Читемо: Поэзия убийства
Tekst– И ты снова лжешь. Ты не в силах отменить время.
– Ага, – не стал отпираться труп. – Не в силах. Зато я в силах держать дверь лифта закрытой. И сам лифт, если я не захочу, тоже никуда не поедет.
Демьен помедлил с ответом. И я понял, что в этот раз труп не солгал.
– Чего ты хочешь? – наконец, спросил Демьен.
Его голос прозвучал тихо и спокойно, словно мы не находились в ловушке с мертвым.
– Мальчика, – ответил труп.
– А если я оторву тебе руки, ноги, вырву глаза и язык. Как ты смотришь, чтобы следующую вечность проездить в своей коробке именно в таком виде?
Спокойствие Демьена исчезло. Его голос излучал ненависть, которой я еще ни разу ни от кого не слышал.
– Гляди-ка ты, – заухмылялся труп. – Проняло тебя. А еще ангел.
Я не мог видеть из-за тесноты лифта, но почувствовал, как Демьен поднял руку и ухватился за труп.
– Погоди, погоди, – труп тут же сменил тон. – Мальчик должен прочитать книжку. Это условие.
– Условие чего?
– Поездки, – мне показалось, что труп даже пожал плечами.
– Чье это условие?
– Мое.
– Для чего ему читать ее?
– Откуда я знаю? Так предрешено. Не мною предрешено. Я лишь посланник. А мальчик хороший. Нежный. Вкусный.
– А плата?
– Какая плата?
– Что ты потребуешь взамен прочтения книги?
Труп замолчал.
– Говори! Иначе твоя послесмертная жизнь станет вечной агонией!
– Да ты же ангел. И ты грозишь мне агонией?
– Конечно, – вдруг улыбнулся Дем.
Из его голоса исчезла вся ненависть. Он говорил тихо и смиренно.
– Конечно. Я ангел. Только падший. Раз уж ты напомнил мне об этом, позволь мне сказать несколько слов на авесте. Красивый язык, певучий. Ставший мертвым еще тогда, когда ты был жив.
– Нет! – в сипении трупа прорезался страх. – Не говори!
– Хорошо. Не скажу. Пока не скажу. Так что насчет оплаты за прочтение книги?
– Никакой, – выдавил из себя труп. – Пусть читает, и катитесь отсюда, к своим чертям в ад.
– Так тогда может и читать не стоит?
– Это билет. Одна поездка – одна книга. Одна история. Иначе лифт не поедет.
– Вот оно что, – протянул Дем. – А ты, значит, паразит. Ты требуешь плату за поездку на лифте, хотя он сам определяет, кому и что предначертано прочесть.
– Нет, нет, – запротестовал труп. – Скорее, я скромный кондуктор. Я лишь беру небольшую плату за посредничество, так сказать.
– Где книга, Тварь?
– О, заторопился, – в сипении трупа вновь промелькнула ухмылка. – Ты не торопись. Времени здесь все равно нет. А книжка в кармане моей куртки лежит. Можешь достать ее, ангел. Если тебе не противно обыскивать мертвых.
Он засмеялся.
– Впрочем, чего это я? Ты, повидавший столько битв и полей брани, обобрал не один десяток своих мертвых собратьев, не так ли?
***
Это оказалась не книга. Тонкая школьная тетрадь, в клетку, с зеленой дешевой обложкой и плохой бумагой. Она была старой, мятой и пахнущей мертвецом.
Дем достал ее из кармана повешенного, и передал мне. Труп с интересом следил за мной, покачиваясь на проволоке.
Первая страница обложки гласила: ТЕТРАДЬ для работ по поэзии убийства, ученика 9а класса средней школы №3.
Имя ученика было выведено строчными буквами, заботливо и аккуратно: ЧИТЕМО.
Я пролистал её, заполненную мелким, но аккуратным разборчивым почерком. Двенадцать страниц странного сочинения. Сочинения на тему поэзии убийства.
Для чего ЭТО читать ребенку?
Я вопросительно посмотрел на Демьена.
Тот кивнул, как-то обреченно. А труп вновь захихикал, и в его животе снова забурлили газы.
Я открыл тетрадь.
