Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

Миртл пододвинула свой стул к моему так, что я стал ощущать ее горячее дыхание, и вдруг из уст ее полился рассказ о ее первой встрече с Томом.

– Мы сидели в вагоне на двух одноместных сиденьях, которые всегда расположены друг против друга в самом конце вагона. Я ехала в Нью-Йорк к сестре, думая переночевать у нее. Он был во фраке и лакированных кожаных туфлях, так что я не могла отвести от него глаз, но каждый раз, когда он смотрел в мою сторону, я делала вид, что рассматриваю рекламу над его головой. Когда мы подъехали к вокзалу, он сидел уже рядом со мной, и его белая манишка прижималась к моей руке, так что я сказала ему, что позову полицию, но он знал, что я вру. Я была настолько взволнована, что когда села в такси вместе с ним, я даже не заметила, что сажусь в такси, а не спускаюсь в метро. В моей голове пульсировала только одна мысль: «Ты живешь один раз; ты живешь один раз».

Она повернулась к миссис Мак-Ки, и комната зазвенела от ее притворного смеха.

– Моя дорогая! – воскликнула она, – Я отдам тебе это платье сразу, как только оно мне надоест. Завтра мне нужно купить себе еще одно. Мне нужно составить список всего, что мне надо купить и за что заплатить. Значит, так: массаж, завивка, ошейник для собаки, а также одна из тех прелестных маленьких пепельниц, у которых нужно нажимать пружинку, а также венок с черным шелковым бантом на могилу матери, который простоит все лето. Мне нужно написать список, чтобы не забыть, что мне нужно сделать.

На часах было девять, когда она это говорила, и почти сразу после этого я взглянул на свои часы, и они показывали уже десять. Мистер Мак-Ки спал на стуле, упершись локтями в колени и соединив пальцы рук в замок, как на фотографии человека действия. Достав свой носовой платок, я вытер с его щеки остатки засохшей пены, которые не давали мне покоя весь вечер.

Маленькая собачка сидела на столе, смотря своими слепыми глазами сквозь завесу дыма, и тихо повизгивала время от времени. Люди исчезали, вновь появлялись, строили планы пойти куда-то и потом теряли друг друга, снова искали друг друга, находя друг друга на расстоянии нескольких футов от себя. Где-то ближе к полуночи Том Бьюкенен и миссис Уилсон уже стояли лицом к лицу, обсуждая на повышенных тонах, имеет ли вообще миссис Уилсон право произносить имя Дэйзи.

– Дэйзи! Дэйзи! Дэйзи! – выкрикивала миссис Уилсон. – Я буду произносить это имя, когда только захочу! Дэйзи! Дэй…

Сделав быстрое и ловкое движение открытой ладонью, Том Бьюкенен сломал ей нос.

Потом были кровавые полотенца на полу ванной комнаты, громко возмущающиеся женские голоса, и заглушающий весь этот шум прерывающийся вой от боли. Мистер Мак-Ки пробудился от своей дремоты и в оцепенении направился к двери. Пройдя половину пути, он повернулся и некоторое время неподвижно смотрел на происходящее: на свою жену с Кэтрин, как они со средствами первой помощи бегали по комнате, заставленной мебелью, постоянно натыкаясь на нее и ругаясь, и на распластавшуюся на кушетке фигуру, истекающую кровью и пытающуюся застелить экземпляром «Городских сплетен» гобелен с видами Версаля. Потом мистер Мак-Ки повернулся и продолжил свой путь к выходной двери. Взяв свою шляпу с канделябра, я последовал за ним.

– Приходите когда-нибудь на обед, – предложил он, когда мы вздыхали от томления, спускаясь в лифте.

– Куда?

– К ним или к нам.

– Не трогайте руками рычаг! – резко произнес мальчик-лифтер.

– Прошу прощения! – сказал мистер Мак-Ки с достоинством, – я не знал, что трогаю рычаг.

– Хорошо, – согласился я, – буду рад.

…Я стоял у его кровати, а он сидел на своих простынях в нижнем белье и с большим портфолио своих фоторабот в руках.

