История цивилизации в Европе

Лекция седьмая

Сравнительная картина городских общин в XII и XVIII веках. – Двойной вопрос: – 1) Об освобождении общин. – Состояние городов между V и X вв. – Упадок их и возрождение. – Восстание общин. – Хартии, данные им. – Социальные и нравственные последствия освобождения общин. – 2) О внутреннем управлении общин. – Народные собрания. – Должностные лица. – Высшая и низшая буржуазия. – Различное состояние общин в различных странах Европы.

Мы довели до XII века историю двух первых элементов новой цивилизации – историю феодального устройства и историю церкви. Сегодня мы должны заняться третьим из этих основных элементов, т. е. городскими общинами, ограничиваясь и здесь XII веком как пределом, на котором мы до сих пор постоянно останавливались.

В отношении к общинам мы поставлены иначе, нежели в отношении к церкви или феодальному устройству. Феодализм и церковь в рассмотренный нами промежуток времени достигли уже некоторой полноты и оконченности, хотя впоследствии и получили еще дальнейшее развитие; мы видели, как они родились, выросли, созрели. Ничего подобного нельзя сказать об общинах. Они получают место в истории только в конце изучаемой нами эпохи, в XI и XII столетиях. Конечно, у них и прежде была история, достойная изучения; следы их существования встречаются гораздо раньше этого времени; но с полною ясностью, в качестве важного элемента новой цивилизации, они являются на великой сцене мира только в XI веке. Вот отчего, изучая феодальное устройство и церковь в промежуток времени между V и XII столетиями, мы видели связь между причинами и действиями, видели, каким образом последние возникали из первых; всякий раз, когда посредством предположения, догадки, мы выводили из принципов известные результаты, мы могли доказать свои выводы исследованием самых фактов. При изучении общин мы будем лишены такой возможности; мы будем присутствовать при их рождении, и потому я могу показать вам сегодня только причины, происхождение их. О последствиях существования общин, о влиянии их на ход европейской цивилизации, я буду говорить как бы предсказаниями. Мне будет невозможно подтвердить слова свои свидетельством современных известных фактов. Только впоследствии времени, между XII и XV веками, мы встретим полное развитие городских общин; только тогда учреждение принесет все плоды свои, а история докажет справедливость наших выводов. Обратите внимание на эту особенность нашего положения, и она заранее покажет вам, как много неполного и преждевременного будет представлять картина, которую я собираюсь изложить пред вами.

Допустим, что в 1789 году, при самом возникновении страшного преобразования Франции, среди нас неожиданно появился бы горожанин (буржуа) XII века и прочел бы – если бы только умел читать – один из тех памфлетов, так сильно волновавшие умы, например памфлет Сиейса Qu’est-ce que le tiers? Глаза его с удивлением останавливаются на следующей фразе, составляющей сущность памфлета: «Среднее сословие – это французский народ, за исключением дворянства и духовенства». Какое впечатление произвела бы подобная фраза на ум этого человека? Думаете ли вы, что он понял бы ее? Нет, он не понял бы слов «французский народ», потому что они не представляют собою ни одного из известных, современных ему фактов; а если бы он и усвоил фразу, если бы он ясно представил себе эту власть, приписываемую среднему сословию над целым обществом, он, несомненно, пришел бы к такому убеждению, что эта мысль безумна и дерзка, потому что она в сильнейшей степени противоречила бы всем его идеям и чувствам.

