Czytaj książkę: «Родина»

First published in Spanish as Patria by Tusquets Editores, S.A., Barcelona, Spain, 2016

This edition published by arrangement with Tusquets Editores and Elkost Intl. Literary Agency

© Fernando Aramburu, 2016

© Н. Богомолова, перевод на русский язык, 2019

© Filiep Colpaert / EyeEm/Getty Images, cover image

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© ООО “Издательство Аст”, 2019

* * *

1. Каблуки стучат по паркету

Ох, бедняжка, расшибет она себе лоб. Как волна расшибается об утесы. Немного пены – и поминай как звали. Неужто сама не видит, что этот тип даже дверь перед ней открыть ни разу не догадался? Нет, совсем околдовал ее или еще чего похуже.

Это ведь надо – каблуки вон какие высоченные, и помада на губах ярче не бывает, а ведь ей уже сорок пять. И все ради чего? При твоих, дочка, достоинствах, при твоей должности, при таком образовании… А ведешь себя как сопливая девчонка. Глянул бы на тебя сейчас aita¹…

Подойдя к машине, Нерея подняла глаза на окно, из которого мать наверняка наблюдала за ней. Так оно и было, и, хотя Нерея не могла различить ее с улицы, Биттори с горечью, нахмурившись, провожала дочь взглядом и шепотом разговаривала сама с собой: бедная моя девочка, прилипла к этому павлину, а он ведь никогда ни о ком, кроме себя, не думает и ни одну женщину не способен сделать счастливой. Не дано ему это. Нет, вы мне скажите, до какого отчаяния должна дойти жена, чтобы после двенадцати лет семейной жизни из кожи вон лезть, стараясь соблазнить собственного мужа? И если уж говорить начистоту, то только радоваться надо, что нет у них детей.

Нерея, прежде чем сесть в такси, небрежно взмахнула рукой, прощаясь с матерью. После чего Биттори, стоявшая у окна в своей квартире на четвертом этаже, перевела взгляд туда, где за крышами домов виднелись широкая полоса моря, маяк на острове Санта-Клара, а еще – легкие облака вдали. Женщина из передачи про погоду пообещала на сегодня солнце. И Биттори – ох, что-то я становлюсь совсем старой – снова посмотрела на улицу, но такси уже пропало из виду.

Тогда Биттори попыталась разглядеть за крышами домов, и за островом, и за синей линией горизонта, и за грядой далеких облаков, и где-то еще дальше, в потерянном навсегда прошлом, картины свадьбы своей дочери. Она снова увидела ее в соборе Доброго Пастыря в белом платье с букетом в руке – слишком уж счастливую. Мать смотрела на изящную, красивую, улыбающуюся Нерею, и у нее появились дурные предчувствия. Вечером, уже дома, Биттори хотела было сесть перед портретом Чато и поделиться с ним своими страхами, но у нее болела голова, а кроме того, Чато все семейные дела, особенно если дело касалось дочери, принимал слишком близко к сердцу. Запросто мог и слезу пустить. Да, конечно, фотографии не плачут, но ведь понятно же, что я имею в виду.

Туфли на высоких каблуках Нерея выбрала, чтобы пробудить у Кике аппетит, но не тот, само собой, который можно утолить хорошим обедом. Цок-цок-цок – простучала она по паркету всего несколько минут назад. Надо еще проверить, как бы дырок мне в полу не наделала. Но я ни слова ей не сказала – ради общего спокойствия. Они ведь ненадолго ко мне заехали. Только проститься. А от него – это в девять-то утра! – уже попахивало виски или еще чем-то крепким, наверное, каким-то из тех напитков, которыми он торгует.

– Ama², ты уверена, что справишься тут одна?

– А почему бы вам не доехать до аэропорта на автобусе? Такси отсюда до Бильбао небось кучу денег будет стоить.

Он:

– Ну, уж об этом ты можешь не беспокоиться.

Потом стал объяснять про чемоданы, суету, лишнее время в пути.

– Да, но ведь времени у вас более чем достаточно, насколько я понимаю?

– Ama, давай оставим этот разговор. Мы решили ехать на такси – и точка. Так удобнее.

