Море

КАРОЛЕВА КРАСОТЫ
(расказ)

По имеющимся нато причинам имена героев изменены. Всякое совпадение совиршенно случайно

Карочи я всю жизнь мечтала написать толстую книгу мимуаров с фотографиями. Также как Оксана Шопски в своих днивниках описала все «изюминки» в жизни гламурной падруги, по горячим следам с абсолютного нуля я начинаю писать расказ.

Каролеве красоты в первом приближе нии нужно, чтобы внешность была как минимум сногсшибательна! Что поделать если этого ждут отнас мужчины. Как говорится сказочная женщина, сердце ни на месте.

Как и для гламурной девицы Ксении Чак-Чак туфли на высоком каблуке всегда имели для меня самое бальшое значение. Благодаря таким туфлям подкаленые ноги приобретают тот самый вид, который нравится окружающим. Поэтому у меня никогда не было отбоя от поклоников. Даже Чак-Чак отметила это «красной нитью» в письме комне (письмо будет опубликовано в своё время).

Я всигда искала человека которому могла бы доверить всю свою жизнь. Я обращаю внимание нато, подставит ли избранник крепкое мужское пличо в случае жизненных бурь и неудач. Карочи я дружила с состоятельным московским кино-режиссёром (он пока еще мало-известен). Я была его самая любимая. И он (памоему его звали Серёжа) практически всегда приглашал меня в лучшие рестораны города чтобы пить пиво и аперитивы. А потом мы заперлись с им в студии. Он называл меня каролевой красоты, после чего ни-двусмысленно предложил заняться сексом.

Дело не терпело промедления. Однако я нистала придпринимать быстрые решения и попросила подождать. Незная как поступить я позвонила папе домой. Мой папа самый умный и гениальный человек во вселенной. Но катигорически ленивый. Больше всего в жизни он любит лежать с бутылкой пива на диване и сматреть цветной теливизор «Гаризонт». И толи в шутку толи всерьез отпускать остроумные коментарии. Поскольку в большинстве случаев эти коминтарии нипичатные они ни выходят зарамки приличий нашей квартиры. Иногда я думаю порой, что если бы ни моя рукопись наверно ваатще никто (кроме меня) ни знал о папиной гениальности и его гаризонте. Папа сказал: «Люби его. Люби до слёз». И повесил трубку.

Я подумала: «А может нас сама любовь венчала?» Всё это произвело ниожиданный эффект. Мысль о ниобходимости осуществления этого начинания привила к тому, что я моминтально согласилась. Наши губы слились в долгом поцелуе, я стала его.

Всем известны мои похождения в Москве на ежегодных тусовках гламурных падруг. Но я ни буду как Андрей Мохнатов описывать всех моих сексуальных партнёров. Хотя мне в атличии от него есть о ком, и о чём порассказать. Когда меня показывали по теливизору в гламурно пазнавательной программе посвященной юбилею трико-тажной фабрики, все мои родственники и знакомые получили полный контраст тому что было. Все от меня были просто безума.

Но в своих мимуарах я хотела бы обойтись как минимумом мужчин, как это сделала гламурная девица Ксения Чак-Чак. Правдивость и откровеность её «Тощих ляжек» просто потрясли меня и открыли передо мной новые гаризонты.

– Ну, как, – поинтересовался Вова, как тебе «подколенные ноги»?

– Честно говоря, я ждал что-то в этом роде, но чтобы такое… Такая красивая девушка, и такой голимый текст… Просто песец!..

– А как тебе «горизонты тощих ляжек»?..

– Это вообще шедевр литературной мысли…

Я перелистнул несколько страниц:

Мужчинам свойствена чувствовать себя засчитниками. Волею судьбы однажды я вышла покататься на персональном автомобиле моего друга-грузина (памоему его звали Серёжа). И совершенно неожиданно мы с Серёжем оказались на заднем сидение машины посреди леса. Я сначала очень обрадовалась. Отдых на природе – один из лучших видов. Я как всегда была безумно красивой. Мои шикарные волосы чудные глаза и великолетная фигура просто сводили моего парня сума. Будучи хорошо осведомлённым о лесе, он держал меня за руку и хотел добиться своего ни брезгуя никакими средствами. Молодость била из него ключом. Он целовал песок, по которому я ходила и называл меня самой любимой.

