Сам президент Джуселино Кубичек практически сразу в 1958-60 гг. переселился в новую столицу и жил первое время в деревянном доме, пока не построили Президентский Дворец, одно из первых зданий столицы. Он окружен довольно широким рвом с водой, на дне которого поблескивают монетки, накиданные вездесущими туристами. Тоже видно хотят вернуться к президенту или, на худой конец, самому стать президентом! Вокруг Дворца стоят монументального роста охрана – неподвижные «люди в черном» с высоко вздернутыми ремнями касок подбородками.
Один из недостатков нового города в то время, т.е. сорок лет назад, мало зелени. Очень-очень мало по сравнению с другими, старыми городами, несмотря на то, что сюда завозили сразу взрослые деревья, кустарники, готовые раскатывающиеся газоны. Все потому, что вокруг сертан-степь, мало влаги, хотя специально сооружено большое искусственное озеро Параноа, благодаря плотине из двух местных рек. Надеюсь, что сейчас этот прекрасный город так же утопает в буйной зелени, как все города в тропиках. Т.е., что это я надеюсь? Судя по телесюжетам, так и есть. Город, простите за банальность, просто утопает в зелени,
Почва имеет красноватый цвет из-за большого содержания в ней железа. И пыль, пыль, пыль, вездесущая пыль, мелкая как пудра, дисперсный красный порошок. Она тональным кремом оседает на лицах, создавая видимость красноватого матового загара, который через некоторое время может разукрасить ваше лицо грязными потеками. Пыль непонятным образом просачивается в автомобили, сквозь закрытые окна, ложится тонким невесомым слоем на мебель, одежду, сами стены, пачкает белье. Воздух же, хоть и сухой до начала сезона дождей (ноябрь-март), но чистый, т.к. здесь нет ни заводов, ни фабрик – бича всех крупных городов. Но в остальной сезон красная земля источает сухой жар и колеблющиеся марево в воздухе, создающее вдали миражи моря. Еще одно, но существенное неудобство для такого большого города – в столице недоставало электричества и, как результат, воды. А ведь строили ее уже почти 16 лет… Официальное открытие столицы произошло 21 апреля 1960 г.
Нас тоже донимала красная пыль в нашей гостевой квартире при Посольстве СССР. Мы поселились в двухкомнатной квартирке по приезде из Рио и оттуда делали вылазки в город на предмет его ознакомления-осмотра.
Посмотрели, конечно, и наше новое Торгпредство, навестили друзей, переехавших из Рио в Бразилиа. Здание купили у какого-то богача, двухэтажное, большое, расположенное за городом. Огромный плодоносящий сад (манго, авокадо, апельсины), бассейн, сауна. Расположение такое же, как и в Рио: внизу офис, вверху жилье для работников. В смысле удобств гораздо лучше, чем в Рио, но все жаловались на скуку, особенно женщины: здесь уж не пробежишься для поднятия настроения по магазинчикам и бутикам, не пойдешь потихоньку с подружкой в киношку или в кафе. До города нужен все-таки свой транспорт. Бразилиа строилась именно с таким расчетом. На автобусах тряслись только те, у кого не имелось автомобиля. А так как у наших торгпредских работников таковых не имелось, то и приходилось томиться под сенью великолепного сада. Впрочем, людей было мало, и почти все желающие работать женщины, работали в бухгалтерии ли, машинисткой ли в приемной. Работали и уборщицами. Тем самым спасались от скуки и денежку лишнюю имели. Кинозал был свой, но советские фильмы привозили мало и нерегулярно, так что иногда смотрели одну и ту же картину по несколько раз и выучивали диалоги наизусть. Например, «Джентльмены удачи» можно было смотреть без звука, а смеяться в нужных местах. Так однажды и было. До иностранных фильмов не снисходили. По телевизору смотрели те же самые бразильские сериалы, как и в Рио-де-Жанейро, и получали уже тогда удовольствие отсериалов «Рабыня Изаура», «Донья Флор и ее два мужа», а также от ужастиков Хичкока.
