Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Предисловие

Багдад в 1257 году все еще был одним из главных центров ислама. Столичный город аббасидского халифата продолжал пользоваться благами былого величия и славы, сохранившимися со счастливых времен конца VIII – начала IX века. Аль-Мансур, второй халиф, основавший династию Аббасидов и правивший в 754–775 годах, заложил основы, но все подлинные чудеса свершились при Гаруне аль-Рашиде, пятом халифе, царствовавшем в 786–809 годах. Он превратил Багдад в город-сказку, чьи дворцы, мечети и здравницы изумляли гостей и принесли ему всемирную известность. Пожалуй, самым удивительным и вызывавшим всеобщее восхищение был Дом мудрости, крупнейшая в мире библиотека – с научно-исследовательским институтом и переводческим бюро. В Доме мудрости имелось уникальное собрание манускриптов и книг, и при нем сформировалось научное сообщество, занимавшееся исследованиями в самых разных областях: в астрономии, математике, медицине, алхимии, химии, зоологии, географии, картографии. Но меньше всего он напоминал Лос-Аламос или МТИ (Массачусетский технологический институт) той эпохи: строгость и академизм Дома мудрости красочно будоражило многоцветье базаров и рынков с их крикливыми торговцами, заклинателями змей и гадалками. Багдад Гаруна аль-Рашида был именно таким, каким он изображен в сказках «Тысячи и одной ночи». При Гаруне и его ближайших преемниках Багдад превзошел Кордову, став самым большим городом в мире, но к XIII веку он уступил пальму первенства по численности населения Мерву и другим великим городам Хорасана^{1}. Тем не менее, хотя славные времена остались в прошлом и с конца X века Багдад переживал упадок, один исламский путешественник, посетивший город примерно тогда же, когда происходило норманнское завоевание Англии, восторженно писал:

«В мире нет города, равного Багдаду по богатству и деловой активности, численности ученых и знати, протяженности его округов и пределов, огромному количеству дворцов, обитателей, улиц, проспектов, аллей, мечетей, купален, причалов и караван-сараев^{2}».

Город впечатлял своим великолепием даже тех, кого раздражала столица Аббасидов, как, например, Ибн Джубайра, арабского путешественника, прибывшего из мавританской Испании и сообщавшего в 1184 году:

«Здесь изумительные рынки, большие пространства и население, пересчитать которое не сможет никто, кроме Господа. Здесь три соборные мечети… Общее число мечетей, в которых по пятницам читаются молитвы, в Багдаде достигает одиннадцати… Купален в городе несть числа^{3}».

В мастерских города изготавливались превосходные шелковые и парчовые ткани, в Италии славилась особая золотая «багдадская» парча, а по всей Европе была известна ткань из шелка и хлопка «аттаби», носившая название одного из городских кварталов. В Багдаде покупались в основном предметы роскоши: полотна, шелка, хрусталь, стекло, мази и снадобья; город, возможно, уже и находился в состоянии упадка, но его богатства вызывали зависть.

Параллельно Багдаду создалась репутация города, родившегося под несчастливой звездой, и он действительно подвергался бедствиям голода, пожаров и наводнений. Массовый голод здесь случился в 1057 году, попытки мятежей предпринимались в 1077 и 1088 годах, неоднократно происходили конфликты на религиозной почве, не говоря уже о многочисленных бедах, вызывавшихся буйством огня и воды. Большие пожары отмечены хронистами в 1057, 1059, 1092, 1102, 1108, 1114, 1117, 1134, 1146 и 1154 годах. В 1117 году в Багдаде произошло землетрясение, потопы зафиксированы в 1106, 1174 и 1179 годах. Народные бунты вспыхивали в 1100, 1104, 1110 и 1118 годах, а в 1123 году конфедерация бедуинов чуть не захватила город: его спасли подкрепления, присланные тюрками-сельджуками^{4}. Различные пророки и прорицатели истолковывали все эти несчастья как предвестники неминуемой катастрофы, которая окончательно разрушит Багдад. То же самое предвещало и очевидное снижение квалификации халифов. Аль-Мустасим, ставший халифом в 1242 году в возрасте тридцати одного года, не отличался дальновидностью и трезвостью ума, был человеком бездеятельным, любил предаваться удовольствиям, наслаждаться обществом женщин, музыкой и театром. Подобно многим другим индивидуумам такого сорта, отсутствие способностей он компенсировал непомерной спесью и претензиями (без каких-либо на то оснований), чтобы играть роль верховного правителя. Аль-Мустасим раздражал придворных, прежде всего главного визиря, в коридорах власти зрело недовольство и вынашивались замыслы его свержения. Особенно возмущало его упорное нежелание замечать угрозу, исходившую от монголов, загадочных племен, появившихся с востока и уже четыре раза (в 1236, 1238, 1243 и 1252 годах) направлявшихся в сторону Багдада, но не напавших только из-за того, что их отвлекала какая-нибудь другая более доступная и близкая пожива^{5}.