«Красавица и Чудовище»… «Одиночество»… «Старая лошадь бакалейщика»… «Бруклинский мост»…

Далее я уже лежал в полудреме на холодном нижнем этаже вокзала Пенсильвании, уставившись в утренний номер «Трибьюн», в ожидании четырехчасового поезда.

ГЛАВА 3

Из дома моего соседа все лето по ночам лилась музыка. В его голубых садах гуляли стайками, как мошки, мужчины и женщины посреди шептаний, шампанского и звезд. Вечером во время прилива я наблюдал за тем, как его гости прыгали в воду с высоты его наплавного моста или принимали солнечные ванны на горячем песке его пляжа, а его две моторные лодки рассекали воды Пролива, волоча за собой аквапланы, скользившие над катарактами пены. По уикендам его Роллс-ройс превращался в омнибус для челночной перевозки гостей из города и в город, начиная с девяти утра и кончая далеко за полночь, а его автофургон носился, как проворный желтый жук, не пропуская ни одного поезда. А по понедельникам восемь слуг, включая дополнительно нанятого садовника, трудились весь день, не покладая рук, орудуя швабрами, скребками, молотками и садовыми ножницами над устранением опустошительных последствий предыдущей ночи.

Каждую пятницу прибывали пять ящиков с апельсинами и лимонами от владельца фруктовой лавки в Нью-Йорке, и каждый же понедельник те же самые апельсины и лимоны покидали через заднюю дверь пределы его владений в пирамиде из собственных половинок с уже отжатой мякотью. На кухне стояла такая машина, которая могла выжать сок из двух сотен апельсинов за полчаса, если дворецкий большим пальцем руки двести раз нажмет одну маленькую кнопочку.

Раза два в месяц появлялась группа декораторов из фирмы по обслуживанию банкетов с несколькими сотнями футов полотна и большим количеством разноцветных лампочек, чтобы превратить в рождественскую елку огромный сад Гэтсби. На фуршетных столах, украшенных сверкающими антре, ломтики буженины со специями едва находили себе место среди салатов арлекинских цветов, сосисок в тесте и индеек, заколдованных огнем до темно-золотистой корочки. В центральном зале была установлена барная стойка из настоящей меди, вся забитая джинами и виски, а также ликерами, настолько давно забытыми, что большая часть его гостей женского пола были слишком юными, чтобы уметь отличать один ликер от другого.

К семи часам прибыл оркестр, причем не какая-нибудь жалкая группа из пяти инструментов, а целая оркестровая яма из гобоев, тромбонов и саксофонов, виол, корнетов и малых флейт, а также низких и высоких барабанов. Сейчас уже вернулись с пляжа последние купающиеся и переодеваются наверху; машины из Нью-Йорка стоят в пять рядов на подъездной аллее, и холлы, салоны и веранды уже пестрят основными цветами, прическами разных новых и причудливых форм и шалями, о каких в Кастилии даже не мечтали. Бар работает на полную мощность, и плывущие кругами из дома в сад и обратно коктейли напояют его все больше и больше, пока воздух не наполняется оживленными разговорами и смехом, легкомысленными инсинуациями и завязыванием знакомств, о которых тотчас забывают, а также восторженными встречами между женщинами, которые не знают даже имени друг друга.

Огни начинают гореть ярче по мере того, как земля все дальше уклоняется от солнца, и теперь уже оркестр играет желтую, коктейльную музыку, а хор голосов звучит на тон выше. Смех становится непринужденнее с каждой минутой, раскатистее и заливистее, сопровождая веселое слово. Группы меняются с большей быстротой, пополняются вновь прибывающими, распадаются и образуются на одном дыхании; уже есть среди них представительницы кочующего племени – уверенные в себе девушки, которые собирают то тут, то там вокруг себя более полных и усидчивых, становясь на какое-то мгновение душой компании после взрыва хохота от какой-то короткой произнесенной ими реплики, после чего, в восторге от собственного триумфа, скользят дальше посреди резко повеселевших лиц, голосов и цвета под постоянно меняющимся светом.

