Вскоре после этого события настала горестная расправа и в судьбе моего милого друга Леонтьева и, в свою очередь, по истечении двадцатипятилетней службы в звании профессора, он должен был баллотироваться на следующее затем пятилетие. Озлобленные его изменою, члены совета баршевской партии набросали ему черняков, и ему следовало выйти в отставку. Это произошло в конце апреля или в начале мая, как раз перед экзаменами студентов. В промежуток времени, пока еще эта отставка не была утверждена в Петербурге, Леонтьев обязан был экзаменовать своих слушателей, и, по окончании экзаменов, явился на заключительный совет университета для решения, кому из окончивших курс студентов дать степень действительного студента и кому степень кандидата. Леонтьев горячо заступался за некоторых молодых людей, отличавшихся прилежанием и познаниями; другие члены факультета ему противоречили, но он настаивал на своем. Тогда со всех сторон посыпались на него грубости, а иные даже осмелились кричать, что он как забаллотированный вовсе не имеет и права голоса в решениях университетского суда. Поднялся шум и гам. Сквозь эту сумятицу послышались энергические и грозные слова Леонтьева: «Нет! это я вам никогда не прощу! Вы лизнули моей крови – я с вами расправлюсь!» У меня закружилась голова. Я сидел рядом с Леонтьевым, облокотившись на спинку его стула. Не помня себя, я вскочил, обнял его, расцеловал и тотчас же медленным шагом пошел из залы заседания. Вдруг наступила мертвая тишина, только слышались звуки моих шагов. Это хорошо осталось в моей памяти. Замечательно, что после этого моего поступка никто из членов совета ни малейшим намеком не заметил мне о моей грубой выходке. Мне казалось, что они стыдились моего осуждения.
До конца своей жизни Леонтьев оставался мне преданным другом. В последний раз видел я его в мае 1874 года, перед отъездом моим за границу. Я пришел с ним проститься в основанный им с Катковым институт царевича Николая. Леонтьев тогда был на экзамене учеников, но тотчас же вышел ко мне в приемную и долго беседовал со мною; был почему-то растроган, даже до слез. Не было ли это вещее предчувствие, что он видится со мною на земле уже последний раз. Зимою 1874–1875 года, живучи в Риме, я получил скорбное известие о кончине Павла Михайловича Леонтьева.