Однако в 1257 году возможность монгольского нашествия уже нельзя было игнорировать: над халифатом нависла, если выражаться языком XX века, «угроза прямая и явная»». Монголы неумолимо надвигались, и на этот раз их ничто не отвлекало, они не проводили маневры и не блефовали. Хулагу, внук Чингисхана, брат великого хана Мункэ, будущий китайский император Хубилай и еще один амбициозный представитель рода Ариг-буги шли войной на арабский халифат. Мункэ приказал Хулагу аннексировать те районы исламской Азии, которые еще не принадлежали монголам, и пройти по западному исламскому миру до самого Египта. Хулагу командовал самым многочисленным за всю историю монгольским воинством. Согласно одному средневековому источнику, его армия насчитывала 150 000 человек, и до настоящего времени эти данные не представляются неправдоподобными^{6}. Хулагу напал вначале на исмаилитов-ассасинов, самых жестоких и устрашающих противников в мире ислама. Ассасины, военно-политическое ответвление исмаилитов-низаритов, в сущности исламские сектанты, создали собственное «государство» в крепости Аламут на северо-западе Персии. Исмаилиты, повиновавшиеся лишь великому магистру ордена Старцу Горы, готовили из своих приверженцев профессиональных ассасинов, убийц «великих и могущественных», которых они умерщвляли публично, при стечении народа, ужасая и стращая всех одним своим именем. Боялся их великий вождь сарацин Саладин, от их кинжалов погибли многие крестоносцы. Но в декабре 1256 года они повстречались с еще более устрашающей силой. Монголы Хулагу напали на Аламут, разрушили вроде бы неприступную крепость и навсегда покончили с ассасинами. Полагают, что побудительным мотивом была угроза, опрометчиво высказанная магистром ордена в адрес Хулагу^{7}.

Вдохновленный триумфом, Хулагу отправил послание халифу, требуя капитуляции, личного повиновения и почтения, присяги в верности, разрушения всех фортификаций Багдада и выплаты огромной дани золотом. Аль-Мустасим ответил с таким же горделивым пренебрежением, с каким бы отреагировал папа на угрозу от одного из светских владык Европы. Халиф сказал послам Хулагу, что он является главой ислама, в этом качестве превосходит любого светского правителя и ему служат миллионы правоверных от Китая до Испании. «Возвращайся домой в Монголию, молодой человек», – такова якобы была покровительственная суть его ответа Хулагу, который был моложе всего лишь на семь лет. Одновременно тайное послание Хулагу отправил и главный визирь, предлагая ему атаковать город и обещая легкую победу, поскольку Багдад переполнен заговорщиками и потенциальными бунтовщиками «пятой колонны», желающими халифу только смерти. Хулагу послал последнее предупреждение: «Луна светит только тогда, когда спрятан яркий диск солнца». Он недвусмысленно давал понять, что власть аль-Мустасима целиком зависит от терпеливости монголов^{8}. На этот раз халиф разрешил спор и определил свою судьбу тем, что казнил монгольских эмиссаров, совершив самое тяжкое преступление во всех отношениях. Осознав наконец неизбежность войны и испугавшись этой перспективы, халиф созвал совет, поставив лишь один вопрос: можно ли предупредить монгольский тайфун? Единодушный ответ состоял в том, чтобы откупиться от Хулагу, заплатив ему столько золота, сколько бы он ни потребовал для мирного урегулирования. Но халиф предпочел последовать советам главного астролога, который при поддержке целой свиты предсказателей заявил, будто «предначертано», что всех, кто посмеет напасть на Аббасидов, ожидает «ужасная гибель». Астролог в деталях рассказал о тех бедах, которые постигнут Хулагу, если он совершит святотатство: солнце перестанет подниматься по утрам, прекратятся дожди, оскудеет земля, землетрясение поглотит интервентов и в течение одного года умрет и сам Хулагу. Астроном даже поклялся принести в жертву свою жизнь, если неверны его предсказания^{9}. Когда эту информацию донесли Хулагу, он вызвал собственного астролога, и тот подтвердил правоту предсказателей халифа и несчастливых знамений. Хулагу незамедлительно приказал казнить «предателя». Халиф, узнав о том, что пугающие предзнаменования не убедили Хулагу, снова заколебался и на этот раз согласился заплатить огромную дань золотом. Однако Хулагу ответил, что переговоры надо было вести раньше, а теперь он желает встретиться с халифом лично^{10}.

