В больнице воцарилась тишина, белый халат тихонько подошел к стойке и что-то прошептал на ухо медсестре, та кивнула и молча отдала мне сумку Эс.
Выйдя на улицу, я опьянел воздухом. Он показался мне чище, свежее и необычней прежнего.
Мне не было холодно, я не чувствовал ничего.
Уселся в сугроб, закурил и вытряхнул на землю содержимое сумки.
Тушь, помада, зеркальце, ключи от дома, РЕВОЛЬВЕР?
Какого хрена он у нее делает?
Патронов семь. Она из него стреляла?
А какая теперь разница? Заберу его с собой, кто знает, когда я захочу застрелиться.
«Trust in my self-righteous suicide».
Документы тоже при ней. Красивое имя. Лучше ее придуманного.
Не знаю, сколько еще вот так я просидел, но ко количеству окурков на снегу и промоченной пояснице, мог предположить, что не меньше часа.
Мне в голову пришла безумная идея.
Я зашел обратно в больницу, поймав на себе неодобрительный взгляд медсестры. Подойдя к стойке с пожарным топором, я молниеносным движением вытащил оружие из кармана и со всей силы ударил по стеклу.
Пока медленно поднималась паника, я достал топор и насвистывая вышел наружу, сразу приметив свою цель.
Да, во мне горела острая потребность раздолбать к чертям собачим уродливую малиновую машину. А, может, еще парочку.
Забрался на крышу машины, вознес вверх топор, аки Артур Экскалибур и…
«I don’t care, I love in. I don’t care».
Я вымещал всю злость на бездушном куске транспорта. Стекла летели в разную сторону. Металл скрежетал, мялся, рвался на части. Зеркала и покрышки слетели. Колеса сдулись и превратились в резиновый салат.
Вокруг меня собралась куча людей, снимающих это на телефон. Как же мне хотелось кинуть в них топор.
Подбежала охрана и белый халат.
Обессилив, я сделал последний замах, крепко насадив орудие на мотор, и упал рядом с ним на колени.
Горло окутал сдавливающий, горький ком безнадежности, пустоты и утраты, что заполняли собой быстро, как цианид, все тело, заставляя истошно хрипеть и пускать слюни. Глаза омывали соленые озера, неподвластные гравитации, лишившие меня ясного взгляда. Елозив руками в согнутой позе, от невозможности кричать, я изрезал все ладони.
Белый халат разогнал толпу зевак и успокоил охрану.
И я снова отошел от коматоза, выстроенным моей памятью для защиты от себя самого, сидячим в той же приемной и с тем же сутулым положением тела. Из нововведений теперь у меня перебинтованные руки.
«Blood red skies, I fell so cold, no innocence, we play our role».
Позже я зашел домой к Эс, чтобы осмотреться.
Куча одежды, обуви, украшений, виниловых пластинок, плакатов с рокерской, битловской и другой тематик, несколько пепельниц, набитых под завязку, нычки с пустыми бутылками, ведра таблеток, раскиданных по всем поверхностям, где только можно, и целая стопка тетрадей.
Я снова закурил, почувствовав тошноту, и уселся их читать.
Она вела дневники, еще с начальных классов. Писать и вправду любила, но первые записи отдавали такой детской наивностью.
Дальше шла средняя школа, серьезные проблемы в семье, конфликты со сверстниками, превращение из гадкого утенка в прекрасного лебедя.
Старшая школа запомнилась первой любовью, первым разочарованием и первой попыткой суицида. Тогда она поняла, что не совсем здорова и обратилась за помощью. С тех пор с лекарств не слезает, а ее записи по степени прогресса можно сравнить с автопортретами Пикассо.
Здесь и про меня есть. Много чего написано. Будто она за мной следила. Я словно разрыл тайник Хельги Патаки. Даже представить себе не мог, насколько сильно она меня любила. Зачем это было скрывать?
Последняя тетрадь заканчивалась стихом:
Взяв руку твою безмолвно, для себя открываю окно –
Портал в неизведанный красочный мир без существ мифологии, старых преданий, образов сказочных, гурьбы персонажей, притаившихся там, далеко.
Окно то увешано бисером, кайма расписная, золотая резьба на нем, но главным достоинством все же является то, что храниться в нем:
Безмятежность, души откровение, мелодичное пение грез, беспробудное счастье, звон куполов, крылья воли и слова, крепко-липучий сон и, играющий в самом сердце, без конца заведенный тромбон.