Оказавшись в тисках дилемы, вначале я была шокирована столь откровеными признаниями. Но ни могла с им ни согласиться. Забегая вперед отмечу что вначале я отказалась. А потом подумала и согласилась. Я подумала: «А может нас сама любовь венчала?» Накал страстей достиг своей наивысшей отметки. Нас тянуло друг к другу как магнитом. Я стала его.

Как я уже ниоднократно говорила о моей красоте в кругу друзей ходили многочисленые легенды. Что я тут могла поделать если это так и было. Известный притворный художник Никас (памоему его звали Серёжа) любил меня до слёз. Он трижды принимался писать мой авто-портрет (лицо карочи) но никак нимог справиться с волнением и раздосадованый шёл домой чтобы рисовать портрет члена-правительства.

В поисках более оптимального варианта (как говорится «подсебя») я познакомилась с фудболистом (памоему его звали Серёжа) который любил заниматься экс-тримальным сексом. Конечно всех проблем он не решал но всёже у него я имела громкий успех. Мои падруги просто падали от зависти.

Мы встречались с им в свободное от тренировок время, и ни спешили торопить события. Но однажды Серёжа сказал что хочет сделать мне сюр-приз. От этого сообщения я испытала настоящий шок. Он предложил встретиться и в ресторане в спакойной обстановке всё культурно обсудить.

В предвкушении встречи я томилась за столиком. Появившись в дверях он сразу как говорится «взял быка за рога». Карочи он приготовил мне потрясный сюр-приз! Серёжа пригласил меня на частную квартиру на вечеринку фудбольной команды. Он предложил отпраздновать это вместе с друзьями в приятной компании. «А может нас сама любовь венчала?» – подумала я. Не выпить потакому случаю оказалось просто нивозможно.

Перехватывая друг у друга инициативу на вечеринке все старались шутить и веселиться. Оказавшись в самом центре событий, мы начали снимать друг с друга одежды. Я стала его. А когда любовь достигла наивысшей точки близости Серёжа громко закричал «Гол!», и стал поддерживать себя неистовыми апладисментами.

Мой мозг прямо «закипел» от возмущенья. Еле сдерживая слезы я спросила зачем он это делает. Он ответил что такое упражнение является необхадимым элементом спортивной карьеры, и средством для поддиржания бодрости командного духа. Тем более что это никому не повредит. Каковоже было мое удивление когда скоро из разных концов квартиры начали раздаваться такие же крики «Гол!», и бурные продал-жительные апладисменты переходящие в нисмолкающие оваци!

Справляться с трудностями и праблемами – это мужская работа. Втечение трех дней изучая труды всемирно-известного московского психолога Владимира Леви, я пришла к убеждению что я каролева красоты и женщина-Дочь. Спасиба за день, спасиба за ночь… Карочи я вам не какая-нибудь, замной постоянно нужен достойный уход.

Как и все гламурные люди я тоже нелюблю, и неумею работать. Зато в такой отчаянной ситации я пристрастилась к писанию мимуаров. И это уменя получаеться нихуже чем у Андрея Мохнатова или Ксении Чак-Чак.

По дороге домой и потом, до самой ночи, мысли мои то и дело возвращались к рыжеволосой девушке. Я листал и листал тетрадку, словно пытаясь найти ответ. Но спросите меня про вопрос, ответ на который я пытался найти, и я не буду знать, что сказать.

Каждой новой встречей я хочу заложить фундамент крепких взаимо-отношений навсю оставшуюся жизнь. Однажды гуляя в городском саду я была атакована молодым человеком турецкой наружности с твёрдым взглядом лица (памоему его звали Серёжа). Рванув па-русски рубаху на груди, он предложил мне рандеву.

«А может нас сама любовь венчала?» – подумала я. И карочи согласилась. Мы прошлись па улице немного посидели в сквере на лавочке потом зашли в бар выпить по бокалу вина. Серёжа держал меня за руку, говорил, что я сказочная женщина и предложил заехать кнему домой, чтобы посмотреть немножко хороших фильмов навыбор.

