Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе

Часть вторая. …о короле Артуре

Безудержно хлестала вода из пробитого днища рыбацкой лодки. Безудержно хлестала кровь из тёмной раны короля Артура. И меч покоился сразу в двух водах – алой и зеленоватой речной.

Пока Мерлин переругивался с Гвиневерой, а бедняга Ланселот налегал на вёсла, только Артуру и мечу в его руке доводилось мыслить: «А что там – за бортом?».

– Он должен выбросить его в воду! – кричал седобородый старик в коричневой хламиде и утыканной вороньими перьями шляпе.

– Без Экскалибура он умрёт! – перекрикивала старика девушка в запачканном кровью, грязью и туманом агатовом платье. Она пыталась встать – высокомерье преобладало в её логике (а если не таить секрета – то и банальный цинизм), но лодка резко качнулась, зачерпнув изрядное количество воды через борт, ещё больше, приобщаясь тем к глади озера.

Миф сидел здесь же. Он прибыл раньше Легенды и теперь обдумывал, что же оставить себе, а что отдать на поживу этой даме с красивым и бессмысленным, по его мнению, именем на «Л». Джентльмен в нём явно боролся с любителем красивых фраз и завершённых историй – почти коллекционером. Вот именно – почти.

«Да-с, некрасивая ситуация», – думал Миф, в мыслях заднего плана уже перебирая красочные слова описания того, как умер Артур… так и не доплыв до Авалона.

– Стоп! Почему «Авалона»? – Миф старательно огляделся вокруг, ведь ещё минуту назад он знал пункт прибытия утлого рыбацкого судёнышка, и он явно назывался по-другому.

Но вокруг было пусто. Нет, конечно, летала огромная рать разной мошкары, даже в тумане умудряясь безошибочно находить кровонесущую цель, да и иные создания терпеливо ждали обеда – ну или иного вида принятия пищи. Лишь бы поскорей лодочка пошла ко дну.

А Легенда всё не торопилась…

– Он должен выбросить меч. Пока клинок с ним, Артур не может… – старик не договорил – Гвиневера запустила в него найденными на дне, а теперь уже свободно плавающими где-то ближе к корме лодки рыболовными снастями.

– Гвиневера, Гвиневера, – проворчал Ланселот и улыбнулся. Да уж, как только Артур умрёт – меч будет наилучшим доказательством предсмертной передачи прав на правление Камелотом от Артура ему, серу Ланселоту Первому, Озёрному. И лучше всего это понимала Гвиневера.

Вот только старик упрямился.

– Он должен его выкинуть! Вернуть Владычице Озера! – настаивал Мерлин, лихорадочно выпутывая крючки и куски сети, застрявшие в его бороде.

«Да вернётся он ей, вернётся, – хотел было сказать Миф, но закон «Молчание и Невмешательство частных псевдоисторических субъектов категории «М»» крепко связывал ему рот, ну или связал бы шерстяными нитками лет эдак на тысячу в случае… А вот случаи указывались уже в законе и в куче поправок к «Молчанию…», см. Кодекс Мифоуказателей. В принципе, вода продолжала прибывать…

Артур вдруг простонал что-то невразумительное насчёт «Вода…». Но все подумали, что он хочет «воды», и тут-то сыграли свою роль обстоятельства…

Гвиневера попыталась найти захваченную ещё до боя фляжку, что она собиралась преподнести Артуру-победителю. Яд во фляжке был несильный, но, по её расчётам, утомлённого человека убил бы как раз за два-три дня хмельной пирушки в честь победы.

Генда… Мерлин попытался взмахнуть любимым дубовым посохом, дабы сотворить если не Грааль Святой, то хотя бы чашку с чистой водой.

Ланселот же продолжал грести…

А пролетающая мимо сова обронила невидимое (для людей) письмо для Мифа от Легенды. И хотя письмо было невидимое, но никак не невесомое.

Лодка качнулась последний раз и слилась с туманной гладью озера…

«…Артур выпрямился и, превозмогая боль в кровоточащей ране, кинул Экскалебур в озеро. Тут же из тёмной глубины вод поднялась женская рука и поймала звенящий, разрезающий воздух клинок. На лезвии высветилась одна из двух надписей: „Выбрось меня“⁴…»

…читал Миф строки из письма, изредка поглядывая на неаппетитную картину «рук и ног» торчащих из глубины вод, наверняка не уместившихся в пастях тех тварей, что сейчас-таки дождались своего обеда.