Теперь, пусть этот удивленный горожанин пойдет за нами в одну из французских городских общин XVIII столетия – реймскую, бовескую, ланскую, нойонскую: им овладеет удивление совершенно другого рода. Он подходит к городу и не находит ни башен, ни валов, ни городской милиции (milica bourgeoise), одним словом, никакого средства к защите; все открыто, все предоставлено первому пришельцу, первому, кто захотел бы занять город. Горожанин беспокоится за безопасность общины, она кажется ему слабою, весьма плохо обеспеченною. Он входит в самый город, справляется о его положении, о порядке управления, об участи жителей. Ему говорят, что вне городских стен существует власть, которая облагает город податями по своему произволу, не спрашивая на то его согласия, которая созывает милицию и, также без ее согласия, посылает ее на войну. Ему говорят о должностных лицах города, о мэре, о членах городского совета, – и в то же время он узнает, что горожане не сами назначают их. Он слышит, что дела общины решаются не в ней самой, что ими, независимо от нее, издалека, управляет королевский чиновник, интендант. Но это еще не все: ему говорят, что жители лишены права собираться и обсуждать сообща свои общественные дела, что церковный колокол уже не сзывает их на площадь. Горожанин XII века не знает, что и думать об этих нововведениях. Пораженный, уничтоженный величием, значением, которое приписывает себе совокупность городских общин – среднее сословие, он в то же самое время находит во внутреннем быте городов такую слабость, зависимость, такое ничтожество, хуже которого он ничего не может себе представить. Он переходит от одного зрелища к другому, противоположному, видит буржуазию, с одной стороны, облеченною правами верховной власти, с другой – бессильною. Понять, согласить все эти противоречия он не мог бы без сильного умственного потрясения.

Попробуем теперь мы, горожане XIX века, перенестись в свою очередь в XII столетие; мы увидим подобное же, двойственное зрелище, только в обратном смысле. Каждый раз, когда мы будем рассматривать государство, правительство, дела высшего управления, общество в целом его составе, – мы не найдем буржуазии, не услышим о ней; она ни в чем не принимает участия, она лишена всякого значения. Но этого мало: если мы поинтересуемся узнать, что думают и говорят сами горожане об общих делах страны, как они смотрят на свои отношения к центральному правительству Франции, и тут мы найдем, что способ выражения их необыкновенно робок и унижен. Их прежние повелители, владельцы, от которых они силою исторгли свою свободу, обращаются с ними, по крайней мере на словах, с изумительною для нас надменностью, не возбуждающею в горожанах ни удивления, ни негодования.

Вступим теперь во внутренность городской общины, посмотрим, что делается там. Сцена изменяется; мы видим себя как бы в крепости, защищаемой вооруженными горожанами; эти горожане сами облагают себя податями, назначают своих должностных лиц, судят, наказывают, собираются для обсуждения своих дел; в этих собраниях принимают участие все городские жители. Города имеют свою милицию и ведут от своего имени войну со своим сеньором; одним словом, они управляются сами собою, пользуются правами верховной власти. Не тот ли же это контраст, который во Франции XVIII века так удивил горожанина XII века? Здесь произошла только перемена ролей. Здесь нация горожан – все, отдельная община – ничто; там нация горожан – ничто, община – все.

Конечно, много необыкновенных событий, много переворотов должно было совершиться между XII и XVIII столетиями, чтобы породить столь великую перемену в положении одного класса общества. Однако, несмотря на эту перемену, среднее сословие 1789 года в политическом отношении, без сомнения, является потомком и наследником городских общин XII века. Эта надменная, честолюбивая нация, так высоко поднимающая свои притязания и требования, с таким блеском провозглашающая свою державность, желающая не только преобразовать себя, управлять сама собою, но и преобразовать весь мир и управлять им, – эта нация неоспоримо, по крайней мере отчасти, получила начало от городских общин, в тиши, хотя и отважно восставших в XII веке, с единственною целью освободиться в той или другой части территории из-под мелкой тирании некоторых феодальных владельцев.

Несомненно, в общинах XII столетия мы не встретим объяснения такой метаморфозы; она совершилась между XII и XVIII веками; причины ее заключаются в последовательных событиях этих веков; там и найдем мы их, подвигаясь вперед в рассматриваемом нами предмете. Однако возникновение среднего сословия играет важную роль в его истории; оно не раскроет нам всех тайн его судьбы, но покажет нам первоначальный зародыш ее. Первобытные свойства среднего сословия отражаются и в последующей истории его, и даже гораздо больше, нежели кажется с первого взгляда. Я предполагаю, вы убедитесь в этом даже из неполной картины состояния городских общин в XII веке.

