Не нужно нам других миров

* бесконечной плотности и температуры.

И: Себастьян! Я очень ценю твою эрудицию, но, согласись, без сознания человек не смог и не захотел бы изучать окружающий его мир. А, может, и нет никакого окружающего мира, а есть только внутренний мир, и он бесконечен и вечен.

С: Так я же про то и говорю. Вселенная – это мы сами. Мы – её неотъемлемая часть. Иоганн! Внешний мир и внутренний не может быть пустым, он состоит из вещества, а оно вечно. Ты помнишь со школьных лет тему о круговороте веществ в природе? Через нас с воздухом, пищей, водой, радиацией проходит вся Вселенная, причём не раз… Поэтому ищи ответы на вопросы внутри себя. И сознание тоже продукт вещества, его нет на голом месте.

И: Так можно договориться до того, что всё то, что мы ощущаем или не ощущаем, существует в нас. Если мы – это бескрайняя Вселенная, то мы и есть Бог, а Бог есть мы. И что ещё удивительнее, что не только мы есть Бог, а и любая травинка и букашка тоже и Бог, и Вселенная вне времени и пространства.

Фабиан очень волновался. Он не понимал, что с ним происходит.

– Где я? Что за шутки? Как жарко…

Он находился в пустыне. Раскалённый желтый песок расходился во все стороны волнами, напоминающими верхнее нёбо во рту. Появилось странное видение. Слон на очень длинных и тонких розовых ногах, как у фламинго, приближался к Фабиану. Как ни старался Фабиан ничему не удивляться, всё же он отметил про себя, что слон не отбрасывает на песок тени.

– Где-то я уже видел таких слонов? А, да, конечно же, это слон из фантазий Дали. И что теперь? Этот слон и эта пустыня – плоды моего воображения? А я – святой Антоний из картины Дали? Крест… Где мой крест… У меня ничего нет. Мне нечем защитить себя от искушений и наваждений. Слон уже близко. Это сон, только сон. Но как всё вокруг реалистично…

Только когда слон приблизился к парню почти вплотную, Фабиан заметил, что это не слон, а огромная рука. Смотреть вверх незащищёнными глазами, когда солнце было почти в зените, стало мучительно больно. Но Фабиан продолжал рассматривать руку.

– Интересно, что она со мной вытворит на этот раз? Нет, я ей так просто не дамся. Сейчас как схвачу за «ногу», как толкну…

Фабиан стоял посреди бескрайних песков. Он даже не пытался бежать и укрыться где-нибудь в безопасном месте. Хотя куда можно было убежать? Кругом одни песчаные дюны.

– Как я здесь оказался? Откуда пришёл? Следов нигде не видать. Только мои на песке… Голова раскалывается. Не могу больше думать. Пить, пить, дайте пить!

Огромная рука стала опускаться. Тонкие ножки становились всё короче и толще. И вот Фабиан уже находится под ладонью, как под балдахином. Он даже вздыхает с облегчением, так как рука приносит долгожданную тень. На какое-то мгновение ему захотелось превратиться в малыша, лечь на землю и уснуть, свернувшись калачиком.

– Может быть, я ещё успею убежать от неё? Вон туда, за ту дюну, может быть, там есть нора, и я спрячусь?

– Если эта ручища станет меня душить, она меня просто раздавит. У неё каждый палец, как жирный удав. Всё-таки жаль, что у меня нет креста, как у святого Антония. Тогда бы, наверно, это наваждение исчезло навсегда…

Фабиан схватил один из огромных пальцев руки и принялся его трясти. Ничего не помогло, этот палец, как и остальные четыре, стоял неподвижно, подобно колонне древнего храма. Тогда он стал избивать палец ногами. Безрезультатно. Рука словно окаменела.

– Почему я это делаю, ведь рука меня не держит, и я могу убежать. Надо только решиться. Только куда, в какую сторону? Вдруг что-то сверкнуло, и он на секунду зажмурился.