В конце письма значилось: «PS: не смогла прийти, Таури На’Уа отказываются строить египтянам пирамиды. Целую. Твоя Легенда.

PS:PS: приятного купания».

Миф сплюнул в сторону ближайших подкоряжников, доедающих консерву Ланселота, и, достав из-за пазухи небольшую книжку, прочел её заглавие:

«ЛЕГЕНДА о Короле Артуре и рыцарях круглого стола».

ЛЕГЕНДА!

– Ладно, посмотрим, какими эти рыцари были круглыми! – сказал Миф и с громким хлопком растворился в Истории.

Голос второй. Морская

Пролог. Рукописи мокнут

Камотес, Висаян, Азов и Фиджи…

Море, по сути, мы близнецы —

В тебе и во мне прорастают черты

Самой высокой волны.

Сергей Рипмавен. Море

«Кали-Ола». Память. Сейчас

Листая давно отсыревшие, потёкшие чёрными ручьями черновики – в них я обнаружил упоминание о ней.

Лет двадцать. Не срок давности, тогда столько было мне. Я писал на всём, что попадалось под руку, всем, что могло вывести несколько закорючек моим кривоточечным почерком.

И вот среди таких записей упоминание о ней. На заляпанном акрилом листке имя —

Морская.

Марина, это точно она. Моя Морская. Как же это было давно.

Песчаный берег…

Хотя нет. Это была Маша.

Асфальтовые вены дорог… – Нет, это не тот черновик.

Сейчас. Сейчас-с.

Вот:

«…Морская шла рядом, всячески цепляясь своими маленькими ладошками за мою руку, не желала, не могла отпустить её. А я был холоден, впрочем, как всегда…»

Нет. Это скучно. Где-то было про портрет. Может, вон в той тетрадке?

Открываю, ищу, пролистываю годы. Годы не памяти, но фантазии.

Нашёл?

«…Морская была художницей-портретисткой, хотя себя она предпочитала называть „архитектором лиц“. Да, она умела выстраивать на своих холстах даже самые некрасивые или изуродованные лица такими, какими они должны быть по замыслу Творца, что доводил её рукой свои картины…»

Но почему я не могу вспомнить её лицо? Тогда ещё девочка. Просто девочка, любящая, когда её целуют. И, зная это, я так редко её целовал. Дурак. Но всё же её лицо…

«…маленького роста, она была похожа на свой чемоданчик с красками: такая же вечно перепачканная акварелью и…»

Нет. Где же про лицо?

«…я видел в ней волшебницу, что случайно получила вместо волшебной палочки кисточку-колонок, что, впрочем, не мешало ей раскрашивать мир узорами чар…»

Лицо. Лицо. Марина.

Вспомнил!

Длинные светлые прямые волосы, что порой загораживали от моего взора взгляд-небо. Нет, не небо в её глазах. Её глазами смотрело на мир Небо – его в ней не было, она им была!

А ещё губы, такие, кажется, непримечательные, если хоть раз внимательно не всмотреться в них. Постоянно в улыбке. Хотелось прикасаться к ним своими губами, особенно когда в очередном порыве Морская грызла кончик кисточки, ощущая краску на вкус. Цвет – на вкус!

«… Марина вечно светилась изнутри – её лицо больше подошло бы одной из скандинавских валькирий. Её внутренняя сила – участь избранных, тех, кто стоит на последнем рубеже, между Молотом и Наковальней…»

Записки, они не правы. Но всё же суть…

«… в тот вечер она рисовала меня. По памяти. Воображением дорисовывала мои черты, одежду, позу. Кажется, я вёл разговор с какой-то Силой, что вот-вот должна была поглотить меня на том рисунке. В той жизни…»

Вспомнил тот портрет. Да, там я был настоящим, не то что в этой жизни – фантазии, выдумке.

«… В какой-то момент Морская услышала ветер. Он звал её моим голосом. Ветер, ветер наполняет душу смертью…»

Обычно меня зовёт этот ветер – чужим голосом человека, попавшего в беду. Когда беда не «ещё», а «уже».

