Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям

Тайна гор

Дело в том, что в некоторых северных районах Италии, забравшихся уже без всякого стеснения на Альпы, проживают некие люди, которые якобы никогда не спускаются со своих гор. Эту историю я слышал от одного из моих верных итальянских друзей из Лекко. Он горячо обсуждал этих самых людей с другим моим другом и тоже из Лекко. А для тех, кто не в теме – ребята из Лекко всегда знают, что говорят. Из понятных обрывков их фраз, я и составил себе некоторое представление об этом явлении.

Живут эти люди там очень давно и принципиально не признают прогресса. Какого именно прогресса – изобретение колеса, водопровода или айфона – я не стал уточнять. В страну они включены на правах культурного наследия – их никому нельзя трогать, даже налоговой, насколько я понял. Говорят между собой, разумеется, так, что их никто не понимает. Женятся и выходят замуж только за своих – в общем, держатся как могут. В чем там конкретно было дело, когда мои друзья их горячо обсуждали, я, признаюсь, не понял: то ли дрова у этих горцев закончились, и они требовали у президента республики внеочередной поставки, то ли кто-то из равнинных юношей проник в их владения и соблазнил дочь вождя сбежать с ним в объятия цивилизационного мира – не знаю, фантазировать не буду.

Так вот мои друзья очень походили на представителей вышеописанного народа. Но что они делали здесь, в северном мегаполисе – рассаднике практически всех достижений нашего цивилизованного мира (начиная с колеса и отнюдь не заканчивая айфонами)? Двое сказочных персонажей зачем-то спустились из своих сказочных ущелий на равнину, и каким-то непонятным образом остались и живут здесь среди «нормальных» людей, не привлекая внимания ни полиции, ни санитаров. Удивления же обычных горожан, ехавших с ними в одном автобусе, хватало не более чем на несколько секунд. Поднятые некоторое время брови да пара красноречивых жестов, дополненных короткими репликами – вот и все, чем самая экспрессивная на свете нация встречала своих сказочных гостей. Ведь никому нет дела до сказки, если она не на экране…

Но ведь автор с читателем так не могут, они ведь другие (только поэтому один пишет, а другой читает). Они на протяжении всего этого страшно затянутого рассказа отчаянно силились раскрыть тайну появления этих двух «сумасшедших» на автобусной остановке.

Сразу оговоримся, что ни автор, ни, вероятно, его читатель не любят пустых фантазий, но факты и убежденность в собственной правоте, как говорится, вещи упрямые.

Эти двое были изгнаны с вершин своей горной родины за…нескрываемый интерес к нашей низинной цивилизации. Интерес для горцев преступный и непростительный. Изгнание, быть может вечное, стало их страшным наказанием и одновременно благословением. Когда их впервые повстречал автор этих строк, они, судя по некоторым навыкам обращения с «благами», уже успели значительно мимикрировать под 21-й век, но на низинный народ стали похожи не больше чем 3-х летний малыш (без айфона) на взрослого дядю (с айфоном).

И снова в наш автобус

Бьюсь об заклад – мои друзья проезжали весь маршрут до конца и совершали подобный объезд каждую полночь. Автобус на своей остановке я обычно покидал с сожалением и каким-то внутренним страхом. И в одну прекрасную полночь непонятный страх оправдался – друзей на остановке не было. На следующий день я был на месте глубоко заранее – безрезультатно. Почти ставшего мне родным водителя-болельщика я спросить постеснялся: где-нибудь на середине обязательно смутился бы странности собственного вопроса, напутал бы грамматику, раскраснелся и, отчаянно удерживая срывающийся голос, силился бы выкарабкаться из ужасной ситуации, знакомой каждому интеллигентному человеку, когда смысла в твоих словах все меньше, а брови собеседника все выше. Зачем такие нервы, тем более на ночь? Да и у Интера дела были по-прежнему не очень – парню явно было не до меня с моими друзьями.

Еще через день я пришел вообще за полночь, пропустил пару автобусов, пока не понял, что один из них был последний. Я шел и думал, что же могло случиться с ребятами. Может быть, водитель-болельщик наконец обратил внимание на своих странных спутников и на следующий вечер уже рассказывал о них в баре под всеобщий хохот других болельщиков Интера, среди которых был, вероятно, и полицейский, решивший проехаться с героями рассказа. Не обнаружив ничего противоправного, он на всякий случай все же доложил начальнику, который был лучше осведомлен о проценте сумасшествия в городе и о различных категориях последних. Чуя неладное, начальник созвонился с начальником, который был в свою очередь был лучше осведомлен о культурном наследии страны. После того как начальник начальника, у которого уже не было начальника, позвонил мэру и обсудил ситуацию – подтвердилось страшное.

