Борис быстро вытащил из кармана салфетку и дважды перекрутил вокруг кровоточащего пальца в том месте, где только что случайно оторвал заусенец. Терпение покинуло мужчину, он быстро протиснулся к дверям, чтобы дойти до дома на своих двоих.
***
Виктория встала и подошла к окну. Через его прорезь в комнату падал мягкий рассеянный свет. Борис сидел в кресле и без особого интереса смотрел на девушку у окна. Она видела его силуэт на стекле, отражение будто дрожало из-за мелких капель дождя, бесшумно пролетающих мимо. Оба уже долго молчали, как и серые окна дома напротив. Виктория прошаркала к шкафу, но, не обнаружив там ничего интересного, подошла к креслу, где сидел Борис, и едва коснулась его плеча. Ничего не почувствовав, она убрала руку. "Как же хочется спать, – протянула она и всем телом облокотилась о мягкую засаленную ткань. – Знаешь, Боря, как мне хочется покоя? Все эти разговоры вокруг, вся эта ложь и фальшь… Всё кажется таким ненастоящим, даже за этим пластмассовым окном – кажется, что если выйти туда, всё это станет ещё более нереальным. Знаешь, я раньше вела дневник. Но несколько месяцев назад, когда в очередной раз сидела над ним, поняла, что писать нечего. Я ничего не могу написать. Я подумала – ничего же не изменилось, что же я строчила там раньше, если рассказать мне не о чем? Перечитала последние записи. Куча слов ни о чём, уныние, одиночество, в общем – дно." Ей очень хотелось вернуться в свою комнату, но идти туда не было сил. "Я иногда смотрю на другие дома – вроде бы обычные дома, окна освещены, люди ходят… Но на самом деле я вижу лишь бетон и стекло, пластик и железо… Там нет никаких чувств. Всё стерто. Холод, пыль и бетон…" "Треугольники, квадраты, треугольники…" – задумчиво вставил Борис. "Что-то среднее между живым и неживым… Да. Боря! А представь, что ты в плаще стоишь на причале, а я иду мимо, в облаке серого дыма. Наши взгляды встречаются, и начинается дождь. Ты простужен и забыл носовой платок. Я замечаю это, подхожу и предлагаю салфетку. Чтобы ты не смущался, я начинаю рассматривать храм на той стороне реки. Хорошо, что ты не знаешь, что на один глаз я близорука, а на другой – дальнозорка… Потом ты берёшь меня за руку, и мы идём по мокрому асфальту к мосту. А там – уличные музыканты и какой-то дрянной поэт, срывающимся голосом пытающийся перекричать расстроенные инструменты. Мог бы отойти подальше! Я всё жду, когда ты снова посмотришь на меня, но ты не хочешь исполнить моё маленькое желание. "Ты очаровательна", – говоришь, но всё равно не смотришь. Тогда я, немного подумав, достаю из кармана три высушенных цветка, собранных мною прошлым летом, и дарю тебе… – Виктория прерывисто выдохнула. – Ты улыбаешься и говоришь, что это лучший день для того, чтобы забыть друг друга. Мы чувствуем себя счастливыми, у меня даже не болит спина! Мы просто тени в этом огромном городе – похожие на все эти вывески и давящие со всех сторон серые стены зданий. Через полчаса мы разойдёмся по домам, конечно же, не простившись… А через год с небольшим я узнаю, что тебя увезли в морг и сделали вскрытие, так и не поняв, как твои зубы…" "Что?! – раздражённо вскрикнул и без того утомившийся Борис. – Ты смеёшься?!" "Какой ты грубый, – сказала она с лёгкой обидой. – А почему я должна смеяться? Вот это всё – твои слова, твои жесты, твои взгляды, твоя тоска, моё глупое молчание и цветы – это очень красиво. Гораздо привлекательнее того, что мы имеем на самом деле." "Но ведь это не мы – на самом деле, – ответил Борис, раздражаясь ещё больше. – Это твои фантазии. А всё, что ты можешь придумать – только твое отражение в пыльном стекле окна." "Мы встречаемся каждый день, – сказала Виктория. – Ежедневно. Вместе нам лучше. Так почему бы нам не пожениться?" "Ну конечно", – снова отрешаясь и понимая всю несерьёзность происходящего пробубнил Борис. Он уже понял, что Виктории никто в действительности не интересен, и эта глупая идея пришла к ней лишь от безысходности и окончательной потери связи с реальностью. "Ты только подумай, – продолжала девушка, – ты не знаешь меня, я не знаю тебя – только роли и общие портреты. Это же так просто! Боря! Давай переедем в Швецию – ты, я и Женя. Там есть такая штука – шведская семья. Нас втроём могут поженить." "А Евгений-то тут при чём!?" – в очередной раз изумился Борис. "Да лень мне с ним разводиться. Столько морочиться с этим… Кроме того, он хозяйственный, да и зарабатывает неплохо. Ты не переживай – он согласится, ему всё равно." "Мда, – бросил мужчина. – Проще ехать беженцами". "Точно! – воскликнула Виктория, – Так мы и гражданство быстрее получим! Теперь и ты понимаешь, насколько это хорошая идея!" Борис встал и подошёл к окну. Во дворе не было ни души, темнота сгущалась, и ночь обещала быть холодной.