Кике начал раздражаться:

– Да, нам удобно именно так.

Потом сказал, что пойдет на улицу покурить – а вы тут пока поговорите. От него разило одеколоном. А изо рта разило спиртным, хотя сейчас всего девять утра. Он попрощался, любуясь на свою физиономию в зеркале, висевшем в прихожей. Хлыщ, другого слова не подберешь – хлыщ и есть. А потом он по-хозяйски – вежливо, но сухо? – бросил Нерее с порога:

– Только про время не забывай.

Пять минут, пообещала та. Но эти пять минут, естественно, растянулись до пятнадцати. Когда они остались вдвоем, Нерея сказала матери, что эта их поездка в Лондон очень много для нее значит.

– Да? Что-то мне плохо верится, что тебе отведена какая-то роль в переговорах, которые будет вести твой муж со своими клиентами. Или ты забыла мне сообщить, что теперь работаешь на его фирме?

– В Лондоне я сделаю все, чтобы спасти наш брак.

– В который раз?

– В последний.

– И что ты удумала теперь? Станешь ходить за ним по пятам, чтобы не изменил тебе с первой же подвернувшейся бабой?

– Ama, ради бога. Мне и так нелегко.

– Ты прекрасно выглядишь. Парикмахерскую сменила?

– Да нет, хожу все туда же.

Нерея вдруг понизила голос. Услышав ее шепот, мать бросила взгляд на входную дверь, словно боясь, что за ней их подслушивает кто-то посторонний. Ничего особенного не произошло, просто мы с Кике отказались от мысли усыновить младенца. А сколько было разговоров! Кого взять – китайца, русского или мулатика? Девочку или мальчика? Нерея и сейчас была бы не прочь, но Кике дал задний ход. Хочет собственного ребенка, плоть от плоти его.

Биттори:

– И про Библию сразу вспомнил?

– Понимаешь, сам Кике считает себя очень продвинутым, но на самом деле он мыслит прежними категориями и не может ни на шаг отступить от традиций. Это, ну, как рис с молоком…

Нерея сама и в подробностях все разузнала про усыновление – они с мужем любым формальным условиям отвечали. И с деньгами никаких проблем. Она готова была ехать хоть на край света, лишь бы наконец почувствовать себя матерью, даже если ребенок будет рожден не ею. Но Кике больше говорить на эту тему не желает. Нет – и все тут.

– Черствый он какой-то, тебе не кажется?

– Ну хочется ему своего мальчишечку, чтобы был на него похож, чтобы играл когда-нибудь потом в “Реале”. Это у него стало просто навязчивой идеей. И он у него будет. Уф, уж если он что вбил себе в голову, не отступится! От кого, не знаю. Кто-нибудь изъявит готовность. Но меня лучше ни о чем не спрашивай. Откуда мне знать кто. Наймет чужую утробу и заплатит сколько положено. А я? Я помогу ему подобрать здоровую женщину, и его прихоть будет исполнена.

– Ты что, совсем спятила?

– Но ему-то я, разумеется, пока этого не сказала. Надеюсь, в ближайшие дни в Лондоне как раз и подвернется удобный случай. Я все хорошо обдумала. Нет у меня никакого права делать его несчастным.

Уже стоя у двери, они слегка потерлись щеками. Биттори: ну что ж, поступай как знаешь, счастливого пути. Нерея с лестничной площадки, где она ждала лифт, сказала что-то про злосчастную судьбу и про то, что нельзя лишать себя радостей. А напоследок велела матери сменить коврик у двери.

2. Славный месяц октябрь

Пока все это не случилось с Чато, она верила в Бога, а сейчас не верит. И ведь какой набожной была в юности. Даже в монастырь собиралась уйти. Вместе со своей подругой из их же поселка, о которой теперь лучше не вспоминать. Но обе пошли на попятный в самый последний момент, когда дело было уже считай что решено. Нынче все эти разглагольствования про воскрешение из мертвых, и про вечную жизнь, и про Создателя, и про Дух Святой кажутся ей чистыми выдумками.