Вдруг одна из этих цыганок в переливающемся опаловом платье выхватывает бокал с коктейлем из воздуха, опрокидывает его в себя для храбрости и, делая пассы руками, как Фриско, выходит в пляске соло на покрытую полотном сцену. На какое-то мгновение воцаряется тишина; дирижер меняет ритм, любезно подстраиваясь под нее, и публика взрывается пересудами, когда кто-то запускает в нее ложный слух о том, что это дублерша Гильды Грэй из варьете «Фолли». И вечеринка началась.

Я думаю, что в тот первый вечер, когда я пришел в дом Гэтсби, я был одним из тех немногих гостей, которые на самом деле пришли по приглашению. Людей никто не приглашал – они тянулись туда сами. Они садились в автомобили, которые доставляли их до Лонг-Айленда, а потом они каким-то образом оказывались вдруг у ворот Гэтсби. Прибыв к этим воротам, они находили кого-то, кто знал Гэтсби, прося его представить их ему, и после этого они вели себя согласно правилам поведения, которые ассоциировались у них с парком развлечений. Иногда они приходили и уходили, и вовсе не представляясь Гэтсби: приходили на его вечеринку в простоте сердца, которая уже сама по себе считалась пропуском.

Я же был приглашен официально. Шофер в бледно-голубом костюме пересек мой газон рано утром в ту субботу с удивительно официальным извещением от его хозяина: «Гэтсби сочтет для себя за великую честь, – говорилось в нем, – если я почту своим присутствием его «маленькую вечеринку» вечером того же дня. Я видел вас несколько раз и уже давно намеревался пригласить к себе, но каждый раз какое-то непредвиденное стечение обстоятельств препятствовало этому»; и подпись «Джей Гэтсби» размашистой рукой.

Одевшись во все фланелевое и белое, я вошел в его владения сразу после семи и бродил кругами, чувствуя себя, надо сказать, немного не в своей тарелке в этом водевиле лиц, которых я не знал, хотя нередко и узнавал среди них тех, которых часто видел в пригородной электричке. То, что мне сразу бросалось в глаза и поразило, было количество молодых англичан, лицами которых буквально пестрела толпа вокруг; все они были хорошо одеты, все имели слегка голодный вид и все говорили что-то своими низкими, серьезными голосами солидным и успешным американцам. Я был уверен, что они продавали что-то: облигации, или страховки, или автомобили. Они чуяли мучительно близкое присутствие легких денег и были убеждены, что они будут у них в кармане – достаточно только сказать несколько слов в правильном тоне.

Сразу по прибытии я сделал попытку отыскать хозяина мероприятия, но те два или три человека, которых я спросил о его местонахождении, посмотрели на меня настолько удивленным взглядом и настолько решительно открещивались от всякой осведомленности о его передвижениях, что я незаметно ускользнул в направлении коктейльного стола, – единственного места в саду, где холостяк может спокойно посидеть, не выглядя неприкаянно и одиноко.

Я был уже на пути к тому, чтобы напиться в стельку от щемящего чувства неловкости, когда из дома вышла Джордан Бейкер и остановилась у мраморной лестницы, отклонясь слегка назад и глядя с презрительным интересом вниз, в сад.

Не зная, встречу я благосклонность или нет, я счел необходимым присоединиться к кому-нибудь прежде, чем начну делиться задушевными откровениями с первым встречным.

– Привет! – заорал я, направляясь в ее сторону. Мой голос прозвучал как-то неестественно громко через весь сад.

– Я знала, что вы можете быть здесь, – ответила она рассеянно, когда я подошел. – Я помню, что вы живете по соседству с…

Она держала мою руку в своей отчужденно, в знак обещания того, что через минуту уделит мне внимание, направив его тем временем в сторону двух девушек в одинаковых желтых платьях, которые остановились внизу лестницы.

– Привет! – закричали они хором. – Мы сожалеем, что вы не выиграли.

Это касалось турнира по гольфу. Она проиграла в финальных матчах неделей раньше.

– Вы не знаете, кто мы такие, – сказала одна из девушек в желтом, – но мы встретили вас здесь около месяца тому назад.