Операция по отлавливанию ребят проходила в строжайшей тайне, были задействованы крупные специалисты по культурному наследию, этнологи и лингвисты. Все прошло гладко: на остановку в ту полночь точно по расписанию подъехал не совсем обычный автобус с тонированными стеклами и не совсем обычными пассажирами – это были специалисты по наследию, этнологи и лингвисты. Некоторые сомнения ребят рассеял водитель – давно знакомый им болельщик, который, улыбнувшись им (впервые!) знаками пригласил зайти внутрь. Коварный план сработал, и два представителя наследия робко зашли внутрь, не смея пренебречь такими знаками расположения от никогда не замечавшего их возницы. Двери закрылись, и спец. машина с сопровождением и оглушающими спящий город сиренами рванула в сторону Альпийских гор. Через несколько часов ребята уже были благополучно депортированы и аккуратно высажены (уже без сирен) на свои вершины, невзирая на проклятия вождя и жен, уже выбравших себе вместо этих бедолаг «нормальных» мужей – настоящих горцев.

Уже подходя к дому, я вдруг понял, отчего был мой непонятный страх. Он был из далекого детства, каждому ребенку он известен: страх, что сказка должна когда-то закончиться. Мама закроет книжку, выключит тусклую лампу и ты останешься снова один на один с ночной мглой. И сколько детских слез по оставленным друзьям прольется на скомканную, маленькую подушку, пока сон окончательно не смежит усталые веки! Где же вы, ребята из сказки, успевшие стать почти родными? На какой вершине, озаренной лунным светом, вы теперь живете вместе с ней? Возвращайтесь хоть во сне!

Мой друг Хироки

Друзей, как известно, не выбирают. Своего друга Хироки я точно не выбирал. Да и как можно было выбрать себе в Италии друга–японца, знающего английский так же хорошо, как мой папа – японский. Папа и Хироки, кстати, однажды встретились, и на Хироки эта встреча произвела глубочайшее впечатление, которое дает о себе знать время от времени до сих пор, но об всем по порядку.

Познакомились мы, когда Хироки въехал со своими разноцветными чемоданами к моей хозяйке, чтобы занять одну из свободных комнат ее огромной квартиры. Приехал Хироки в Италию с весьма оригинальной целью – выучить итальянский. Перешагнув порог хозяйкиной квартиры, он уже знал по-итальянски несколько слов. Это значительно помогло мне и хозяйке понять, как его зовут и как его дела. Выговаривал Хироки заученные фразы очень громко и с практически невоспроизводимым японским акцентом. Это все придавало его словам какой-то оттенок значительности и даже окончательности. Потому ли, что при въезде в квартиру больше обычно и не спрашивают, или же мы просто поняли, что дальше разговор будет затруднен – в любом случае, Хироки, выпалив свои любезности, уверенно проследовал между нами в приготовленную для него комнату. Тут хозяйка отпустила свою еле сдерживаемую улыбку, затем нахмурилась, и наконец пожала плечами и произнесла свое любимое: «Vediamo!»²⁴.

Моя хозяйка

Нужно сказать, что комната у моей хозяйки стоила отнюдь не дешево. Красивая, довольно просторная (5 комнат, не считая коридора) квартира в самом центра города. Каждый новый заезжающий становился в глазах уже проживающих либо отпрыском богатой фамилии, либо единственной надеждой не столь богатой семьи пробиться в лучшую жизнь. По непонятным мне причинам такие семьи тратят на свою «надежду» (не всегда, однако, отдающую себе в этом отчет) порой немалые средства, очевидно ограничивая себя в земных удовольствиях, будто надеясь, что забросив отпрыска на верх социальной лестницы, они сделают ему (а грешным делом и себе) большую услугу.

Как только некоторая сознательность посетила мою жизнь, я сразу начал судить о сознательности окружающих меня людей, рассудив, что о своей судить куда сложнее и что со стороны видно лучше. Может быть поэтому на долгое время моим любимым словом стала «инфантильность», которым я с какого-то момента своего взросления стал сыпать направо и налево. Но, дорогой читатель, заверяю тебя, что это было оправдано. Сколько умных, талантливых, трудолюбивых, но страшно инфантильных итальянцев я выявил за каких-то два года пребывания в Италии – подсчитать не представляется возможным. В своих глазах я довольно скоро стал настолько зрелым, что уже готов был принимать людей, страдающих подобным недугом, на дому – если бы позволила хозяйка. Но она бы не позволила. И скоро вы поймете, почему.