Когда Фабиан открыл глаза, то обнаружил себя в мансарде. Тонкий, но очень яркий луч полуденного солнца пробивался из-за окна. Он то дрожал, то игриво скользил по лицу молодого писателя, по одеялу, подушке и затем снова исчезал за ставнями.

Порой Фабиану казалось, что у него всегда существовала третья рука. Просто она некоторое время отсутствовала. А теперь вернулась к нему и решила остаться до конца его дней. Парня очень беспокоили мысли о неизбежности её присутствия.

– Может, это моя судьба. В конце концов, за всё надо платить и я плачу за славу ужасными ночами.

Особенно мысль о вечном союзе с рукой прочно укрепилась у него в мозгу после одного случая. Всё это происходило в одном из местных банков. Фабиан пришёл туда, чтобы вложить чек с частью своего гонорара. Сумма была приличной. Он занял очередь и сел на стул, поджидая, когда придёт его время. Сидел он, как обычно, угрюмо уставившись себе под ноги. Рука прижималась к его горлу. Он то и дело поправлял ставшим традиционным для него шарф, чтобы никто ненароком её не увидел. Сидел Фабиан довольно близко к одной из касс. Было почти двенадцать пополудни, как раз перед закрытием банка на перерыв. В это время в банке мало посетителей. И они Фабиана, собственно, не интересовали. Поэтому он не заметил, как вошли ещё два человека. Один из них замешкался у входа, а другой направился к кассам. В это самое время рука на шее Фабиана дрогнула, и её пальцы стали бешено колотить его грудь. Он, по недавно заведённой привычке, оглянулся, проверив, не заметил ли кто-нибудь этого, и поправил шарф. И тут его взгляд остановился на новом посетителе. Фабиан не мог его узнать, он просто не знал этого человека. А рука, «его» третья рука, она уже узнала. Да, конечно, она почувствовала, что рядом появилась одна из её несостоявшихся жертв – Маркус с помойки.

Несколько секунд Фабиан и Маркус неотрывно смотрели друг на друга. Фабиан ничего особенного не заметил ни во взгляде, ни во внешности нового посетителя. Только рука на груди трепыхалась, как пойманная бабочка в стеклянной банке.

– Ничего не понимаю, – рассуждал Фабиан. – Что «она» от меня хочет?

На всякий случай он опять поправил шарф и отвернулся в сторону касс. Подошла его очередь, и он с чеком в руке приблизился к окошку кассира. Протянув чек служащему, назвал номер счёта. В то же мгновение почти у самого левого уха Фабиана раздался громкий голос; это кричал новый посетитель:

– Всем лечь на пол! Руки за голову! Кто шевельнётся, получит пулю в голову!

Уже падая на пол, Фабиан успел заметить, что теперь лицо этого человека скрывает чёрный чулок. В помещении банка установилась зловещая тишина. Люди испуганно прижимались к полу. Один из двух последних посетителей всё ещё стоял возле входной двери. Теперь он держал в руках большой пистолет. Тем временем грабитель у кассы уже засовывал купюры в большой мешок. Фабиан застыл на полу. Страх сковал тело, а сердце бешено колотилось.

Вдруг что-то промелькнуло у него перед глазами: его третья рука решила действовать самостоятельно. Единственное, что было непонятным, так это причина, всё, что она делала, было из альтруистического желания помочь людям в банке или непреодолимого желания приканчивать свои жертвы? Рука успела за доли секунды перескочить через стеклянную перегородку во внутреннюю часть отделения и нажать кнопку экстренного вызова полиции. Потом она нажимает курок пистолета Маркуса, направив дуло на грабителя у входа. Раздаётся приглушённый выстрел, и грабитель с пулей во лбу и с уже невидящими глазами медленно оседает на пол. Ещё пара секунд, и вот рука уже сдавливает шею Маркуса-грабителя и не отпускает до тех пор, пока он замертво не падает на пол. После этого рука снова водружается на шее Фабиана.