Чтобы вполне усвоить это состояние, нужно рассмотреть общины с двух главных точек зрения, разрешить два важных вопроса: первый – о самом освобождении общин, вопрос о том, каким образом произошел этот переворот, какие причины вызвали его, какие изменения он внес в положение горожан, какие были его последствия для общества, для других сословий, для государства. Другой вопрос относится к управлению общин, к внутреннему быту освобожденных городов, к отношениям горожан между собою, к началам, формам, нравам, господствовавшим в городах. Из этих двух источников, с одной стороны, из перемены, внесенной в общественное положение горожан, с другой – из внутреннего управления и общинного состояния их, проистекло все влияние городских общин на новую цивилизацию. Все факты, обязанные своим происхождением этому влиянию, должны быть отнесены к той или другой из названных мною причин. Таким образом изучив и усвоив вполне, с одной стороны, освобождение общин, с другой – порядок управления их, мы как бы овладеем двумя ключами к их истории. В заключение лекции, я скажу несколько слов о различном состоянии общин в различных местах Европы. Факты, которые я укажу вам, не могут относиться безразлично ко всем городским общинам XII века – итальянским, испанским, английским, французским. Конечно, есть известные факты, общие всем странам Европы; но каждая из них имеет свои существенные и важные особенности. Я отмечу эти особенности мимоходом; мы встретимся еще с ними впоследствии, при дальнейшем ходе цивилизации, и тогда познакомимся с ними поближе.

Чтобы дать себе отчет в самом освобождении общин, необходимо припомнить, каково было состояние городов от V до XI века, со времени падения Римской империи до того момента, когда возник общинный переворот. И здесь представляется много разнообразия: состояние городов было чрезвычайно разнообразно в различных странах Европы: однако есть общие факты, которые относятся ко всем почти городам; этими фактами и я постараюсь ограничиться. После этого я перейду к особенностям французских общин, преимущественно северных, находящихся выше Роны и Луары: они будут составлять самую выпуклую часть картины, которую я попытаюсь набросать пред вами.

После падения Римской империи, между V и X столетиями, состояние городов не было состоянием ни рабства, ни свободы. При употреблении и выборе слов так же легко впасть в ошибку, как и при изображении людей и событий, о чем я уже говорил в предыдущей лекции. В обществе, в языке, после долгого существования их, слова принимают полный, определенный, точный смысл, смысл некоторым образом законченный и официальный. Время внесло в смысл каждого слова множество идей, пробуждающихся вместе с самим произнесением этого слова; но одни из них образовались раньше, другие позже, и потому они не все могут быть отнесены к известному времени. Слова «рабство» и «свобода», например, возбуждают теперь в нашем уме идеи гораздо более полные и точные, нежели соответствующие им факты VIII, IX или X века. Если бы мы стали утверждать, что города в VIII веке находились в состоянии свободы, то мы зашли бы слишком далеко; так как со словом «свобода» мы соединяем только такое значение, под которое вовсе не подходят факты VIII века. Мы не менее ошиблись, если бы сказали, что города находились в состоянии рабства; под этим словом подразумевается в данную минуту нечто совершенно непохожее на муниципальные явления того времени. Повторяю, города не находились тогда в состоянии ни рабства, ни свободы: они были подвержены всем бедствиям, происходившим от слабости; горожане были жертвою беспрерывных притеснений, нападений, грабежей со стороны сильных; однако, несмотря на множество страшных неурядиц, несмотря на разорение жителей и уменьшения числа их, города удержали за собою некоторое значение. В большей части городов было духовенство, епископ, обладавший большею властью, имевший влияние на жителей, служивший связью между ними и победителями, поддерживавший таким образом в некоторой степени независимость города и покрывавший его щитом религии. Кроме того, в городах остались остатки римских учреждений. В это время (как видно из фактов, тщательно собранных гг. Савиньи, Гулльманом, девицею де Лезардьер и др.) часто встречаются заседания сената, курии; упоминается о публичных собраниях, о муниципальных должностных лицах. Гражданские дела, завещания, дарственные записи, множество других актов гражданской жизни окончательно совершаются в курии должностными лицами ее, как то происходило и в римских муниципиях. Правда, эти остатки муниципальной свободы и деятельности все уменьшались. Варварство, беспорядки, постоянно увеличивающиеся бедствия, ускоряли запустение городов. Водворение владельцев страны в селениях и рождающийся перевес земледельческой жизни стали новою причиною упадка городов. Сами епископы, вступив в область феодальной системы, начали мало-помалу пренебрегать своею муниципальною деятельностью. Наконец, после окончательного торжества феодальной системы, горожане хотя и не дошли до степени колонов, но все без исключения подчинились феодальным владельцам, вошли в состав феодов, и лишились при этом той доли независимости, которою обладали даже в наиболее варварские времена, в первые века после вторжения варваров. Так что, начиная с V века до момента полной организации феодального общества, состояние городов постоянно ухудшалось.