В столице (столица же!) я решила перед приемом не сама причесать волосы, как обычно делала, т.е. «греческим шлемом». Нет, пойду белой женщиной, сеньорой, к специалисту-визажисту в парикмахерскую. Чего уж там! Однова живём! В принципе, из-за такого простого и привычного для меня дела, как прическа, я отправилась к парикмахеру практически первый раз в жизни. Ну, уж думаю, буду красавица-раскрасавица и на приеме блесну, уложу всех наповал своей несравненной прической! И что же из моей горделивой задумки получилось? Да ничего хорошего… Как говаривала моя мама: «Высоко взлетела да низко села!» Вырвалась я от этих столичных специалистов лахудра-лахудрой: мою тогдашнюю копну они еще начесали, взбили жутким образом и обильно залили лаком.
В процессе изготовления модной прически я пыталась лепетать, что начес совсем не обязателен, нужно просто вымыть и уложить волосы вот, так и так, но все затараторили, что весь мир носит «баббету» (огромный начес волос) и, что все будет очень хорошо и замечательно! Сбежались мастера, стали восхищаться красотой сеньоры, цветом волос, их количеством и качеством… Подняться и уйти – значит нанести горькую обиду заграничным мастерам-комплиментщикам? Вроде бы и неделикатно! Результат ненужной деликатности был таков: когда я выкарабкалась из рук этих горе-визажистов, моя голова напоминала огромный равномерно распределенный по всему черепу котел с непременным крутым и четким завитком над правой бровью. Вот против него я ничего не имела, пушистая завитушка сама всегда выбивалась из прически и даже придавала ей некоторый легкомысленный шарм, но ведь не такая карменистая, залаченная и просто таки приклеенная ко лбу!
Домашние уставились на меня с удивлением, ничего не понимая: что-то в их маме изменилось и явно не в лучшую сторону. Супруг мало разбирался в «баббетах», хотя тоже подозрительно уставился на вавилонскую башню на моей голове. Потом непосредственные дети с недоумением спросили: «Ма, что с тобой? Ты где была?» Пришлось признаться, что со мной, где я была, что я, простите, сделала это, срочно бежать отмывать и расчесывать безобразие на голове. Благо, что время до приема еще имелось.
Посольство наше было просторное, светлое, с хорошей мебелью, картинами, много цветов, прекрасные витражи. Зеленый внутренний дворик с беседками и фонтаном. Честно говоря, за давностью времени детали несколько стерлись, но общее впечатление простора, уюта и некоторой роскоши осталось. По крайней мере, посольство в новой столице выигрывало у скромненького и тесного посольства в Рио.
Кем я всегда восхищалась, так это нашим послом и его супругой: Михайловы Сергей Сергеевич и Валентина Мартыновна. Никогда я больше не встречала руководителей более подходящих этому рангу. И он, и она – карьерные дипломаты старой школы, тогда им было где-то за шестьдесят. Люди не только умные, но глубоко интеллигентные, я бы даже сказала аристократичные. Их поведение, речь, манера себя вести была непринужденной, простой и в то же время полной достоинства. Разговаривали со всеми, будь то коллега, иностранец или уборщица посольства, одинаково уважительно и спокойно радушно. Никакой суеты и полное чувство самоуважения. Сам посол имел, кроме специального образования в МГИМО, еще юридическое и экономическое. Часто мы встречали в специальных журналах, экономических или политических, его статьи и подборки, подписанные Мишин, псевдонимом нашего посла. Например, «Процесс концентрации капитала в Бразилии», очень ценимая нашими экономистами. Знал в совершенстве несколько языков, в том числе и португальский, естественно, однако, как истинный дипломат всегда на переговоры по протоколу приглашал с собой переводчика. Это одна из умных и хитрых проделок дипломатов – в процессе перевода можно обдумать ответ. В общении был очень прост, если только словом «прост» можно передать спокойствие и аристократичность. При этом он держал дистанцию незаметную для собеседника и не унижающую его.