Серёжа любил меня до слёз, нервы его были на пределе. Моя красота магнитом притягивала все его взгляды. Карочи представляете какая у меня была реакция! Измученная морально и физически, я поняла что наши атношения вышли за рамки дружеских, и плавно переросли в бальшое чувство. Я стала его.

В который раз прихожу к убеждению что моя красота страшная сила. Однажды когда меня нес на руках правительственый-пенсионер в шапке-бобриком (памоему его звали Серёжа) он сказал, что его сердце не на месте и попросил чтобы я погладила его по мохнатой шапке. И хотя в моей груди жила тревога, это дало положительный результат. Он застонал сквозь зубы и так заволновался что чуть было ни потерял правый ботинок.

Как известно канкретный успех на личном фронте зависит от самой женщины. В этом моё самое ниоспаримое преимущество! Чтобы использовать даже самый маленький шанс, в один из дней я выступила с заявлением в гламурно пазнавательной телипередаче «Каролева красоты». Это послужило первопричиной того, что вся страна от мала до велика стала присылать мне откровеные письма с намеками. В основном солдаты, и заключенные взаконе. Было даже два эратичных письма из сумашедшего-дома. Все эти письма я собираю в коробку от обуви чтобы опубликовать в новой книге «Дневники чорной туфельки». Вот такая любовь.

Карочи вот какое это трудное дело: быть гламурной падругой, и нравиться людям.

Вот и нет же в её словах ничего особенного, обычные заметки в стиле «Cosmopolitan», только с ошибками. Почему я всё время думал о ней?

Я ворочался в постели, не в силах заснуть. Шёл дождь, где-то далеко лаяла собака и плыл запах горящих кукурузных листьев… Но, может быть, это был только сон? А ещё мне снились бананы…

***

Я проснулся позже обычного. Лежал, прислушиваясь к самому себе, думал о девушке с рыжими волосами и никак не мог перестать. О, как бы хотелось мне снова увидеть её!.. Я казался себе персонажем ещё не написанной книги, героем неведомого романа, который не знает, как жить, но точно знает, что жить, как раньше, уже не сможет…

В редакцию я пришёл почти к одиннадцати. Вова читал рукопись, делая правки на полях. За соседним столом что-то писала Оля, сидя на подложенной правой ноге.

– Привет, – помахал я рукой и пошёл за свой стол.

Делать ничего не хотелось. Просто сидел, глядя на бабочек, на Вову, на Олю, высокую шатенку с хорошей фигурой и богатым мужем.

Оля переменила позу и пригубила кофе из стоящей перед ней чашки. Левая рука её рассеянно перебирала бусинки синего браслета на правом запястье. Оля писала стихи. Печальные стихи о заколоченном доме с разбитыми окнами, о пожелтевших газетах с давно устаревшими новостями, о чашках с высохшей кофейной гущей и желтой листве, стучащей по крыше.

– Оля, – выбрав момент, начал я, – давно хотел спросить, почему у тебя всё время получаются грустные стихи? Что не так?

– Почему не так? – удивилась она. – Просто настроение меланхолическое.

– Это из-за погоды, – вставил Вова.

– Может, и из-за погоды. Вот случай был: прошлой зимой на Рождество мы с мужем решили съездить в Прагу… И погода была совершенно невесёлая, минорная. Пасмурно, гнетуще, то и дело начинался и тут же заканчивался дождь… Ездили по экскурсиям, но из-за безрадостной погоды даже не было желания выходить из автобуса. Хотелось просто приютиться, пригреться в каком-нибудь маленьком кафе и просидеть там до самого отъезда… Потом было Рождество, все магазины, кафе закрылись в шесть вечера, и мы до ночи бессмысленно просидели в отеле перед телевизором… Утром следующего дня отправились в Пражский град. И тут в холодном, затянутом облаками небе вдруг появились робкие солнечные лучи, пробивающиеся к земле. И вот за какие-нибудь полчаса всё совершенно преобразилось. Засверкали под солнцем крыши, заблестели окна и даже на Карловом мосту появился откуда-то дедушка с шарманкой. Сразу появилось настроение, захотелось остаться, но уже пришла пора собираться домой…

Оля рассказывала про Прагу, а я думал о девушке с рыжими волосами. Мне казалось, что мы уже встречались с ней, я где-то видел её с книжкой в руках и чашкой давно остывшего кофе на столике. Я вспоминал, где это было, где это могло бы быть. В Праге?.. В Испании?.. В Черногории?.. Точно, в Черногории!.. И я вдруг вспомнил, что не был ни в какой Черногории…

Посмотрел на коллег. Теперь они взялись обсуждать межкультурные коммуникации.