***
5 сентября.
Я тих, скромен и застенчив. Я хорошо учусь – потому что верю в необходимость учёбы. Её декларируют нам учителя. Правда, сами они почему-то считают всех детей бездарными, а себя неудачниками. Их слова отдают фальшью, но я им верю. Потому что я тихий, скромный и застенчивый. Разве могут учителя говорить неправду?
29 сентября.
Сегодня нас спрашивали, кем мы хотим стать, когда вырастем. Ленка, моя соседка по парте, хочет стать бухгалтером. В конце урока её почему-то поставили двойку.
А я хочу стать врачом! Я буду сидеть в белом халате, в чистом-чистом кабинете, и лечить других детей!
Мне поставили пятерку.
3 октября.
Решил, что прочитаю все книжки по медицине. Иначе как мне стать хорошим врачом?
7 октября.
Сегодня я понял, что нас – меня и моих одноклассников – на самом деле никто не любит. Это больно и унизительно. Учителям все равно, стану ли я врачом, и станет ли Ленка бухгалтером. Их слова только слова.
Когда они говорят, они выдыхают яд. Как старухи из древних сказок.
15 октября.
Я стал врачом! Надеюсь, я больше никогда не увижу своих учителей из школы.
Почему-то скучаю по Ленке. Интересно, она стала бухгалтером?
18 октября.
Пытаюсь верить в пациентов и заботиться о них. Но им наплевать на меня так же, как и учителям в школе. Они считают меня прибором в белом халате, удовлетворяющим их потребности в текущем ремонте. Как бы хорошо я не лечил их, они относятся ко мне плохо. Не потому, что я дрянной врач. А потому что они в принципе плохо относятся ко всем приборам в белых халатах.
25 октября.
Сегодня на моих глазах убили человека. Я шёл по улице, когда между двумя мужчинами, случайно толкнувшими друг друга, завязалась ссора, перетёкшая в вялотекущую драку. В конце концов, один из них налетел на уличный лоток, опрокинув его в лужу. Стоявший рядом с лотком меняла, здоровенный детина, схватил толкнувшего за одежду, оторвал от земли и с силой бросил вниз, в канаву.
Я слышал, как хрустнула его шея.
Вокруг столпились люди. Они громко осуждали ссору и ахали, видя смерть.
А я не почувствовал ничего.
25 октября (продолжение).
Дома, вечером, в тесной и душной комнате старого общежития, я вдруг ощутил любопытство. Острое, зудящее. Будто почти нашел то, что искал всю жизнь.
Моя голова трещит от мыслей. Увиденное днем встало передо мной яркой картиной, взбудоражило мозг.
Убить так легко.
В свою смерть люди не верят, и часто умирают, так и не поверив. Я знаю это, ведь я врач. Знаю, но до сих пор не мог понять, осознать этого чувства неверия, неприятия собственной смерти.
26 октября.
Картина вчерашней смерти расставила в моей жизни все на свои места. Я обрел знание и понимание. Я чувствую, осознаю суть мира, его жизни. Впервые я вправду ощущаю, как стал ближе к Богу. Не той личности, которую преподносят нам в Библии, а к истинному Богу – к совокупности жизненных циклов и правил бытия.
Еще я понял и другое: теперь я сам могу стать Творцом. Не в смысле Богом, он был и остается один, а именно Творцом.
27 октября.
Утром я записался в армию, подписав годовой контракт. Я много думал о случившемся, о той самой смерти прохожего. Думаю, мне нужно лучше прочувствовать смерть, как конец бытия. Попробовать ее на вкус.
18 ноября.
Так уж вышло, что вместо одного года я прослужил три. За это время моя страна в пыль растоптала надежды исламских фундаменталистов воссоздать Османскую империю. Растоптала вместе с их городами и чахлыми селениями – раскрошив гусеницами и предав огню гвардейских миномётов.
Я вернулся, и принес своё искусство во внешне мирную жизнь, категорически не желающую знать, что такое хруст камня стен домов под гусеницами и влажный сладкий запах намотанных на них кишок.
19 ноября.