Время танца в том месте границ не имеет, все идет своим чередом.
Каждый миг, каждый шаг, поворот, реверанс череды изменяет счет:
Раз, и песня печальная ловит лучший мотив;
Два, и танцовщица траур сменила;
Три, и бурного плача лишает главы сладкий стон –
Таков лейтмотив водевиля.
И так в моем каждом касании –
Тело жаром и током пронзает насквозь.
Исполнись так пара желаний, удивлена я нисколько не буду, наоборот,
Увижу, насколько силен магнетизм двух людей, поражающих силу природы;
Увижу я время, пространство, Вселенной исход;
Увижу я старых и слабых, прошедших свой путь, насыщенный, полный ярких событий, тяжелых забот.
Но из доступных мне перспектив и реалий, я краешком глаза, украдкой в тени, могу лишь представить путь созидания, окаймленный звездою мечтаний.
Путь, что пройдут два любящих сердца, став друг для друга пределом желаний.
Это последнее, что она написала. Я вырвал листок и положил себе в карман.
Еще остался кот. Нужно забрать его себе.
Кое-как герметично уместив кота под плащом, я бегом добрался своего дома. Зайдя в квартиру, я посмотрел в зеркало и увидел там обветренное лицо со сдвинутыми вниз бровями.
И долго я ходил с такой гримасой?
Покормил животное.
Осознал, что я способен выполнять только незначительные действия.
Нашел недопитую бутылку виски и начал глушить ее.
Что уж там. Нашел все, что можно выпить в этом доме.
Дальше не помню.
Уснул, наверно.
Какая теперь разница?
В своем стремлении вспомнить забытое я гнался так сильно, что вовремя не разглядел главное.
Мне не нужно было ничего вспоминать. Мне нужно было осознать и прочувствовать, что, то самое ценное и значимое в моей жизни было у меня под боком. Это она стала моим важным этапом в жизни, она изменила мое восприятие мира, она была частью моего ржавого механизма, без которой он бы даже не начал работу.
И я ее потерял.
18
– Привет, – навестил Мара.
– Хуле тебе надо?
– Мне нужна твоя помощь.
– О-хо-хо, неужели? А с какой стати я должен вставать с кровати ради тебя?
– Моя подруга умерла.
– Жаль это слышать, но я тут причем?
– Ты не мог бы хоть на секунду перестать брызгаться желчью и выслушать меня? – закричал я.
Он слегка оторопел и кивнул.
– Мы были с ней близки. Так, как ни одни люди в мире, хоть и знали друг друга не так долго. Я не солгу, если скажу, что это был самый лучший человек в моей жизни. Еще никогда я не встречал подобных ей.
– Кто это был?
– Это была Эс, не буду называть настоящего имени, потому что никто, кроме меня не достоин его слышать.
– Эс? Я ее знаю.
– Да?
– Еще как. Это далеко не первое ее имя.
– Я в курсе, теперь.
– Она была моим частым гостем.
– То есть?
– Медикаменты у меня брала. Ну, ты знаешь, какого рода.
– Зачем?
– Либо у нее заканчивались нужные таблетки, либо она хотела получить кайф. Говорила, что ее уже ничто не вставляет настолько сильно, чтобы плыть по течению жизни, как все нормальные люди, не думая о том, в какой из следующих дней лучше уйти из жизни.
– Это в ее стиле.
Повило настолько долгое и гнетущее молчание, что я забыл, зачем пришел.
– Ты что, пьян? – спрашивает.
– А ты бы не был? Что за ебанистический вопрос?
– Я не в этом смысле. Я теперь чист. Даже энергетики не пью, так что извини. Наверно, я проецирую свою пороки и комплексы на других людей, как бы ты сказал в этой ситуации.
– Рад за тебя, правда. До сих пор не могу назвать адекватной причины, которая бы послужила разрыву нашей дружбы, но я рад, что ты налаживаешь свою жизнь.
– Смотри не расплачься, пусечка.
Не знаю, что на нас нашло, но мы крепко обняли друг друга, как в старые добрые времена.
– Так что ты хотел? – спрашивает Мар.
– Вот так просто? Никаких уламываний тебя на протяжении получаса?
– Говори уже, пока я заинтересован.
– Я хочу спеть на могиле Эс. Для этого нужен ты.
– Ты че, упоролся?