– Понимаешь, – говорила Оля, – живописи и поэзии Востока присуще свойство, когда самыми простыми способами автор пытается передать нечто, уходящее далеко-далеко в глубину сердца… Отраженье луны в озёрной глади, изломанные ветви сосны, цветы лотоса, розовые сакуры, синие горы, белые облака… Что это, если не попытка описать собственный внутренний мир?..

Что-то прозвенело, стукнувшись о пол.

– У тебя ключи упали, – бросился поднимать Вова.

Оля бросила на меня лукаво-торжествующий взгляд и повернулась к Вове, принимая от него ключи: «Спасибо». Почти сразу после этого Оля ушла, оставив на столе немытую чашку.

Я потянулся за рукописью, но делать ничего не хотелось. Просто сидел, глядя на бабочек на стене, и думал, сам не знаю, о чём…

Ближе к обеду зашел дядька Алесь.

– Так, – сказал он, – работники умственного труда… Встали и пошли обедать.

«Это ещё зачем», – подумал я.

– Или что? – удивился Вова.

– Или всё, – отрезал Маэстро. – Пройдитесь, подышите воздухом. Сидите тут, как две кильки в собственном соку…

Мы переглянулись.

– Ладно, – кивнул Вова.

– Мы ненадолго, – добавил я.

Вышли из здания и пошли через двор к ближайшей столовой. Вова рассказывал, как он ходил автостопом в Питер, о дальнобойщиках и питерских хиппи, но я почти не слушал.

Прошли через двор, зашли в столовую, пристроились в очередь за тёткой в серой байке с надписью «The Goblin» на спине. Взяли компот, какие-то салаты, но мне не хотелось есть. Отложив вилку, я смотрел в окно.

Прямо перед окном вдохновенно щебетали две девушки, совершенно не обращая ни на что внимания. И вдруг одна девушка вскрикнула и отдёрнула ногу. Потом снова заговорила, показывая голубя, что влюблённо кружил вокруг выглядывающих из босоножек пальчиков девушки и даже пробовал склевать лак у неё на ногтях…

Вова что-то говорил, но я не слушал. Неясное томление преследовало меня, всё казалось призрачным и никчемным. Казалось, вокруг не было никого, с кем бы я мог перекинуться словом, никого, кто бы разделил мою неприкаянность. Я словно чувствовал себя потерянным, заблудившимся аргентинцем, человеком, который лег спать в свою постель, а проснулся в другом полушарии, за тридевять земель от дома. И непонятно, как я здесь оказался и как вернуться обратно.

***

Дни тянулись, словно в тумане. Меня преследовали мысли о девушке с рыжими волосами, казалось, будто я попал в чей-то сон и стучусь в пустоту, подобно тому, как пучеглазый геккон бьется о стену стакана-ловушки…

Было солнечно. Мягкий свет ложился на пол, пробиваясь через гардины, на стене с бабочками танцевали солнечные зайчики. Мы с Вовой только что заварили чай и теперь наслаждались утренним «ничегонеделаньем».

– А что, Андрей, – с запинкой проговорил Вова, ожёгшись горячим чаем. – Слышал историю про Киркорова?

– Какую?

– Писали где-то в социальных сетях, что Киркоров ездил в Тибет за просветлением… Мол, встретился с Далай-ламой, сделал дорогие подарки. А тот взамен дал Киркорову просветление. У него даже диплом об этом есть…

– Ну, если диплом…

Дверь отворилась и вошла Ира.

– Привет, – сказала она и пошла к своему столу.

– Привет, – отозвался я.

– Salut! – произнёс Вова. – Sa va?

– Что?

– Просто захотелось заговорить с тобой по-французски… – пояснил он. – А вот скажи, это мне солнце в глаза светит, или ты сегодня такая красивая?..