Банковские служащие и посетители поднимаются с пола, отряхиваются и ждут приезда полиции. Справедливость восторжествовала: люди спасены, грабители убиты. Фабиан отделывается от докучных полицейских короткими фразами и покидает банк при первой же возможности.

– Почему рука так поступила? Этот вопрос ещё долго будет мучить молодого писателя.

Фабиан ненавидел «свою» руку-компаньонку. Он постоянно думал о том, как от неё избавиться. Его ненависть к ней стала уже чертой характера. Да, он мысленно описывал себя следующим образом: начинающий писатель, не без таланта, ненавидящий третью руку. После этого Фабиан обычно задавал себе вопрос: а любил ли он свои две руки?

И тогда он старался вспомнить, что, собственно, две родные руки сделали для него. Помогали одеваться и чистить зубы? Расчёсывали? Купали? Это всё прекрасно. Но эти же руки участвовали в его наркотических «сеансах». Фактически эти руки участвовали в его игре со смертью. Они не выбрасывали таблетки и шприцы, а, наоборот, тщательно скрывали их от посторонних глаз, чтобы подобострастно вручить ему при случае. К счастью, это всё уже в прошлом. В недалёком, но прошлом. Так за что же любить свои руки?

Теперь, если задуматься о том, что сделала для него пришлая рука, получится счёт не в пользу своих рук. Она работала на него, вместо него! Сделала его знаменитым и обеспеченным. Разделяла его успех и… брала зверскую плату. Постоянные удушения Фабиан воспринимал, как инквизиторские пытки. Их нельзя ей простить. Но, с другой стороны, его собственные руки были на стороне белой смерти.

Вот и получалось, что Фабиану стоило любить третью руку больше, чем первые две. А почему бы и нет? Только нужно обязательно выяснить, что за этим всем стоит. Неспроста рука прижилась у него на груди. Может быть, он какой-то особенный? Или у неё нет другого выхода, и она пишет для него. Интересно, а что писала рука своему предыдущему владельцу?

Фабиан пытался представить путь, «пройденный» рукой. С некоторых пор он стал «прислушиваться» к её советам, читая написанные ею строки. Вникая в текст, он, по природе не глупый человек, находил много мудрого. Получалось, что он учился у руки её «жизненному опыту». Порой ему становилось стыдно, будто он подглядывал в чужие записи и прочитывал чужие мысли, вовсе не предназначенные ни для него, ни для кого-либо другого. Потом он корил себя за это. А через какое-то время молодой писатель уже спокойно брал исписанные листы, деловито стучал стопкой со всех сторон, выравнивая её и… уже без всякого зазрения совести нёс в редакцию. Он даже прекратил издевательства над рукой. Доходило до того, что он начинал её гладить. Тогда она переставала на время его душить и замирала на груди.

Иногда после таких поглаживаний рука оставляла многострадальные шею и грудь парня и перебиралась на старую батарею в мансарде. Немного погревшись, рука поднималась повыше, на картину со старым гитаристом. Фабиану слышались аккорды, и он начинал дремать. А аккорды лились непрерывной рекой, навевая тихую грусть. Одновременно с грустью грудь Фабиана наполняла необъяснимая радость. Перед закрытыми глазами мелькали неяркие блики, неясные образы чередовались один за другим. Фабиан дремал, а рука-пришелица наигрывала слышимую лишь им мелодию.

Фабиан с трудом открыл глаза. Веки будто склеились и не хотели пропускать свет. Парень приподнял голову и попытался осмотреться. Вместо привычных стен своей мансарды он увидел высокие деревья. Сам же он лежал не на своей кровати, а на сырой земле.

– Что такое! Где я? Опять галлюцинации?

Нет, он сейчас очень чётко ощущал своё тело, оно болело! Фабиан привстал, под ним темнела слегка влажная земля, из-под которой редкими пучками торчала примятая трава.

– Как болит спина. Ой, что это так давит в бок? – Под боком у него оказалась палка.– Откуда эта палка? Ага, к ней привязана котомка. Чья она? Моя, что ли? Куда это я собрался на ночь глядя?