– Да, это звучит странно, но я хотел бы отдать ей какую-нибудь дать уважения.
– А я зачем нужен?
– Не прикидывайся. Мы в школе с тобой играли в школьной группе. У тебя еще есть гитара?
– Издеваешься? Я давно ее продал.
– Я подозревал это, поэтому уже купил ее.
– Да еб твою мать… Только не говори, что я буду тебе должен, если откажусь.
– Нет, не будешь, я надеюсь на твое понимание.
Он состроил грустную и в тоже время задумчивую мину, которая пару минут, словно размышляла над тем, жить человечеству дальше спокойно и мирно, либо подчиниться владыке бутиратов и погрязнуть в бездну его величия, где царит бесконечная борьба со здравым и помутненным сознанием.
– Если я это сделаю, ты обещаешь больше никогда не появляться в моей жизни? – спрашивает он.
– Обещаю. Это моя последняя и самая главная просьба.
«My love it kills me slowly».
Следующим этапом была транспортировка. С ней могли возникнуть сложности.
– Ты издеваешься? – воскликнул Гуз.
– Я могу заплатить, если придется.
– Мне не нужны твои деньги, я хочу только одного – избавиться от тебя навсегда!
– Когда это добровольно отказывался от халявы? Давай сейчас отойдем от личностей, и настроим волну на деловой тон. Тебе всего-то и нужно, что перевезти небольшой груз.
– Допустим, что за груз?
– Музыкальные инструменты.
– Ты играешь? Трясущиеся руки не мешают?
– Я с радостью вступил бы с тобой в увлекательную полемику, приводя убедительные аргументы и сокрушительные доводы в пользу того, какой ты на самом деле алчный сукин сын, заботящийся только о своем материальном благополучии и не чурающийся провернуть на стороне несколько грязных делишек. Поверь, у меня есть доказательства. Но я оставлю этот ненужный треп кому-нибудь другому, и отдам предпочтение разумной сделке двух адекватных мужчин, каждый из которых получит свои дивиденды.
Он угрюмо таращился на меня с минуту, и только потом выдавил из себя хриплое бурчание:
– Дать бы тебе в морду за твою самоуверенность, но думаю, за меня это и так сделают.
– Какое время тебя устроит?
– После пяти.
– Отлично, подъезжай к моему дому к шести.
Непробиваемый осел, которого не берут ни одни заверения, согласился, а значит хоть что-то в мой жизни идет так, как я запланировал.
Когда мы поехали забирать барабаны, Гуз забомбил хлеще прежнего:
– Это розыгрыш, чтоб вас?
– О, мальчики, вы не сказали, что вас будет трое. Придется доплатить, – сказал Он.
Гуз злобно на меня оскалился.
– Успокойся, это шутка. Он с нами, потому что хорошо владеет барабанами.
– Еще одна такая шутка и эти инструменты окажутся у вас в задницах.
– Вот видишь, в твоих словах тоже скрыт латентный гомосексуализм.
– Ты…
– Чувак, будь проще уже. Нам всего-то нужно на могиле спеть, – встрял Мар.
– Что!?
– Ты ему не сказал?
– Разве это обязательно? – спрашиваю.
– Очень, бляха муха, обязательно! Вы все кукушкой поехали что ли?
– Я еду к своей подруге, умершей вместе с моим ребенком, чтобы исполнить песню. Такое разъяснение тебя устраивает?
Наступила гробовое молчание, после чего мы погрузили барабаны и отправились в последний путь.
За пару бутылок спиртного местный могильный сторож согласился провести удлинитель к нужному месту. Вернее, пару десятков удлинителей.
– Серьезно? У нее на камне ничего кроме «Эс» не написано? – спрашивает Мар.
– Для вас этого достаточно, я считаю.
Мы подключили подключили всю систему: две гитары, барабаны, микрофон, метровые колонки и мощнейшие усилители.
В окружении надгробия я занял позицию по середине и стоя выжидал, слушая, как бешено колотится сердце.
Прошло несколько минут прежде чем, я собрался и дал отмашку. Мы стали играть.
Не буду лукавить – это было ужасно. Мы не попадали в такт, брали не те аккорды, а что до мое голоса, так это вообще забейте, у меня его нет. Все, что у нас получилось – полифоническая какофония бренчаний и стучаний, сотрясающие деревья и приводящие в ужас птиц, сидящих на них.