– Ты так говоришь… – нарочито потупилась Ира. – Я смущаюсь…

– Что вы, что вы, не надо…

– Ладно, не буду…

Всё ещё посмеиваясь, Ира открыла ноутбук. Немного позависала, потом говорит:

– Хотите ржачу?

– Хотим, – кивнули мы с Вовой.

– Так вот, мама моей Маши купила на дачу курицу. Чёрную с белым пятном на крыле. Сначала думала, покормит пару недель, да и сварит крутяшный супец, но так к ней привязалась, что забрала жить в дом и даже назвала её Виолеттой… Из полотенец и старых тряпок устроила курице постель… Теперь когда с Машей балаболим, у неё все новости про Виолетту: Виолетточка шла по лестнице и упала… Виолетточка выпучила глаза и покакала… Я так какалась, когда Маша рассказывала… Ржу на полу…

– Тут не просто ржать, а кататься по полу… – подхватил Вова.

Я улыбался вместе с коллегами.

– Собираются покупать видеокамеру…

– Для чего? Вести блог о куриной жизни?..

– Ага, снимать куриное кинцо! Отвратительные истории…

– Ха-ха-ха… – засмеялись мы в полный голос. (Вот, умеет Ира рассказать!)

– Положим, – подхватил Вова, – моей кошке я тоже много чего позволяю… Практически все: хочешь, в церковь иди, хочешь, в костёл…

– Жалко, что она атеист…

Мы снова заржали…

Прошло минут пять, прежде чем мы насмеялись и приступили к работе. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием стульев и постукиванием Вовиного карандаша. Через час или около того Ира закрыла ноутбук и поднялась:

– Тили-тили, трали-вали… Крутяшно с вами, но в Бобруйске крутяшнее… Если что, я на интервью.

– С кем? – уточнил Вова.

– А какая разница? – засмеялась Ира перед тем, как выйти и закрыть дверь.

Мы улыбнулись ей вслед. Вова поднялся покурить:

– Пойдёшь со мной?

– Не, – отказался я. – Нет желания.

– Ну ладно.

Вова взял сигареты и вышел. Я решил полистать «Историю русского гламура». Делать ничего не хотелось, и даже «История» казалась много раз пережёванной коровьей жвачкой.

…Они зашли одновременно: Вова и она, та самая девушка с рыжими волосами. Сердце моё ухнуло куда-то вниз и запрыгало по ступенькам: бум-бум-бум… Вова пропустил девушку вперёд и закрыл дверь. Я вскочил из кресла для гостей и замер, не зная, куда податься.

– Короче, – проговорила девушка, проходя на середину комнаты, – что вы решили с моим рассказом и когда прийти за авторским гонораром?

Вова посмотрел на меня. В его глазах блеснула улыбка.

– Вот ваша рукопись, – он положил тетрадь на угол стола и сделал широкий жест в мою сторону. – Мы с коллегой, тщательно изучили рассказ и сочли его прекрасным образцом народного творчества. К тому же изложенным в неповторимом раблезианском стиле…

Девушка слушала, приоткрыв рот. Вова развлекался по полной. В какой-то момент мне даже захотелось толкнуть его, чтобы замолчал, но вместо этого я вернулся за стол. Опустив голову, заметил, что у меня грязные ногти. Странно, почему раньше я этого не видел? Спрятав руки под стол, стал очищать ногти уголком сложенного конверта с чьим-то обратным адресом.

– Добротный текст, – продолжал Вова, – занимательный и неимоверно поучительный. Такие, знаете ли, удивительные подробности вашей интимной биографии… Впрочем, – он оглянулся на бабочек, словно спрашивая совет, – кажется, в одном месте вы допустили ошибку… Одну… Небольшую… В общем и целом…

Озадаченная, она смотрела на Вову, и казалось, не понимала половину из того, что он говорит. Моё сердце переворачивалось, как бумага в принтере.

– Я, конечно, могу ошибаться, – глумился Вова, – но, по-моему, «Тощие ляжки» написаны вовсе не великовозрастной девицей Чак-чак, а совсем даже её перманентно-замужней подругой Шопски… Как-то так… И тем не менее… Мы полагаем, что художественная неполноценность вашего произведения от данной ошибки нисколько не пострадала…

– Так когда я получу деньги? – серьезно спросила девушка.

