Вот такое было странное воспитание.
Внешность Юрия была далеко не такая, какой тетя Валя представляла нам своего любимого и балованного сыночка, убежденного, как и его мама, в своей неотразимости для девушек. Девочки поступали в училище в основном из областных и районных деревень. Для них городской, пусть и гипотетический муж, да ещё будущий офицер, была одна единственная возможность поменять свой социальный статус, вот они и старались, бедные, как могли или хотели. Нет, я не хочу ничего такого утверждать, но что девчата набили мальчику спесь – это точно. Внешность же у него была, как я сейчас понимаю, абсолютно ординарная: волосы, правда, густые и красивого «брунетистого» оттенка, чистая кожа, но лоб низковатый, зубы кривоватые, широкий толстовский нос, а вот при всем этом очень обаятельный и мужественный, габаритный парень с широкой добродушной улыбкой. Но мне никогда не нравилось быть на вторых ролях (эх, тётя Валя! её рассказы об успехах сыночка сыграли свою отрицательную роль), а вот «иду я, красивая, а парни вокруг меня так и падают, так и падают и сами себя в штабеля укладывают!» Вот это мне нравилось, ещё играли подростковые гормоны и та же самая спесь, что и у Юры.
Он уехал, слава Богу, в часть, писал очень милые любовные письма, приезжал ещё пару раз в отпуск, но уже той непонятной вспышки обожания не проявлялось. Юра в гарнизоне уже явно выяснил для себя, что существуют более покладистые и сговорчивые девушки и женщины, чем Галочка. Я услышала его ироническую фразу: «Знаем мы этих офицерских жён!» и повела себя ещё хуже, как упрямая и заносчивая дурочка, в надежде переупрямить его. Вспоминаю, что заниженная самооценка у меня тогда явно наблюдалась: не ценила себя в том качестве существования и только при взгляде издалека, ретровзгляде, понимаю, что была умненькая и даже, теперь не побоюсь этого слова, красивая девушка. Почему-то мне казалось, что такой видный и красивый (?) молодой человек не может полюбить меня самозабвенно и на всю жизнь. Хотя я выглядела и старалась вести себя как очень продвинутая и современная девица, на самом деле была девушкой романтичной, даже несколько старомодной, воспитанной на романах, плакала над романами «Айвенго», «Тристан и Изольда», «Камо грядеши». Хотелось рыцарского отношения, пылких признаний в любви, клятв, цветов, нежности, милых знаков внимания в виде подарков в конце концов, понимания… Романтические бредни 18-летней девочки: «безумная любовь до гробовой доски» – какая девушка не мечтала об этом! Всё я это хотела получить сразу и, как говорили между собой девчата, «покорить» Юрия, по моему тогдашнему убеждению, очень интересного молодого человека. Да какой там интересный! «Не по милу хорош, а по хорошу мил», – так говорила моя бабушка… Видный – это имелось в наличии, ещё понятно, но интересный? Я же говорю, внешность была самая обыкновенная.
Моя невоздержанная на язык младшая доченька и меня назвавшая толстухой, а увидев любительскую фотографию Юрия, спросила с любопытством:
«А это что за бегемот?», – ну, неправда, и не бегемот вовсе, просто видный чуть тяжеловатый мужчина.
Вся переписка постепенно сошла на нет и отношения тоже. Сыграли роль в моем противоречивом поведении также то, что дома у нас культивировались негативные позиции к мужчинам вообще и недоверие к ним в частности. Мое половое воспитание свелось к афоризму одной французской писательницы: «От собак бывают блохи, а от мужчин – дети». Мужчины – это нечто противоположное нам и опасное, их надо остерегаться (в принципе, правильно). Особенно устрашающим примером было поведение отца: после войны он совсем спился, матерился по-черному и вел себя безобразно, практически не выходя из запоя. Этот пример приводил к обобщению взглядов на мужчин. В мужья хотелось вменяемого персонажа. Сформировался гипотетический идеальный мужской образ : не пьет, не курит, не ругается, вежлив, любит жену безмерно, ну и, конечно, материально обеспечен. Да! Чуть не забыла, прости Господи! Предпочтительно красивый высокий брюнет, в крайнем случае, блондин.