– Конечно, не знаю: вы ведь перекрасили волосы с тех пор, – заметила Джордан, и я дернул руку, чтобы не мешать разговору, но девушки неспешно двинулись дальше, и ее слова повисли в воздухе, оказавшись адресованными ранней луне, появившейся внезапно, точно как тот ужин из корзины поставщика. Опираясь своей тонкой загорелой рукой на мою, Джордан спустилась вместе со мной по лестнице, и мы неспешно двинулись по саду. Поднос с коктейлями приплыл к нам из сумерек, и мы сели за стол рядом с двумя девушками в желтом и тремя мужчинами, каждый из который был представлен нам как мистер Мамбл.^[1]

– Вы часто приходите на эти вечеринки? – поинтересовалась Джордан у девушки, сидевшей рядом с ней.

– Последней была та, на которой я встретила вас, – ответила девушка бойким, уверенным голосом. Она повернулась к своей подружке: – Не так ли у тебя, Люсиль?

Оказалось, что и у Люсиль тоже так.

– Мне нравится приходить сюда, – сказала Люсиль. Я никогда не думаю о том, что делаю, поэтому всегда получаю удовольствие. Когда я была здесь в прошлый раз, я порвала платье о стул, так он узнал у меня, как меня зовут и где я живу, и буквально через неделю я получила посылку от «Круарье» с новым вечерним платьем.

– Вы сохранили его? – спросила Джордан.

– Конечно! Я хотела надеть его сегодня вечером, но оно оказалось слишком большим для меня в бюсте, и его нужно перешить. Оно было сине-голубого цвета с лавандовым бисером, за двести шесьдесят пять долларов.

– Есть что-то подозрительное в человеке, который такое делает, – сказала вторая девушка оживленно. – Он вообще ни с кем не хочет иметь неприятности.

– Кто не хочет? – поинтересовался я.

– Гэтсби. Кто-то говорил мне… – обе девушки и Джордан наклонились друг к другу заговорщически. – Кто-то говорил мне, что о нем идет молва, что он будто бы однажды убил человека.

У всех нас прошли мурашки по коже. Трое мистеров Мамблов наклонились вперед, с интересом прислушиваясь.

– Я не думаю, чтобы дошло до такого, – скептически рассуждала Люсиль. – Скорее всего, он просто был немецким шпионом во время войны.

Один из Мамблов кивнул головой в подтверждение.

– Я слышал это от человека, который все о нем знает, который вырос вместе с ним в Германии, – заверил он однозначно.

– О, нет! – сказала первая девушка. – Он не мог быть шпионом, потому что во время войны он был в американской армии. – Когда наше доверчивое внимание снова переключилось на нее, она наклонилась к нам с энтузиазмом. – А вы понаблюдайте за ним в те моменты, когда он думает, что на него никто не смотрит. Клянусь вам: он убил человека.

Она прищурила глаза и задрожала. Люсиль задрожала. Все мы повернулись и посмотрели вокруг, ища глазами Гэтсби. Вот настоящее доказательство того, что он вызывал романтические домыслы о себе: о нем шептались те, кто находил в этом мире мало такого, о чем нужно говорить шепотом.

Первый ужин, – еще один должен быть после полуночи, – уже подавался, и Джордан пригласила меня присоединиться к ее компании, сгруппированной вокруг стола в другом конце сада. Она состояла из трех супружеских пар, а также ухажера Джордан – настойчивого студента, непрестанно делающего грубые намеки с сексуальным подтекстом и очевидно уверенного в том, что рано или поздно Джордан отдастся ему или хотя бы потеплеет. Не разбредаясь по саду, эта компания, исполненная чувства собственного достоинства, хранила однородность, взяв на себя функцию олицетворять степенную аристократию Ист-Эгга – пригорода, который снисходит до Уэст-Эгга, тщательно храня себя от его спектроскопического веселья.

– Уйдем отсюда, – прошептала Джордан после несколько бессмысленно и пусто проведенного получаса. – Это для меня слишком вежливая компания.

Мы встали, и она объяснила окружающим, что мы идем искать хозяина: «Я ни разу не подходила к нему, – сказала она, – и мне от этого неловко». Студент кивнул с циничным, меланхоличным видом.