Если Сергей Сергеевич выступал с лекциями перед аудиторией представительств в Рио, то на его лекции-беседы приходили все-все, потому что он всегда говорил по теме интересно, образно, ёмко, со знанием дела. Попутно, нашим скороспелым дипломатам можно было поучиться у него, как нужно держаться, одеваться и даже пользоваться носовым платком. Посол спокойно доставал белоснежный выглаженный платок из кармана, мог промокнуть лоб, протереть очки и, не сворачивая платочек конвертиком или рулетиком, как это часто я наблюдала у некоторых наших мужчин, уже в свободно-смятом состоянии опускал его опять в карман. Костюмы сидели на нем великолепно, и он умел их носить. Были они неброские, но сшитые на заказ или приобретенные в дорогом магазине. Галстуки подобраны безукоризненно. Да что там говорить – это был настоящий дипломат высокого класса. Супер-класс!
Его супруга Валентина Мартыновна могла быть образцом и примером для посольских дам, как в поведении, так и в умении одеваться: всегда утонченно элегантная, неважно в каком костюме она была, в повседневном платье или в вечернем туалете. При ее, прямо сказать, неброской внешности присутствовал шарм или, как говорят знатоки, порода.
Высокая, всегда спокойная и доброжелательная, она была не то что красавица, а видная, заметная дама. Всегда подтянутая, держала спину, с легкой походкой, макияж практически, как будто отсутствовал, но на самом деле наложен настолько мягко и искусно, что был не заметен. А это умение дорогого стоит, особенно в зрелом возрасте. В 70-е годы в макияже отдавалось предпочтение насыщенным тонам – боевая раскраска: густой тон на кожу, четко выведенные стрелки у глаз, тени на веках тоже яркие, заметно розовые или даже оранжевого цвета румяна. Мы, женщины, иногда злоупотребляли тональным кремом, накладывали его излишне щедро, а во влажном жарком климате часа через два-три эта собака, тон, имел обыкновение створаживаться, проникать в едва наметившиеся морщинки, и они становились глубокими и заметными. Даже совсем молодые мордашки приобретали грубый, вульгарный вид, делая женщину гораздо старше ее возраста. Конечно, как всегда, косметика дорогих фирм, тогда на рынке самым престижным являлась «Макс Фактор», была более щадящей. Женщины на себя средств не жалели, особенно когда в перспективе был большой прием или важная встреча. Каждая хотела подчеркнуть свои достоинства и скрыть недостатки. Вот поэтому-то я решила посетить наконец-таки парикмахерскую и соорудить себе настоящую прическу, сделанную профессионалами. Что из этого получилось, уже известно. А с нарядом проблем не было. Еще ни один человек в Бразилиа не видел моего замечательного «малахитового» платья с разрезом до середины бедра и в тон такой же «малахитовой» сумочки на длинной серебряной цепочке! Как только в модных журналах появились первые намеки на макси-платья, я тут же купила новинку в дорогом бутике в Рио, ухлопав всю свою месячную зарплату. А что? Имею право! По крайней мере, еще в Рио на представительском приеме новинка имела успех, и даже удостоилась похвалы Валентины Мартыновны, что для меня было вдвойне приятно.
По-португальски embahador – посол, embahadora – супруга посла, а у нас как назвать? Послиха? Послица? И то, и другое как-то неблагозвучно. От нашей несравненной «embahador»(ы) Валентины Мартыновны я усвоила правило накладывать грим при ярком освещении, солнечном или электрическом и, предпочтительно с увеличивающим зеркалом. Макияж становится натуральным. Это от нее я однажды услышала гениальную фразу: «Некрасивых женщин нет – есть женщины ленивые». Точно: что не дал Бог, можно приобрести в аптеках, парфюмерных магазинах, косметических салонах. А сейчас пластическая хирургия так далеко продвинулась, что ее можно считать разновидностью концептуального искусства и вообще перекроить себе физиономию.