***
В доме Виктории вновь буйствовал хаос. Танцы, свет, громкая музыка, алкоголь – ничего человеческого, ничего живого, ничего светлого. Но танцующие были веселы, бодры, энергичны – в каком-то смысле они даже были счастливы. Мучительно было наблюдать за тем, что должно было помочь забыться, изо дня в день. Беспорядочные движения вокруг, мерцание света, оставленный гостями и самой хозяйкой мусор – всё это, конечно же, не складывалось ни в одну пасторальную картину, а уж тем более, не укладывалось в представления об идеальном самой Виктории, атаманши этого бесконечного праздника. Когда же гости расходились – квартира становилась совсем пустой, и оставались наедине с Викторией только разбросанные всюду сломанные вещи, испачканные предметы мебели, набок висящие картины, горы грязной посуды, пустых бутылок, перьев и осколков. И как она только раньше находила силы на восстановление порядка здесь? Этого она не помнила, как и того, когда именно в этот раз её муж вернётся из командировки. Но этот вопрос её совсем не волновал. Она сидела на засаленном кресле перед окном, где не так давно сидел Борис, новый, а потому, видимо, так заинтересовавший её, заставивший вновь кануть в придуманные ситуации и состояния. Вокруг разговаривали люди, пытаясь перекричать музыку, донести друг до друга пустые, ничего не значащие слова.
"Лучше всего завтра часам к 6 вечера. Тогда сами всё увидите."
Виктория почувствовала, как на её плечи опустились руки Бориса. Она лишь вздохнула: "Это очень плохо." Борис наклонился к уху Виктории, чтобы она расслышала его слова сквозь весь этот шум: "Быть может, устроим что-то большее?" Она непонимающе посмотрела на Бориса, а тот продолжил: "Что-то более грандиозное и масштабное, что выйдет за рамки этого вечного одноликого шабаша." Виктория нехотя поднялась с кресла и молча направилась в зал, где располагалась точка основного мракобесия. Музыка стихла, все тут же перевели взгляды на аудиосистему и стоящую рядом с ней хозяйку квартиры. "Завтра мы устроим тут что-то новое, перед чем померкнут все эти клубы и тесные бары, богачи с яхтами и виллы в швейцарских Альпах, если они вообще существуют. – Она схватила чей-то недопитый коктейль с тумбы, тут же опустошив бокал. – Несите всё, что найдёте, надевайте самые яркие костюмы! Начинаем в обед – и будем веселиться всю ночь. Так, как никогда в жизни не веселились." Гости смотрели на неё с непониманием того, чем предложенное ею веселье будет отличаться от их привычной программы, пока одна гостья не нарушила тишину: "Я могу привезти свой домашний бар. И где-то у меня завалялся баян…" "Тогда мы притащим клавесин!" – воскликнули молодые люди, один с подбитым глазом, второй без двух зубов, помахивая из другого угла комнаты. "У меня есть доска для гаданий!" – воскликнула шатающаяся цыганка, копошась в своих вещах. "Мы казино притащим, а ещё у нас есть бурятская игра на деньги!" – весело кричали друзья Изи. Предложения на завтрашнюю вечеринку лились рекой, что воодушевляло Викторию всё больше. "В общем, здесь мы устроим настоящее вавилонское столпотворение," – довольно сказала она. "Тогда я принесу фейерверк!" – наконец объявил Джузеппе. "И бармена приведём," – сказал Изя, после чего вновь загремела музыка, и вдохновлённые гости танцевали так, что стены тряслись, как никогда.