Бар, куда мы заглянули в первую очередь, был забит людьми, но Гэтсби среди них не было. Она не могла обнаружить его с верхней ступеньки лестницы, и его не было также и на веранде. Мы наугад толкнули какую-то очень солидную дверь и вошли в библиотеку в готическом стиле с высоким потолком, обшитую резными панелями из английского дуба и, вероятно, перевезенную в таком виде из каких-то заокеанских развалин.

Плотный, средних лет мужчина в огромных очках типа «велосипед» сидел слегка подшофе на краю огромного стола, уставившись то и дело мутнеющими глазами на полки книг. Как только мы вошли, он быстро развернулся на столе и осмотрел Джордан с головы до ног.

– Что вы думаете? – напористо вопросил он.

– О чем?

Он махнул рукой в сторону книжных полок.

– Об этом вот. Можете даже не проверять. Я уже проверил. Они все настоящие.

– Книги?

Он кивнул.

– Совершенно настоящие – имеют страницы и все остальное. Я думал, это все декоративный прочный картон. Но уверяю вас: все они абсолютно настоящие! Со страницами и… вот! Позвольте, я покажу вам.

Уверенный в том, что мы не доверяем ему, он бросился к стеллажам и вернулся с первым томом «Лекций Стоддарда».

– Вот, смотрите сами! – воскликнул он торжествующим тоном. – Это самое настоящее печатное издание. Это меня ввело в заблуждение. Этот парень – настоящий Беласко!^[2] Это триумф! Какая тщательность! Какой реализм! Знал также, где остановиться в этом своем реализме: страницы оставил неразрезанными!^[3] Но что вы хотите? Можно ли ожидать от него другого?

Он выхватил книгу у меня из рук и поспешно поставил ее на свое место на полке, бормоча себе под нос, что если хотя бы один кирпичик будет вынут, то вся библиотека непременно распадется.

– Вас кто-то привел? – напористо спросил он. – Или вы просто сами пришли? Меня вот привели. Большинство гостей сюда привели.

Джордан смотрела на него настороженно, весело, ничего не отвечая.

– Меня привела женщина по фамилии Рузвельт, – продолжал он. – Миссис Клод Рузвельт. Вы знаете ее? Я видел ее где-то здесь прошлым вечером. Я хожу пьяный уже почти целую неделю, и я подумал, что сидение в библиотеке меня немного отрезвит.

– И как? Отрезвило?

– Немножко, я думаю. Но я пока еще не могу точно сказать. Всего час, как я здесь. Я уже говорил вам о книгах? Они настоящие! Они…

– Вы уже говорили это.

Мы пожали друг другу руки с серьезным видом и вышли опять на открытый воздух.

На холсте в саду уже танцевали: старики водили юных девушек бесконечными неуклюжими кругами, толкая их назад, аристократические пары держали друг друга неискренне, по-светски, задерживаясь на углах, а большое количество незамужних женщин танцевали сами по себе или освобождали оркестр на какие-то мгновения от необходимости играть на банджо или бить в барабаны. К ночи всеобщее веселье усилилось. Какой-то знаменитый тенор спел на итальянском, известный контральто спел что-то в стиле джаза, а в промежутке между этими номерами гости выделывали «кульбиты» по всему саду под оглушительные взрывы пьяного хохота, поднимавшиеся к летнему небу. Дуэт близнецов, которыми оказались те самые девушки в желтом, исполнял какую-то детскую костюмированную сценку, а шампанское подавалось в бокалах-«тазиках» объемом больше аквариума. Луна поднялась выше, и на поверхность Пролива выплыл треугольник из серебряных чешуек, слегка подрагивающий от резкого металлического стука банджо, играющих на газоне.

Я все еще был рядом с Джордан Бейкер. Мы сидели за столом вместе с каким-то мужчиной примерно моего возраста и шумной маленькой девочкой, которая по малейшему поводу заливалась бесконтрольным смехом. Теперь я уже развеселился. Я принял на грудь два «тазика» шампанского, и все происходящее перед моими глазами приобрело значение, простоту и глубину.