Обычно подобного мужчину можно встретить в дамском романе, только в его образ еще вплетается необыкновенная сексуальность, мужественность, умение найти все мыслимые и немыслимые эрогенные точки на теле женщины, а также и умение довести ее до эротического исступления несколько раз. До таких кардинальных мыслей я тогда еще не додумывалась, т.к. не знала, что такое эрогенные зоны… Если бы такой мужчина существовал в действительности, ему бы отгрохали памятник, да что памятник! – мемориал! И толпы фанатичных поклонниц стекались бы к своему кумиру отовсюду, устраивали бы парады, факельные шествия и прочие шоу, умирали от восторга у подножия памятника. Наблюдались же случаи самоубийств романтических женщин, например, на могиле Рудольфо Валентино.
В любом случае моя первая попытка связать себя узами брака потерпела фиаско. Не знаю, не знаю… Своего школьного друга Витю я любила первой трепетной юношеской любовью, но иногда, ещё и сейчас, мне снится большой мальчик из Азова, несущий меня на руках в сильных и тёплых объятиях. Это ощущение нежности и тщательно скрываемой страсти незабываемо остались в моей душе, в моей памяти. Прекрасная память!
В 19 лет было блестяще закончено мое среднее специальное образование, и вот тут-то мне бы и учиться сразу в институте, причем я могла бы поступить в любой ВУЗ уже без экзаменов, все же «красный диплом». Я тогда упустила свой шанс и опять-таки из-за своей заниженной самооценки и присутствия повышенного чувства долга: во-первых, мне казалось, что я позабыла школьные дисциплины; во-вторых, нужно обязательно! – нам здорово промывали мозги и, как я убедилась, на всю жизнь – отработать потраченные на меня государством деньги, два года непременно. Невероятно, но после прочтения книги «Алитет уходит в горы» я даже подумывала проситься работать в Анадырь, чтобы нести свет знания чукчам. Вот только чукчам меня и не доставало! А мне – чукчей!!!
Администрация училища получила только одну единственную заявку на учителя начальных классов в город Новочеркасск, и она досталась… Кому? Конечно любимице директора и завуча, т.е. мне. Остальные заявки были в сельскую местность. Остается только представлять, что пожелали мне мои соученицы, которые тоже мечтали выбраться из глубинки в какой-никакой город. Итак, в Азове, тоже богатом историей (сколько царь-Петр сражался за него с турками? То-то!) я проучилась и очень интересно прожила два года.
НОВОЧЕРКАССК – столица казачества.
Сначала был простоЧеркасск, располагался на острове реки Дон и ежегодно затапливался весенними паводками, а летом горела из-за скученности хаток-мазанок с соломенными или камышовыми крышами. По замыслу Войскового атамана впоследствии графа Платова столицу решили перенести на новое место в 20 верстах, которое называлось Бирючий Кут – «Волчье логово». Кут – угол, уголок (куточек), что-то укромное и закрытое, чисто южное слово. В 1804 г. Александр I утвердил указ о закладке города – административного центра Войска Донского Нового Черкасска. Казаков царское правительство ценило и уважало, это было хорошо обученное, смелое регулярное войско. Казачьи лавы с гиканьем и свистом, пиками наперевес неслись на противника и обращали его в паническое бегство. Особенно их боялись французы в войне 1812 г.