«… Ветер привёл её на крышу, туда, где стоял он. Совсем, как на картине: её герой ожил. И теперь ему нужна была помощь…»

О, это давняя история, жаль, она почти не сохранилась в моих дневниках. Но вот что скажу: должно быть, в мироздании дела обстоят, как со звёздами, – если человек рождается, то кому-то он был нужен.

Однажды вот этому самому кому-то потребовался персонаж. Писатель.

«… Ветер трепал волосы Морской. Его голосом ветер просил нарисовать дорогу домой. Она не знала как. Знали лишь руки – ладошки с тонкими линиями, где задолго до её и его рождения были указаны черты…»

Герой ожил. Писатель сам сошёл с чужих страниц. Книга стала человеком.

«Марина рисовала. Прямо в воздухе выводила огненно-серебряные линии. Плавились серебряные колечки на её пальчиках, и пламя её сердца становилось краской жизни. Её холстом стало время, её рисунки оживали, они раздвигали привычный мир. Они…»

Вот только герой не знал пути. Он мог вести. За собой. В огонь. В бой. В свет…

«…её холстом стало время. Её рисунки оживали. Дом. Дорога. Алый конь. Они раздвигали привычный мир. Они…»

И когда народ, создатели, когда они ушли по пути, указанному героем, – всё вокруг опустело. И он остался один…

«… Ветер шептал ей: „Спасибо“. Ветер уходил домой – в цвет, в сказку, в мир без ветра. Он закрывал его за собой…»

А для него горела бумага. Герой не мог умереть. Он не рождался.

«…и тогда Морская подошла ко мне – к нему, к портрету, к ожившему портрету, что стоял на грани Силы…»

Дальше пусто. Почти. Лишь несколько обрывков бумаги.

«—…ты мой? – она хотела сказать больше, хотела… Нельзя больше. Больше она не вкладывала в него.

Он поцеловал её.

– Ты забудешь всё. Но когда-нибудь я найду тебя…»

Марина, я нашёл тебя. Ты в черновиках, в записках, на промокших листах.

Была ли ты выдумкой? Или, быть может, той девочкой, что смотрит на меня с картины в коридоре?

Была ли ты?

Дом Героев. Давно

…В её дворе сидел человек с авторучкой и тонкой школьной тетрадкой в клеточку.

– Можно, я вас нарисую?

Он улыбнулся.

– А можно, я о вас напишу?

На подоконнике старый граммофон пел женским голосом:

«…Марина…»

Часть первая. На твой безумный мир

Ты родилась тридцать девятого февраля

Не говори о марте – снега, лежащие везде, – не март!

Угрюмый бог художников тебя не целовал,

Но подмахнул немного красок в цвет

Твоей палитры. И мой Завет был полон

И тебя вписал на строчку ниже, чем бы нужно,

Пером гусиным… с кончика чернил едва хватило

На размерность имени: Ма-ри-на.

Марк Чёрный. Дочери – Марине

«Кали-Ола». Рязань

– … не болит!

Хмурое предосеннее небо, затянутое вуалью чёрных туч, сверкнуло… Пушистые дождевые гиганты на мгновение раздвинулись и впустили отрезок стали, показавшийся сначала лучом солнца. Открывая дождеточащие раны в небесах, острый металлический клык прорезал небосвод до самой земли, до горизонта. В маленьком городке на самом краешке мироздания горизонт кончился.

Ветер, налетая малыми подобиями смерча, вбирал первые осенние золотники-листья, а потом водил их почти колдовским хороводом вокруг случайных прохожих. Я не был случайным, скорее из тех, кого рано утром выбрал сам путь и теперь вёл к известной только ему цели.

Цель оправдывает средства.

Ветер ударил в лицо, разлохматил и без того непослушные волосы, заставил поднять голову к небу от забивающей глаза дорожной пыли. Что-то блестящее рассекло воздух и упало в двадцати шагах от меня, прямо посреди газона, прилегающего к небольшой кофейне. Быстрый взгляд на крышу: она пуста. Прохожие не обращают внимания на чудака, отрешённо смотрящего то на небо, то на траву. Прохожих нет. Я понял это только теперь, когда первые капли дождя упали мне на лицо и внезапно стих ветер.

