Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе

Часть пятая. Открой глаза, Человек!

Даже бездны на краю, даже несколько за краем

Мы играем роль свою, даже если не играем.

Игорь Губерман

Пролог

Переиграл в жизнь-театр, слишком пропустил эту мысль сквозь себя. Перегорел. Разум. Три дня урагана в родном городе – как представление в трёх актах. Люди, толпа – статисты. Отдельные люди – личности, персонажи, актёры. С разделением: их жизнь – роль, их душа —актёр. Тело – грим. Затянутый сюжет и непрописанные роли у многих из них: изо дня в день одни и те же разговоры и действия. Так и хочется кричать: выпустите меня со сцены! Но вместо этого соблюдаю свою роль. День за днём, ночью дописывая реплики, дорисовывая декорации, выдумывая, на какую сцену выйти завтра. Театр стал мной, я игрой – режиссером, сценой и ролью.

Итак…

Занавес!

Свет!

Вступление

– Открой глаза, Человек!

Я сыграю в твою жизнь – это момент Иллюзии. Тебя не будет в момент моей игры в твоём теле. Нет, ты не растворишься, но исчезнешь как роль из пьесы, и не узнают иные, что ты был, как если бы все пришли на премьеру, не зная всех персонажей. Впишу потом, задним числом, как deus ex machina, только ожидаемо, недостающим кусочком паззла. Вроде ты вышел минуту назад из комнаты, но кружка с твоим неостывшим чаем стояла на сцене с самого начала представления. Если не раньше.

Страшно?

Так и будет, а страх замажем гримом. Помнишь? Тот актёр, игравший Дракулу, вдруг перестал отражаться в зеркалах. Помнишь? Специально не молилась на ночь актриса, игравшая Дездемону, чтобы хоть что-то на сцене стало правдой. Помнишь? Как приглашали на роль Маргариты Маргариту, а на роль Воланда…

Помнишь, конечно, поэтому и боишься.

Но в момент Иллюзии тебя не будет на сцене или в зале, и ты не увидишь свою лучшую роль. Мою роль в гриме твоего тела.

Нужно было бояться ещё раньше, подписываясь на роль Меркуцио в НАШЕМ театре…

И Синяя Птица (синяя стерва) кудахчет на ухо:

«Быстрее, нас ждут!»

Акт первый…

Я открываю глаза. Очередной Он уходит прочь. Теперь есть роль и слова. Пока не наступит ночь, нельзя вновь играть в себя.

На сцене пустое место – я. Такая роль, как Страшный Суд, – в стране с миллионом в несколько наберётся миллион Иуд, так и на сцене с пустым местом найдётся тот, кто его играет.

Но всё же слова: Занавес. Свет (бубнит режиссер). Мой выход, мой ответ…

– Человек. Зверь… – длинная пауза, забыл свой текст, ах да, – Бог.

А дальше шальные: губы и руки, Легенда и Миф, перья и стёкла и снова Боги и судьбы. Пока не останавливаюсь, замирая на полуслове, увидев своё отражение в испуганных глазах режиссёра, сидящего в первом ряду.

Что-то не то несу.

Это не тот спектакль, я в нём не пустое место, а главный персонаж, и мне должно быть тесно на сцене, а я вот верчусь, как хочу. Видно, такая карма – в жизни играть себя не удаётся, иное дело на сцене. Свободная птица. Синяя птица. Делаю шаг вперед, на встречу слепящим глаза лампам: Кому счастья?! Кому?

Я – Взывающий к ответу. Я – Человек. К бесу личность! Я её выше, ибо Я – роль и исполнитель!

Но вот режиссёр начинает хохотать, и все в зале принимают мою игру за комизм премьеры, ошибку актера на сцене, шутку импровизации.

И только я понимаю, что жизнь одна и каждый спектакль уникален! Просто из-за того, что жизнь одна… И я её прожил на сцене.

Я закрываю глаза. Ну же, о мой правильный убийца, пронзи сердце Меркуцио. И я воскликну слова, данные мне ролью: «Чума на оба ваши Дома! Я из-за вас стал кормом для червей». И упаду в поток Перерождений. Уйду за дверь в гримерной. Судачить о машинах и бабах, с чуть позже меня убитым Ромео Тибальдом.