Супруга посла, женщина 60-ти или даже более лет, смотрелась очень моложаво и имела тонкий природный вкус. Ее костюмы, повторяю, были элегантны и изысканны без вычурности. Она всегда начинала свой день с гимнастики, бассейна, занималась йогой, питалась по одной ей известной диете. В свои годы смотрелась, скорее лет на 10-15 моложе. Конечно, можно сказать, что, имея горничную, повара, садовника, личного врача, будучи за рубежом, даже во время войны в Швейцарии, не имея по сути никаких материальных проблем, странно выглядеть плохо. Не скажите! Надо действительно не быть ленивой и иметь сильную волю. Например, при после всегда находится второе по рангу лицо советник-посланник. Так вот, супруга этого лица была вполовину младше, но не выглядела лучше, чем Валентина Мартыновна. Молодость самоуверенно решает, что сама по себе хороша и позволяет быть иногда распустехой, не иметь свежего маникюра, надеть к платью неподходящую обувь, взять не ту сумочку или переусердствовать с украшениями… Несравненная Коко Шанель произнесла гениальную фразу: «Последнее украшение нужно снять!»
В таких узких кругах, как дипломатические представители и иже с ними, подобные вещи замечаются в один миг и делается сразу же определенное заключение, которое трудно потом изменить. Кроме того, заметно было, как Нелли, жена советника-посланника, суетится и мельтешит, старается казаться и представительной, и элегантной, и умной, а Валентине Мартыновне «казаться» не надо было, она уже была именно такой изнутри. Прожив практически всю свою жизнь за рубежом, не соприкасаясь с плебейской действительностью жизни на родине и благополучно отвыкнув от нее, Михайловы приобрели неуловимый лоск, аристократическую простоту манер.
Посол и супруга встречали гостей, для каждого находилось приветствие, доброе слово, шутка, простое «Здравствуйте!», «С приездом!», не отличая важный это иностранный гость или свои товарищи-коллеги. Конечно, потом, после первого наплыва приглашенных, посла сменяли сначала советник-посланник, потом дипломаты, военный атташе, первые секретари… Прием катился как обычно: сначала гости выдерживались в большом помещении или парковом интерьере, называя его между собой и предбанник, и накопитель, и более изящно – представительский холл. Официанты носили бокалы с различными напитками, в стороне стояли столы со льдом, соками, водами-фруктами, с бутылками, содержимое которых разносилось официантами. Люди брали бокалы, высокие стаканы, рюмки, ходили по холлу, разговаривали со знакомыми, знакомились с незнакомыми, представлялись сами или просили кого-либо из друзей представить себя. Люди тасовались, как карты, может отсюда и произошло слово тусовка. Потом открывались широкие двери в другое помещение, и гостей приглашали откушать, чем Бог послал. Бог обычно посылал что-нибудь очень разнообразное и вкусное. Мне лично больше всего нравились морепродукты: креветки в разных соусах, вареные, печеные; мидии в маринаде, в горчичном соусе, в масле; морские гребешки, которых подавали горячими в собственных раковинах с лимоном, сливочным маслом и пармезаном – «Сonchitas а la parmesana». Иностранные гости же все больше налегали на икорку, красную и черную, «пирошики» – пирожки с разнообразной начинкой и холодную водочку, которую, к удивлению наших, употребляли со льдом, а иногда по привычке разводили тоником. «Это ж надо! Продукт портить!», – мысленно всплескивали руками советские люди.