Небо сегодня, кажется, играет в убийцу: в траве блестит железный нож, из тех, что уже давно не делают: и лезвие, и рукоять из железа, нет и следа ржавчины. Рукоять удобно ложится в ладонь, капли дождя удобно устраиваются на моей одежде, намекая: спеши укрыться. Лезвие прячется в рукаве, рукоять – в перчатке, я – в той самой кофейне, на чьём газоне небо играет в ножечки.

– Мне ещё чашечку мокко, – обращается к официанту светловолосая девушка за дальним столиком у окна. Ещё несколько столов – все заняты, видимо, дождь загнал сюда всех прохожих или сегодня Всемирный День чашечки кофе в кругу друзей? Мест нет. Лишь одно, что секунду назад загораживал от моего взора официант, принимающий заказ у любительницы странного напитка. Цель или средство? Иду туда.

Странная кофейня: при таком светлом, слишком плюшевом интерьере здесь, в углу у окна, освещение удивительно мрачное, и музыка оказывается на поверку практически музыкой сфер – верно, такую великие классики слышали во снах и, силясь записать её наяву, рождали свои шедевры.

– У вас свободно?

Я еще не знаю её имени, но скажу по секрету, имя для неё я придумал заранее: Марина. Она смотрит на меня с испугом. Промокший, в черноте кожаного плаща, я похож на инквизитора из современных представлений, навеянных фильмами и книгами. Что ж, будем пытать.

– Да и нет. Садитесь, – она всё ещё смотрит на меня настороженно. Я занимаю отведённое мне Путём место.

– Сергей. И давайте на «ты».

– Марина. Вы похожи на мага.

Значит не инквизитор – маг. Вот кого нарисовала ей фантазия. Ты ошиблась лишь чуть-чуть: не маг, а колдун. Я поправляю взъерошенную мокрую чёлку, забыв… С громким звоном выпадает на стол нож и блестит развернутым к потолку лезвием, отражая испуг Марины.

– Нож…

– Знаешь, насколько это магическая вещь? Если летом в пылевой смерч бросить нож, то смерч рассеется, а пыль окропит кровь нечисти. А если в твой дом идёт ведьма, нужно сунуть нож под крышку стола, – руки сами творят сказанное, и нож втыкается лезвием под крышку белесого стола.– И ведьма пройдёт мимо.

А спешащая укрыться от дождя в кофейне женщина за запотевшим окном вдруг останавливается, практически налетает на невидимую стену, и медленно пятясь, уходит за грань льющегося из окон кофейни света, в царство сгущающихся сумерек.

– Архаичная вера, архаичная магия, – Марина отпивает из непонятно откуда взявшейся чашки шоколадный напиток. Официант замер у барной стойки, смотря на нас, и мелкая дрожь – рябь пространства за его спиной – выдает в нём… впрочем, неважно кого.

Девушка уже не боится, она поняла меня.

– Ты похож на одного из тех бредовых персонажей, что я выдумываю… Рисую. Героев, что приходят из ничего ради ненужных свершений и подвигов, – Марина наклоняется немного вперёд, и я чую сладкую остроту шоколада на её губах.– А потом герои уходят, и их подвиги остаются только на моих картинах карандашными набросками. Но тебя бы, маг Сергей, я бы нарисовала гуашью, не портрет, твой подвиг…

– Подвиг? И в чём бы он был?

– В этом дожде. В моём сегодняшнем одиночестве. В ноже, торчащем из столешницы. В архаике сегодняшних мыслей. В моём желании поцеловать тебя через две минуты знакомства. – Она закрыла глаза и облизнула губы, словно уже получила мой поцелуй и не хотела терять его послевкусия.

Странный вечер. Странный путь.

Зазвенел нож, выскальзывая из объятий лакированного дерева и ударяясь о плитку пола – в этот же момент бедный официант, наконец, смог покинуть своё место у стойки бара.

Беглый взгляд вниз – отражение в отполированном железном лезвии ставит точки над i. Вместо девушки – морские волны, подобные её имени, Марина – Морская. Вместо меня, мага, изорванный клочок бумаги, где изображен даже не человек – химера с чешуей-кожей, золотистыми змейками-волосами, глазами василиска, обращающими всё увиденное в медь.