Ее сильно рассердило кое-что из сказанного епископом³, его лицемерие. Не подать руки такому важному сеньору она, конечно, не отважилась. Но его рука показалась ей какой-то липкой. Зато она посмотрела ему прямо в лицо, чтобы сказать все, что нужно, без слов, чтобы он прочитал в ее глазах, что верить в Бога она перестала. Стоило ей увидеть Чато в гробу, и вся ее вера лопнула как мыльный пузырь. Она даже физически это почувствовала.

И тем не менее к мессе она иногда ходит, но скорее лишь по привычке. Садится на скамейку где-нибудь поближе к выходу, смотрит на спины и затылки прихожан и ведет беседу сама с собой. Дома ей очень одиноко. К тому же Биттори не из тех, кто проводит время в барах или кофейнях. Магазины? Покупает она только самое необходимое. А еще у нее пропала всякая охота хоть немного принарядиться – еще один мыльный пузырь? – пропала сразу после смерти Чато. И если бы не приставания Нереи, изо дня в день носила бы одно и то же.

Вместо того чтобы бегать по магазинам, она предпочитает сидеть в церкви и молча укрепляться в своем неверии. Однако никаких богохульств или презрения к собравшимся здесь людям она себе никогда не позволит. Биттори рассматривает росписи на стенах и говорит/думает: нет. Иногда говорит/думает об этом, чуть покачивая головой и словно подчеркивая таким образом свой протест.

Если идет служба, она остается в церкви подольше. И своим беззвучным “нет” отзывается на все, что произносит священник. Помолимся. Нет. Тело Христово. Нет. И далее в таком же духе. Иногда, утомившись, позволяет себе и вздремнуть, но так, чтобы никто этого не заметил.

Когда Биттори вышла из иезуитской церкви на улице Андиа, уже стемнело. Четверг. Тепло. После обеда она видела, что термометр у аптеки показывал двадцать градусов. Машины, пешеходы, голуби. Вдруг попалось знакомое лицо. Ни минуты не раздумывая, она свернула в сторону. Из-за резкой смены маршрута скоро оказалась у площади Гипускоа и пересекла ее по дорожке вдоль пруда. Понаблюдала за утками. Очень давно она была здесь в последний раз. Если память ей не изменяет, еще когда Нерея была маленькой. Вспомнила черных лебедей, которых сейчас видно не было. Дин-дон, дин-дон. Бой часов на здании городского совета вывел ее из задумчивости.

Восемь. Хорошее время, славный месяц октябрь. Вдруг ей вспомнились слова, сказанные утром Нереей. Про то, что нужно сменить коврик у двери? Нет, другое. Что нельзя лишать себя радостей. Обычная чушь, которую говорят старикам, когда хотят их подбодрить. Ведь Биттори охотно признавала, например, что вечер нынче чудесный. Но чтобы запрыгать от счастья, ей понадобилась бы причина поосновательней. Какая? Ох, да кто ж ее знает. Вот если бы изобрели машину, способную воскрешать умерших, и вернули мне моего мужа… И она тотчас переключилась на другой вопрос: сколько уж лет прошло, не пора ли начать забывать? Забывать? А что это такое?

Воздух насыщен запахом водорослей и моря. Совсем не холодно, нет ветра, небо чистое. Значит, сказала она себе, можно вернуться домой пешком и сэкономить на автобусе. На улице Урбьета она услышала свое имя. Услышала отчетливо, но ей не хотелось оборачиваться. Мало того, она даже ускорила шаг, хотя и это не помогло. Ее догоняли чьи-то быстрые шаги.

– Биттори, Биттори!

Голос прозвучал прямо у нее за спиной, так что нельзя было и дальше притворяться, будто не слышишь его.

– Ты уже знаешь? Они говорят, что больше этого не будет, то есть терактов больше не будет.

Биттори не могла не вспомнить времена, когда та же соседка старалась не встречаться с ней на лестнице или мокла под дождем на углу улицы, поставив сумку с покупками на асфальт, лишь бы не входить вместе в подъезд.

Она солгала:

– Да, мне только что сообщили.

– Вот ведь какая хорошая новость, правда? Наконец-то и у нас наступит мир. Давно пора.