Вот только Дома действительно прокляты… третий от Дома Героев Расальхат и первый от Истока, от Первосвета – Дом Игры, где сам Космос отыскивает свой покой. И Я – их вечное проклятье, звенящее в устах звезды Чиар.

– Каин, нам пора…

Я открываю глаза.

Акт второй…

За мили солнечного ветра унёс меня талант судьбы – изюминка Вавилона – становиться тем, чьим именем назвался. Я был… о, кем тогда я не был! Теперь Вернувшийся. В судьи мне отдал сам Космос целый мир. Звезду по имени Чиар, что в будущем станет одной из воплощений меня самого – Птицей Синь, счастьем, что убивает.

Теперь не скрою, что я попал в тупик. Сам не знаю, чего ищу в тысяче мирах, раскинувшихся, как сцены в огромном театре Параллелей Хаоса. Единственное, что ведёт меня, – ветер. Знаю теперь, что в мирах без ветра нет того, что я ищу или что должно найти меня. Хотя в мирах, что сами по себе ветер, этого также нет.

Камень за пазуху – и ветер не страшен. Под его потоком нужно продержаться ещё в сотне премьер. И, вероятно, тогда словлю шквал аплодисментов, которых не ищу. Но, может, среди хлопающих ладоней будут нужные?

Какую цель поставила звезда передо мной, не сказав о ней? Какую цель в моём освобождении преследовал Космос? Может, я слишком долго играю и теперь забыл, о чём меня просили? Ищу личность? Предмет? Душу? Или целый мир? Ветер его знает. Но ветер-то как раз и не ответит. Может, назваться самим Космосом?

Актёр из меня плохой: каждый раз выбираю наименьшую роль, ровно настолько, чтобы выйти на сцену самым первым и, не сорвав даже эха оваций или запоздалой слезы, рухнуть как подкошенный на твердые подмостки сцены. Смешной способ искать что-то? Может, я и ищу нужную смерть?

И звучит подкошенная с того света речь…

Акт третий…

– Я долго искал твоего Солнца, Икар. Но его нет не над, не под чужим небом. Верно, ветер вновь привёл меня не туда. Хаос… он такой, играет в обличья, в стихии, стихи. В мире, где каждой стихии будет свой поэт, я и найду ответ. Но точно не в этом мире.

– Вернувшийся, я Икар, я такой же, как и всё, что ТЫ, – странник. Но я убитый, а не убийца. Зачем же ты пришёл ко мне? Тебе бы помог Дедал, мой отец. Он остался в глубоком прошлом родного нам с тобой мира, так ищи его. Дедала и мир. Только помни – мир меньше иголки в космосе-стогу, а тот, кто нашёл – достоин только тюрьмы.

– Запомню и приму. Отправь же меня в пути перерождений. Вот нож… Вернее, его тень.

– Вот крылья. Надень и взмахни! Чужое небо примет как своего, и пусть нет здесь солнца – обожжёт высота и расплавит воск горячий ветер. Пройдём вместе через огонь падения, чтобы выйти в новых эпохах от сотворения мира. Может быть, вместе, может быть, порознь.

– Соглашусь. Надену крылья. Только ответь, что ты ищешь за пределами родного мира? Мести отцу? Высоты? Солнца, что не погубит?

– Нет. Сосуд из синего хрусталя, что затерялся в мире, где есть только мужчины и призмы. Говорят, в сосуде том всегда то, чего ты желаешь больше всего…

– Смерти…

– Что?

– Ничего. Полетели, я крылья уже надел.

И двое взмывают ввысь, навстречу ветру и небу без солнца. И оба знают, что уже не вернутся. А в небе вдруг рождается свет от погибшего сотни лет назад Солнца. Нет, чужой звезды.

Свет.

Занавес…

…Эпилог…

Открываю глаза, и тут же, дабы не метаться по комнате в поисках ответов на не заданные мне вопросы, открываю дверь из своего мира-квартиры, чтобы выйти на новую сцену. Скрипят медные дверные петли в бесконечный по счёту раз, приотворяя выход – переход из тела в тело. Стоп. Вместе с открытой дверью не выходит из плоти моя гниющая душа – её не уносит с собой вырывающийся из этого мира ветер. За дверью нет того, чьё имя я должен принять. И левая рука-манипулятор не подсоединяется к Сети… лишь продолжают песню дверного скрежета царапающие белую стену пальцы, пока не ухватываются за пустоту задверья. Да, за дверью обычный серый коридор. Фантазии не разгуляться. И вот я впервые делаю шаг в мир, в который сотни и сотни секунд назад был выпущен из тюрьмы Расальхата. Что же это? Очередная амнистия? Или нашёл в мире без солнца то, что искал? Икара? Крылья?