Я большой, быстрый и бесшумный. Это непередаваемое ощущение. В Сирии мне довелось попасть под воздействие химического оружия, и все мои волосы выпали. Их просто нет. Теперь, когда я стал шлифовать свое мастерство, я оставляю гораздо меньше улик.
20 ноября.
Кажется, я изучил все книги про серийных убийц, которые только смог найти. В том числе и на английском. На английском их вообще больше, чем на русском.
Я не серийный убийца. Конечно, мне нравится убивать, но убивать со смыслом. А если я не серийный убийца и не оставляю следов, то меня невозможно поймать.
21 ноября.
Убийство – это творчество.
Бытовая поножовщина или вооруженный разбой, уголовный садизм или удовлетворение собственной похоти ничего общего с творчеством, разумеется, не имеют. Это как сравнивать детскую матерную считалку с высокой поэзией. И там, и там есть рифма, но на этом сходство заканчивается.
23 ноября.
Кажется, сегодня я встретил женщину своей мечты. Она физик, уже кандидат, хотя ей всего 25 лет. Очень красивая. И высокая. Ее зовут Лена – совсем как ту соседку по парте, которая хотела стать бухгалтером. Почему-то она напоминает мне ее, хотя они вовсе не похожи.
24 ноября.
У Лены проблемы в институте, где она работает. Она занимается моделью множества миров, теоретическим ее обоснованием. В ее работу не верят, и уговаривают перейти на другие исследования. Я, если честно, тоже не очень верю. В смысле, в теорию я верю, а в практику нет. Как это может быть? Не знаю. Я ведь не физик.
25 ноября.
Лена переехала ко мне жить. Из института ей пришлось уволиться. Она одержима своей теорией, которой нет там места.
Мы снимаем квартиру. Я работаю грузчиком в магазине, рядом. Хотел вновь устроиться врачом, но после армии меня никуда не берут. Странно, но вовсе не обидно. Защитный механизм общества – как можно быстрее забыть прошедшую войну. А для этого необходимо забыть тех, кто в ней воевал.
Живем мы бедно, но справляемся. К квартире прилагается каморка в подвале. Она довольно чистая, и Лена там строит свою установку для перехода в другие миры.
Иногда, когда у нее получается в работе над ней, она ходит со мной на охоту.
27 ноября.
Установка перехода готова! Я еще не до конца верю, что она работает, но Лена уже отправляет через нее голубей. Некоторые из них возвращаются мертвыми, что говорит о непригодности условий жизни для нас.
Я совсем не понимаю принцип её действия. Наверное, это не важно. Лена говорит, что вскоре сможет открывать проходы в любое место.
29 ноября.
Воистину велик Бог, если создал столь много миров. Наш мир в этом множестве похож на пылинку.
Лена управляет установкой, а я понемногу изучаю миры. И понемногу начинаю в них охотиться.
Жаль, что мы живем все беднее и беднее – содержание установки стоит слишком больших денег.
5 декабря.
Мне очень нравятся поезда. Я обожаю плести свою поэзию именно в них. Они есть почти в любых мирах, такие разные по внешнему виду, и такие одинаковые по своей сути. Я пользуюсь ими очень широко. Я перехожу из одного мира в другой, неуловимый, сея смерть среди самых разных рас.
8 декабря.
Вчера был очень хороший день. Мы устроились работать на Церковь. Трудное решение, которое, тем не менее, избавило нас от множества проблем, и с деньгами, и с жильем, и с установкой.
Церковь очень заинтересовалась установкой. Она захвачена идеей вселенского крестового похода. Да я и сам захвачен ею, чего уж там.
15 декабря.
На просторах вселенной много странных миров, но самый странный из них – Эйоланд. Искусственная раса, сочетающая в себе множество видов, неспособных скрещиваться друг с другом. И создал их некто на базе наших животных. Не понимаю, как такое могло произойти. Но они так и остались животными – дикие, неуправляемые. Но легко контролируемые.
Начальство ими заинтересовалось. Понемногу готовим у них операцию по смене власти. На это уйдет больше десяти лет, ведь мы стараемся действовать очень незаметно.
Операции в других мирах много стоят. В смысле, денег. Пришлось наладить переброску оружия и кое-каких психоактивных веществ из одних миров в другие, чтобы хоть как-то конвертировать все это в деньги.