– Не могу вам ответить… К сожалению, художественный уровень вашего произведения значительно перешагнул рамки нашего издания. Попробуйте отправить его в «Медведь». Или, скажем, в «Космополитен»… Более того, полагаю, с этим рассказом вы можете сразу подавать заявление в Союз писателей. Безо всяких там рекомендаций. Просто бац – и в дамках…

Она понимающе кивнула и взяла тетрадь. Похоже, именно так она и собиралась поступить: из-за гонорара, конечно…

Девушка повернулась и вышла. Я глядел вслед, и сердце моё стучало, как сумасшедшее, словно собираясь броситься следом. И вот я не выдержал: вскочил со стула и выбежал из комнаты.

…Догнал её у крыльца.

– Подождите, можно вас спросить?..

– Что? – обернулась она и окинула меня взглядом.

Если бы я знал, что. Я стоял, мучительно подбирая слова, и не знал, что сказать.

– Может у вас будет время сегодня вечером?

– Для чего?

– Хочу поговорить о вашем рассказе, – соврал я.

Она снова окинула меня взглядом, потом кивнула:

– Ладно, позвони мне после пяти. Номер…

– Как вас звать?

– Диана.

– А меня – Серёжа, – как-то само собой вырвалось у меня.

Диана повернулась и пошла в сторону Немиги. Я возвращался в редакцию, с трудом сдерживаясь, чтобы не припуститься бежать по коридору.

Вова ждал меня в кресле для гостей.

– Познакомился?

– Ага!

– Молодец!.. И герла¹¹ клёвая… Главное, ноги на месте…

– Честно говоря, – пробормотал я, – даже не знаю, о чем с ней разговаривать…

– Ни о чём и не говори… Всё равно ничего не теряешь… Кроме времени…

– Это да…

Мы договорились встретиться у неё дома. На Берестянской, в шесть вечера. Купив белую розу и коробку конфет, я шагал на трамвай в каком-то воодушевлении. Шёл дождь, долгий дождь с запахом земли, дождь, не радующий никого, кроме травы и молодых листьев. Из-за дождя или из-за чего-то другого всё казалось нереальным, несбыточным, невероятным. Пряный гаспачо¹² тоски, ожиданья и страсти переполнял меня…

Пришёл. У серой обшарпанной двери в подъезд остановился, набрал в домофон номер квартиры.

– Алло, – гулко, словно из мрачной пещеры, донесся искаженный проводами голос.

– Это Серёжа, – пробормотал я. – Из «Паруса».

Дверь открылась. В неясном томлении, словно в предчувствии волшебства, я ступил на лестницу. И потом, вытирая ноги перед тем, как зайти в квартиру (такой привычный ритуал, который выполняется машинально, даже не задумываясь о том, что делаешь), я споткнулся о коврик. Чёрный резиновый коврик. Хотя Диана уверяла, что никакого коврика нет.

…Из одежды на девушке были только розовые шорты и коротенький топик, розовый в бирюзовую полоску. На ногах – полосатые, словно радуга, носки, в полумраке казавшиеся несвежими.

– Красивые носочки, – вырвалось у меня.

– Я знаю, – отмахнулась она. – У меня всё самое лучшее… Видишь топик? – Диана ткнула себя пальцем в грудь. – Переторговала у Ксении Чак-Чак. Гламурная сучка!.. – плоско выругалась она и сделала такое же плоское лицо. – Что-то мелет за спиной, а мне до барабана…

«По барабану, наверное», – хотел поправить я, но промолчал.

– Это вам, – протянул цветок и конфеты.

– Спасибо, – кивнула девушка. – Разувайся, проходи…

Я присел на корточки, чтобы снять туфли. Диана столбом стояла рядом, словно следя, чтобы я не убежал. От коврика на полу пахло тушёной капустой, старостью и какими-то немытыми тряпками.

– Хочешь чаю? Пойдём на кухню…

На стене в коридоре висели две её фотографии формата А4. Красивые. В целлофановых файлах.

Девушка поставила розу в вазу с увядшими гвоздиками, конфеты небрежно шваркнула на стол.