Про эффективность

Кому знакомо чувство тоски по родине, тот поймет, почему на каникулы я всегда стремился домой, в Россию. Период каникул был весьма подвижным. Зависел он от даты сдачи последнего экзамена сессии, которую можно было закрывать как быстро, так и растягивать на месяцы и даже годы (как говорится, любой каприз за ваши деньги). После тоталитарных правил родного Московского, такая демократичная политика итальянского университета меня, конечно, устраивала.

Моя хозяйка, однако, ничуть не разделяла моего восторга от этих завоеваний европейских революций, и оплату за комнату должно было производить ровно по месяцам. Все бы ничего, если бы я платил ей так же исправно, как менял свои планы по поездкам на родину и с родины. Но дело в том, что не платить за комнату во время своего отсутствия я считал делом чести. Как молодой иждивенец, я рассуждал, что самое главное в вечном вопросе отцов и детей, а точнее вопросе, как дети расходуют средства отцов – это эффективность. Красиво жить и не отказывать себе в маленьких радостях, таких как два–три капучино с круассанами утром – это эффективно. Съездить на одно из самых красивых озер Европы в предгорьях Альп за шесть евро и гулять там целый день (конечно, не без круассанов с капучино) – это тоже эффективно. Когда же я думал о плате за пусть и красивую, но совершенно пустующую комнату, передо мной во весь рост вставал отцовский капитал, каким бы он ни был, которой можно и должно было сохранить.

Из-за этого убеждения у меня с хозяйкой нередко возникало некоторого рода недопонимание. В ее жилах, как она сама мне однажды поведала, текла удивительная смесь из итальянской, немецкой, еврейской и даже славянской крови. Прожив с ней под одной крышей какое-то время, я рассудил, что немецкой было больше всего. Но вернемся к эффективности.

Билет в один конец

Совсем неэффективно покупать билеты на самолет по первой попавшейся, пусть и приемлемой цене. Потому что всегда есть шанс взять билет подешевле, нужно только терпение и известная доля выдержки.

Многие покупают билеты глубоко заранее. Молодой и свободный человек не может позволить себе такой роскоши. Почему? Потому что он не может знать своих планов дальше, чем на две недели. Покупая билеты домой, я затягивал покупку до последнего, ожидая обвала цен. Один раз мне даже удалось взять билет за день до отлета: именно в этот момент на него резко упала цена. Это была победа, которая, однако, длилась недолго, и авиакомпания здесь не при чем. Приехав в аэропорт за свои стандартные 50 минут до вылета, я с удивлением не обнаружил своего рейса на табло. Хорошенько

побегав по аэропорту, я наконец выяснил, что мой самолет отбыл на родину уже как два часа. Виртуозно играя и жонглируя часами и днями, я то ли забыл учесть разницу во времени, то ли вовсе спутал деноминацию часов, так что для меня шестой и шестнадцатый час слились в один. Тогда я списал этот казус на переутомление после еле закрытой сессии. Пришлось вытереть сопли рукавом и купить билет на ближайший рейс втридорога (они почему-то всегда в таких ситуациях оказываются втридорога) – не кормить же родственников, так ожидавших упрятанных в моем чемодане панеттоне и страччателлу, байками. Но, согласитесь, игра стоила свеч.

Как дорогой читатель уже понял, эффективность часто сопряжена с определенной долей риска. Для студента, стремящегося жить эффективно, Милан открывает уйму возможностей испытывать свою фортуну. Например, ездить на общественном транспорте без билета.

Стражи порядка

Или контроллеры в общественном транспорте. Абсолютно непреклонные люди порой довольно преклонного возраста. Для тех, кто не знает: свое страшное упрямство они скрывают под личиной безразличия и даже беззаботности, так свойственной итальянской нации. Но оно (упрямство) обязательно проявится, когда тебя поймают с поличным, а точнее без него. Оно проявится во всей своей холодной красоте, когда ты будешь слезно умолять не выписывать тебе штраф, убеждать, что ты всего лишь несчастный студент, худо–бедно сводящий концы с концами, бедно понимающий их английский, забывший дома паспорт, кошелек, телефон и вообще забывший, что ты делаешь в этом автобусе, в этом городе, этой стране…

Подобное следует перенести хотя бы один раз, чтобы при следующем появлении подобных лиц на горизонте действовать в корне иначе. Превентивные меры для безбилетного заключаются в том, что заходить нужно исключительно в переднюю дверь. У тебя должен быть великолепный обзор набегающей панорамы, так ты еще издалека сможешь увидеть приближающуюся остановку. Используя всю дальнозоркость, которой одарил тебя Бог, всматривайся в людей, столпившихся на остановке. На первый взгляд, стражи порядка могут совсем не отличаться от обычных, не представляющих для тебя никакой опасности граждан. Но присмотревшись, можно заметить очевидные лишь для опытного глаза признаки: поясная сумка, куда они складывают внушительные штрафы лопоухих безбилетных, едва видная, но обязательная нашивка на одежде, нечто вроде фуражки и самое важное – руки за спиной. Руки за спиной, будто говорящие всем: «да мы так, просто прогуливаемся». Для опытного «эконома» заведенные за спину руки и беззаботное насвистывание – признак очевидной опасности. Так вот все это нужно разглядеть заранее, чтобы быть готовым к так называемому «броску».