Фабиан оглянулся. Деревья устрашающе нависали над ним. Небо было темно-синим. Подул ветер. Он дул с перерывами, и каждый раз, проходя через зловеще чернеющие кусты, он по-волчьи выл.

– Почему я в лесу? Как я здесь оказался? А рука при мне? Парень стал судорожно искать руку-компаньонку. Вместо большого шарфа он нащупал на шее рваную тряпку.

– Что же это, в конце концов! А чья одежда на мне? Какие-то нищенские лохмотья… Как всё странно…

Порывы ветра усилились. Завывания тоже. Фабиан уже хотел было встать и покинуть это мрачное место как можно скорее, как вдруг стало очень тихо. Он огляделся и увидел совсем недалеко от себя чью-то тень. Присмотрелся: нет, это не тень, а высокий человек в чёрном плаще. Странный плащ какой-то, смахивает на монашескую рясу… «Неужели человек может быть такого высокого роста? Тень от дерева, вот что это… Нет, не тень, вон как глаза блестят… Всё понятно… он стоит на камне… или на пне. Пня не видать. Боже праведный! Где же его ноги?! Ног-то нет совсем!» Все эти мысли пронеслись в голове Фабиана почти мгновенно. Человек без ног стал медленно приближаться к привставшему с земли парню. Он не шёл, а плыл по воздуху, не задевая ни одной травинки.

«Монах-призрак», – промелькнуло в голове у Фабиана, и холодный пот проступил на висках.

– Сын мой, – тихо произнёс монах. Ты на верном пути. Только без посторонней помощи ты будешь долго мучиться. Готов ли ты расстаться со своей новой рукой?

Фабиан внимал речи монаха с благоговением и страхом.

– Да, – едва слышно ответил он.

– Хорошо, сын мой. Тогда слушай внимательно: езжай в город N. Только не забудь взять руку с собой. Там на главной площади увидишь большой дом. В доме разыщи картину.

Снова подул ветер. Повеяло могильным холодом. Монах замолчал.

– Скажите, какую картину я должен найти?

Монах застыл на месте. Рот у него был приоткрыт. Вместо слов изо рта шёл пар. Или дым… Фабиан снова обратился к нему:

– Какая картина? Что на ней изображено?

Монах безмолвно шевелил губами.

– Что мне делать с рукой, когда я найду нужную картину?

Очертания незнакомца стали расплываться. Фабиан хотел задать ещё несколько вопросов, но уже их просто-напросто не к кому было адресовать: монах исчез. Парень смотрел озадаченно какое-то время на то место, где минуту назад ещё стоял монах-призрак. Потом он стал оглядываться по сторонам, чтобы решить, как выйти из леса.

Резкая боль немилосердно сжала его виски. Фабиан на мгновенье зажмурился. Уже в следующее мгновение он оказался в своей постели. Сквозь окно брезжил рассвет. Рука с батареи прыгнула ему на грудь.

– Господи, это был только сон… Что-то защекотало у него на спине. Изловчившись, Фабиан достал до нужного места, почесал его… Когда он вытащил руку из-под майки, то между пальцами он увидел несколько тонких травинок. Включил лампу, не доверяя ещё тусклому утреннему свету.

– Нет, это был не сон…

Фабиан воспринял всё услышанное от призрака на полном серьёзе. На другой день он отправился в указанный монахом город. На его центральной площади находился исторический музей. Долго пришлось студенту-писателю ходить по залам музея. Он искал то, не зная, что… А время шло. Фабиан обошёл залы дважды. Безрезультатно. Он уже стал насмехаться над самим собой: мол, вот чудак, поверил призраку. Тоже мне, Гамлет нашёлся. Вдруг в одном из довольно узких переходов он увидел картину. Фабиан застыл напротив полотна. На нём крупным планом был изображён монах бенедиктинец. Монах как монах. Одет скромно. Вся картина в приглушённых коричнево-бордовых тонах. Поначалу кажется совсем непримечательной.