Гости пили, ели, но не забывали переговариваться, знакомиться, обмениваться новостями, слухами, предположениями, сплетнями. Впрочем, на приемах обычно не едят, а делают вид, что едят и не пьют, а делают вид, что пьют. А то вдруг подведут к тебе потенциального знакомца, а ты судорожно будешь давиться канапе с икоркой или глотком виски. На таких вот застольях можно было удачно получить какую-нибудь неожиданно важную информацию. Собственно, поэтому на большие и важные приемы все и старались попасть.
Кроме нашего посла, уважаемого мной и всеми Михайлова, мне особенно запомнились и понравились два присутствующих на приеме человека…
На мужчин я обращаю внимание и рассматриваю их именно только как мужчин, а уж потом интересуюсь, кто они по профессии ли, по статусу ли, по известности ли. Мне всегда интересно наблюдать, во что они одеты, как ведут себя на светских раутах и на обычной вечеринке, какая у них манера поведения и вообще манеры. Мне нравились и нравятся по сию пору мужчины сначала умные, потом все остальное: галантные и в то же время мужественные, сильные, молодые, дружащие со спортом. А уж если и не молодые, то следящие за своей фигурой, уверенные в себе, умеющие носить костюм. Вдруг наш торгпред сказал: «Посмотрите! Вот идет Нимейер! Вон там, проходит к послу!». Я увидела человека среднего возраста и среднего роста, вроде бы ничем не примечательного, но который был известен всем. Прежде всего, я заметила высокий лоб с гладко причесанными и даже зализанными волосами – типичная прическа бразильского мужчины – красиво очерченные, чуть с изломом брови, тонкий нос, печальные темные глаза. Однако его печальные глаза очень даже оживлялись при виде привлекательной женщины или любимой темы разговора – архитектуре. Лауреат Ленинской премии – борец за мир, «почти коммунист», Нимейер был в оппозиции к правительству и в одно время даже покинул страну, но по инициативе президента Кубичека в 1967 г., как самый талантливый архитектор, был приглашен для проектирования и строительства новой столицы, где мы его и встретили воочию на открытии нашего посольства.
Новый город рождался трудно: его проекты то замораживались из-за нехватки денежных средств, то при очередной смене власти опять медленно продвигались по родовому пути строительства. Как раз в 1972 г. Нимейер заявил, что снимает с себя всякую ответственность за будущее столицы и даже сдал свой особняк в пригороде, кажется, Датскому посольству. Это решение он обосновал тем, что чашу терпения переполнило постепенное изменение его первоначальных проектов сооружений, в частности международный аэропорт, и планомерное сокращение, ранее обговоренных на строительство, средств. Чиновники и заклятые друзья тоже везде одинаковы.
Архитектор даже подавал жалобу в суд, обвиняя городские власти в преднамеренном искажении плана строительства. Суд отклонил иск Нимейера как необоснованный. Об этом архитектор не любил вспоминать и получилось, что гений архитектуры – его называли больше скульптором-монументалистом, чем архитектором – в то время остался как бы ни у дел. Но ненадолго. У него была масса творческих замыслов, которые впоследствии воплотились в жизнь: новые сооружения на Пау-ди-Асукар и более удобный подъезд к ней, Музей современного искусства, свое собственное жилище…
На приеме Нимейер не выпячивал свою персону, скромно стоял с высоким стаканом прохладительного, но сам он так и притягивал обаянием истинного гения. Желающих перекинуться хоть парой слов со знаменитостью, чтобы можно впоследствии было вспомнить, что были представлены и разговаривали с самим Оскаром Нимейером, было много! Мы тоже не явились исключением, подтянулись к нему, подождали пока его оставят терзать предыдущие собеседники, и очень «оригинально», как нам показалось, начали беседу о прекрасном городе. Эта тема, видимо, уже навязла у маэстро в зубах, т.к. он быстренько переключился на не менее прекрасный город Москву, его самобытность, а также на преимущество социалистического строя над капиталистическим. Оскар побывал в Москве и на Кубе, где подружился с Фиделем Кастро. Фидель потом говорил, что в мире осталось только два настоящих коммуниста: «Я и Оскар». Нимейер был стопроцентным убежденным сторонником коммунизма, просто ортодоксом и не вышел из Компартии Нимейер по сю пору. Суариса Фильу Оскар последователен до сих пор, ему уже исполнилось 103 года.