Хулагу выдвинулся к Багдаду в ноябре 1257 года, совершенно уверенный в несокрушимости своих войск. Его и без того огромная армия дополнялась рекрутами, набранными среди покоренных армян и грузин, давно осознавших бессмысленность сопротивления монголам, и, что удивительно, воинами-христианами из Антиохии. При нем был и элитный корпус китайских инженеров и саперов, специалистов в организации осад, которыми командовал сорокалетний Го Кан, ровесник Хулагу, служащий для нас примером того, что монголы ценили человека больше по знаниям, а не по родовитости. 18 января 1258 года Хулагу подошел к предместьям Багдада и начал окружать город, пробуя его оборону. Уже не существовало первоначальных круговых фортификаций, построенных халифом аль-Мансуром, но внутреннюю часть города на западном берегу Тигра окружала десятимильная стена, возведенная из обожженного кирпича, с мощными сторожевыми башнями. Не обеспечивал необходимую защиту ров, облицованный кирпичом: он был основательно разрушен наводнениями^{11}. Вдобавок ко всему, аль-Мустасим приказал своим элитным тюркским воинам выстроить в лодках на реке дополнительную линию обороны. Монголы двинулись на штурм города по обоим берегам Тигра. Халиф сразу же совершил ошибку, выслав вперед по западному берегу двадцатитысячную конницу, чтобы остановить мародеров, но он не учел монгольской изобретательности. Монголы разворотили дамбы запруд на Тигре и затопили низину позади кавалеристов, заперев их в западне и перебив всех до одного. Тюркские воины в лодках оказались в лучшем положении и проявили стойкость. Хулагу действовал методично и неспешно. Баллисты и катапульты обрушили на крепостные башни град метательных снарядов, особенно интенсивному обстрелу подвергалась так называемая Персидская башня. Поскольку местность вокруг Тигра и Евфрата была в основном песчаная, камни доставлялись из близлежащих гор, использовались также стволы срубленных пальм. Монголы переправлялись через реку сразу в нескольких местах, избрав самые слабые участки в полукруге оборонительной стены. Особенно пригодилось инженерное мастерство грузин. Осада продолжалась с 29 января до 10 февраля, пока не рухнула Персидская башня, открыв проход в город. Подошло время для переговоров о капитуляции, но Хулагу отказался выдвигать условия. Он выждал три дня, прежде чем начать последний штурм, давая возможность отдохнуть своим воинам и выискивая у легковерной местной знати местонахождение спрятанных сокровищ. Хан вызвал к себе астролога халифа, высмеял его угрожающие предсказания и напомнил о клятвенной гарантии правдивости пророчеств своей жизнью. Затем Хулагу приказал казнить астролога^{12}.