– У меня никогда не было отбоя от поклонников, – поведала она, зажигая огонь и ставя на плиту чайник. – А какой громкий успех я имела у одного кинорежиссёра!.. Он возил меня везде, даже в Римини. Это в Италии… Целовал песок, по которому я ходила…

Я промолчал, не зная, что ответить.

– Оксана Шопски поляну накрывала, – продолжала Диана, расставляя чашки и заваривая чай. – Заходит, вся на измене, а я такая: «Остынь, детка!» И тут же притихла…

Она всё рассказывала, а я понимал, что совершенно не знаю, что сказать. Сидел на табуретке и глядел на Диану в странном оцепенении. «Если б я только мог, – думалось мне, – хотел бы всю жизнь просидеть рядом с ней… Глядеть на неё, слушать голос…»

– Эй, – окликнула меня девушка и поднесла руку к губам, будто для поцелуя. – Нравятся ногти? Я лак сама выбирала. Сногсшибательно, правда?..

– Да, – выдавил я.

Честно говоря, мне было всё равно. «До барабана». Девушка потянулась, обнажая два облачка русых волос под мышками. Неожиданно я испытал возбуждение.

– Короче, чай пускай остынет. Пойдём в комнату…

– Пойдём, – согласился я. Я бы пошёл с ней куда угодно.

В нелепой, пошлой, заставленной мебелью комнате висели ещё две фотографии Дианы в целлофановых файлах. Возле двери стоял прислоненный к стене холст с портретом неизвестного плешивого дядьки.

– Эту картину, – небрежно кивнула Диана, – мне подарил известный притворный художник Никас, мастер гламура. Сказал, что хочет сделать сюрприз, только мне одной. И принёс картину. Это – портрет члена правительства. Или директора колбасной фабрики?.. Я не в теме.

Рядом с окном стоял колченогий журнальный столик с разбросанными номерами «Космополитена» пятилетней давности. Слева и справа от столика – кресла, накрытые потёртыми синими накидками. Девушка села в то, что справа, махнула рукой на второе.

– Интересная у вас жизнь, – выдавил я, присаживаясь в пошарпанное кресло.

– Знаю, – кивнула Диана. – Мне все так говорят.

Помолчав, добавила:

– Хочу стать певицей, всю жизнь мечтала. Как эта, теннисистка, как её… «Спасибо за день, спасибо за ночь…»

Девушка поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее, потом гламурно забралась в кресло с ногами, открывая маленькую дырочку на левой пятке. Картинно подняла глаза на фотографии.

– Когда жила в Италии, я с абсолютного нуля за неделю выучила итальянский язык. Могу работать переводчицей. Заниматься устными переводами, короче…

Меня реально колбасило. Я не знал, что сказать, крутился в кресле и словно физически чувствовал, как уплотняется пространство комнаты. Казалось, комната сжимается вокруг меня, как сжимаются челюсти волка на горле добычи. От возбуждения стало трясти: слегка, самую малость.

– Можно, я вымою руки? – спросил, только чтобы не молчать.

Диана кивнула и потянулась к журналам на столике. Я прошел в ванную комнату и прикрыл за собой дверь. Здесь царил хаос: баночки из-под косметики со следами жирных пальцев, полупустые тюбики с засохшими потеками, разжеванные зубные щетки. На полке сваленные как попало полотенца, майки и шорты, на полу брошенные в спешке носки…

Такой же хаос царил у меня в голове: смятение, бесстыдство, страсть, обожание, тоска, похоть и отчаяние причудливо перемешивались в гремучий коктейль. Как назвать получившуюся смесь? Не знаю. Я чувствовал жар, как поленья, положенные в камин, напитываются теплом, прежде чем воспламениться.

Меня всё ещё трясло. Хотелось пить, как наутро после школьной вечеринки. Открыл кран и попил. Потом вымыл руки. Ополоснул лицо и вдруг в зеркале над умывальником увидел, насколько я бледный. Белый, как бумага. Присел на край ванной. Взял колючее, словно из крапивного листа, полотенце, вытер руки. Зачем-то поднял её розовый носочек. «Что я делаю?» – мелькнула непрошенная мысль, неожиданно сменившаяся сладкой истомой. Поднес к губам и поцеловал. Хотелось даже положить его карман и забрать с собой, но я сдержал себя. Это лишнее. Но, боже, как стучало мое сердце!..