После окончательного установления феодальной системы, когда каждый человек занял свое определенное место и приобрел поземельную оседлость, когда прекратилась бродячая жизнь, города начали чрез несколько времени вновь приобретать известное значение и развивать свою деятельность. Вам известно, что человеческая деятельность имеет большое сходство с плодородием земли; лишь только прекращается беспорядок, она появляется, под влиянием ее все зарождается и процветает. При малейшем проблеске порядка и спокойствия, человек снова пробуждается к надежде, а с надеждою – к труду. Подобное случилось и с опустевшими городами. Лишь только феодальное устройство сделалось прочным, между феодальными владельцами появились новые потребности, желание прогресса, улучшения. Для удовлетворения этого желания в городах, принадлежавших к феодам, вновь появились, конечно, в небольшом объеме, торговля и промышленность; люди, хотя и медленно, вернулись в города. В числе обстоятельств, которые могли тому содействовать, находится, по моему мнению, одно, недостаточно еще выясненное – это право убежища в церквах. Еще прежде, нежели стены и укрепления городов были в состоянии доставлять убежище несчастным сельским жителям, когда вне церкви еще нигде не было безопасности, обстоятельство это само по себе привлекало в города множество гонимых и беглецов. Они поселялись или в самой церкви или вокруг нее; подобной защиты искали не только люди низших сословий, рабы, колоны, но часто и важные лица, богатые изгнанники. В современных летописях можно найти массу подобных примеров. Мы видим из них, как люди, незадолго пред тем сильные, но при нападении более сильного соседа или даже самого короля, покидают свои домены, уносят все, что могут взять с собою, и, укрываясь в городе под покровительством церкви, вступают таким образом в разряд горожан. Такие изгнанники, по моему мнению, имели немалое влияние на развитие городов; они обогатили их и положили начало народонаселению, превосходящему во всех отношениях массу городских жителей. Впрочем, где только однажды образовалось сколько-нибудь значительное собрание, туда, как известно, всегда стекаются люди, – оттого ли, что там легче найти безопасность или же под влиянием общительности, присущей человеку.

Благодаря совокупному действию всех этих причин, усиление городов совершилось одновременно с окончательным установлением феодального устройства. Безопасность, однако, возвращалась в города в гораздо меньшем, противу прежнего, размере. Кочевая жизнь, правда, прекратилась; но победители, новые землевладельцы, все еще считали эту жизнь лучшим средством для удовлетворения своих грубых страстей. Раньше, когда у них являлась необходимость грабить, они предпринимали набег, отправлялись в другое место искать нового счастья, новых владений. Когда каждый достиг известной оседлости, когда необходимо было отказаться от этого завоевательного бродяжничества, жадность, грубые потребности, необузданные желания оставались еще в полной своей силе. Тяжесть их обрушивалась главным образом на несчастных горожан. Грабежи устраивались уже не вдали, а вблизи. Насилия феодальных владельцев над горожанами усиливаются в X веке. Всякий раз, когда собственник домена, в состав которого входил город, чувствовал потребность удовлетворить своему алчному вымогательству, он нападал на городских жителей. В это время было особенно много жалоб горожан на совершенное отсутствие безопасности в торговле. После своего обычного объезда, купец не мог спокойно вернуться в город; на всех проезжих местах и дорогах подстерегали его феодальные владельцы со своими слугами. Момент возрождения промышленности был именно моментом самого полного недостатка безопасности. Ничто так сильно не раздражает и не возмущает человека, как подобная неудача в его труде, лишающая его плодов, которые он ожидал получить. Он оскорбляется, огорчается этим гораздо больше, нежели страданиями, претерпеваемыми среди устроенной с давнего времени однообразной жизни, когда отнимаемые у него блага не составляли результат его собственного труда, когда они не возбуждали в нем всех радостей надежды. В прогрессивном движении, ведущем человека или целое народонаселение к новой, более счастливой судьбе, заключается особенно энергическое начало сопротивления насилию и неправде, – начало более сильное, чем в каком бы то ни было другом общественном положении.