Ты, конечно, будешь мозолить глаза водителю, бороться с волнами заходящего народа, работая локтями, проталкиваться вновь и вновь к самому переду. Да и скорый бег автобуса по мостовым XIX века предательски размывает выражения лиц и детали туалета горожан – но не смущайся, помни о штрафе размером с твой месячный «оклад», положенный любящими родителями, и смотри, смотри, смотри…

Едва завидев коварно заведенные назад руки и поясную сумку – немедленно дай понять всем стоящим и сидящим рядом, что тебе очень–очень нужно выйти именно на приближающейся остановке. Водителя тоже не мешает оповестить о твоей острой необходимости покинуть его «mezzo di trasporto». Для большей убедительности можно начать колотить в дверь, как бы намекая ему, что, если он не откроет ее, общественной стабильности на его судне придет конец. Важно при самом открытии дверей настолько молниеносно вылететь из них, чтобы у стража, поджидающего тебя на остановке, и правда сложилось впечатление, что где-то пожар. Совесть чиста – ты ведь и правда спешишь.

Не расстраивайся, если ты выскочил из автобуса, приняв безобидного гражданина за стража. Свежий воздух и небольшая пробежка еще никому не навредили (при большом желании и вдруг нахлынувшей на тебя спортивной злости автобус можно будет и нагнать). Не унывай, если зайдя внутрь (в то время как ты вылетел), человек, облеченный в форму закона, вместо того чтобы схватить свою первую жертву, тихо сядет на одно из свободных мест, то ли забыв о своих священных обязанностях, то ли наловив таких как ты уже вдоволь. Твои нервы гораздо дороже, чем его произволение – никто не знает, что может прийти в голову этому спящему вулкану, какая кочка городской мостовой вдруг разбудит его бдительность и, подняв с места, направит прямо на тебя, вжавшегося в стекло на другом конце автобуса.

Театр в трамвае

Один мой знакомый итальянец отличался тем, что тоже ответственно экономил (на этом мы, кажется, и сошлись). Отправляясь на модную вечеринку к друзьям, он принципиально не покупал билет на трамвай. А собственно, зачем? Время позднее, зловредные стражи порядка должны уже смотреть свои зловредные сны. Ехать каких-то пять или шесть остановок…

Но в тот вечер они, видимо, решили устроить ему сюрприз. Да не парочкой или тройкой, а целым скопом обрушились на полупустой трамвай, по меткому выражению моего друга, «как снег на голову в Палермо»²⁵. Друг, однако, не растерялся и, сообразив, что отступать некуда, а выпрыгивать на полном ходу больно, решил пустить в ход свой объективный козырь – прекрасное владение английским языком. Потрясая своей черной, смоляной бородой, энергично жестикулируя гибкими кистями и длинным пальцами, он долго убеждал их на своем прекрасном английском, что он – британский турист и не понимает, что они к нему пристали и чего от него хотят. К моему несчастью, меня в то время не было с ним рядом: ожидая, когда они перейдут от него ко мне, я, вместо того чтобы отчаянно придумывать собственную легенду, снимал бы это великолепное действо на камеру. Любой московский театр взял бы парня в свою труппу с такими руками. Уже потом я слышал, что, когда ночные стражи порядка буквально довели его своим недоверием – он забылся и начал ругаться. Вот тут–то и случился прокол. Потому что даже самые уверенные в себе туристы не умеют ругаться на «dialetto napoletano». Занавес опустился, и друга недели две потом не видели на так любимых им вечеринках.