13 февраля началось шестидневное разграбление города. Персидский историк оставил нам красочное описание этого фактического мародерства:

«Утром, когда оранжевый круг солнца замер на краю горизонта и неведомая волшебная рука убрала с залитого ртутью неба отпечатки звезд, Хулагу повелел своей армии войти в Багдад с факелом разбоя и грабежа… Сначала они сровняли с землей стены… заполнив ров, настолько глубокий, насколько это может представить себе рациональное мышление. Потом они накинулись на город, как голодные коршуны на овец, без удержу и без стыда, убивая и сея страх… Бойня была столь велика, что кровь текла рекой, подобной Нилу, и красной, как красильное дерево, и слово Корана о «гибели семени и стебля» словно было сказано об имуществе и богатствах Багдада. Как разбойники, они растаскивали сокровища гаремов Багдада и, как безумцы, крушили зубцы стен… Стенания и плач не смолкали в ушах… неслись из окон и ворот… Ложа и подушки, украшенные золотом и драгоценностями, были разрезаны кинжалами и разорваны в клочья. Тех, кто прятался за вуалями великих гаремов… вытаскивали за волосы и волокли по улицам и аллеям, как игрушки татарского чудовища^{13}».

Грабеж длился шесть дней и ночей. Мечети были опустошены и осквернены, уникальные здания были разрушены, тысячи людей загублены. По самым умеренным оценкам, за время осады и разграбления Багдада погибло 90 000 человек. Только в серале калифа находилось семьсот одалисок и около тысячи евнухов. Настоящим актом вандализма стало уничтожение Дома мудрости, эта литературная утрата сравнима с разрушением великой Александрийской библиотеки. По некоторым сведениям, столько книг было выброшено в Тигр, что прежде красная от крови вода в реке почернела от чернил и оставалась таковой на протяжении нескольких дней^{14}. Среди христиан бытует мнение, что уничтожение Дома мудрости было возмездием за приговор, назначенный Александрийской библиотеке халифом Умаром, спутником и преемником Мухаммеда, в 642 году во время завоевания Египта. Согласно Бар-Эбрею, сирийскому православному богослову, современнику гибели Багдада, Умар говорил об Александрийской библиотеке: «Если эти книги согласуются с Кораном, у нас нет нужды в них; если они противоречат Корану, их надо уничтожить»^{15}. Ликвидация исламских книг монголами, не обладавшими способностями Умара понимать силу письменности, могла утешить самодовольное высокомерие противников ислама на Западе.

В процессе покорения Багдада Хулагу обезглавил около семисот представителей знати и членов их семей. Сам аль-Мустасим содержался в состоянии предсмертной агонии. Сначала Хулагу морил халифа голодом, потом потребовал привести его к нему. Голодный халиф попросил еды. Хулагу дал ему золотой слиток и сказал: «Ешь!» – «Ни один человек не может съесть это», – ответил халиф, будто повторяя слова царя Мидаса. «Если тебе это известно, – сказал Хулагу, – тогда почему ты не прислал мне золото с самого начала? Если бы ты сделал это, то сейчас бы ел и пил преспокойно в своем дворце»^{16}. Халиф сообщил о местонахождении казны, но для Хулагу этого было мало: он хотел знать, где аль-Мустасим хранит личные сокровища. Несчастный халиф рассказал и о тайнике. Хулагу наскучило играть с бедным халифом, и он повелел его казнить. 21 февраля были обезглавлены слуги аль-Мустасима. Халифа и его сына умертвили способом, которым монголы удостаивали только лиц королевских и царских кровей. Они завернули аль-Мустасима и его сына в ковры и растоптали копытами их же коней^{17}. Затем Хулагу, утомившись убийствами, объявил тех, кто остался жив, своими подданными, нуждающимися в его заступничестве, и прекратил расправы.