Межпространственный Че Гевара, увы, не так дешево обходится, как в пределах одного мира.
Есть и ограничение по мощности установки. Лена очень много работает над тем, чтобы повысить ее.
16 декабря.
Много внимания теперь уделяем именно Эйоланду.
17 декабря.
Оказалось, в Эйоланде не мы одни такие. В смысле с установкой перехода. Можно было догадаться, конечно, что в столь великом множестве миров не мы одни такие умные.
В общем, они едва не сцапали меня. Нужно быть осторожнее. И попытаться нащупать их мир, проникнуть в него и узнать про них побольше.
18 декабря.
Сегодня мне удалось попасть к тем самым, другим, которые тоже с установкой. Абсолютно выжженный войной мир, где жители общаются друг с другом посредством телепатии. Они немного похожи на жителей Эйоланда.
Продолжаю вести у них разведку.
19 декабря.
Разведку пришлось прекратить. Меня вычислили и устроили самую настоящую охоту. Еле унес ноги.
Но результат есть. В Эйоланде они пограничники, охраняющие свои границы. Каким-то образом одна из их установок попала в Эйоланд. Они не могут ни забрать ее, ни уничтожить. Их задача – не допустить проникновения чужаков в их мир.
Кому он нужен, их мир, со сгоревшим небом и сгоревшей землей?
А вот их установка представляет собой ценный трофей. Наш боевой орден в Эйоланде, сформированный из аборигенов, почти готов к действиям. Вот и получат первое свое крещение. Мы захватим установку.
21 декабря.
Это оказалось труднее, чем мы ожидали. Наши полегли почти все. Оружие у «телепатов» вроде бы гораздо примитивнее, но вот взаимодействие – как у телепатов.
Нам помог только значительный численный перевес. И теперь установка наша.
22 декабря.
Изучив чужую установку, Лена смогла значительно повысить мощность своей. Теперь, располагая двумя мощными установками, мы практически всесильны.
Масштабы моей охоты тоже увеличились.
23 декабря.
Утром Патриарх собрал нас и двинул речь. Эмоциональную, захватывающую. Буквально выворачивающую душу. Так он готовит нас к Крестовому походу. И у него это получается, должен признать. После такой речи только на подвиги.
Я приведу здесь отрывок из нее:
«…Смерть – всегда испытание. Испытание нелегкое, и не всем оно дается. Все умирают, это безусловно. Вопрос – как, с какими чувствами?
В большинстве случаев любые живые существа смерти боятся. И не хотят её, избегая.
С животными все ясно и понятно. Избегание смерти не делает с их сознанием никаких превращений. Они боятся, и всего лишь. Другое дело человек. Избегая смерти, боясь её, он начинает грешить.
Первородный грех человека в этом. Едва в нем зарождается сознание, понимание сути состояния небытия, как он начинает грешить. Ради продолжения жизни он готов на любые поступки. И чем дольше он торгуется со смертью, тех более тяжкие грехи совершает.
Замысел Бога состоит в прореживании популяции, ради снижения греховности общества.
В отсутствие войн и моров, богоодобренной формой прерывания бытия должен был быть конец легкий и быстрый. Такая смерть одновременно служит и причастием для умирающего».
Речь мне определенно нравится. Интересно, Патриарх понимает, что эта речь представляет собой по своей сути немного переправленный «Mein Kampf»?
2 января.
У нас с Леной праздник – родился сын. Назвали в честь ее отца, Иннокентием.
3 января.
Радость от рождения сына омрачена его болезнью. Лена слишком надорвала свое здоровье в работе над установкой. У нашего Кеши ДЦП.
Господь послал нам еще одно испытание. Но мы справимся.
15 января.
Всегда, всегда после убийства я читаю короткую молитву над теми, кого умертвил. Даже в Эйоланде, городе, греховнее которого и не выдумать в самых чудовищных фантазиях.
Война и мор – как раз то, чего так не хватает Эйоланду. Словно Содом и Гоморру Богу требуется уничтожить город, вместе со статуями. А оставшихся в живых обратить в истинную веру.