Вот в каком состоянии находились города в продолжение X столетия. У них было более интересов, принадлежащих к защите и охранению городов; а защита была для них необходимее, нежели когда-либо, потому что эти интересы, эти силы, эти богатства все более и более возбуждали зависть феодальных владельцев. Опасность и зло увеличивались вместе с возможностью противиться им. Притом феодальное устройство подавало всем участвовавшим в нем постоянный пример сопротивления; оно не представляло из себя организованного, грозного, могущественного правительства, способного одним своим вмешательством везде водворить порядок и повиновение. Напротив того, везде видно было зрелище личной воли, не желающей повиноваться. Таково было положение большей части феодальных владельцев в отношении к своим сюзеренам, мелких собственников в отношении к более значительным. Итак, в то самое время, когда города были подавляемы и притесняемы, когда они должны были охранять и защищать новые, более важные интересы свои, – в это самое время они имели пред глазами постоянный пример восстания, сопротивления. Феодальное устройство оказало человечеству ту услугу, что беспрестанно представляло людям действия личной воли, появляющейся во всей своей энергии. Пример этот не остался без последствий; несмотря на свою слабость, несмотря на чрезвычайное неравенство свое с феодальными владельцами, города возмутились со всех сторон.

Трудно определить с точностью время этого возмущения. Вообще говорят, что освобождение общин началось в XI веке; но при всех великих переворотах, сколько неизвестных, неудачных попыток предшествуют усилию успешному! Провидение, для исполнения своих предначертаний, всегда обильно расточает отвагу, доблести, пожертвования – одним словом, людей; торжество дела покупается неопределенным числом безвестных, бесплодных, по-видимому, трудов, ценою жизни множества мужественных людей, отчаявшихся в достижении желанной цели. Несомненно, то же случилось и с городскими общинами. В VIII, IX и X веках, без сомнения, было много попыток к сопротивлению, к освобождению, но они не имели успеха, и потому остались забытыми, без славы. Тем не менее попытки эти повлияли на следующие события; они возбуждали, поддерживали дух свободы; они подготовляли великое восстание XI века.

Я умышленно употребил слово «восстание». Освобождение общин в XI веке было результатом настоящего восстания, настоящей войны – войны, объявленной жителями городов своим феодальным владельцам. Первый факт, постоянно встречающийся в подобных переворотах – это восстание вооруженных чем ни попало горожан; это изгнание людей владельца, совершавших в городе какое-нибудь насилие; поход против замка, одним словом, все признаки войны. Если восстание не удалось, что делает победитель? Он приказывает разрушить укрепления, устроенные горожанами не только вокруг города, но даже вокруг каждого дома. Когда горожане заключили конфедерацию, когда они давали обещание действовать сообща и присягали к верности общине, – первым делом каждого горожанина было приготовить себя и свое жилище к сопротивлению. Общины, имена которых теперь совершенно неизвестны, например, небольшая община Везеле в провинции Ниверне, вели с своим владельцем продолжительную и упорную борьбу. Везелейскому аббату удалось одержать победу. Он тотчас же приказал уничтожить укрепления, возведенные около городских домов. В истории сохранились имена многих горожан, укрепленные дома которых подверглись таким образом немедленному разрушению.

Изучим жилища наших предков, способ постройки познакомит нас с их образом жизни – все предназначено для войны, все носит воинственный характер.