Я получила пару милых комплиментов, обязательный для бразильца рефрен в сторону дамы, даже если дама вне зоны комплиментации, и беседа продолжилась. По меркам официального приема мы беседовали с Оскаром Нимейером достаточно долго, около получаса, даже неприлично долго, потом подвели нового знакомца (негласный знак передать тему и ее представителя другому желающему) и оставили человека в покое.
Однако, мне понравились его непосредственная, детская вера в прекрасное коммунистическое завтра, любовь к своему детищу-городу и беспокойство о его будущем, удивительный оптимизм. После ХХ съезда партии, где только ленивый не плюнул в почившего вождя, Оскар Нимайер, последовательный и не склонный к метаниям коммунист, заявил: «Что бы ни говорили, а усатый Зе был великий человек!» Ничто не могло поколебать его убеждений в восхищении Зе – Иосифом Виссарионовичем. Ведь он жил далеко-далеко от «великого усатого Зе»!
Побеседовав с несомненно великим Нимейером, можно теперь с полной уверенностью сказать, что мы, да, мы знакомы со всемирно известным архитектором. Правда? Мало того, даже такая кратковременная беседа мне доставила больше удовольствия, чем посиделки в доме другого гения, Дали.
На приеме по случаю открытия Посольства присутствовал и знаменитый писатель, мною обожаемый Жоржи Амаду. Он даже в 60 лет, подтянутый и импозантный, мог очаровать любую женщину, а в молодости был потрясающе красивым мужчиной, судя по фотографиям и описанию очевидцев. Тонкие, аристократичные и в то же время мужественные черты лица остались у него и в пожилом возрасте. Тогда же, на приеме, я увидела, как удивительно благороден и красив может быть мужчина даже в такую зрелую пору: прекрасная осанка, свободная легкая походка, скупая жестикуляция, спокойная приветливая улыбка. Породистое лицо излучало доброту и внимание к собеседнику. Я не побоюсь впасть в сентиментальность, так распрекрасно описывая впечатление, которое произвел на меня мой один из любимейших писателей.
Убежденный в правильности идеи коммунизма, но не догматик, он был лауреатом Международной Сталинской премии «За укрепление мира и дружбы между народами»; в Париже лично президент Миттеран вручил ему Орден Почетного легиона и Командорскую Звезду; лучший друг Ильи Эренбурга. Восхищался Шолоховым как писателем и возмущался как человеком, назвав его шовинистом, мелкой душой и доносчиком. Что-то такое там у них не заладилось на съезде писателей. Однако такими же эпитетами он аттестовал и Солженицына. Он не терпел ренегатов. Кстати, я тоже. Правда, я не замечала в творчестве Шолохова и шовинизма. Кто их поймет, людей творческого труда! Не сошлись мнениями в каком-нибудь литературном споре или оценке произведения, резко высказались о собрате-писателе – раз-два! Вот уже и враги!
Жоржи Амаду переболел сталинизмом, получил иммунитет и к коммунизму, как ко всякого рода крайностям и перегибам. Постепенно стал различать ортодоксальность и лицемерие коммунистических вождей и перестал зависеть от колебаний генеральной линии, поэтому мог припечатать верным словом лидеров и своих товарищей по партии, если разочаровывался в них. О «великом Зе» не скорбел.