Когда в вечеринке наступило некоторое затишье, этот мужчина посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ваше лицо мне знакомо, – сказал он вежливо. – Вы случайно не служили в Третьей Дивизии во время войны?

– Как же? Конечно, служил. В девятом пулеметном батальоне.

– А я служил в седьмом пехотном до июня тысяча девятьсот восемнадцатого. Я знал, что уже видел вас где-то раньше.

Какое-то время мы говорили о том, какие мокрые, серые деревни во Франции. Очевидно, он жил здесь где-то поблизости, так как он сказал мне, что только что купил гидроплан и собирается обкатать его утром.

– Хочешь поехать со мной, старик? Прокатимся только вдоль берега по Проливу.

– Когда?

– Когда тебе удобнее всего.

Я уже приготовился спросить, как его зовут, когда Джордан обернулась в мою сторону и улыбнулась.

– Ну как? Теперь уже весело? – поинтересовалась она.

– Намного! – Я снова повернулся к моему новому знакомому. – Это необычная вечеринка для меня. Я даже не видел ее хозяина. – Я живу вон там… – я махнул рукой в сторону далекого забора, невидимого отсюда. – И этот Гэтсби прислал своего шофера ко мне с приглашением придти.

Какое-то мгновение он смотрел на меня непонимающе.

– Гэтсби – это я, – вдруг сказал он.

– Ка-ак!? Не может быть! – воскликнул я. – О, прошу прощения!

– Я думал, ты знаешь, старик. Боюсь, я не очень хороший хозяин.

Он понимающе улыбнулся – намного более, чем понимающе. То была одна из тех редких улыбок, вселяющих вечное утешение, какие можно встретить всего четыре или пять раз за всю жизнь. Она озарила, – или как бы озарила, – весь внешний мир в одно мгновение и затем сосредоточилась на тебе с неодолимым предубеждением в твою пользу. Она поняла тебя именно настолько, насколько ты хотел бы быть понятым, поверила в тебя так, как ты хотел бы поверить в себя, и заверила тебя, что создала точно такое представление о тебе, какое ты больше всего хотел бы создать о себе. Именно в этот момент она исчезла, и перед моими глазами был уже элегантный молодой работяга с пристани, на год или два старше тридцати лет, продуманная формальность речи которого граничила с абсурдом. Еще до того, как он назвал себя, я не мог избавиться от впечатления, что он тщательно подбирает слова.

Почти в то же мгновение, когда мистер Гэтсби назвал себя, к нему подбежал дворецкий с вестью о том, что на проводе его ждет Чикаго. Он извинился с легким поклоном, включавшим каждого из нас в отдельности.

– Если тебе захочется чего-то, просто попроси, старина, – посоветовал он мне. – Извините. Я присоединюсь к вам позже.

Как только он ушел, я повернулся к Джордан, вынужденный заверить ее в своем удивлении. Я представлял себе Гэтсби как полного мужчину средних лет с багровым лицом.

– Кто же он? – спросил я. – Ты знаешь?

– Просто человек по фамилии Гэтсби.

– Я имею в виду, откуда он? И чем он занимается?

– Теперь и ты начал интересоваться этой темой, – ответила она со слабой улыбкой. – Помню, он мне когда-то сказал, что он выпускник Оксфорда.

Какое-то смутное представление начало складываться у меня о нем, но следующие ее слова развеяли его.

– Но лично я в это не верю.

– Почему?

– Не знаю, – настаивала она. – Просто не думаю, чтобы он там учился.

Что-то в ее тоне напомнило мне уже звучавшую фразу другой девушки «Думаю, он убил человека» и пробудило мое любопытство, так что я готов был уже верить всему, даже тому, что Гэтсби выскочил из болот Луизианы или из бедных кварталов Ист-Сайда Нью-Йорка. Это еще можно было понять. Однако юноши не могут – по крайней мере, по моей провинциальной неопытности я считал, что они не могут, – выплыть просто из ниоткуда и сразу же купить дворец на Лонг-Айленде на берегу Пролива.