Не смотреть. Нож в перчатку, а истину не обезглавить, но выколоть глаза. Слепому незнанию – светлое будущее.

– Марина…

Она берёт мою руку, не давая сказать, и в моей ладони оказывается обрывок клетчатого тетрадного листка с несколькими словами.

– Моя мастерская. Ты должен увидеть картины и выбрать сам, на какой из них ты. А я должна познакомиться с твоим безумным миром. Он ведь есть? Существует.

Морская оставляет меня. Уходит. Не платит: платой официанту будет дождь, что загоняет сюда посетителей при её появлении.

Я же знаю, стоит мне выйти – она всё равно останется здесь. Останется тенью, фантомом себя самой. Тем самым отражением в лезвии ножа, готовым стать в любой момент снова человеком. Для неё нет выхода, теперь нет. Пусть берег сегодняшней нашей встречи останется девственно чистым, морской прилив ушёл, оголив следы на песке прошедших по нему странников. Не людей.

Нож жжёт ладонь. Нож спрятан в карман. Ещё одна тайна становится мной. И у меня уже есть план. Кем бы ты стала, Марина, не встреть меня случайно здесь? Простым архитектором? Уличной художницей? Единственная истина заключается в том: всё важное случается случайно – и неважно, хочется мне или не хочется в это верить. Трудно сознавать себя невольником случая.

И я встаю и иду вслед за Морской, почти по тем же следам, не зная, не желая знать, что где-то путь, коему сотни имён, и наверняка одно из них Космос, выбрал для новой игры нас.

Часть вторая. Зачарованная

Рот как кровь, а глаза зелены

И улыбка измученно-злая…

О, не скроешь, теперь поняла я:

Ты возлюбленный бледной Луны.

М. Цветаева, Чародею

«Кали-Ола». Рязань. Изнанка

Она сидела в своём любимом кафе с большой чашкой шоколадного мокко. Она всегда прячется здесь от злого осеннего ветра – погружается в кофе, как будто в нём заключена вся её жизнь, даже больше чем жизнь. Она любит дождь, но в таком настроении ей гораздо приятнее наблюдать за ним из тепла.

– Ты меня совсем забыл.

– Нет. Я помню, – он не договорил.

– Помнишь, ты помнишь, что я существую, а не меня. Ты не захотел увидеть, что я отказалась от всего. От всего, что тебе мешало чаще меня видеть. От всего, что делало меня усталой, но счастливой. Я бегала по городу из одного его конца в другой, искала людей, кому нужны были мои картины, звонила и отвечала на звонки, предугадывая, какой сюжет закажут мне изобразить. Я почти теряла силы из-за отсутствия благодарности, но парила над крышами после каждой редкой, но такой искренней и счастливой улыбки, какой одаривали меня люди, довольные получившейся у меня работой. Я жила этими улыбками…

– Ты всегда живёшь улыбками…

Она, как всегда, перехватила ход его мысли.

– Да, но без человека и улыбки бы не было. Твою улыбку я узнаю из миллиардов.

– Улыбку… я хочу, чтобы ты думала обо мне, а не моей улыбке.

– Улыбка и руки, – говорила она, словно и не слышала его вовсе. – Улыбка и руки, они у тебя особенные, такие ни у одного мага, ни в одном измерении не найдёшь.

– Ты меня не слушаешь, – привычно возмутился он. Но, словно ребёнок, погружённый в яркий сон эмоций, она продолжала:

– Ни у одного мага, ни в одном измерении не найдёшь… ну вот кто-нибудь ещё видит всего тебя в руках и улыбке? – этот вопрос она произнесла больше мечтательно, чем вопросительно. – Нет, не видит. И не может увидеть. Ведь никто и у дождя не видит души, и у луны слепоты.

– Ты меня не слышишь? – почти взорвался он и взмахнул руками.

– Слышу, – она ответила это чётко и осознанно, но ему показалось, не возвращаясь из места, в котором гостила.

– Очнись. Ты не Алиса, – аккуратно, немного снисходительно и сочувствующе шепнул он ей. – Нельзя всю жизнь провести в мечтах.

На секунду в воздухе остановились все капли дождя, и даже ветер перестал плакать.