– Кто автор картины? И кто изображён на ней? Известно ли его имя? Обычная для музея табличка под картиной отсутствовала.

Фабиан стал оглядываться по сторонам в надежде найти гида и уточнить данные по картине. Но никого рядом не оказалось. Он зашёл в один из залов. Ни гида, ни экскурсантов, ни охранника. Зал был пуст. И только картины висели на стенах. Казалось, что они годами вели молчаливый разговор друг с другом. А люди? Нужны ли были картинам посетители? Со своими ненасытными или безразличными взглядами, вечными заботами о хлебе насущном, завистью, ненавистью и скукой.

Фабиана всё же заинтересовал изображённый на картине монах. Молодой писатель успел приметить две странные вещи: у монаха отсутствовала кисть правой руки, и взгляд его был слишком пытливый, яркий даже, для изображённого на старом холсте человека. Фабиан приблизился к полотну. Ему показалось, что взгляд монаха изменил направление. Теперь он смотрел не в глаза, а на грудь парня. Фабиану стало не по себе.

– Опять галлюцинации. Когда же это всё кончится? Я давно не колюсь.

Рука на его груди зашевелилась. Фабиан знал из опыта, что сейчас что-то произойдёт. Он, как у него уже было заведено, поправил шарф и оглянулся по сторонам. Теперь отсутствие в зале и в узком переходе посетителей его даже обрадовало. Рука продолжала шевелиться. Фабиан снова посмотрел на картину. Что это такое? Теперь на картине он увидел… себя! Будто в старинном зеркале из темноты выглядывало его бледное измученное лицо с потускневшим взглядом. Тогда Фабиан, настоящий Фабиан Моралес посмотрел на «свой» правый рукав на картине-зеркале. Он был пуст! Фабиан стал дрожать и покрываться холодным потом. Он закрыл глаза и не хотел их открывать. Как маленький ребёнок, он думал, что теперь, когда откроет глаза, всё будет хорошо. И он действительно почувствовал себя очень хорошо. Он всё ещё стоял с закрытыми глазами. А его щеку кто-то нежно гладил. Фабиан вспомнил дедушку Эстебана и на его глаза навернулись слёзы.

– Дедушка! Помоги мне! Мне так плохо…

Парень открыл глаза. Рядом с ним никого не было. И щеку его уже никто не гладил. Но теперь он почувствовал себя легко и радостно. Впервые за долгие месяцы он смог вздохнуть полной грудью.

– А где же рука? Где она? О, Господи! Куда она исчезла? Фабиан принялся себя ощупывать со всех сторон, но его «третьей» руки нигде не было.

Потом его взгляд упал на картину. Он сразу заметил, что выражение лица монаха изменилось. Лицо бенедиктинца излучало благодать. Да-да, вот именно, излучало, другого слова лучше этого и не подобрать. И у монаха теперь была правая рука.

– Как же это получилось? «Моя» рука прошла сквозь холст и прикрепилась к монаху? Так значит, это она меня гладила, по-видимому, на прощанье.

Фабиану показалось, что только что приобретённая правая кисть на картине зашевелила пальцами. Фабиан помахал рукой. То же сделала и правая рука на полотне.

– Наверно, это всё сон. Я сплю. Когда же наступит пробуждение?

Он потрогал шею, поправил по привычке шарф, глубоко вздохнул и пошёл по направлению к выходу.

В ту ночь Фабиан спал сном младенца.

Ноябрь 2012 года.

Синоптик или Эффект Соляриса

1. Ветер

«Мы… не ищем никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Хватит с нас одного этого, и он нас угнетает. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других мы надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого. Между тем по ту сторону есть что-то, чего мы не принимаем, от чего защищаемся».

Станислав Лем, «Солярис».

Вопреки всем прогнозам, с утра задул сильный ветер. Он дул, не переставая, целый день и затих лишь к вечеру. А ночью липкий туман покрыл белесой плёнкой всё вокруг. И всё это случилось за день до полёта!