Город был практически полностью разрушен. Каналы и дамбы ирригационной системы были уничтожены, что делало невозможным ведение сельского хозяйства. Багдад утратил свое значение как центр халифата во всех отношениях: демографическом, политическом, социальном, экономическом^{18}. Багдад стал провинциальным городом с гарнизоном, насчитывавшим около трех тысяч человек. Ирак теперь управлялся из Тебриза. Уцелевшие жители могли позавидовать погибшим в бойне: Ильханат обложил население непомерными податями именно тогда, когда от благосостояния 1257 года осталась, может быть, лишь одна треть. К исходу XIII века обезлюдели многие предместья Багдада, особенно на западном берегу. Захирел порт Басра, так как монголы предпочитали вести торговлю с Индией из Ормуза. Аббасидский халифат агонизировал, по мнению некоторых историков, ислам не смог полностью оправиться после нанесенной травмы^{19}. Не только арабский, но и весь западный мир был шокирован масштабами разрушения одной из величайших цитаделей ислама. Багдад дополнил печальный список городов, загубленных монголами: Пекин, Кайфын, Самарканд, Бухара, Киев, Москва, Краков, Будапешт. Посольства и простые путешественники отправлялись из Европы в дальнюю дорогу, чтобы выяснить – кто же они, эти свирепые люди? Как кочевники из Монголии смогли завоевать большую часть цивилизованного мира? Кто они – Хулагу и его знаменитые братья? Кем был их отец Толуй? Но прежде всего послов и путешественников интересовал человек, уже вошедший и в историю, и в легенды мира: Тэмуджин, объявленный Чингисханом.

Глава 1. Кочевники Монголии

Очень многое в нашей жизни пришло из Центральной Азии. Там будто бы впервые появились неандертальцы, зародились войны и кочевое скотоводство, даже начали возникать видения НЛО… Все эти факторы, безусловно, можно рассматривать как поясняющие метки исторического процесса, но их недостаточно для характеристики региона. Я добавил бы такой тип бинома, как степь, хотя он тоже трактуется чрезвычайно широко и подразумевает большое разнообразие местностей, растительности, высот над уровнем моря и климата. Некоторые эксперты предлагают считать степью некий континуум, простирающийся от Венгрии до Маньчжурии, ядро или сердцевину того массива, который географ Хэлфорд Маккиндер назвал «мировым островом», состоящим из Европы, Азии и Африки^{20}. В этой модели горные хребты обрамляют степь с обоих концов. В Европе Карпаты отделяют русские степи от венгерской равнины, а на востоке Азии Хинганские горы разграничивают монгольские и маньчжурские степи. Другие авторы предпочитают дуалистическую модель. К «низинным степям» они относят Западный Туркестан, северокаспийские и южнорусские равнины, а к «горным степям» – восточный Туркестан, Внешнюю и Внутреннюю Монголию. Уже по одним названиям можно судить, что «горные степи» находятся на высоте от 4500 до 15 000 футов над уровнем моря, а «низинные степи» – на уровне моря^{21}. Бытует и теория трех уровней. На первом уровне расположены все земли от Венгрии до Южной Украины, к северу от Черного моря и в промежутке между Каспием и Уралом. Второй уровень – «центральных степей» – занимают территории, простирающиеся от Северного Казахстана до Юго-Центральной Азии, где они соединяются с пустынями. Третий уровень формируют великие степи Монголии и Синьцзяна, занимающие пространства вдоль северных рубежей пустыни Гоби до Хинганских гор в Маньчжурии. Сюда попадают через Джунгарские ворота, горный проход между отрогами Алтая и Тянь-Шаня^{22}. Но многим географам не нравится идея центрального организующего начала степей, и они предлагают ориентироваться на различие между «Внешней Евразией» (Турция, Ирак, Аравия, Иран, Афганистан, Пакистан, Индия, Таиланд, Бирма, Лаос, Вьетнам, Камбоджа, Индонезия, Китай и Япония) и «Внутренней Евразией» (Украина, Россия, Монголия и современные «станы», такие как Казахстан и прочие)^{23}. Следует сказать, что и приверженцы «горизонтального» отображения Азии иногда используют системы пустынь и рек, а не степей в качестве важнейших физиографических элементов характеристики континента. При таком подходе основное внимание обращается на непрерывную цепь пустынь, пролегающую южнее степей и включающую Гоби и Такла-Макан, Кызылкум к юго-востоку от Аральского моря, Каракумы восточнее Каспийского моря и Большую Соляную пустыню в Иране. Примечательно, что на этих широтах пустыни продолжаются на Ближнем Востоке, в Аравии и Сахаре и обрываются лишь Атлантическим океаном^{24}. Аналогичным образом горизонтальная схема речных систем Азии также обнаруживает целостность и последовательность, начиная от Желтой реки и Янцзы, Инда и Ганга и до Тигра и Евфрата.