– Кто бы он ни был, он устраивает большие приемы, – сказала Джордан, меняя тему со свойственной городским жителям нелюбовью к конкретике. – А мне нравятся большие приемы. На них такая интимная атмосфера! На малых вечеринках нет никакого уединения.

Раздался стук большого барабана, и голос дирижера оркестра вдруг возвысился над эхолалией сада.

– Дамы и господа! – воскликнул он. – По просьбе мистера Гэтсби мы сыграем для вас последнее произведение мистера Владимира Тостова, которое привлекло к себе такое большое внимание публики в Карнеги-Холле в мае этого года. Если вы читаете газеты, вы знаете, что оно произвело большую сенсацию.

Он весело и снисходительно улыбнулся и добавил:

– В некотором роде сенсацию!

После этих слов все рассмеялись.

Эта пьеса Владимира Тостова, – с вожделением резюмировал он, – известна под названием «Джазовая история мира».

Суть произведения мистера Тостова ускользнула от меня, поскольку сразу, как только оно началось, мой взгляд упал на Гэтсби, который стоял в одиночестве на мраморной лестнице, переводя одобрительно взгляд с одной группы гостей на другую. Кожа на его загорелом лице была привлекательно натянута, а короткие волосы создавали впечатление, будто он подстригает их каждый день. Я не мог разглядеть в нем ничего зловещего. Я подумал, уж не для того ли он не пьет, чтобы выделяться на фоне своих гостей, так как мне показалось, что он стал более корректным, когда братание на почве веселья усилилось. Когда пьеса «Джазовая история мира» закончилась, женщины по-плутовски весело склоняли головы на плечи мужчин; женщины игриво отклонялись назад, падая в подставленные руки мужчин, и даже в сторону их групп, зная, что кто-то из группы непременно подхватит их, – однако никто не падал на Гэтсби, и ни один французский завиток не коснулся плеча Гэтсби, и ни один поющий квартет не включал в себя голоса Гэтсби.

– Прошу прощения.

Рядом с нами вдруг появился дворецкий Гэтсби.

– Мисс Бейкер? – поинтересовался он. – Прошу прощения, но мистер Гэтсби хотел бы поговорить с вами тет-а-тет.

– Со мной? – воскликнула она удивленно.

– Да, мадам.

Она медленно поднялась, в удивлении приподняв брови в мою сторону, и последовала за дворецким по направлению к дому. Я заметил, что она носила свое вечернее платье, – все свои платья, как спортивную одежду: в ее движениях была какая-то энергичность, будто она впервые научилась ходить на своих площадках для гольфа на свежем, бодрящем утреннем воздухе.

Я остался один, и уже было почти два часа ночи. Какое-то время неразборчивые и интригующие звуки доносились из длинной комнаты с множеством окон, которая нависала над террасой. С целью избавиться от ухажера Джордан, который завязал разговор на акушерские темы с двумя хористками и который умолял меня подключиться к этому разговору и поддержать его, я вошел внутрь.

Большая комната была заполнена людьми. Одна из тех девушек в желтом играла на фортепьяно, а рядом с ней стояла высокая, рыжеволосая юная дама из какого-то знаменитого хора и пела песню. Она, бедняжка, перепила шампанского, и во время исполнения песни вдруг почему-то решила, что все в мире очень, очень печально, и не только пела, но и плакала также. Каждую паузу в песне она заполняла нервными вздохами, сдавленными рыданиями, после чего снова брала лирическую ноту дрожащим сопрано. Слезы струились по ее щекам – не скажу, что ручьем, так как когда они вступали в контакт с ее густо обвешанными тяжелыми бусинками ресницами, они приобретали чернильный цвет и далее уже медленно катились по лицу черными ручейками. Кто-то смешно пошутил, предположив, что она поет по нотам, которые написаны на ее лице, после чего она подняла вверх руки, плюхнулась в кресло и погрузилась в глубокий пьяный сон.

– Она поругалась с мужчиной, который называет себя ее мужем, – объяснила мне какая-то женщина, взязв меня за локоть.