Уже потом, несколько лет спустя, я понял, что туристов, не понимающих ни слова даже на английском, они тоже штрафовали беспощадно. Может быть потому, что 90% пойманных вдруг становились туристами?…

Кофе с Магомаевым

Как мы теперь знаем, эффективность равна экономии. А студент должен экономить на всем, на чем позволяет ему доброе имя его семьи. Для него не зазорно постоять в лучшем кафе города на своих двух, элегантно опираясь одним локтем «al banco»²⁶, другой же рукой скромно, но выразительно подбоченясь так, чтобы полы пальто были небрежно заведены за спину. Таким образом, выглаженные тобою, умеренно зауженные брюки и рубашка цвета весеннего неба будут говорить итальянцам на итальянском за тебя. Ноги при этом следует скрестить так, чтобы одна нога оставалось опорной, а другая была поставлена на носок. Важно при этом помнить, что твои оксфорды или монки должны быть безупречно чисты не только сверху, но и снизу – на подошве, поскольку именно она первой бросается в глаза входящей в кафе праздной миланской публике. Горе тебе, если ты, забыв, что предпочитаешь спортивные штаны или шорты приличной обществу одежде, забежишь со своей пробежки сюда на утренний кофе и так же вальяжно встанешь у барной стойки. Человеку в сандалиях на носок и клетчатых бриджах будет легче в минуту, когда его вежливо спросят, что ему здесь нужно.

Дорогой читатель, наверное, уже понял, что действие разворачивается во всемирно известном кафе Cova, что на Montenapoleone²⁷. Он наверняка также знает, что оно не только лучшее, оно еще и старейшее. Суворов, правда, сюда еще не мог зайти, но зато Шаляпин и Собинов – очень даже могли, и не раз. И вообще, послужной список этой пастиччерии из значимых и не очень имен мировой культуры и политики мог бы соперничать с кладбищем Сент–Женевьев–де–Буа, что в Париже. Сами итальянцы этого, однако, скромно не афишируют.

Открыто историческое кафе было спустя каких-то восемнадцать лет после ухода из Милана Суворова одним из наполеоновских солдат, видимо, совсем потерявшим после встречи с Александром Васильевичем, а затем и с Михаилом Илларионовичем вкус к военному делу. Открыл и не прогадал. Кто был в Милане, и не зашел в Cova – тот в Милане не был.

Так вот, стоя «al banco» здесь, в эпицентре международного бомонда, ты отдаешь за свой вкуснейший капучино обычные два евро. Но стоит тебе сесть за один из столиков, накрытых в глубине зала, как то же самое капучино становится вдруг горьким и жиденьким. Потому что теперь это не достойная плата за маленькую радость, а грабеж средь бела дня. Один из официантов как будто с вежливой, а на самом деле злорадной улыбкой (оттого, что еще один простофиля попался на их белые скатерти и бархатные стулья) принесет тебе счет минимум в семь евро! Пока простофили складывают и умножают в уме, не понимая, откуда появились такие цифры за один жалкий капучино с печеньем, ты, повторюсь, стоишь на историческом месте.

Солидный и степенный бариста еще мальчишкой обслуживал, может быть, и самого Муслима Магомаева, забегавшего сюда после репетиций в La Scala пропустить чашечку–другую, разумеется, втайне от советского руководства, опрометчиво пославшего его сюда на стажировку. Опрометчиво, потому что потом советский народ чуть ли не на каждом концерте народного артиста старательно слушал арии, водевили и просто эстрадные хиты на таком красивом, но непонятном ему языке.

Столь сильную любовь к итальянской эстраде сам Магомаев объяснял своей кровью: азербайджанцы и итальянцы очень похожи, особенно – по темпераменту. Бариста в кафе «Cova» тогда, на заре своих юных лет, наверняка разделял убеждение своего советского друга. Но друг уехал (хотя и обещал вернуться), а подобные настроения с годами улетучиваются, и ему в свои «за шестьдесят» уже не хочется быть ни на кого похожим, даже на азербайджанцев.

Поэтому теперь он без различия высокомерен по отношению ко всем туристам, но не к тебе. К тебе (стоящему подбоченясь прямо напротив него) он улыбается как старому другу, протягивая только что приготовленный напиток. Снисходительно улыбаясь ему в ответ, ты тут же отхлебываешь (промедление недопустимо) чрезвычайно густую пенку, секрет которой был когда-то непостижим для остального мира, и, пока он не отвернулся от тебя к стоящему рядом модельеру, восклицаешь довольно громко, так чтобы слышали все: «Che sapore, mamma mia!»²⁸. Туристы оборачиваются в твою сторону, говоря друг другу: «О, это, наверное, местный завсегдатай. Уж он–то понимает, о чем говорит. Как жаль, что мы – всего лишь обычные туристы». Тут наступает очередь баристы застенчиво улыбаться: он прекрасно знает, что вкусно, но ему все равно приятно, потому что туристы не говорят ему ничего за его кофе – только свои выученные «Grazie!» и только официантам. А последним нередко все равно, вкусно тебе или так себе. Но с чего мы начали?