"Красное?! Да почему же опять красное?!" – перекрикивая рёв баяна раздражённо верещал Изя, вновь оставшись проигравшим в рулетку. К их столику поднесли коктейли – кто-то и вправду привёл с собой бармена вместе со всем полагающимся, за что, по договорённости, платил проигравший в одном из устраиваемых конкурсов. Проигравшей оказалась Наташа, отчего она старалась меньше пить, уговаривала и других пощадить её кошелёк, но над ней только смеялись и пытались напоить шампанским. Наконец, после двух бутылок, девушка присоединилась к веселью, и теперь сидела на крышке всё же затащенного в квартиру клавесина. Ему уже успели сломать одну из ножек, он перекосился, и на нём, совершенно не в такт музыке, раскачиваясь и сгибаясь под производимую какофонию, играли трое немолодых мужчин, один из которых был в костюме раввина, а другие были похожи на две раздутые пивные бочки. Часть баяна уже висела на люстре, кто-то скорбел по инструменту, кто-то рисовал баллончиком на стене портрет королевы Елизаветы. Грохот музыки не давал разговаривать, всё тонуло в дыму, пыльном тумане, шариках и обрывках бумаги. В зале раздавались громкие взрывы хохота, многие танцевали, иногда за их спинами возникали вихри конфетти. На диване расположилась Татьяна в кавказском национальном костюме, она курила кальян и смеялась над совершенно непонятными ей словами цыганки, нагадавшей, что скоро девушка встретит настоящего мужчину и будет с ним счастлива. Баянист сидел на полу, спиной к стене, его ноги были скрыты охапкой сена, рядом лежала огромная мохнатая овчарка, которая время от времени поднимала морду к потолку и начинала выть. В другом углу зала сидели цыгане, они смотрели на Таню, на глазах у них блестели слёзы. Они что-то тихо говорили. Один цыган взял бубен и ударил им по столу. Инструмент издал протяжный звук и замолчал. От выпитого многие начали куролесить ещё развязнее. Кто-то пытался снять останки баяна с люстры, встав на стол, за которым играли в покер; другой взгромоздил сверху ещё один стол и полез по этой горе вверх. Он добрался до люстры, на секунду замер, изогнулся в последнем диком прыжке, схватился за люстру и с минуту висел на ней, свесив ноги, а после вместе с ней и куском потолка повалился на ковёр. В дверь несколько раз позвонили, но это никого не смутило. Разморённая алкоголем Виктория, остановившая свой танец для небольшой передышки, восторженно обратилась к Борису: "Сходи, открой дверь. Наверное, еду привезли!" Она прерывисто дышала, а её раскрасневшееся лицо сияло наивным детским счастьем, которого она не ощущала если уж не совсем никогда, то, во всяком случае, много лет. "А сейчас смертельный номер!" – крикнул с балкона Джузеппе, держа в руке несколько фейерверков и открывая окна. "Тост! – выкрикнула Виктория, карабкаясь на оставшийся стоять стол. – За то, чтобы наше веселье никогда не заканчивалось!" Бокалы зазвенели, гости пили и восторженно кричали. Джузеппе наконец разобрался со спичками и поджёг фитиль. "Боря, где же ты?! Сейчас полетит!" – кричала Виктория, ища мужчину среди гостей. Возможно, это запал в честь великого начала, в честь освобождения из уз собственного разума и сознания. Но искра надежды погасла в глазах Виктории, когда её взгляд под грохот фейерверка и крики радостных друзей пересёкся со взглядом в недоумении стоящего в дверях мужа.