– Ну, это мы еще посмотрим, посмотрим.

– Я ведь в первую очередь за вас радуюсь, за тех, кто по-настоящему пострадал. Дай-то бог, чтобы все это прекратилось и вас оставили в покое.

– Прекратилось что?

– Теперь они перестанут приносить людям горе, пусть добиваются своего, никого не убивая.

А так как Биттори молчала и не выказывала ни малейшего желания продолжать разговор, соседка попрощалась с ней, словно вдруг вспомнив о срочном деле:

– Ну, я пошла, а то обещала сыну приготовить на ужин барабульку. Очень уж он ее любит, барабульку. Если ты домой, пошли вместе.

– Нет, у меня тут неподалеку встреча.

И, чтобы избавиться от ненужной компании, Биттори перешла улицу и какое-то время без определенной цели бродила поблизости. Потому что эта сплетница сейчас будет чистить рыбу для своего сыночка, который всегда казался мне глуповатым или даже совсем безмозглым, и, если услышит, что я возвращаюсь домой следом за ней, подумает: ах, вот оно как, выходит, нарочно не захотела возвращаться вместе со мной. Биттори! Что? Ты начинаешь злобствовать, а я тебе много раз говорил, что… Ладно, оставь меня в покое.

Позднее, уже двигаясь к дому, она приложила ладонь к шершавому стволу дерева и беззвучно произнесла: спасибо тебе за твою доброту. Потом приложила ладонь к стене какого-то дома и повторила фразу. Затем проговорила то же самое, по очереди касаясь урны, скамейки, светофорного столба и других уличных предметов, которые попадались ей по пути.

В подъезде было темно. Биттори хотела было воспользоваться лифтом. Нет уж. Шум может выдать меня. И она решила подняться на четвертый этаж пешком, да еще сняв туфли. У нее еще хватило времени, чтобы прошептать последнее благодарение – перилам – и тоже за их доброту. Потом со всеми возможными предосторожностями вставила ключ в замочную скважину. И что плохого нашла Нерея в ее коврике? Нет, не понимаю я это существо и, пожалуй, никогда не понимала.

Не успела Биттори войти, как зазвонил телефон. Кошка Уголек, свернувшись черным клубком, дремала на диване. Не меняя позы и лишь чуть приоткрыв глаза, она следила за тем, как хозяйка спешит к аппарату. Биттори подождала, пока звонки смолкнут, проверила номер на экране и тотчас набрала его.

Шавьер пребывал в страшном возбуждении. Ama, ama! Включи скорей телевизор.

– Мне уже сообщили.

– Кто сообщил?

– Соседка сверху.

– А я думал, ты еще не знаешь.

Он сказал, что целует ее, она ответила тем же, и на этом их разговор закончился – попрощались, и точка. Про себя она решила: не буду я включать никакой телевизор. Но очень быстро верх одержало любопытство. На экране Биттори увидела троих типов в беретах и с закрытыми лицами, они сидели за столом, и вся сцена была выдержана в стиле ку-клукс-клана. Белая скатерть, патриотические плакаты, один микрофон на всех. Биттори подумала: интересно, а мать того, который сейчас говорит, узнала его по голосу? Она чувствовала глубокое отвращение к тому, что ей показывали, мало того, все это ее просто бесило. Долго она не выдержала и телевизор все-таки выключила.

День для нее закончился. Который был час? Ближе к десяти. Она поменяла воду кошке и легла в постель – раньше обычного, не поужинав, не открыв журнала, который ждал на ночном столике. Уже надев ночную рубашку, остановилась перед фотографией Чато, висевшей на стене в спальне, чтобы сказать ему, что:

– Завтра приду и обо всем тебе расскажу. Вряд ли ты сильно обрадуешься, но, в конце концов, новость важная, и ты имеешь право ее узнать.

Погасив свет, Биттори попыталась заставить свои глаза пролить хотя бы одну слезинку. Бесполезно. Сухие. И Нерея не позвонила. Не потрудилась хотя бы сообщить матери, что долетела до Лондона. Где уж там, она ведь сильно занята – старается спасти свой брак.