Город строился сразу по генеральному плану военного инженера Франца Деволана (а может, де Волана) с просторными улицами и зелеными бульварами. Был заложен знаменитый Вознесенский кафедральный собор, занимающий почетное место среди самых знаменитых величественных соборов – Исаакиевского в Санкт-Петербурге и Храма Христа-Спасителя в Москве. Вообще город был больше и гораздо цивилизованнее, чем Азов. Там уже имелся театр Драмы, кинотеатры, ресторан, музей виноградарства и виноделия, дом-музей художника Грекова и баснописца Крылова, памятники Платову и Ермаку, старейшее в стране Суворовское училище и знаменитый Новочеркасский электровозостроительный завод и не менее знаменитый Политехнический институт.
В этом городе мне предстояло начать свою трудовую деятельность.
Он находился на 60 км дальше от Ростова, чем Азов, но все равно достаточно близко от дома, чтобы в случае чего можно было бы смотаться к маме под крыло и поплакаться в жилетку. Жаль только, что плакаться в нашей семье не было принято – «ты уже взрослая, решай свои проблемы самостоятельно и помогай родителям». Так я и поступила, чтобы не обременять свою вечно работающую маму. Она после войны стала известной портнихой, у нее был безупречный вкус, чувство нового и золотые руки, обшивала местный бомонд и продолжала кормить всю семью. Отец продолжал пить по-черному и болеть. Старшая сестра уже вышла замуж и жила с мужем в Германии, время от времени присылая нам посылки со шмотьем и модными журналами, так что мы уже не бедствовали, но и не роскошествовали, а я была одета очень неплохо и даже завидно. Мама могла сшить мне совершенно «западную» вещь, и поэтому я часто вызывала косые взгляды и даже неприязнь со стороны женского пола, но по молодости не замечала этого.
На место своей первой работы я, уложив свои нехитрые пожитки, в основном конспекты, методички, планы, поехала в конце августа, хотя оказывается, надо было сразу застолбить место и прибыть в ГОРОНО г.Новочеркасска после экзаменов. Это я поняла моментально, как только пришлось переступить порог городского отдела народного образования. Встретили меня, мягко выражаясь, недоуменно: «Кто? Откуда? Зачем?».
Все наробразовские работники уже давно забыли, что направили разнарядку на молодого специалиста и долго копались в документах входящих-исходящих, подозрительно рассматривая мое направление, т.е. не мое, а их бумаженцию, словно я им подала заведомую фальшивку. Все это проделывала с раздражением пожилая и злющая секретарша с «халой» на голове, явно давая мне понять, что я отвлекаю ее от серьёзной работы своим нелепым появлением с их же нелепой заявкой… Конечно, заведующая не снизошла до беседы со мной, а секретарь, когда все-таки нашла, наконец, их аналог моего вызова на работу, выдала мне прочехвостку, обращаясь на «ты» в таком смысле: такая молодая и уже безответственная, только начинаешь работу, а рабочую дисциплину уже нарушаешь, что заявку нужно было представить чуть ли ни в день сдачи последнего экзамена и, как завершающее резюме: таким расфуфыренным девицам в школе, типа, нечего делать. Последнее, насчет «расфуфыренных девиц», было самым главным, что она хотела выразить, наверное, сразу же при первом моём появлении в кабинете и криком души бедной женщины. Опять не в мою пользу была молодость, симпатичная мордашка с оттенком превосходства на ней же – честное слово, никогда я этот оттенок не культивировала, но мне он частенько мешал – и элегантный костюмчик почти от кутюр. Моя мамочка опять постаралась приодеть свою младшенькую для начала рабочей деятельности: костюмчик был сшит из германского отреза, в нём я ещё ходила на занятия в училище, а вот блузочка из креп-де-шина с рюшами и жабо милого цвета чайной розы, видимо, привели чиновницу в ярость.
На моё смущённое блеяние, что мол я не знала, мне не сказали», – было безапелляционно отрезано: «Надо знать!».