– Красиво, да? – как ни в чём не бывало, оторвала она взгляд от окна и заглянула в его глаза…

«Кали-Ола». Рязань. Явь.

Он бежал по улице, рассекая лужи, словно Дредноут волны. Могло показаться, что за ним гонится самая страшная сила. Для него это было действительно так…

Он спешил, боялся опоздать. Беспрестанно благодарил судьбу за то, что знает, где её искать. И проклинал себя за то, что посмел забыть об этом месте.

Она сидела в своём любимом кафе с большой чашкой шоколадного мокко. Она любит дождь, но в таком настроении ей гораздо приятнее наблюдать за ним из тепла. Он распахнул дверь в кафе и в страхе остановился перед её столиком…

– Красиво, да? – услышал он и понял, что успел. Успел!

Молниеносно и совсем неслышно оказался он рядом с ней.

– Да, – она очнулась. Со стороны казалось, будто проснулась или вышла из комы. Она вернулась из того мира, который так часто ею овладевал.

– Я так боялся, что не успею…

Часть третья. К зачарованной

– А что будет, если ты не успеешь за секунду до? – Тебя. Только с приставкой «Не»…

«Легенда и Миф»

«Кали-Ола». Рязань

У нас нет тени в этом мире.

– Пойми, я не маг. Колдун – и этого у меня не отнять. Даже мойры не умеют заново переплетать нити жизней, выбрав однажды материал для них, – но она не понимала…

Я выходил из кафе, как тогда, в первый день нашей встречи. Дождь поил белую рубаху острым теплом осенней влаги, и пятна намокающего шёлка расползались странными, живыми фигурами.

Она осталась там, в кафе, допивать своё мокко. Моя Морская. Моя…

Когда-то я покидал своё тело, и начиналось странное пугающее падение, оно шло всё быстрее и быстрее: сначала мимо проносились облака, затем росла и надвигалась на меня громада Луны. Телом оставаясь на Земле, я… я уносился прочь – в миры – в мои миры. И, раз за разом всё тяжелее возвращался обратно. Обратный путь был скучен – пространство вокруг пустовало, и свет лишь одной звезды освещал дорогу в тот мир, что кто-то назначил нам Домом.

Я помню один их тех дней. Моя беда в том, что помнить – это снова начать жить с мгновения, запечатлённого в памяти…

…Фары дальнего света били белыми вспышками мне прямо в лицо, и необычно темный осенний вечер кутал меня в чёрный шёлк походного плаща. Времени не было: до города слишком далеко, – и не было выбора. Машина уже тормозила.

Память не сохранила лицо того водителя, что так неосмотрительно решился подбросить человека в чёрном до города. Помню, лобовое стекло машины было разбито и сетью трещинок напоминало огромного паука, сидящего в засаде. Начинался дождь, и методично работавшие дворники открыли мне путь на ту сторону.

Снова падение, снова полёт. Главное помнить: я еду к ней, к моей Морской.

…Она чувствовала каждый мой переход. В такие моменты её глаза стекленели, голова рефлекторно поднималась вверх, и где бы она ни была, небо открывалось над ней, чтобы отразить в её глазах меня, падающего в бесконечность. И не так важно – выпадал ли я в давно прошедший день или с этой планеты.

…Луна надвигается, пространство вокруг сужается: меркнут, а потом и вовсе гаснут звёзды, пустота обрастает серыми красками и глазницами кратеров. Мир сужается, пока в нём не остаются лишь двое – Я и Луна. Я прохожу сквозь неё. Где-то здесь точка встречи. Толща лунной породы и скрытые под ней лаборатории выпускают меня вновь на волю, в пространство, ещё не открытое людьми, но открытое как море – безбрежного космоса. Туда выпадаем мы: Я и Морская, рука об руку.

Не сейчас. Я вышел один. Рука сжимает пустоту.

Но путь не даёт мне повернуть назад.

И неважно, что тело – железо программы моей души – сейчас в незнакомом автомобиле, с незнакомым человеком. Неважно, что душа одна – на пару с одиночеством нас всё равно двое. И одиночество улыбается моей улыбкой.