3. С Чато на кладбище Польоэ

Вот уже несколько лет как она не поднимается до кладбища Польоэ пешком. Не то чтобы не может, смогла бы, да сильно устает. А если честно, то и не усталость вовсе ее пугает. Просто зачем, вот именно, зачем? Кроме того, время от времени у нее начинает колоть в животе. Поэтому Биттори садится в автобус девятый номер, который останавливается в двух шагах от входа на кладбище, а побывав на могиле, уже пешком спускается в город. Шагать под горку – совсем другое дело.

Из автобуса Биттори вышла следом за какой-то женщиной, других пассажиров в нем, кстати сказать, и не было. Пятница, спокойно, хорошая погода. На арке над воротами она прочла: “Скоро о вас скажут то, что сейчас говорится о нас: они умерли!” Такого рода мрачные фразочки на меня не действуют. Звездная пыль (это я слышала по телевизору) – вот что мы такое, и не важно, дышишь ты еще или уже отправился к праотцам. Да, я люто ненавижу отвратительную надпись и тем не менее не могу при входе на кладбище не остановиться и не прочесть ее в очередной раз.

А вот пальто ты, голубушка, могла бы оставить дома. Сегодня оно уж точно лишнее. Вообще-то Биттори надела его только для того, чтобы на ней было что-то черное. Первый год она соблюдала траур, потом дети убедили ее, что пора начинать снова жить обычной жизнью. Обычной жизнью? Наивные люди, знать не знают, о чем говорят. Но она последовала их совету – только чтобы сын и дочь оставили ее в покое. Тем не менее ей все равно кажется неприличным ходить среди мертвых в чем-то ярком. Поэтому сегодня так и получилось: ранним утром она открыла шкаф и поискала что-нибудь черное, чем можно было бы прикрыть платье разных оттенков синего. Увидела пальто – и надела, хотя и знала, что запарится в нем.

Чато делит могилу с дедушкой и бабушкой по материнской линии, а также со своей теткой. Могила находится прямо у идущей слегка под уклон дорожки, в одном ряду с другими такими же. На плите имя и фамилии покойного, дата рождения и дата смерти – тот день, когда его убили. Без эпитафии.

В дни, предшествовавшие похоронам, родственники из Аспейтии посоветовали Биттори не писать и не выбивать на плите ничего – ни фраз, ни символов, ни косвенных указаний, по которым можно будет узнать, что Чато стал жертвой ЭТА. Меньше будет проблем.

Она возмутилась:

– Послушайте, один раз его уже убили. Во второй у них это вряд ли получится.

По правде сказать, Биттори и не собиралась помещать на плите надпись с объяснением причин смерти мужа, но достаточно было кому-нибудь начать отговаривать ее от чего-то, как она немедленно решала поступить наперекор советам.

А вот Шавьер согласился с доводами родственников. Так что на плите появились только имя и даты. Нерея по телефону из Сарагосы предложила изменить дату смерти. Они удивились: как это?

– Мне пришло в голову, что лучше бы на могиле указать другой день – либо до, либо после убийства.

Шавьер пожал плечами. Биттори сказала, что об этом не может быть и речи.

Через несколько лет, когда испачкали краской плиту на могиле Грегорио Ордоньеса⁴, который лежит метрах в ста от Чато, Нерея, как всегда бестактно, снова напомнила им свое старое предложение, хотя о нем, по правде сказать, все уже давно успели забыть. Показывая фотографию в газете, она сказала матери:

– Говорила я тебе, что лучше принять хоть какие-то меры предосторожности? Посмотри, ведь такое и с нами могло случиться.

И тогда Биттори швырнула свою вилку на стол и объявила, что уходит.

– Куда это ты так заспешила?

– У меня вдруг пропал аппетит.

Она ушла из квартиры дочери, насупившись и сердито топая, а Кике при этом закурил сигарету и театрально закатил глаза.