Его независимая позиция подкреплялась и его независимым финансовым положением. В произведениях он ясно определяет свое личное отношение к братству и справедливости: не может быть одинаковости людей-человеков, справедливости, особенно справедливости с точки зрения вора и лежебоки. Вор, лежебока, бандит требуют поделиться. Честно же зарабатывающий свои деньги человек, никому и ничем не обязан. С какой такой стати он будет отдавать свои кровные лентяям и аферистам, проповедующим общее равенство? Жоржи Амаду, будучи богатым человеком и по рождению, много жертвовал в различные Фонды и организации, а кормился, и неплохо кормился, плодами своих трудов. А его какой-нибудь собрат поэт-писатель напишет одну-две книжки, получит «гулькин» гонорар, соответствующий труду, вот он-то и шипит, что все несправедливо, что одним лавры и деньжищи, а другим, т.е. им – засохшую фигу и такой же подсохший венок. Утверждается кредо Шарикова – все поделить! Это, простите, известная, но нелепая песня о справедливости, равенстве, братстве. А ты работай, братец, работай – вот и будешь в братстве богатых господ!
Отчий дом Жоржи Амаду, двухэтажный гранитный особняк с башенками и балкончиками, находится в Рио. Но сам он почти всю жизнь прожил в Баии, любил этот город и его жителей. Многие персонажи его произведений списаны с баиянцев, особенно с баиянок: Габриэла, Тереза Батиста, дона Флор. Сам он утверждал: «С младых ногтей я терся в гуще баиянского простонародья, впитывая его обычаи, жадно изучая его жизнь».
К сожалению, моего кумира Жоржи на этом приеме окружала такая тесная толпа почитателей и таких же обожательниц как я, что проталкиваться через плотное окружение было бы просто неприлично. Я пообожала его издали и осталась на месте. Тем более к нам подвели очередного присутствующего на приеме гостя и оставить его было бы верхом неприличия.
Писателя я полюбила еще в юности, прочитав его «Габриэллу», а потом и все остальные переведенные книги. В них он ставит женщину на высокий пьедестал, видит в каждой единственную и неповторимую, венец творения и кумир для поклонения, предмет восхищения. Причем видно, что это не писательский прием, это убеждение писателя и человека. Как же в ответ не обожать такого мужчину!? Сам он излучал всепобеждающее мужское обаяние, почти чувственную притягательность… И жаль, что мне не хватило ума не обращать внимания на какие-то там приличия и протокол, пробраться-протиснуться-протолкаться через толпу поклонников и не сказать, что я тоже его обожаю, что его поклонница с юности, как я люблю его, его книги и его героинь… Жаль.
Прием проходил дальше по накатанному руслу … Виктор Иванович с кем-то сам знакомился или предлагал познакомиться мне, что я виртуозно и проделывала: подходила ближе к намеченной для знакомства фигуре, жертве, встречалась с ней глазами, улыбалась, поднимала бокал в знак приветствия и здоровалась. Обычно, т.е. не обычно, а всегда, это были лица мужского пола, я даже не знала, кто это. Я улыбалась, они улыбались в ответ, подходили (вежливые же люди, тем более латиноамериканцы) и принимались вспоминать на каком приеме мы встречались. В принципе, на всех этих дипломатических тусовках-приемах, встречах, раутах, суаре постоянно толкутся одни и те же приглашенные, плюс-минус. В конце концов, общее место встречи, якобы, находилось. Мы заново знакомились «Muito gusto!» – «Очень приятно!» Если же человек только вежливо отвечал на приветствие, но инициативу начать разговор не проявлял, то я сама таким же образом осведомлялась, что вот мы де, кажется, где-то с вами виделись, но вот где?! Знакомились… Потом «случайно» рядом возникал муж, я его представляла новому знакомцу, а там уж его дело – раскручивать знакомство дальше или нет.
Из Бразилиа в Рио мы доехали, почти нигде не останавливаясь, кроме как на немного в Ору-Прету посмотреть на выставку изделий хиппи, но нам не понравилось. Такие «фейры» хиппи были каждое воскресенье в Рио в ближайшем парке от нашего Торгпредства, гораздо разнообразнее и искуснее: изделия из кожи, шерсти, материи, металла, раковин, стекла были яркими и оригинальными. Мы время от времени ходили на эти «фейры» с детьми просто посмотреть на продукцию – артесаната (народную) и иногда прикупить какую-нибудь ненужную, но милую вещицу.