Все, что нарушало мертвую тишину в пределах нескольких километров – три придурка… Вернее один придурок, позвавших двух вполне нормальных людей в надежде, что может получиться что-то путное.
Тем не менее, что-то получилось:
«…
I serve my head up on a plane.
It’s only comfort, calling late.
Cuz there’s nothing else to do
Every me and every you
Every me and every you
Every me…he.
…»
После того, как мы не прошли в следующий тур «Минуты славы», я попросил загрузить все обратно и уехать, оставив меня одного.
– Ты это, – подошел Мар. – Новый Год здесь собрался встречать?
– Наверно. Спасибо за помощь.
– Хочешь, я останусь?
– Не стоит, мне нужно побыть наедине с Эс. Я так много не успел ей сказать.
– Ты же замерзнешь в своем заношенном плаще, – подключился Он. – Возьми хотя бы мою шубу.
– Пожалуй. Я позже верну.
– Не беспокойся.
Я надел пестрящую красками шубу, подождал, пока все уедут, достал из кармана небольшую бутылку Джека и сел, опершись спиной на надгробие.
– Знаешь эту историю у Брэдбери? Ту, в которой мужчина встречает в аптеке пожилую женщину, они оба заказывают лимонное мороженое, завязывают разговор и в процессе беседы узнают о себе много общего. Лучше сказать, разглядывают друг в друге необычайное сходство, что позволило бы им провести всю жизнь вместе, не родись один из них слишком рано или слишком поздно. Старуха советует парню лет в пятьдесят подхватить себе воспаление легких, чтобы в следующей жизни они родились равного возраста и смогли есть тоже самое лимонное мороженное, разговаривая о пустяках. – Так вот я подумал: «А почему бы не попробовать?». Во всяком случае, это лучше, чем быть без тебя.
«We’re burning up, we might as well be lovers on the sun».
Осушив бутылку, я сразу достал вторую.
– Ума не приложу, зачем ты появилась в моей жизни? Я спокойно прожигал существование, ни о ком не думал и не заботился, плевал на чье-то мнение, хамил и вел себя, как ебаная скотина. И тут возникаешь ты – вся такая загадочная, привлекательная, умная, в чем-то похожая на меня. И я физически стал неспособен говорить с тобой прежним мной. Я почувствовал, как стал становиться лучше. Может, это было не заметно в моих поступках и фразах, но я на самом деле обновился. Это не нытье, в стиле «минус на минус дает плюс, сосите хуй, мы не такие, как все». Я почувствовал внутренние изменения. Мне стало легче общаться, проще воспринимать негативные стороны, я перестал серьезно относиться к своим загонам по совершенно нестоящим на то событиям и причинам, послужившим им. Я раскрылся для себя, стал себя узнавать и даже немного ценить. Меня больше не тошнило от своего вида в зеркале и не было причин упрекать себя за недостатки. – Так было, пока ты была жива.
В ход пошла третья, и последняя бутылка.
Коварный этиловый спирт добрался до моих слезных каналов и приятных воспоминаний, начиная нагнетать плаксивую фильмы о трагичной судьбе главной героини.
Прозвенел будильник, установленный мной на двенадцать часов.
Я начинаю шевелить, не слушающим меня, языком и онемевшей челюстью:
– Эй, Эс, с праздником.
Укутавшись с головой в шубу, я решаю немного прикорнуть.
«I need my girl».
Будит меня беспрестанный кашель и дикий озноб.
Я встаю на дрожащие ноги, в последний раз окидываю взглядом могилу и направляюсь в сторону нашего бара, где собираюсь покинуть Лас-Вегас.
19
– Глинтвейн, – вваливаюсь в «Агир».
Бармен принимает заказ, и я ухожу за последний стол второго зала.
Согревающий напиток приносит новый официант. Так и думал, что тот обосрался.
Я грею пальцы, которые не чувствую, и горло, голос из которого практически исчез.
Скорее всего, я получил неслабое обморожение доброй половины тела. Если минусовая температура затронула еще внутренние органы, то это вообще шик и блеск. Откажут почки – и дело с концом.
Не знаю, что еще можно сказать. Это конец моего повествования. Finita la tragedie. Сеанс завершился. Дворецкий всех убил. Балерины дотанцевали. Оперисты допели. Актеры вышли под аплодисменты в последний раз. История знакомства с матерью моего ребенка не суждена была быть кем-то услышана.
«Put the mark right by my name».