Я служу Господу, а потому собираюсь стереть город Эйоланд с лица земли, в том виде, в котором он существует сейчас. Мы сбросим идолов в воды проклятой черной реки.
Я тщательно готовлюсь, а между делом охочусь, ради очищения грехов.
И все же настоящее убийство, как и настоящее творчество, это мастерство. А мастерство необходимо оттачивать.
8 февраля.
У меня появился преследователь. Упорный, фанатичный, по варварски дикий.
Он меняет свой облик от одного мира к другому. Идет за мной по пятам, словно привязанный.
Он похож на дьявола. Где бы он ни появился, улицы заливают реки крови. Он безумен и слеп. Его жизнь – сплошное неизбирательное убийство. В нем нет ни поэзии, ни высоких слов, ни ритма, ничего. Вообще нет никаких чувств. Он словно мясорубка – пережевывает все, до чего способен дотянуться.
Он ищет меня.
14 февраля.
Наш сын все растет. Мы так и не смогли его излечить. Но, это ничего. Наш мир не Эйоланд, и здесь наш Кеша сможет стать ученым. Мне грустно, что почувствовать, объять мою поэзию он не сможет. Я не смогу передать ему свое мастерство, и это мучительное чувство гложет меня все больше.
Но он продолжит наше с Леной дело, ведь есть ещё установка для перехода.
20 февраля.
Моего преследователя зовут Алекс. Кто бы мог подумать, что у дьявола есть имя? Впрочем, он мог взять любое.
В мире Эйоланада он выглядит как леопард. Он и есть леопард. Животное, не способное думать и чувствовать. Им движут только рефлексы.
Он знает, что когда установится Царство Господа, места ему не будет. Поэтому-то он и лютует. Чувствует свой конец.
1 марта.
Вот и близок конец нашей миссии. Годами мы внедряли своих «людей» в правительство, полицию и армию Эйоланда. Времени ушло больше, чем мы рассчитывали изначально – город оказался на удивление стойким, несмотря на свою дикость.
Но, вскоре мы разрушим старый храм. И отстроим новый.
5 марта.
Проклятый дьявол в образе Алекса сильно смешал наши планы. Приходится делать все по-другому, но так даже лучше. Он пришел под видом мессии, но мы-то знаем, кто и когда явится взаправду.
10 марта.
Завтра этот мир переменится навсегда. На земле не останется ничего, что избежало бы потрясений.
Но так нужно.
Ради Кеши, моего сына, и ради всех людей. Без малой крови нельзя установить справедливого царства. А иначе как еще изгнать несправедливость?
Глава 4
Когда дверь лифта распахнулась, я выкатился из него сразу, не глядя.
Мне было все равно, кто поджидает меня там, в мягком свете книжных стеллажей, и поджидает ли вообще.
Лишь бы отойти подальше от этой мерзости, проклятой коробки и ее проклятого хозяина.
Я услышал, как лифт позади заскрежетал, пытаясь закрыться.
И не смог.
Я развернулся.
Лифт скрипел и дергался, раскачивая проволоку с трупом. Его ноги болтались и подпрыгивали. Из под потолка прорывались искры. Звук напрягающегося металла перешел в стон перегруженного механизма.
Но он не мог ни уехать, ни закрыться, ни даже просто стронуться с места.
Дем стоял перед ним, спокойно глядя в раззявленную прямоугольную пасть, в которой одиноким зубом плясал повешенный.
– Что? – вскричал труп. – Чего тебе нужно? Я выполнил свою часть уговора!
– А я не заключал с тобой никаких уговоров. Твой уговор был с ним, не со мной.
– Ты не можешь! Я не брал у тебя ничего!
– Верно, не брал. Но ты не прав: я – могу.
Дем поднял ладонь. Лифт замер и перестал дергаться, словно загнанное в угол животное, скованное страхом.
Певучим, и одновременно шипящим, низким, растягивающим слова, голосом, Дем произнес нечто.
Пол лифта разверзся.
Труп забился на проволоке, но та уже начала расплетаться, с легким звоном лопаясь в каждой жилке.
Спустя несколько секунд труп полетел вниз, в шахту, успев удариться головой о боковую стену лифта и оставив на ней пятно свежей, совсем не мертвой, крови.