Потом началась унизительная процедура звонков в школы с вопросами, не нужна ли им, (вот навязалась!) учительница в начальные классы, времяот времени подавая реплики: «Да нет, какое там! Нет, только что из училища; только что явилась, представьте себе! Ну как вам сказать?… Мне так кажется ну о-о-о-чень современная! Не надо? Ну ладно, позвоню Марь Ванне» И все повторялось со следующим звонком. Все это говорилось громко, не стесняясь, при абсолютном игнорировании моего присутствия. Что было интересно? – корила в этом я себя (вот не узнала, не подумала, не спросила!) и чувствовала себя просительницей-нищенкой, была огорошена и ошеломлена такой встречей. Наконец, унизительные звонки привели к какому-то результату, и с оттенком презрительной усталости, мне было брошено: «Идите вот по этому адресу, может вам там чем-нибудь помогут. Идите, идите!» Обо мне тут же забыли. Совершенно деморализованная, с трусливыми мыслями, что, может, я выбрала не ту профессию, раз мой красный диплом с одними пятерками, видимо, никому не нужен, я поплелась «по этому адресу».
Встретившись с завучем школы, куда меня направили, я в своих мыслях утвердилась. Действительно, ни я, ни мое страстное желание работать с детишками, ни мой диплом, которым в душе я гордилась, никому были не нужны. Разговаривали со мной, примерно так же, как и в приёмной отдела ГОРОНО: почти с подозрением вертя в руках диплом и направление, утомленно-снисходительно, неприязненно косясь лично на мою особу и приговаривая почему-то с раздражением, что диплом с отличием ещё не опыт и не знания. Меня начинало уже это злить, я очень устала, таскаясь с тяжёлым чемоданом по незнакомому городу, выискивая «этот адрес»,
и поэтому с некоторой долей, с очень малюсенькой, еле заметной, сарказма заметила, что корочки с отличием как раз и есть знания, а опыт я надеюсь приобрести в их школе и непосредственно под её, Елены Ивановны, руководством. Лучше бы я это не говорила: весь последующий год работы Елена Ивановна, я не забыла её имени отчества спустя многие года, стерегла меня, как ястреб, и раздувала малейшие промахи. Например, незаполненные графы в конце журнала, адреса детей, имена и фамилии их родителей (в училище на уроках методики обучения об этом просто не упоминалось) до ошибок вселенского масштаба, обязательно приговаривая при этом с язвительной усмешкой: «Вот вам и отличный диплом!» Дали мне четвертый класс, тоже не без помощи моего старшего наставника Елены Ивановны, хотя, как молодому начинающему специалисту, мне полагалось работать с первоклашками. Да это и не так важно: ужасно было то, что этот класс практически весь состоял из второгодников, причем им было по 13-14 лет, родившихся в военные и послевоенные голодные годы (а мне девятнадцать!), из неблагополучных или неполных семей. Вела их все три года старенькая-старенькая учительница, которая приходила на урок, садилась на стул и больше уже, до окончания занятий, с него не поднималась. Дети вставали из-за своих парт, ходили по классу, разговаривали, шумели, дрались, вели себя абсолютно свободно, совершенно не представляя себе, как должно вести себя на уроке. Конечно, о каком качестве знаний здесь можно было говорить? Это я уже узнала потом от своих молодых коллег, которые, кстати, приняли меня довольно доброжелательно и впоследствии даже подсказали пару приёмчиков против жабы-завуча. Класс, 42 человека (нужно было подклеивать страницы журнала для полного списка), постоянно в течение трех лет пополнялся второгодниками и третьегодниками, понятия о школьной дисциплине не имел, читал с трудом и не усвоил даже программу второго класса.