Акцент на степях предоставляет возможность воспользоваться «горизонтальной» западно-восточной моделью исторического исследования Монголии. По мнению других экспертов, ключ к пониманию истории Монголии заключается в «вертикальной» северо-южной оси, протянувшейся из тундры севера Сибири и побережья Северного Ледовитого океана через таежные сибирские леса на север Монголии, а дальше через степи к пустыне Гоби, по горам Северного Китая в плодородные районы юга. Соответственно, некоторые историки склонны различать «лесостепи» Северной Монголии и южные «степи-пустыни»^{25}. При таком подходе горы играют более важную роль, чем «степи-пустыни»: хребты Алашань, Бэйшань и Куньлунь, горные массивы Памир с вершинами высотой до 25 000 футов и долинами, больше напоминающими каньоны, Тянь-Шань, или Небесные горы (с вершинами до 24 000 футов), Хэнтэй в Северной Монголии, Алтай в Западной Монголии (с вершинами до 14 000 футов) и их младший брат Тарбагатай^{26}. Алтай особенно привлекает авторов, пишущих о Монголии, возможно, вследствие того, что Саяно-Алтайское плато соотносится с лесостепью. Тайга, состоящая в основном из сосны, занимает особое место в истории Монголии, ее пересекают четыре величайшие реки: Обь-Иртыш, Лена, Енисей и Амур^{27}. Предгорные долины Алтая исключительно благоприятны для пастбищного скотоводства: луговые травы густо покрывают гравий, почвенную соль и суглинок. Хотя и не существует магической разделительной линии между тайгой и степью – наподобие резкого перехода из лесов Итури в саванны прежнего Бельгийского Конго (современного Заира) или из джунглей Амазонки в льянос Колумбии – некоторые путешественники полагают, что нашли разделительную полосу между ними в виде «ничейного» Черноземья. Между лесами и пустыней Гоби и простирается собственно Монгольская степь – некоторые историки обозначают ее пространством между северным краем Тянь-Шаня и южными пределами Алтая. Значительную часть этого пространства занимают безлесные пастбища, причем многие из них находятся ниже уровня моря, но есть и холмы, нередко поросшие лесами, как, например, Бурхан-Халдун, священная для монголов гора, расположенная в центрально-северной части региона^{28}. Эти холмы были чрезвычайно важны, предоставляя пастбища в летнее время и охотничьи угодья зимой. Не менее ценными для монголов были и реки, пусть и немноговодные и ненадежные. Вода всегда ценилась здесь на вес золота. В регионе множество вади^[5], есть родники, на юго-западе – в основном солончаки и болота, но самый большой источник пресной воды расположен далеко на севере: это озеро Байкал, окруженное скалистыми холмами и изобилующее морскими птицами – чайками^{29}.