Дем опустил ладонь.
В шипении закрывающейся двери я услышал облегчение. Под скрип шестерней и шкивов лифт отправился наверх, оставив открытым проем шахты.
– Кто это был, Дем? – спросил я. Хотя, хотел спросить совсем не это. Господи, я вообще не хотел ничего спрашивать. Но слова сорвались с языка сами собой.
– Хищник. Всего лишь один из хищников Библиотеки.
Он вытащил из кармана фонарь и посветил в шахту лифта, кивком головы приглашая меня подъехать поближе.
Я подкатил коляску к проему и заглянул вниз.
На дне шахты лежали кости. Надо думать, кости тех, с кого труп взял оплату за проезд на своем лифте.
***
– Дем, – спросил я. – Ты знал?
– Да, – просто ответил он.
Глупо было спрашивать, почему он не рассказал мне. Поэтому я спросил другое.
– Скажи, как мне теперь жить?
– Заново. Больше никак.
– А ноги? Я ведь не смогу жить один! Кто будет любить меня, и кого буду любить я?
– А ты хочешь вернуться к своим родителям, Рекс?
Я заколебался, не зная, что ответить.
Дем присел напротив, глядя мне в лицо.
– Не ищи правильный ответ. Представь, что тебе не о чем беспокоится. Представь, что у тебя есть ноги и абсолютная свобода поступать так, как ты считаешь нужным. Просто представь это на одну минуту. Попробуй, Рекс, я очень прошу тебя об этом.
Я попытался. Я не знал, что такое чувствовать свои ноги, но попытался.
– А теперь, представив это, скажи, ты хочешь в таком вот, живом виде, будучи совершенно здоров, вернуться к своим родителям?
– Нет, – прошептал я.
И заплакал.
***
Зал, распахнувший перед нами свое пространство, переливался мягкими огнями. Между корешками книг проскакивали молнии. Стеллажи не имели острых углов, изгибались, нависали арками над проходами, закручивались спиралями. Над ними большими стрекозами носились страницы, гоняясь друг за другом. Некоторые книги хватали их на лету и с хрустом пожирали.
Широкий лестничный пролет у лифтовой шахты вывел нас прямо сюда, сквозь очередную скрипучую дверь, осыпавшую мою коляску ржавчиной. Она не хотела пускать нас сюда, упиралась, заедала петлями и громыхала запорами, пытаясь отпугнуть. Наконец, Дему надоело ее толкать, и он вновь прочел нечто на певучем языке, и дверь распахнулась сама, с отвращением и плохо скрываемой злобой.
Словно и она была живой.
Дем уверенно толкнул коляску в проход. Нависавшие надо мной полки имели столь причудливые формы, что у меня закружилась голова.
Как нигде, ни в одном из залов, увиденных ранее, здесь ощущалась жизнь. Предметы копошились, ползли, переговаривались, перешептывались, обменивались содержимым, рычали и визжали, кажется даже торговали друг с другом.
На нас они не обращали никакого внимания. Мы с Демом плыли в густом воздухе словно призраки, обруливая переползающие проход фолианты.
Одна из бумажных стрекоз спикировала на меня и запуталась в волосах. Я осторожно снял ее, притихшую и издающую лишь легкое стрекотание. Развернул, и только тогда испугался.
Ведь здесь за все необходимо платить. За любые строки, за любое знание. Я успел это понять там, в прорве лифта, рядом с повешенным, что убивал доверчивых путников, обгладывал и скидывал их кости в шахту.
Раньше, там, дома, с родителями, я никогда не думал о подобном. Что за знание необходимо платить. Бесплатна лишь глупость. Истина же имеет свою цену. И цена не всегда материальна.
Здесь, в Библиотеке, я осознал, что значит заплатить душой.
Сотни вечеров, которыми мама и папа толковали мне Священное Писание, не дали мне ничего в понимании души. Душа оставалась абстрактным понятием, сухим, сухим настолько, что даже если его положить в рот и прожевать, то проглотить не удастся – слишком оно выхолощено и до скрипа на зубах окружено демагогией.