И вот мне, молоденькой девчонке, пришлось поднять этот груз, чтобы каким-то образом перетащить его в пятый класс, причем так, чтобы они могли нормально воспринимать учителей-предметников и иметь элементарные навыки обучения и дисциплины. Что бы там ни говорили о якобы лёгком труде учителей начальных классов, это совершенно не так. Именно на первых годах обучения формируется умение учиться и сама личность ученика. Это не просто «фу! дважды два!»: семилетних малышей нужно научить учиться, приучить 45 минут сосредотачивать внимание на наискучнейших вещах, бегло читать и, главное, полюбить читать – визуальная грамотность, быстро писать, по возможности, красиво, правильно сидеть, ведь осанка – это последующее здоровье ребенка, и, наконец, изучить программу начальной школы. Для этого существуют специальная методика и педагогика обучения, которую не изучают преподаватели старших классов. Если учитель в первых четырех классах грамотен и любит свою работу и этот благодарный и благодатный материал – маленьких учеников, то: во-первых, ученики полюбят учителя и в школу будут бегать с радостью; во-вторых, никаких проблем с учебой в старших классах у них не будет, т.к. они уже имеют базовые знания и умеют работать с учебником; в-третьих, им понравится учиться.
Кстати, достаточно в первом полугодии учителю поднапрячься и научить своих малышей самым элементарным вещам в процессе обучения, то потом класс покатится как хорошо смазанная телега, все четыре года преподавателю будет легко и приятно общаться со своими подопечными, а дети будут с удовольствием учиться. Конечно, встречаются дети с разным уровнем развития и подготовки, в таких случаях и нужно применять другие способы обучения, дифференцированные, но ни в коем случае не за счет усреднения более развитого ребенка, наоборот, надо подтягивать более слабого. Так оно и было у меня потом. А в том злосчастном году, в первом году своей учительской деятельности, получив по милости Елены Ивановны на руки 42 придурка, не умеющих в 13-14 лет нормально читать и писать, не знающих, что «жи-ши» пишутся с буквой «и», я, девятнадцатилетняя девушка, в течение года только и тянула вверх этих оболтусов: ни разу не пошла ни в кино, ни в театр, ни просто погулять. На уроках я, как каторжная, все четыре учебных часа вдалбливала им огрехи программ 2-3 классов, попутно правила дисциплины и поведения в школе. После уроков оставляла весь класс еще на два часа и в спешном порядке, в зависимости от того, что они усвоили из учебников 2-3 классов, проходила с ними и программу 4-го. Потом нагружала их двойным заданием, а себя тетрадями, планами и поручениями со стороны администрации типа оформления стендов, дневников и наглядных пособий. Потом плелась в темпе усталой клячи домой и там до вечера проверяла тетради, составляла развернутые поурочные планы, ибо мою подготовку к уроку не только все время проверяли, но и критиковали, рисовала порученные наглядные пособия. Ночью мне снился класс в самых кошмарных вариантах.
Правда, к концу первого полугодия появился, если не свет, то какие-то проблески в конце туннеля – ребята стали собраннее, выравнивались и в учёбе, и в дисциплине. Это заметила и я сама, и директриса Нина Ивановна, и мои коллеги, молодые учителя, только завуч ничего не хотела видеть и продолжала политику давления: ни один педсовет не обходился без того, чтобы мой класс и мое имя критично не упомянулись. Чувствовала я себя хуже некуда и ниже плинтуса, а когда кошку давят, она начинает царапаться. Я набралась смелости и на одном очередном педсовете после очередного же разноса встала и, внутренне дрожа, сказала: «Елена Ивановна, ваша критика стала однообразна, субъективна и не подкреплена никакими доказательствами. Если я действительно работаю так плохо и непрофессионально, прошу создать комиссию из Отдела образования и проверить качество моей работы. Если выводы комиссии совпадут с вашими и мне предъявят профнепригодность, то, возможно, я тогда смогу преподавать рисунок и живопись вместо Вас, уже хотя бы потому, что Вы, географ и по совместительству учитель рисования в старших классов, пользуетесь моими наглядными пособиями и планами программы 4 класса для обучения рисованию старшеклассников».