Монголия представляет собой в основном плато, занимающее приблизительно около одного миллиона квадратных миль и расположенное много выше над уровнем моря, чем степи Туркестана и другие западные земли – от 3500 до 5000 футов. Ее главная и господствующая природная достопримечательность – пустыня Гоби, на которую приходится треть территории страны (пятьдесят процентов – степи и луга, а пятнадцать процентов – леса). Гоби не является пустыней в том же смысле, в каком мы привыкли считать Сахару: ее поверхность может быть покрыта не только песком, но и травой, каменистыми осыпями, валунами, солончаками. Некоторые правдолюбы не желают использовать слово «пустыня», доказывая, что Гоби, в сущности, является высохшей степью^{30}. На ее внешних границах действительно можно увидеть зеленую вуаль травы, и лугов достаточно много, но чем дальше уходишь вглубь этой «степи», тем скуднее растительность, которая чаще всего попадается в виде кустарника или камыша. Обычный ландшафт – барханы, движущиеся или неподвижные, глиняные равнины, солончаки, редкие колодцы и деревца вроде белого саксаула (пригоден как топливо) и эфедры. Гоби простирается с запада на восток на расстояние около 1200 миль^{31}. Путешествие на верблюде с юга на север, от современной китайской границы до России, протяженностью около 800 миль заняло бы целый месяц. Половину пути надо было бы ехать по волнистой равнине, поросшей травой. Затем четыре дня пришлось бы преодолевать пустыню с двумя скалистыми кряжами, о которых один путешественник написал красочно: «Впереди в горячем мареве бескрайнего простора виднелись две небольшие округлые горы, плывущие, подобно китам, в серебряном мираже воды»^{32}. Гладь песка перебивает монотонность волн равнины, но она и замедляет движение. Еще одну неделю занял бы переход по усыпанной гравием равнине, густо-красная поверхность которой пестреет прозрачными разноцветными камнями и кристаллами. Эти места для кочевников обладали сверхъестественными силами, вызывавшими тревогу и страх, и даже более поздние европейские путешественники чувствовали себя неуютно и беспокойно под воздействием миражей: «Преобладал туманный, полупрозрачный белый цвет, какой имеет аррорут^[6] или овсянка, приготовленная только на воде»^{33}. В пустыне пугающе тихо по ночам, и, по описанию одного путника, «яркий, немигающий свет Белой Медведицы и мерцающие мягкие огоньки Кассиопеи и Плеяд сияют так отчетливо и ясно, как нигде в другом месте северных широт»^{34}. Понятно, что для человека, путешествовавшего в Гоби, главной всегда была проблема воды. В обычных условиях через каждые тридцать миль рылись колодцы глубиной десять футов; засушливость уменьшалась лишь после ливневых дождей летом^{35}. Еще одну трудность создавали песчаные бури, хотя путешественники расходятся в оценках их силы и частоты возникновения в пустыне Гоби. Одни пишут об удушающих, раскаленных песчаных бурях летом и ледяных – зимой, другие же авторы, даже бывавшие в песках, считают такие бури большой редкостью^{36}.

Монголия страдает и от сурового климата, и от недостатка воды. Из-за недостатка дождей (за год выпадает в среднем 10–20 дюймов) сельское хозяйство можно вести только с применением дорогостоящих ирригационных систем, и одно лишь это обстоятельство ограничивает рост населения (оценки варьируются от 700 000 до двух миллионов), что резко контрастирует с соседним Китаем^{37}. Близость к северу и удаленность от моря означают более холодные средние температуры, меньше солнечной энергии и больше погодных крайностей, чем где-либо еще в Азии. Зимы здесь особенно суровы с температурами ниже точки замерзания на протяжении шести месяцев в году. Даже за один месяц можно испытать всю гамму перемен погоды. Характерный пример невероятных погодных трансформаций дает климатическое наблюдение, проведенное в июне 1942 года. Тихое предвечернее солнечное небо внезапно взорвала буря со скоростью ветра около 60 миль в час, принесшая пыль, туман и почти сплошную, на 90 процентов, облачность. Буря длилась около часа, выдохлась и открыла ясное небо, усеянное сверкающими звездами. Затем между часом и двумя ночи пролились сильные дожди, и к утру небо было снова затянуто тучами. Около девяти утра на землю опустился густой туман, пошел снег, и температура воздуха понизилась до 33 градусов по Фаренгейту^[7]{38}. Удаленность Монголии от моря дает и определенные преимущества. Хотя климат в целом холодный, здесь невысокая влажность воздуха и выпадает относительно мало снега, сугробы редко бывают более трех футов глубиной. Благодаря небольшой влажности воздуха монголы летом имеют солнечного света на пятьсот часов больше, чем жители Швейцарии или штатов Среднего Запада в США, располагающихся на тех же широтах. Любые отклонения от обычного погодного режима приобретают неистовый характер. Францисканский посланник монах Карпини, рассказавший Европе о монголах в сороковых годах XIII века, сообщает о сильнейших грозах и снегопадах, происходивших в середине лета (дневниковая запись от 29 июня 1246 года отмечает обильный снегопад в этот день) и сопровождавшихся ураганным ветром, градом и пыльными бурями^{39}. А лето, которое может быть столь серьезно нарушено, длится всего лишь три месяца – с июня по август. В сентябре уже начинаются холода, а в октябре может выпасть первый снег. К ноябрю реки покрываются льдом и наступает шестимесячный сезон Нибльхейма^[8], длящийся до мая. В продолжение всего года погода экстремальная и непредсказуемая: температура воздуха может повышаться до 100 градусов по Фаренгейту летом и опускаться до минусовых 43 градусов зимой^[9]. Поскольку для ветра не существует естественных преград, то бури здесь всегда свирепые. Можно одновременно оказаться под ударами ветра из сибирской тундры и песчаной бури, налетевшей из пустыни Гоби^{40}.