От глинтвейна меня заворотило, и я попросил пива.
Спустя три пинты ко мне подсела девушка.
– Привет, Соу.
У меня настолько кружились глаза, что я не мог остановить их хотя бы на секунду в одной точке.
– Фиц?
– Да, я. Ужасно выглядишь
– Стараюсь. Как тебя сюда занесло?
– Меня парень бросил, ничего не объяснив, а я нигде не могу его найти. Сказали, что здесь он больше не работает.
– Ну да, не работает. Кхе-кхе.
– Все в порядке?
– Да какой тут, нахуй, порядок. Клуб одиноких сердец прямо за этим столом.
– Что, прости?
«Do you want to be with somebody like me»?
– Тоже расстался, говорю.
– Надо же. Стало быть, мы можем провести время вдвоем?
– Можешь посидеть со мной немного и отправляться домой. У меня другие планы на этот вечер.
– Вот как? И что за планы?
Я задумался так сильно, что забыл о ее присутствии.
– Ало!
– Да? Что?
– Какие планы? Ты что дурочка строишь?
– Планы? Я никогда не строю планов.
– Так бы и сказал, что не хочешь со мной говорить, придурок.
Она ушла, обидевшись на что-то, что я не совсем понял. Я уловил как бы посыл ее месседжа… Бляя…
Не хочется думать.
Отвратительно думать.
Больно думать.
Больше никаких мыслей. Спать или умереть.
Но чтобы спать, нужно добраться до дома. А чтобы разрешить проблему со сном, я строю логические цепочки, а значит снова думаю. Это не так-то просто, как кажется на первый взгляд.
Фиц. Она предлагала провести вечер вдвоем или что-то вроде того. Нужно догнать ее и воспользоваться шансом. Я обалденно сообразительный, да.
Я нагнал ее у выхода, где она стояла с тем обсосным парнем. Реном.
– Какие люди, – говорит.
– Мало получил? Можешь не отвечать, потому что я не хочу тратить драгоценное время, которое я сейчас проведу с этой прекрасной барышней.
Я взял Фиц за рукав и попытался выйти, но тот толкнул меня назад так, что я чуть не потерял равновесие.
– Поговорим на улице?
– А до завтра не подождет? Я спать хочу.
– Нет.
Он вытащил меня на дубак за шиворот. Я не сопротивлялся. То ли потому что не мог, то ли из-за полнейшего равнодушия к своей судьбе. Да к черту судьбу. Это был мой выбор. Я мог остаться на кладбище.
На улице нас ждали еще трое. И думается мне, что они пришли не за консультацией по прейскуранту бара.
– Что теперь скажешь, крутой?
– А нужна какая-то проникновенная речь? Извини, на этот раз я ничего не заготовил.
К чему шло дело, было понятно и без разъяснений. Рен начал приближаться ко мне, собравшись нанести первый удар.
Решив, что победителем мне отсюда точно не выйти, я вмазал левым хуком ему по морде, просто для того, чтобы он тоже не остался без повреждений, и стал дожидаться окончания раунда.
Секунда, и я уже валяюсь на земле. Закрыв лицо руками, я вижу, как множество различных конечностей пытаются слиться с моим телом воедино.
Мое тело обморожено и разбито на ледяные кристаллы, из-за открывшегося в теле внутреннего тайфуна безнадежности и вселенского чувства одиночества. Я ничего не чувствую.
Удар за ударом прилетает ежесекундно, не прекращаясь. Руки спадают, опускаясь вдоль тела, чтобы дать возможность лицу перенять на себя часть урона.
Я не сдерживаю себя и начинаю истерично смеяться. Маниакальный хохот открывает для меня лечебную боль, исходящую от грудной клетки. С каждым смешком как будто ломаются ребра, рвутся мышцы и сухожилия, лопаются сосуды, отсоединяются сердечные клапаны, органы перестают функционировать. Кровь заливает глаза, вытекает из носа, как вода из крана, и водопадом изо рта.
Когда я решаю, что на сегодня достаточно, звучит выстрел. Толпа разбегается в разные стороны, а я проваливаюсь в глубокий сон.
«And he’s here to do some business with the big iron on his hip».
На утро следующего года я просыпаюсь в больнице и узнаю, что это утро следующего года, спустя два дня, что я провел в коме.
Лежать не стал. Кое-как встал с кровати, оделся и вышел в коридор.