Даже не пытаясь унять колотящееся сердце, вернулся в комнату. Поправил сползшую плюшевую накидку, но садиться в кресло не стал. Опустился, нет – рухнул, как поломанная кровать, прямо на пол, рядом с креслом Дианы, туда, где, как два зверька, лежали её тапочки. Отхлебнув чай, она посмотрела сверху вниз и ничего не сказала. Казалось, что я схожу с ума. Без конца крутилась мысль о том, что, если бы мы встречались, я бы мог каждый день приходить и сидеть здесь, у её ног в носочках с дырочкой на пятке.

– Я тебя люблю, – вырвалось у меня. И вдруг появилось ощущение, что я сказал слова, предназначенные другой девушке.

Она посмотрела на меня с каким-то пренебрежением.

– Отвянь, а? – Диана цедила слова, словно монетки нищему. – Ты кинорежиссёр?.. У тебя есть гламурные друзья?.. Сможешь отвезти меня в Римини и целовать песок?.. Чтобы только для меня одной?.. Ни малейшего шанса!..

– Диана… – начал я и замолчал.

А ведь действительно, если подумать, она права. Совершенно разные интересы. Глупо пытаться вырастить яблоки на осине: и дерево не то, и на вкус горько.

Ещё раз бросил взгляд на девушку в кресле с синей накидкой, всю такую гламурно-высокомерную, поднялся и вышел.

Я нырнул в дождь, как разливательная ложка ныряет в кувшин с гаспачо. Некоторое время стоял, прислушиваясь к ударам палки по водосточной трубе и словно пытаясь разглядеть что-то, исчезающее в сумерках. Небо всей тяжестью лежало у меня на плечах. Происходящее казалось запутанной головоломкой, сложить которую я просто не в состоянии. Смысл рассыпался, раскатился по улице, будто яблоки из опрокинутой корзины… Наконец медленно, словно всё ещё сомневаясь в правильности моего решения, пошёл домой.

Я шёл вечерней улицей. Тускло манили витрины, размытые дождем, куда-то спешили прохожие. Я шёл, и сумерки сгущались шаг за шагом. Казалось, деревья превращались в старух. Где-то далеко, словно раздирая серую бумагу сумерек, пронзительно мяукал брошенный котенок. В памяти возникли два облачка волос у нее под мышками, и я вновь испытал возбуждение. Только уже с каким-то другим, неприятным чувством…

Чтобы срезать, решил пойти через Военное кладбище. И тут, среди могил времён русско-турецкой войны увидел странного парень, выглядевшего так, словно он живет за пределами нашего мира, в другом, более разреженном пространстве. Подстелив кусок туристического коврика, он просто сидел между могил, и негромко играл на флейте. Рядом лежал небольшой рюкзачок, из которого выглядывало оранжевое горлышко пластиковой бутылки.

Стараясь не мешать, хотел пройти мимо, но парень неожиданно поднял глаза и посмотрел на меня. Несколько мгновений мы разглядывали друг друга, потом он улыбнулся и внятно произнес: «Кто тебе сказал, что путь через кладбище короче?..»

Он вернулся к игре, а я отправился дальше в полном недоумении. Даже не знаю, что я хотел услышать, но явно что-то другое.

Я шёл и не узнавал Минск. Даже нет, «не узнавал» – не то слово. Я словно заново открывал другой, неведомый город. Всё так же шёл дождь. Но теперь он казался почти приятным.

***

Утренний мир совсем не то, что вечерний. Что вчера казалось крушением надежд, сегодня выглядело не более, чем неприятный эпизод. Что ж, лучше так, чем никак. Жизнь продолжалась, надо двигаться дальше.

Я снова шёл Минскими улицами. Мимо лип и тополей, мимо старушек на лавочках, мимо цветочных клумб, мимо кошек и голубей… Сколько раз я проходил здесь! В детский сад, потом в школу, в институт. Менялось время, но здесь, казалось, ничего не менялось: все так же текли дни и ночи, весна сменялась летом, осень зимой, детство юностью, а юность зрелостью… Все шло своим чередом, все оставалось на месте.