Вот это было неожиданно: девочка для битья, великий немой заговорил. Свою реплику я заранее написала, вызубрила, чтобы не заикаться от волнения, произнесла внешне совершенно спокойно, внутренне ужасаясь своего нахальства, и даже с некоторым достоинством. Это и был тот самый совет, который мне подсказали молодые учителя, что работали с Леной-жабой не первый год и иначе её и не называли; она, оказывается, всем осточертенела, и советчицы решили воспользоваться мной, как рупором правды, поймав «учителя рисования» на плагиате. Честно говоря, мне бы и в голову не пришел такой ход. Просто один раз девчата поинтересовались, почему завуч зачастила ко мне на уроки ИЗО, и я по простоте душевной объяснила, что она берёт у меня наглядные пособия для своих уроков. Мало того, мне как раз импонировало, что я могу помочь «старшему товарищу» и хоть как-то от него откупиться. Ан нет! Другие старшие товарищи решили вставить хороший пистон руководителю и хоть на время приглушить её надоедливые указания и укоротить указующий перст. Момент оказался как нельзя подходящий, а я на подначки повелась и заодно возможно и решить свои проблемы, пан или пропал. Оказалось совсем «не пропал»: завучиха вдруг потеряла дар речи после моего заявления, забормотала что-то об «одном разе», «разве нельзя помочь коллеге» и заблеяла еще что-то маловразумительное, но по сути дела призналась голубушка, подтвердила, что пользуется программой начальной школы для обучения учеников 5-7 классов. Вот так бомба! Все головы учителей с удовольствием и выражением справедливого негодования повернулись в сторону руководителя, которая постоянно подвергала проверке и критике их поурочные планы вообще и наличию этих чертовых планов в частности, а сама! работает! по! чужим! планам! и! пособиям!!! Ситуацию несколько сгладила директор, которая уже ко мне присмотрелась и поняла, что
я выкладываюсь до конца и в данном случае уже дошла до предела.
Да и вообще у неё был менее стервозный характер. Тем более, что комиссия из ГОРОНО проверяла бы не так меня, как всю школу, и администрации бы не поздоровилось, что она вместо первого класса подсунула молодому специалисту заведомо провальный класс, да еще не оказала ему должную помощь, да еще и воспользовалась его неопытностью в своих корыстных целях. Дело в том, что завуча никто не любил, и дорогие коллеги с удовольствием воспользовались бы этим случаем, чтобы раз и навсегда от неё избавиться. Директорша была стреляный воробей, никаких впередсмотрящих в своих пенатах видеть не хотела, мало ли что они ещё нароют! Она стала всех успокаивать, меня в первую очередь, стала говорить, что Галина Александровна очень, очень подтянула класс, что никто не говорит о её непрофессионализме, что критику товарищей нельзя понимать так буквально, что всё в порядке, что-то о коллегиальности и прочую лабуду. В принципе, конечно и всё учителя никаких комиссий не хотели, конфликт спустили на тормозах, «жабу» проучили, но меня, слава Богу! практически оставили в покое хотя бы на четвертую четверть и дали спокойно довести почти до ума этот многострадальный класс, а Елена убавила свой пыл контролирования и к остальным учителям.
Пришлось перенести ещё одно унижение на последнем педсовете в конце года, когда никто из педагогов не хотел брать мой класс, уже пятый, пока директор с раздражением не спросила: «Что мне приказом оформлять руководство?» И самое интересное! Класс оказался вполне нормальным, учился и шалил в меру, а вот параллельный, которым мне постоянно тыкали в нос и ставили в пример, оказался совершенно неуправляемым и дурным. Так, у меня почти отбили охоту работать в школе и научили не доверять «старшим товарищам».
Зато следующий первый класс был просто конфеткой: из 36 учеников у меня было больше половины абсолютно твердых отличников, остальные «хорошисты», как раньше говорили, и только один бедолага имел то ли одну, то ли две тройки. И это на фоне пристального внимания всего учительского коллектива, т.к. страсти ещё не улеглись, и проблема с необъяснимой неприязнью завуча к Галине Александровне частично наблюдалась. Можете себе представить, что на уроки ко мне стала приходить директриса с постоянством хронометра, и это в первый класс! Правда, после первого полугодия, когда мои детишки усвоили все премудрости поведения в классе и проявили себя прекрасно с проверкой беглости чтения, писали не раз в присутствии проверяющих контрольные работы (инспектирование в первом классе! жуть!) нас оставили в покое.