Каждое время года придает свои краски степям. Пожалуй, самыми живописными они выглядят в мае, когда равнина превращается в огромный зеленый ковер, украшенный многочисленными цветами: красными маками, горечавкой, геранями, живокостью, лютиками, астрами, рододендроном, эдельвейсами, белым вьюнком и незабудками. Надо заметить, что все это разноцветье может сохраняться до конца лета. В Центральной Азии огромное многообразие растений, 8094 вида флоры, в том числе 1600 цветов, свойственных только пустыне^{41}. Конечно, как и в других странах, в Монголии тоже существуют различные климатические зоны. Географы обычно выделяют две климатические зоны: на западе, включая горы Алтай и Тянь-Шань, и на востоке – Восточную Монголию. В западной зоне летом выпадает мало дождей, а зимняя погода часто определяется атлантическими циклонами, и снегопадов обычно гораздо больше, чем на востоке. Горные кряжи Западной Монголии, реки, горные потоки и ручьи способствуют формированию альпийских лугов и создают идеальные условия для зимнего выпаса домашнего скота. В восточной зоне муссоны приносят влажность летом и зимние антициклоны. Зимой обычно много ясных, солнечных дней, погода – тихая, безветренная, снега очень мало, и скот может пастись на воле круглый год^{42}.

Наиболее благоприятна для жизни восточная часть Монголии, а в этой избранной зоне самым лучшим регионом считается местность возле рек Онон и Керулен – именно здесь и родился Чингисхан. Онон протяженностью 500 миль берет начало на восточных склонах горного массива Хэнтэй (вершина – более 9000 футов), служащего водоразделом между бассейнами Тихого и Северного Ледовитого океанов и, возможно, хранящего память о священной горе Бурхан-Халдун. Онон является притоком Шилки, которая, в свою очередь, питает Амур. (Если комбинацию Онон-Шилка-Амур считать одной рекой протяженностью 2744 мили, то она будет занимать девятое место среди величайших рек мира.)^{43} Керулен, берущий начало на южных склонах нагорья Хэнтэй, пересекает монгольские восточные степи, протекает по территории Китая и впадает в озеро Хулун. В годы сильных дождей озеро Хулун, обычно не имеющее выходных истоков, переливается через край на северном берегу и через двадцать миль соединяется с рекой Аргунь, по которой традиционно проходит граница между Россией и Китаем. Через шестьсот миль Аргунь втекает в могучий Амур. (Если по примеру комплекса Онон-Шилка-Амур представить «Амур» как единство Керулен-Аргунь-Амур, то мы получим шестую по протяженности реку в мире общей длиной более 3000 миль.)^{44} Лес Онон, четыреста квадратных миль деревьев и кустарников между реками Онон и Керулен, был для монголов срединной, центральной частью мироздания, оазисом посреди степей и казался подлинным чудом природы. Здесь произрастали деревья, не встречавшиеся более нигде в Монголии: дикая вишня, роза собачья, смородина (коринка), боярышник, тополь, береза, ильм, дикая яблоня, сибирский абрикос, ива, ясень, крушина, можжевельник, грецкий орех, фисташка^{45}.