Ряд могил тянется вдоль дорожки. К счастью для Биттори, плита на две пяди поднимается над землей, так что на нее удобно присесть. Конечно, если идет дождь, то особенно там не рассидишься. И в любом случае камень обычно бывает холодным (да еще лишайник и грязь, как и положено, накопившиеся за долгие годы). Она всегда приносит с собой в сумке квадратный кусок полиэтилена, вырезанный из пакета, полученного в супермаркете, а также платок, который можно положить на полиэтилен сверху. Садится и рассказывает Чато все, что наметила рассказать. Если поблизости есть люди, разговаривает с ним мысленно, если никого нет, что случается чаще, беседует вслух:

– Дочка уже в Лондоне. Так я, по крайней мере, полагаю, поскольку она даже позвонить мне не удосужилась. А тебе она звонила? Мне – нет. Ладно, раз по телевизору ничего ни про какие авиакатастрофы не сообщали, значит, оба они спокойно добрались до Лондона и там уж в который раз пытаются спасти свой брак.

Еще в самый первый год Биттори поставила на могильную плиту четыре горшка с цветами. И старательно ухаживала за ними. Красиво получилось. Потом она какое-то время не приезжала на кладбище. Цветы засохли. Следующие продержались до первых заморозков. Тогда она купила огромный глиняный вазон. Шавьер погрузил его на тележку. Вдвоем они посадили в него самшитовое деревце. Однажды утром Биттори нашла горшок опрокинутым и разбитым, так что часть земли просыпалась на плиту. С тех пор никаких растений у Чато на могиле не было.

– Что хочу, то и говорю, и никто мне этого запретить не может, а уж тем более ты. Шучу? Какие тут шутки. Просто я уже не такая, какой была при тебе. Я стала злой. Ну, не то чтобы злой, нет, конечно. Скорее холодной и равнодушной. Если ты вдруг воскреснешь, ни за что меня не узнаешь. И будь уверен, твоя драгоценная доченька, твоя любимица, много поспособствовала тому, чтобы я переменилась. Она ведь частенько доводит меня до белого каления. Как и раньше, впрочем, даже в детстве. С твоей потачки, само собой. Потому что ты всегда ее защищал. А вот мое слово никогда и ничего для нее не значило, она так и не научилась меня уважать.

Через три или четыре могилы от нашей, рядом с асфальтовой дорожкой, находился участок, покрытый песком. Биттори засмотрелась на пару только что прилетевших туда воробьев. Птички растопырили крылья и устроили себе песочную ванну.

– И второе, что я хотела сообщить тебе: банда решила прекратить убийства. Пока неизвестно, всерьез они об этом объявили или просто трюк какой-то задумали, чтобы выиграть время и перевооружиться. Хотя… Будут они убивать или нет, тебе уже все равно. Да и мне тоже, можешь не сомневаться. Зато я очень хочу узнать, как все это произошло в точности. Всегда хотела. Мне это необходимо. И никто меня не остановит. И дети наши не остановят. Даже если до них что-то дойдет про мои планы. Во всяком случае, сама-то я им ничего не скажу. Ты единственный, кто в курсе дела. И не перебивай меня. Только ты знаешь, что я собираюсь туда вернуться. Нет, в тюрьму я поехать не могу. Мне ведь неизвестно, в какой именно тюрьме сидит этот мерзавец. Но они-то по-прежнему живут в поселке, никуда не делись. Кроме того, мне страшно любопытно посмотреть, в каком состоянии находится наша квартира. Ты не беспокойся, Чато, Чатито, потому что Нерея сейчас за границей, а Шавьер думает, как всегда, только о своей работе. Они ни о чем и не догадаются.

Воробьи исчезли.

– Клянусь тебе, я ничуть не преувеличиваю. Мне очень и очень нужно примириться с самой собой, чтобы можно было сесть и сказать: ну вот, с этим покончено. С чем именно покончено? Не знаю, как лучше объяснить тебе, Чато, наверное, и это тоже мне еще предстоит для себя уяснить. А ответ, если, конечно, ответ существует, можно отыскать только в поселке, вот почему я и собираюсь туда поехать – сегодня же после обеда.

Она встала. Аккуратно сложила платок и кусок полиэтилена, убрала все в сумку.

– Ну вот, все тебе рассказала. С тем и оставайся.