Я могла заняться личной жизнью: заниматься своим любимым лицедейством в Народном театре при Доме учителя, пойти в кино и театр и даже познакомиться с ухажером, к чему я, видит Бог!, особенно не стремилась и даже решительно отказывалась, когда дочка моей квартирной хозяйки таинственно сообщила, что со мной хочет встретиться обалденный парень, который где-то меня видел и горит желанием познакомиться. После года работы с переростками-недоучками я как-то отвыкла от общения с противоположным полом и честно! не загорелась идеей знакомства; но однажды, придя с работы домой, т.е. в комнатушку, которую снимала у своей же коллеги, увидела в общей «зале» молодого офицера (опять офицера!) действительно очень и очень заметного: высокий красивый юноша с широкими плечами, неправдоподобно тонкой талией, синими глазами и прекрасной кожей лица типа «входит Валентин – он бледен». Словом – красавец! Это и был тот самый таинственный поклонник, живший где-то через два-три дома и часто видевший меня по утрам идущей на работу в окружении толпы малышей – первоклассников, которые обожали свою молодую учительницу и встречали её каждое утро, а потом все вместе, гурьбой, тащились в школу.
Так вот, молодой человек тоже заприметил молодую же учительницу и тоже заобожал её. Звали его Виталий Шенгелия, папа грузин-мингрел, как часто подчеркивал Виталий, потому что имеретины и сваны, якобы, тупые и вообще недоумки, а вот мингрелы – очень древняя и породистая раса, чуть ли ни вся из княжеских родов. Имеретины и сваны, я уверена, думали иначе. Мама русская, сам служил где-то под Новочеркасском в артиллерийской части. Ну что ж, раз пришел – давайте познакомимся.
А почему собственно нет? Мне понравилась перспектива пройтись под ручку с красивым и, главное, уже обожавшим меня, без усилий с моей стороны, мужчиной.
Начались романтические встречи, свидания, походы в кино, на танцульки, вечерние поцелуи. Моему самолюбию льстило, что девчонки буквально выворачивают головы на 180 градусов, когда, поддерживая под локоток и преданно заглядывая в глаза – а это «лица кавказской национальности» (тогда так и не говорили) умеют делать – Виталий прогуливает меня по главной улице Новочеркасска. Льстило, что красивый и пользующийся успехом молодой мужчина оказывает мне самое наивнимательнейшее внимание. Из-за напряженной трудовой деятельности я пропустила почти полтора года «светской жизни» и не знала, что мой поклонник является чуть ли не первым сердцеедом в городе и поэтому все интересуются, что за новая девица заарканила «князя»; это была городская кликуха Виталия среди молодежной тусовки. А что? Получить в обожатели «князя» тоже, я вам скажу, очень престижно! Последнее слово, «тусовка», вообще тогда не существовало, были названия «компания», «компашка», но выразиться точнее просто невозможно. В принципе, если бы я и знала, что он сердцеед и, что я «отбила» его у кого-то, меня тоже бы это абсолютно не побеспокоило, ибо я и не планировала заводить каких-то длительных и тем более серьёзных отношений. Сейчас я понимаю, что повела себя как эгоистка, да что там! как эгоистка и себялюбивая особа, и поступила с ним не совсем честно. Мне казалось это милым развлечением не больше, без обязательств с обеих сторон. Но ирония ситуации заключалась в том, что, как выяснилось, Виталий думает иначе: он начал провожать меня на работу по утрам и встречать с моих репетиций из самодеятельного театра Дома учителя, выяснять, почему я приехала из Ростова не в воскресенье вечером, а в понедельник утром, почему на фотографии на море за моей спиной чьи-то руки, которые, как ему кажется, хотят меня заключить в объятия. Он очень чисто и старательно говорил по-русски, его обороты речи, слова, фразы были правильны, но иногда несколько высокопарны, цветисты и напыщенны, поэтому он и сказал не «обнять», а «заключить в объятия». Сначала мне это даже нравилось своей новизной, т.к. прежние мои кавалеры, а Витя тем более, никогда не выказывали признаков ревности. Но потом объяснения, почему я поздно возвратилась и где была тогда-то и тогда-то, почему автобус опоздал, что никто за моей спиной не стоит и тем более не собирается «заключать меня в объятия» поднадоели.