Ветер

Ветер толкает в спину и душу рвёт из старческого тела. Впервые снова ощущаю себя стариком. Разваливающееся тело, где каждую отмершую клетку заменяет крупица живого металла. Теперь кожа – синтез-плёнка, кровь – горячий пуазон, сердце – наполовину синхрофазатронно. Какая же будет моя настоящая смерть? Обновление до формата четыре точка ноль?

Выхожу за дверь, гонимый ветром и удачей. Удача… смешное слово, не моё.

А коридор за дверью не серый, а розовый, как асфальт, виднеющийся за огромным окном, что расположено в конце коридора.

Что-то примитивное просыпается в моей голове, в моём теле, как то желание голода, звериного, человеческого, божественного голода. Я закрываю глаза в поисках источника этого голода в себе. Вижу…

Звезда. Чиар. Моя спутница, мой судья и мой проводник. Она вернулась назад, наделённая подхваченным в тысячах мирах голодом – энтропией Космоса, вечно голодного божества, выше которого нет ничего.

Чиар начинает утолять свой голод, разрастаясь, насыщая свой свет кусками вакуумной пустоты. Но этого ей будет недостаточно, я уверен. Нет, я знаю: тысяча секунд, и она захочет большего – крошек-планет из своего платья орбит. Для начала Меркуцио – да, первая смерть самого ближнего пасынка звезды-режиссёра. Затем Фао. Третьей станет уже мёртвая Семице. И только потом, на закуску уйдут четвёртый, пятый и седьмой миры – Талиго, Вавилон и Вальтура. Останки шестого станут метеоритным гарниром. Как же забавно это звучит: быть съеденным собственным миром.

Я открываю глаза, и ветер открывает передо мной соседнюю дверь, за ней: наполненная разноцветной нежизнью квартира-мир, с единственным живым существом – спящим в клубке синего пледа чёрным котёнком. Икар, ты был прав: мы ищем не себя или прощения, нет. Мы ищем родство. Там, на высоте падения в небо, среди проносящихся мимо комет-яблок я слышал имя: Мартин.

– Мартин!

Котёнок дернул ушком, просыпаясь. И прежде чем ветер с хлопком закрыл передо мною дверь, я, Каин Иерихонский, увидел, как котёнок открыл глаза – разноцветные. Один – полный яркостью сверхновой, другой – тёмный, как плоть чёрной дыры. Глаза моей дочери – Смерти.

Я постучался в дверь…

Часть шестая. Извлечение двоих

История века твоих состраданий…

С. Рипмавен, А. Фаулер. Час двух троек

Небо – полиэтилен

не прочнее ни на йоту.

Можно только на Земле

телом ощутить свободу!

А. Рейбарх. Мы родились от земли

– … ты никогда не вмешиваешься в дела других людей и планет, пока дети не заплачут?

Доктор Кто, 5х02

«Вавилон». Планетарная система Чиар

– Волеон, вот-р, каюс-лог,² Мартин, – и Каин перешагнул порог квартиры.

– А если бы не впустил?

– Мне достаточно одной только мысли. Приглашение в дом просто формальность.

– Но всё же если бы не было и мысли о том, что ты перейдёшь порог моего дома? Ты бы вошёл? – повторил на иной лад свой вопрос Мартин, ворочаясь в мягкости укрывающего всё его тело, кроме головы, пледа.

Старик задумался.

Один, два, три – набирали скорость лучи восходящего за пределами квартирного мира солнца, наползая стеною света на маленький дом по улице седьмой, где, номером ошибившись или дверью, старик Каин заглянул в квартиру к…

– Вошёл бы, только не в дверь, а, как ты, – в Сеть, —и Каин продемонстрировал мальчишке сияющую диодами вен левую руку-манипулятор.

