хочется позвонить, нет – их двор весь разъехался на лето, а в классе как-то не сложилось близкой дружбы. Ничего ведь страшного.