Без обезболивающих у меня скоро начнутся инфернальные боли, но сейчас меня это не интересует.
Ко мне сразу подбежал белый халат и спросил о моем самочувствии. После удовлетворительного ответа от меня он заявил, что меня ждет психолог.
Что еще ему нужно?
В этот раз он сидел за столом и рылся в документах. Как только я вошел, он сразу все свернул и убрал в ящик стола.
– Вы очнулись! – как всегда с энтузиазмом прозвучал его голос, но лицо выражало смятение.
– К сожалению. Зачем Вы хотели меня видеть?
– Хотел поинтересоваться, зачем вы носите с собой оружие?
Я проверил карманы и не обнаружил там револьвера.
– Может, отдадите мне его?
– Сначала расскажите, как он попал к Вам в руки.
Невероятно, в этом мире существует человек зануднее меня. И он действует мне на нервы.
– Это моей подруги. Она умерла.
– Оу, печально. Вы о ней не рассказывали.
– А я не припомню момент, в который мы стали близкими друзьями или входили в отношения врач-пациент.
– Сейчас самое время. Ведь есть, о чем нужно выговориться?
– Не о чем говорить. Я что-то вспоминал, куда-то бегал, с кем-то встречался, и так мало был рядом с Эс. Все бес толку, я утратил всякий смысл к продолжению жизни.
– Нельзя опускать руки. Предлагаю пройти несколько сеансов у меня, чтобы попробовать восстановить ваше прежнее психологическое состояние.
– Никаких сеансов, мне нужно выпить.
Он достал бутылку дорого вина и открыл ее.
Когда он захотел налить мне в бокал, я остановил его, взял бутылку и начал сосать ее, как младенец сиську.
– Полегчало? – спрашивает Док.
– Нет, но созерцать гниль этого мира стало проще.
– Что входит в это понимание?
– Что входит? Да оглянитесь вокруг. Мы в одном шаге от тоталитарного строя; власть все сильнее прогибает под себя челядь; невиновных распихивают по тюрьмам; убийц приговаривают к общественным работам; экономика рушится; города беднеют; старые строения ждут момента на кого-нибудь обрушиться; никто не может найти нормальную работу из-за повышенных требований, которых изначально ни у кого не может быть, если только ты не ребенок влиятельных родителей; сфера образования учит непонятно чему, выпуская непонятно кого; культурные заведения не посещаются; книги не читаются; фильмы снимаются для отмыва денег; люди всю тупеют и тупеют, просиживая свои задницы за плазменными экранами, с которых дядя трагичным голосом вещает все вышеперечисленное; а им только и остается, что грустно кивать головой и говорить спасибо, что это произошло не с ними.
– Должно быть, Вы еще не пришли в себя.
– Да к черту, отдавайте револьвер и распрощаемся.
– Я должен быть уверен, что Вы не причините себе вреда.
– Никакой гарантии дать не могу. Если буду стреляться, то по настроению. Сейчас такового не имею.
Я снова навестил Эс.
Это все так глупо. Зная себя, я никогда не смогу излечить себя временем. Сколько бы воды не утекло.
Я не чувствую в себе сил когда-нибудь ее забыть, отвлечься на кого-то другого. Скорее, меня ждет череда терзаний, бессонница, навязчивые страхи и полное отсутствие стремления к чему-либо.
То есть, все будет так, как раньше, но в десятикратном увеличении.
Во мне никогда не было достаточно силы воли и стремления, чтобы закончить начатое. Теперь, я знаю, к чему так долго готовился.
«I need to break out, and make a new name».
Каменное здание лечебницы встречает меня угрюмыми серыми тонами.
Вот и все.
Я выбрасываю допитую бутылку, взвожу курок и вхожу внутрь.
20
Ждете мудрый эпиграф – несколько строчек, венчающие историю ниже, содержащую туже смысловую нагрузку?
Не получите. Давно уже пора перестать удивлять знаниями за счет вычитанных мыслей, обернутых в цитаты, фразы, отрывки, а изучать произведения полностью. Только тогда вы в полной мере имеет право заимствовать из них что-то.
– Что теперь?
– Я не знаю. У меня больше нет идей.
– Мы должны попробовать еще раз.
В разноцветных глазах виднелась усталость и опасение.