Путь домой всё равно долог…

…секунда – кольца Сатурна уже далеко. Минута – в этот раз я падаю во время – Фаэтон проскальзывает мимо меня, собирая свою мозаичную плоть из тысячи астероидов пояса Агасферы. Ещё три мгновения – коллапс Фаэтона становится лишь откликом бушующих волн в центре его океана-ядра и той войны, что станет катализатором его катастрофы.

Но я не хочу быть здесь. Вперёд, вперёд – вернуться домой, в тот мир, что я считаю своим родным домом.

…далёкая звезда Чиар – почти Солнце. И так же, как Солнце, – она не вечна.

И вот я ступаю по Семице – третьей планете возле акоритовой звезды. Пустыня. Я опоздал. Слишком долгое путешествие. Слишком слаба моя фантазия: не в силах изменить выбранный путь и способ. Не в силах повернуть время обратно – вперёд. К жизни.

Семице пуста. Она стремится к изначалью – океаны ещё не сгустились из витающих в атмосфере молекул воды. Растения – они были здесь, когда я, наверное, пролетал Мезиду – ровно на полпути к дому. Люди? Нет. Иллидийцы! Они в далёком будущем, в развитии, в преображении и смерти моего дома, колыбели, породившей их.

Морская. Моя Морская. Ты бы смогла, в твоих силах повернуть, упорядочить, успокоить Время. В твоих силах.

…Стоп! Перед глазами мелькнула её кисть – и тут же два мельтешащих по разбитому лобовому стеклу дворника царапнули стекло моих глаз…

…Невидимый, обжигающий лицо пламень обнял несчастную Семице – раскалил рутениевые мегалиты её плоти, вскипятил теперь бурлящую протожизнью атмосферу и паром…

…паром – легкий дымок шоколадного мокко оседал на стеклах витрины кафе. Я увидел Её. Морскую.

Проступали серебристо-блестящие стены её любимой кофейни. Округлый стол сложился из торчащего из глубин земли менгира, и висящая до того в пространстве большая чашка мокко опустилась на его слегка влажную поверхность.

– Морская! Марина! – я звал её, сейчас сидящую за этим столиком, там, на далёкой Земле.

Но она говорила со мной. Другим мной. Кажется, что-то про «руки и улыбку»…

Вот сейчас мы были очень с ней похожи – у них, у нас был одинаковый цвет волос, одинаково вились кудри. Но я-то помню, что мы ныне не похожи совершенно.

И время так же текло вспять…

– …ты помнишь, что я существую, а не меня…

– Помнишь…

– Нет. Я помню, – он не договорил.

– Ты меня совсем забыл.

Она уходила. Без меня, в другой мир. В свой собственный мир. Она уходила…

Я забыл… Я забыл… Забыл…

…Удар. Глаза различали лишь одиноко продолжающий работать дворник. Второй, искорёженный, валялся чуть дальше на капоте машины. Столб. Саднящий липкий висок, и струйки агатовой крови теперь заполняли те самые паутинки на лобовом стекле – это я пробил его. Я…

Время назад… осколки собирались в цельное зеркало бокового вида, трещины срастались и уже целым стеклом отражали тёмный покрой моего плаща. На нём набухала влагой засохшая кровь и, как и дождь, ползла вверх – к ране. Я выбирался наружу, пока выломанная дверь автомобиля не срослась с плотью машины подобно сломанной кости.

И кто-то незримый творил немое волшебство, выбеливая мою рубаху, сдирая покров плаща, как ненужный элемент мироздания. И мир вокруг проворачивался, как кружится глобус вокруг незримой точки отсчёта.

Стоп! Ещё раз… немного правее. Кафе.

И я побежал, боясь опоздать. Она – не я. Для неё нет спасительного якоря, каким она являлась для меня. Она не заметит разницы, ведь тот Я, что сейчас там, с ней, – настоящий.

…Она сидела в своём любимом кафе с большой чашкой успокаивающего её в любых ситуациях мокко. Она любит дождь, но в таком настроении ей гораздо приятнее наблюдать за ним из тепла.

Я распахнул дверь в кафе и в страхе остановился перед её столиком.

– Красиво, да?

– Да.

Она очнулась. Со стороны казалось, будто проснулась или вышла из комы. Она вернулась из того мира, который так часто овладевал нами.

– Я так боялся, что не успею…

– Не успеешь «куда»? Маг…

У нас нет тени в этом мире. Этот мир – тень.