Библиотека наглядно, со всей возможной живостью красок, демонстрировала ценность души и ее суть.
Я не хотел платить своей душой и ползать затем по коридорам Библиотеки, питаясь падалью.
– Дем?
– Да?
– Ее можно читать? Нам за это ничего не будет?
Дем склонился над моим плечом, всматриваясь в буквы, на которые я так боялся взглянуть сам.
Затем выпрямился.
– Можешь прочитать, если хочешь. Это кусочек чей-то истории, и он не имеет к нам отношения. Странно, что он вообще здесь оказался, в зале книг магических заклинаний. Он явно прилетел сюда из секции историй, откуда мы спустились на лифте.
– Хочешь, я прочитаю вслух?
Дем почему-то прекратил толкать коляску и задумался.
– Давай, – наконец, сказал он. – Знаешь, после твоих слов мне это уже не кажется случайным.
– Может, тогда не стоит?
– Не бойся, – я почувствовал в его словах улыбку, и он взъерошил мне волосы. – Это чужая история, точнее часть ее, из другого мира. Она не связана с тобой, по крайней мере, сейчас. И если она неслучайна, то это хороший знак. Тогда она переплетется когда-нибудь с твоей историей.
– И здесь появится моя книга?
– Конечно.
Я разгладил листок. Старательно выведенные печатным и явно детским почерком, синие чернильные буквы плыли по белой линованной бумаге, словно написанные на первой парте усердным учеником.
***
«…Таят Лэй редко сознавал свое существование. Разве что на сцене, когда его роль в их команде становилась ведущей, задавая темп концерта и его ритм.
Все остальное время окружающий мир его не интересовал.
Его брат, Кай Лэй, лез из шкуры вон, стараясь заставить их всех жить нормально. Жить, как все другие тери, самой обыкновенной жизнью.
Он читал им вслух книги и заставлял читать их самих, учил налаживать свой быт и следить за собой, общаться и разговаривать. Он делал все, чтобы забыть лабораторию и открыть для них новый, бесконечный и светлый мир. Мир музыки и концертов – способный заменить им мир насилия, для которого их создали.
Таят делал все, о чем просил его Кай. Он любил Кая. Он старался изо всех сил. Но оставался лишь механизмом. Очень сложным, но механизмом. Автоматоном.
Он не понимал смысла слова «жизнь». Оно для него было именно словом, за которым не имелось ничего. Будучи механизмом, ценность жизни Таят был осознать не способен.
Иногда, глядя на него, Кай плакал.
Глядя на его слезы, Таят чувствовал себя виноватым. Но не мог понять, как свою вину загладить.
От большой куклы он отличался только связью с братьями. Сложная связь через биополе их мозга, когда включались все его настоящие чувства, внедренные в него инженерами в лаборатории.
Чувства, которых у других тери не было, и быть не могло. Природа подобное дать неспособна.
Именно связь и чувства порождали музыку. На сцене Таят плел сложнейший, невообразимый узор, превращающийся в простые, пробирающие до самого кончика хвоста, ритмы. Балансируя на грани, за которой для слушателя наступало безумие.
И изредка даже случайно переступая через неё. Ибо любой шедевр можно превратить в оружие, и для тела, и для рассудка.
А Таята создавали только и только для убийства. Его создавали, как оружие.
И ни о какой музыке его создатели, разумеется, не думали.
Он ощутил, как в его ладони вложили рукояти пистолетов.
Таят дернулся, его пальцы задрожали. Он не хотел удерживать оружие в руках, но пальцы уже сами собой сжались, реагируя не на его робкую мысль, а на заложенную в микросхеме программу.
Вшитую в постоянную память, с многочисленными резервными копиями, стереть программу было невозможно, как бы ни старался это сделать Кай Лэй.
Кай утверждал, что насилие плохо, недопустимо и ведет к разрушению. Что если Таят возьмет в руки оружие, его братьев уничтожат. Когда Кай так говорил, он плакал и брал с него слово. Слово, что Таят никогда не нажмет на спусковой крючок.
Таят любил брата. И дал ему слово. Но дал только потому, что его об этом попросили. Он имел очень смутное понимание, что такое давать слово вообще.