– Ты знаешь, я всегда был рад помогать тебе. Но прошло уже десять лет и за этот промежуток мы не добились никакого результата. Ты делала вид, что забыла его, ты его бросала, добивалась того, чтобы он тебя бросил, он тебя убивал, он хоронил тебя. Мы не можем бесконечно организовывать игру для этого Майкла Дугласа. Он тебя не вспомнит, смирись с этим.
– Не понимаю…
– Я составил теорию. Нет, ничем необоснованное предположение, которое отчасти могло бы разъяснить ситуацию.
– Ну?
– Суть в причине вашего знакомства. Будь это мимолетное пересечение взглядов, посиделки в кафе, разговоры на остановке во время дождя или сближение на парке аттракционов.
– Я помню эти встречи, зачем пересказывать?
– Подожди, еще не все. С этого-то момента знакомства и происходит медленные изменения в коре головного мозга, что в дальнейшем приводит к полной потери памяти с того момента, с которого вы встретились.
– Это что-то вроде деградации клеток?
– Я бы так не сказал. Исследования мозга не выявляют признаков патологии.
– Значит, он вполне здоров?
– Насколько это возможно. Вот только в твоем присутствии он не может узнавать ничего нового. Вся его память остановилась на точке невозврата десять лет назад.
– Причина во мне?
– Будь я романтичным приверженцем понятии любви, как необъяснимого и чудесного чувства, граничащего с магией, то я бы сказал, что ваша любовь подобна Вселенной. Она зарождается так же внезапно и ярко, она не поддается математическим расчетам и астрономическим прогнозам, она бесконечно расширяется, глубже исследуя другие миры и тайны, сокрытые за горизонтом, а потом…
– Она сжимается…
– А когда сжиматься больше некуда, она схлапывается, не оставляя за собой ничего, ожидая нового Большого Взрыва.
– Теперь я понимаю, кажется. А если попробовать в последний раз? У меня есть еще одна идея.
– Мы столько всего испробовали, вложили много денег и сил, заимствовали помощь других людей, так реалистично отыгрывали роли. В конце концов, на его заднем дворе целая братская могила из котов!
– Всего один раз.
– Может, он тоже хочет пожить своей жизнью? Друзей больше нет, родителей, считай, тоже, работу потерял, а сам он остался на прежнем уровне развития, так что его поведение никак не связано с чертой характера. Просто он не взрослеет. Когда-нибудь думала о том, кто из вас на самом деле сумасшедший?
– Постоянно.
– Извини, но я тебе больше не помощник. Оставь его в покое. Возможно, он найдет свое место в мире, заведет семью и умрет в старости счастливым человеком.
Так и должно быть. Я слишком эгоистична, чтобы увидеть правду перед моими глазами.
«Remember me for centuries».
– Роза, подойди сюда. Помнишь, я обещала познакомить тебя с твоим отцом?
– Да.
– А что я еще говорила?
– Что он меня не помнит, поэтому я не должна с ним видеться.
Он вышел из лечебницы, как он это называет.
– Смотри, вот он!
– Я его знаю.
– Откуда?
– Мужчина, говорящий непонятными словами. Он сказал, что имена ничего не значат, и я дала себе имя Я.
Только не это.
Она подалась вперед.
– Ты куда?
– Он меня вспомнит, я обещаю!
– Нет, этого нельзя делать!
Она вырвалась и понеслась вперед, размахивая руками.
Зря я ее сюда привела. Жизни не хватит, чтобы все подробно ей объяснить.
Я уперлась половиной лица в бетонную колонну, которая сразу стала влажной от слез.
**********
Навстречу, сломя голову, бежит девочка. Когда она меня достигла, то крепко вцепилась в плащ.
– Привет! Это Я!
– Здорово, и что это должно значить?
– А ты Соу! Я помню!
– Что за дурацкое имя?
– Ты сам себя назвал так!
– Поверь, я бы такое запомнил.
Я вырвался из ее крепких объятий и побрел дальше.
– Стой!
– Я спешу, что тебе нужно?
– Как можно любить человека, которого ты оставил?
– Не знаю, спроси того, с кем ты меня перепутала.
Дойдя до ворот, я развернулся. Кажется, девочка рыдала, но оставалась стоять на том же месте.
Я грустно ухмыльнулся. Бедняжке не хватает родительской ласки.
Холодный зимний воздух наполняет мои легкие, и дышать становится проще. Сердце больше не бьет в колокол, а высохший пот придает лицу глянцевый оттенок.
Настал день. День моей выписки…