Уезжая на сборы, влюбленный юноша предложил мне каждый день ровно в 10 часов вечера смотреть на Луну и думать друг о друге. Возвратясь, первое, что он у меня спросил, так это насчет вечернего просмотра лунного светила. Каюсь, я об этом уговоре начисто забыла и пришлось банально соврать. Тут он начал мне рассказывать, как он тоже каждый вечер выползал из армейской палатки, чтобы посмотреть на небо и вспомнить обо мне (что без этих упражнений нельзя что ли было подумать о человеке? («са-а-авсэм нэ рамантычэская дэвушка!»), но на подобные прогулки обратил внимание его сосед, тоже молодой офицер, и, естественно, поинтересовался причиной лунатизма. Виталий, якобы, честно рассказал ему о нашем уговоре, на что прагматичный русский парень посоветовал ему дурью не маяться, спать самому и другим не мешать, т.к. побудка в армейском лагере чуть ли не в 6 часов, а своей девушке сказать, что на Луну, мол, любовался – и все! Но нет! «Я смотрел! А ты?» «А как же! Конечно!» Все довольны…
Честно говоря, я была согласна с тем незнакомым парнем, который предложил своему коллеге такой прозаический, но дельный совет. Он явно не был ни романтиком, ни влюбленным. Скорее всего, Виталий тоже не пялился на луну и придумал эту историю, чтобы произвести на меня впечатление. Добился он совершенно противоположного результата: я задумалась и поняла, что заигралась и решила тихонько-деликатно наши отношения сворачивать и для начала встречи свести к минимуму.
Но не тут-то было: парень предлагает мне совершенно серьезно руку и сердце, причем, как нечто решенное, не подлежащее обсуждению и само собой разумеющееся. Я обомлела от дурного предчувствия… Э-э-э! Начинаю мямлить что-то вроде как «это серьезное решение», «я не готова» и вообще, «чтобы выходить замуж, надо любить человека, а я некоторым образом ещё(!) не влюблена». Грубо говоря, кручу динамо. «Как это не влюблена?», – взвивается предполагаемый жених. Тут же задается, по его мнению, вполне логичный вопрос: «Тогда почему встречалась со мной? Почему целовалась?» А по моему же мнению, вопрос совсем нелогичный и даже дурацкий: выходит, что с кем целовалась, за того и замуж идти! Почему, почему?…
Ну нравилось мне – вот и встречалась и поэтому же и целовалась. Но ведь так не ответишь… А Виталий очень напористо сообщает, что уже всё распланировал: как он уволится из армии: собирается притвориться больным, а все справочки сделают его друзья-грузины – мне почему-то больше всего это не понравилась: ах ты зараза! справочки ему сделают! из армии хочет сбежать! – служба в армии тогда была престижной и очень почетной, но умный кавказец, видимо, уже понял, что ничего хорошего эта служба ему не принесет, сообразил парень вовремя. Как мы поженимся, как поедем к нему домой, зимой будем жить в Тбилиси, а летом на даче у Черного моря в Зугдиди, где у его семейства имеется свой дом. Впоследствии, когда случайно зашел разговор о настырном претенденте на мою руку, мои дочки, уже не помню то ли Леночка, то ли Люка спросили: «Мама, и чего ты за него замуж не вышла? Мы бы к тебе с папой на дачу приезжали летом, в море бы купались!»