Ощущение ребристого металла на ладонях разбудило его спящие нервные окончания. Запах пороха и смазки заставил ноздри жадно затрепетать.
Он качнул головой вправо-влево, и часто заморгал глазами. Со стороны казалось, будто он только что проснулся. Отчасти это было верно: его центральный процессор вышел из экономного режима в 0,01% загрузки и заработал в полную мощность.
Ослабив хват рукояти, он провернул оба пистолета на указательных пальцах. Одного оборота ему хватило, чтобы узнать их точный вес и баланс, с точностью до тысячных грамма и сотых миллиметра.
Пистолеты были большими, крупного калибра. Будь его ладони такими же, как у всех гепардов, он не смог бы ими воспользоваться. Но его ладони были крупнее, а сами руки отличались утолщенными суставами.
– Какого хрена ты встал? – прорычал тигр. – Ты умеешь ими пользоваться, или нет?
Таят не обратил на него внимания. Большой палец нажал на кнопку выброса обоймы на одном из пистолетов, вторая рука тут же её подхватила. Одновременно пальцы скользнули поверх затвора, и, будто не замечая мощной пружины, легко отвели затвор назад, высвобождая патрон.
Поймав патрон на пути к полу, он покатал его в пальцах и понюхал.
Соотнеся его вес с весом обоймы и пустого пистолета, он пришел к выводу, что пули прессуют в гильзы вручную, а порох используют самого низкого качества.
Громкое оружие с минимальной дистанцией поражения, сильной отдачей, малой пробивной способностью и ограниченным ресурсом.
Откуда-то из глубин поднялась легкая тоска по другим пистолетам. Хищные, малокалиберные, со специальным порохом, двадцатипятизарядные – созданные индивидуально для него.
После побега из лаборатории, который Таят вспомнил сейчас во всех мельчайших подробностях – записанных его компьютером через видеокамеры глаз – Кай Лэй пистолеты разобрал и уничтожил.
– Вашу мать! Да я с вами только время теряю! Дай сюда пистолеты!
Громкий чужак. Слишком громкий и большой. Впрочем, братья говорят, что он сейчас не совсем чужак.
Мощность процессора подскочила. Он задышал глубже и чаще. Ему не требовался кислород. Ему требовался воздух для охлаждения процессора и крохотной силовой установки Крейга, заменявшей ему сердце.
Повинуясь протоколу, Таят установил связь с братьями. Он сделал это легко и непринужденно, как втыкают в розетку штепсель. Все они предназначались именно для этого, для работы в команде, тесной до такой степени, что их разум становился общим.
Но ему требовался ещё один. Кай Лэй. Которого рядом не было.
Таят не колебался. Он не умел. Если тигр сейчас входил в их команду, то худо-бедно он сможет заменить Кая.
С трудом преодолев барьер природного, а потому ограниченного мозга, он втянул в созданную им сеть и разум тигра.
Зрение, в том стереоскопическом режиме, которое давало ему изображение с видеокамер, теперь перестало для него иметь значение.
Его чувства, опиравшиеся на сверхчувствительные датчики и производительность вышедшего на полную мощность процессора, позволяли видеть во всех диапазонах. В сфере диаметром в восемьдесят метров он ощутил всех противников, услышал их и почуял их запах. Движения, температура тел и частота дыхания позволили ему определить не только вид тери, но и их возраст, а также предварительно оценить степень их подготовки.
Компьютер моментально рассчитал несколько тысяч сценариев их поведения, и все продолжал просчитывать их фоном, пользуясь информацией с датчиков чувств.
Он сделал шаг вперед, за миг до того, как разъярённый тигр попытался выхватить у него пистолеты. Полосатая лапа ухватила лишь воздух.
Не останавливаясь, он привел разряженный пистолет в готовность. Обойма со скрипом плохо подогнанных деталей, громко щелкнув, встала на место. Грубый, выполненный примитивным фрезером, затвор сыто чмокнул, с жадным удовлетворением глотая патрон.
Руки с пистолетами вытянулись вперед. Хвост, свернув кольцо на треть своей длины, уравновесил оружие, сделав движения своего хозяина ещё более быстрыми и мягкими.