Я осмотрелся вокруг. Большинство оставшихся женщин теперь ругались с мужчинами, называвшими себя их мужьями. Даже среди пришедших вместе с Джордан, – четверых человек из Ист-Эгга, – начались раздоры. Один из мужчин говорил что-то с необычной энергичностью какой-то молодой актрисе, и его жена, после провалившейся попытки посмеяться над ситуацией с высокомерным и равнодушным видом, совершенно потеряла всякое самообладание и прибегла к фланговым атакам: периодически возникала у него под боком, как разъяренный бриллиант, и шипела: «Ты же обещал!» – ему на ухо.

Нежелание расходиться по домам присутствовало не только среди беспутных мужчин. Холл в настоящий момент был занят двумя до боли трезвыми мужьями и их женами в крайней степени негодования. Жены жаловались друг другу повышенными голосами, чтобы их было слышно мужьям:

– И так всегда: как только он видит, что мне начинает быть интересно, у него тут же созревает желание идти домой!

– Никогда в жизни еще не видела такого эгоиста!

– Мы всегда и везде первые на выход.

– И мы тоже!

– Сегодня мы как раз в числе самых последних, – сказал один из мужчин робко, по-овечьи. – Оркестр ушел еще полчаса назад.

Несмотря на общее согласие этих жен в том, что в такую зловредность оркестра невозможно поверить, диспут закончился короткой борьбой с мужьями, после чего обе жены оказались в воздухе и уплыли, лягаясь, во тьму ночи.

Пока я ждал в холле мою шляпу, дверь библиотеки открылась, и оттуда вышла Джордан Бейкер вместе с Гэтсби. Он еще говорил ей какие-то последние слова, но горячность в его поведении резко превратилась в формальность манер, когда несколько человек приблизились к нему, чтобы попрощаться.

Компаньоны Джордан с нетерпением звали ее с крыльца, но она задержалась еще на мгновение, чтобы попрощаться со мной.

– Я сейчас услышала что-то просто потрясающее, – прошептала она. – Как долго мы были там?

– Ну, где-то с час.

– Это было… просто потрясающе, – повторила она рассеянно. – Но я поклялась, что никому об этом не скажу, так что я сейчас просто дразнюсь. – Она грациозно зевнула мне в лицо. – Обязательно приходи ко мне в гости… В телефонной книге… Под фамилией миссис Сигурни Ховард… Это моя тетя… – говорила она отрывочно, спешно продвигаясь к выходу; энергично махая своей загорелой рукой на прощание, она растворилась в своей компании, ожидавшей ее у двери.

С немалым чувством стыда оттого, что уже в первое мое появление здесь я задержался до такого позднего времени, я присоединился к последним из гостей Гэтсби, которые столпились вокруг него, с объяснениями, что я тщетно пытался найти его с самого начала вечеринки, и извинениями за то, что не признал его в саду.

– Забудь! – повелел он мне решительно. – Выбрось это из головы, старик. – Это последнее слово, при всей своей фамильярности, было фамильярным не больше, чем его рука, которой он ободряюще похлопал меня по плечу. – И не забудь: мы катаемся на гидроплане завтра в девять утра.

Затем за его спиной нарисовался дворецкий:

– Филадельфия ждет вас на проводе, сэр.

– Хорошо, через минуту подойду. Скажи им, что я уже иду… Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – Он улыбнулся – и вдруг оказалось, что мой уход среди последних имеет какую-то приятную значимость, будто он все время только этого и желал. – Спокойной ночи, старик… Спокойной ночи.

Но, когда я спустился с лестницы, я понял, что этот вечер еще не совсем закончился. За пятьдесят футов от двери дома с десяток зажженных фар освещали какую-то редкую в своем роде суматоху. В канаве при дороге, с поднятой кверху правой стороной, с варварски оторванным одним колесом торчал новенький двухместный автомобиль, который две минуты назад покинул подъездную аллею дома Гэтсби. Острый выступ какой-то стены был причиной отрыва этого колеса, которое теперь привлекало к себе все большее внимание с полдюжины любопытствующих шоферов. Когда они повыходили из своих машин, загородив ими дорогу, какое-то время было слышно резкое, нестройное гудение клаксонов стоящих сзади машин, увеличивая и без того страшное столпотворение.