Но, самое интересное, что никого не взволновало такое внезапное изменение погоды. Ни руководителей орбитального полёта, ни самих астронавтов. Даже метеорологи не всполошились и ни в чём не оправдывались. Как будто такие непредсказанные изменения погоды происходили каждый день.

Будет неверным сказать, что это вообще никого не заинтересовало. Синоптика Дэвида этот внезапный ветер просто «сбил с ног». Откуда он появился? Ведь ни один из спутников ничего не зафиксировал… Дэвид попытался поговорить с метеорологами, но они посоветовали ему не вникать в детали и не начинать дополнительные измерения, пока не поступит распоряжение свыше. А распоряжения свыше от всемогущего генерала Фокса не поступало. Подготовка к пилотируемому полёту шла полным ходом. Никаких задержек не наблюдалось. Все сохраняли спокойствие. Возможно, всё казалось столь тревожным лишь беспокойному педанту и перестраховщику Дэвиду.

2. Синоптик Дэвид Фриз

«…наука занимается только тем, как что-то делается, а не тем, почему это делается».

Станислав Лем, «Солярис».

О маниакальной педантичности Дэвида Фриза знали все. Он был педантом во всём. Но, ему прощали его странности, пока это было для пользы дела. И не надо было никому присваивать насильно титул «белой вороны», ведь Дэвид был под рукой…

Да, он любил собирать остывшие кусочки земли, обожжённые огнедышащими соплами орбитального челнока. И он собирал листочки и всякие травки, которые появлялись на космодроме. Что он потом со всем этим делал; никого не волновало. Также Дэвид втихомолку записывал сводки о погоде за несколько дней до каждого вылета челнока на орбиту. Но, до сих пор эти данные не пригодились.

Сегодня Дэвид чувствовал что-то неладное. Он ощущал малейшие изменения погоды каждой клеточкой своего тщедушного тела. Он был своего рода человеком-оркестром в смысле совокупности восприятия – барометром, гигрометром, термометром и т. д. в одном лице. Он чувствовал всё. Так, наверно, дегустатор чувствует каждую капельку вина, каждый оттенок вкуса.

Но ни один из обострённых органов чувств Дэвида не сигналил с определённой точностью. Что же это могло быть? Перепады давления, влажности, грозовые предупреждения…?

– Я очень устал… Особенно перед последним запуском… Мне нужно отдохнуть. Получается, что я пропустил очень важные изменения в погоде. Конечно, это всё из-за усталости… Правильно говорят коллеги; работа работой, но и о себе забывать не стоит… Теперь вот и я чувствую, что переутомление вредит делу…

Синоптик вернулся в свою комнату при Центре.

Он не мог понять, что с ним происходит. Это состояние, напоминающее заболевшего гриппом. Сначала повышается чувствительность кожи, растёт температура, тело наливается свинцовой тяжестью…

Ветер, ветер… Откуда он взялся? И туман… Как это всё нетипично…

Дэвид судорожно копается в своих записях. Его почерк понятен лишь ему одному, да и цифры ни на что не похожи… Но, это ему на руку, т.к. никакие сведения из ЦОПа (Центра орбитальных полётов) в Вайтстоне выносить нельзя.

Дэвид был опытным синоптиком, поэтому, как он и предполагал, подобного прогноза он не помнил и не фиксировал.

Дэвид вновь и вновь возвращался к сегодняшным данным сводки погоды. Ничего не мог понять. Наконец, он устало закрыл свои записи и лёг на кровать.

Прямо в одежде, т. к. сил раздеться у него уже не было. Ему приснился жуткий сон – его тело медленно обволакивала какая-то сущность. Простым веществом ЭТО нельзя было назвать, Дэвид сквозь сон слышал какие-то звуки, исходящие из попупрозрачной массы. Он чувствовал угрозу и пытался проснуться и «очиститься» от ЭТОГО, но не мог. Дальше он уже ничего не помнил…