Хиппи хоть и отрицали деньги, но кушать-то хочется, вот они зарабатывали таким образом малую толику презренного металла. Зато хиппи в Ору-Прету были более колоритные, чем в Рио: немытые, кудлатые, бородатые, одетые в какие-то немыслимые разноцветные курточки, вязаные вытянутые кофты, в джинсах с бахромой и дырками на коленях. Не знали они, что вылянявшие джинсы с уже заготовленными фабричным образом разрезами будут модными в наше время.
Перекусить остановились опять в Барбасене, уж больно красивая была там «артесания» и прекрасная таверна.
Буквально за полтора дня мы проехали 2482 км, полные впечатлений и со множеством новых визитных карточек – улов был большой.
Так что жизнь катилась интересная во всех ее проявлениях, а тут через 2 года подошел и отпуск, нужно было и решить вопрос со старшей дочкой. Она уже перешла в 5-й класс, а в Рио была только начальная школа. Конечно, сейчас задним числом я думаю, наверное, можно было оставить Аленушку еще на год с нами. Ведь в Перу такой прецедент был, мы занимались с детьми по программе 5-го класса. А потом соображаю, что нет, невозможно: она в Рио была единственная из переростков, а в Лиме их насчитывалось пять, в том числе и дети посла, так что в Рио не разрешили бы мне с ней заниматься индивидуально. Сейчас, наверное, не было бы проблем, можно и пропустить один годик, кому бы нужно проверять, да и кто больше всего заинтересован, чтобы ребенок проработал школьную программу? Конечно, родители! Но нет, не положено! Она была единственным подростком, направляющимся в пятый класс и очень радовалась, что скоро поедет домой, увидит свою сестричку Галюню. А потом, кто бы ее вез в Союз через год, если отпуск был как раз летом 1972? Проблема… Надо, надо было собирать девочку домой. Я ей сшила из кремплена коричневую форму на вырост, по мере надобности выпускались длина, ширина, вытачки, и она ей служила до окончания школы. Вот какая прочная и выгодная материя кремплен! Не мялся, не пачкался и, по-моему, не горел в огне… Бедный ребенок! Носила синтетику, но зато хлопчатобумажные маечки. А ведь тогда этот кошмарный материал был писком моды. Купила белье, обувь, кое-какие школьные принадлежности, тщательно продумывая каждую мелочь. Кроме того, учитывая специфику работы супруга, мы могли и не вернуться обратно из отпуска: или спецслужбы Рио отказали бы в продлении представительства «специалиста» Торгпредства, или наше начальство прекратило бы командировку по своему усмотрению: то ли недовольно результатами, то ли нужно направить в другую страну, то ли интересной страной надо порадеть родному человечку. В работе необходима была золотая середина: окончательно не насолить стране пребывания и в то же время выполнять свою основную задачу, хотя бы на «хорошо», и еще не забыть, прости господи, Внешторг с его Авиаэкспортом. Поэтому мы и собирались и как бы в отпуск, и как бы и совсем. А Леночку нужно было в любом случае тщательно экипировать, ведь там некому будет особо беспокоиться: моя сестра работала и сама любила, чтобы о ней позаботились, сестра Галюнька училась… Собирала я дочку окончательно, основательно и с тоской в душе думала: два года! два года! Я себя успокаивала тем, что она все же будет не в МИДовском интернате, а у родной тети и сестрички Галочки. Меня очень пугало слово «интернат» и довольно свободные нравы, царящие там среди подростков, детей высокопоставленной дипломатической элиты. Зная ранимость и неумение защищаться моей дочки, я ее отправляла к сестре в Пермь. Люка довольно долго на вопрос, где же твоя сестренка, бойко отвечала: «В Терьме!»