Вот какова была постройка дома горожанина в XII веке, насколько теперь можно судить о том: обыкновенно он строился в три этажа, в каждом по одной комнате; комната, расположенная на одном уровне с улицею (pièce du rez-de-chaussée) служила общей залой; в ней обедало все семейство хозяина. Первый этаж был весьма возвышен, в видах безопасности – замечательнейшее обстоятельство в постройке целого здания. В этом этаже комната, в которой горожанин, хозяин дома, жил со своею женою. Наверху дома почти всегда находилась угловая башня, по большей части четырехугольная, – еще признак военного положения, еще средство к защите. Во втором этаже комната, назначение которой неизвестно; в ней вероятно жили дети и остальные члены семейства. На самом верху весьма часто помещалась небольшая платформа, без сомнения, служившая обсервационным пунктом. Вся постройка дома напоминает военное время. Война – вот очевидный, отличительный характер, настоящее название того движения, которое породило освобождение общин.

Когда война продолжалась несколько времени, каковы бы ни были воюющие стороны, она необходимо влечет за собою мир. Мирные договоры городских общин и их противников – это хартии, грамоты (les chartes). Общинные хартии не что иное, как мирные договоры между горожанами и феодальными владельцами.

Восстание было повсеместно. Под этими словами не следует, однако, понимать какое-либо соглашение, союз между всеми горожанами одной и той же страны. Положение общин почти везде было одинаково; они почти все подвергались одной и той же опасности, страдали от одних и тех же бедствий. Располагая почти равными средствами сопротивления и защиты, они употребили их приблизительно в одно и то же время. Может быть, сила примера также имела при этом некоторое влияние, и успех одной или двух общин был заразителен. Хартии, по-видимому, написаны иногда по одному образцу. Нойонская хартия, например, служила образцом для Бовейской, Сен-Кантенской и др. Однако я сомневаюсь, чтобы влияние примера было так сильно, как обыкновенно полагают. Сообщения были затруднительны, редки; слухи неопределенны и непродолжительны; гораздо более основания предполагать, что восстание было результатом одинакового положения общин, самобытного, всеобщего движения их. Под словом «всеобщее» я разумею только повсеместность движения, потому что, повторяю, в движении этом не было ни единодушия, ни предварительного соглашения; все носило на себе характер частности, местности: каждая община от своего лица восставала против своего владельца; все зависело от местных условий.

Велики были превратности счастья в этой борьбе. Не только успех был изменчив, но даже тогда, когда мир, по-видимому, был заключен, когда хартия была уже закреплена присягою обеих сторон, даже тогда хартию эту нарушали при всяком удобном случае. Короли играли важную роль во все время этой борьбы. Я буду говорить об этом подробно, когда мы коснемся самой королевской власти. Влияние ее на освобождение общин было то восхваляемо и возносимо, может быть, слишком высоко, то оспариваемо и, по моему мнению, слишком унижаемо. Сегодня я скажу только, что власть эта часто вмешивалась в общинное движение, призываемая то общинами, то феодальными владельцами; занимала самые противоположные роли; действовала то по одному принципу, то по другому; беспрестанно изменяла свои виды, намерения, образ действий; но вообще деятельность ее была обширна и имела более хороших, нежели дурных последствий. Несмотря на все эти перемены счастия, несмотря на беспрерывное нарушение хартий, освобождение городских общин в XII столетии окончательно совершилось. Европа, и в особенности Франция, которая в течение целого века, постоянно была театром восстаний, теперь приобрела хартии, более или менее благоприятные для общин; общины пользовались ими с большею или меньшею безопасностью, но во всяком случае пользовались ими. Факт преобладал и юридическая сторона его была признана всеми.

Попытаемся теперь определить непосредственные последствия этого великого факта и изменения, внесенные им в общественное положение горожан. Прежде всего заметим, что, по крайней мере сначала, он нисколько не изменил отношения горожан к общему правительству страны, к тому, что мы теперь называем государством. Они по-прежнему не принимали в нем никакого участия; все оставалось местным, заключенным в пределах феода. Одно только обстоятельство несогласно с этим общим положением: между горожанами и королем начинает с тех пор увеличиваться некоторая связь. В некоторых случаях, горожане просили у короля помощи против сеньора или ручательства в исполнении хартии, обещанной или данной сеньором. В других случаях, сеньор прибегал к суду короля для разбора споров своих с горожанами. По просьбе той или другой стороны и вследствие множества разнообразных причин, королевская власть вмешивалась в распри общин с феодальными владельцами; отсюда частные, иногда довольно тесные сношения горожан с королем. Этими сношениями буржуазия сблизилась с центром государства, положила начало своему участию в общих правительственных делах.

Хотя освобождение общин и не уничтожило преобладавший в то время характер местности, но оно дало начало новому, повсюду распространенному классу народа. Между горожанами не было никакого внешнего союза; как сословие они не обладали общественной, публичной жизнью. Но страна была покрыта людьми, поставленными в одинаковое положение, имевшими одни и те же интересы, нравы; между ними должна была установиться мало-помалу известная связь, известное единство, – и вот источник, из которого возникла буржуазия. Образование великого общественного сословия – буржуазии – было неизбежным последствием местного освобождения горожан. Не следует думать, что это сословие уже тогда было тем, чем сделалось позже. Не только положение его, но и самые элементы, его составлявшие, были в то время совершенно другие. В XII веке буржуазия состояла исключительно из купцов, торговцев, производивших незначительные обороты, и небольших земле- или домовладельцев, поселившихся в городе. Три века спустя, буржуазия содержала уже в себе кроме того адвокатов, медиков, ученых всякого рода (так называемых литераторов), всех местных чиновников. Буржуазия образовалась постепенно, из весьма различных элементов; в ее истории вообще мало обращали внимания как на эту постепенность, так и на это разнообразие. Говоря о буржуазии, предполагали, по-видимому, что она во все времена состояла из одних и тех же элементов. Подобное предположение нелепо. Может быть, в самом разнообразии состава буржуазии в различные эпохи и необходимо искать тайну судьбы ее. Не имея среди себя ни должностных лиц, ни ученых, не будучи тем, чем она сделалась в XVI веке, буржуазия не имела в государстве ни своего будущего характера, ни значения. Чтобы понять все превратности ее могущества и счастья, следует обратить внимание на то, как в ее недрах последовательно появлялись новые отрасли деятельности, новые нравственные положения, новое настроение умов. В XII веке она заключала в себе только мелких торговцев, которые, сделав свои покупки и продажу, возвращались на жительство в город, и из небольших земле- и домовладельцев, поселившихся там постоянно. Таково сословие горожан в Европе, в его первоначальных элементах.

Третий важный результат освобождения городских общин – это борьба между сословиями, борьба наполняющая всю новую историю. Из нее, можно сказать, родилась новейшая Европа. В других странах, я уже дал вам это заметить, такая борьба привела к совершенно другим результатам; в Азии, например, одно сословие вполне поработило другое и сословия были заменены кастами, и общество сделалось неподвижным. В Европе, слава богу, не случилось ничего подобного; ни одно сословие не в состоянии было ни победить, ни поработить другие; борьба породила не неподвижность, а прогресс. Отношения различных классов между собою, необходимость бороться и поочередно уступать друг другу, разнообразие их интересов и страстей, потребность победить друг друга и невозможность вполне достигнуть этой цели – вот откуда, может быть, появилось самое энергическое, самое плодотворное начало развития европейской цивилизации. Сословия постоянно боролись между собою, ненавидели друг друга; сильное различие в положении, интересах, нравах породило между ними глубокую политическую неприязнь, а между тем они прогрессивно расширялись, сближались между собою, уподоблялись друг другу; в каждой стране Европы рождался и развивался какой-то общий дух, какое-то единство интересов, идей, чувств, которое восторжествовало над различием и враждою. Во Франции, например, в XVII и XVIII столетиях общественное и нравственное различие сословий было еще весьма сильно; однако нет сомнения, что уже и в это время слияние сделало большие успехи, что уже и в это время существовал французский народ в полном смысле этого слова, – народ, который не состоял исключительно из одного какого-либо класса, но обнимал собою все сословия, одушевленные одним общим чувством, соединенные в одной общественной жизни, наконец, глубоко запечатленные национальностью, единством.