Абестовый³ свет звезды Чиар, наконец, дополз до точки максимального разгона и, выбив прозрачность стекла дома на седьмой улице, блеснул в алом зрачке Вернувшегося. Дал понять: спеши, волнуйся. Но старик не торопился. Поиски окончились.

– Кто ты? – вопрос, что должен бы стать первым, был произнесён последним (а иные вопросы так и не нашли воплощения в речи в То-самое-Утро), что, впрочем, лучше, чем никогда.

– Я не отвечу. Знай, Мартин, я, как и ты, – Вернувшийся. Но я – не ты. Если назовусь чужим именем, за мной не придёт хозяин этого имени, я сам стану этим человеком. И мой покой – не твоё безделье, – Каин улыбнулся в последний раз за этот вечер, а иные улыбки так и не нашли свое пристанище на лицах в эту вечность, но это не значит, что не было их в душах вечно смеющихся богов Сети.

– Знаю. Но…

– Я нашёл тебя. Я нашёл спустя тысячи секунд, столетий ожидания своей участи в Расальхате, странствия по мирам без ветра и мирам, не имеющим иного состояния, чем ветер. Мартин, я скажу тебе, но не кто я, а кто Ты. Ребёнок-без-родителей, – сама Сеть подсказывала старику нужные слова.

Мартин хотел ответить, хотел кричать, что его мать нашлась, что он получил Имя. Он больше не ребёнок-без-родителей. Но слова имеют вредную привычку в такие моменты застревать в горле, повисать на самом кончике языка, цепляясь абордажными крюками за сам разум и брать на абордаж сознание. Осознание.

– Ты Её отец… – вопроса не было, только ответ. —Ты… ты мой дед!

– Каин Иерихонский, брат Авеля, тот, в чьих руках брат железной свирели – нож.

Небо над городом-столицей мира проводов засияло последней каплей света гибнущей звезды. Небо над Вавилоном, такое же, как и в первый день появления здесь Каина, готовилось стать последним щитом для своих творений, живущих под ним.

Спеши, Каин, спеши. Неведомый Творец подписывает твой новый приговор, и новая, ещё более страшная участь, чем твоя и участь твоей дочери, ожидает твоего внука.

Спеши.

Мартин, наконец, встал с кровати. На пол железными складками со скрипом осыпалась минуту назад бывшая тканью металлическая груда пледа. Спали и последние черты котёнка – втягивалась под кожу чёрная шерсть, а пушистый кошачий хвост обращался в сгусток проводов-подключений, давно вросших в сеть Тени.

– Да, я твой дед, я отец Смерти, которую ты знаешь как матушку-Тьму. И у нас нет времени для родственных чувств, лишь ещё одно дело, в длинной цепи. Мы – звенья, пойми. Но лучше забудь. Придёт наше время, и мы останемся просто звеном на чужой дороге. Нами, нашим родом всегда играли, и, боюсь, будут играть и дальше. Но сейчас, я чувствую это, есть возможность, а может, и вовсе наступило время мстить.

Мартин прошёлся по комнате, не понимая, не желая понять, что сейчас Космос, кто же ещё мог бы сотворить такое? Побег первого убийцы… Надвигающаяся гибель родного мира… Сам мир проводов… Космос играет им. Мартин поднимался по ступеням своего неверия, не желания понимать то, что говорит этот воронебородый старик. Человек-легенда, что никогда не существовал, оказался его дедом.

Остановился. Человек-легенда не пропал, только замолк. И диоды алых глаз Каина разгорались всё больше в последнем рассвете этого мира.

Вслушался. Человек молчал. Но мысли его были громче всех звуков (а их, поверьте, было миллионы), что сейчас переполняли мир Проводов.

…Творец, создавая мир, создал и оружие для его уничтожения. Нас, род Иерихонцев. Всё случилось, как и было задумано им: я дал рождение Смерти, впустил с его молчаливого согласия ту самую Тьму из-за пределов первого Мира в самую суть мироздания. Это именно я поселил её в Расальхате, Городе забытых богов. Но Творец не ожидал, что Смерть породит новую жизнь. Род Каина продолжился. Мой род пошёл дальше, чем род Дитя Человеческого. И пусть мы лишь звенья в длинной цепи, наш род будет отомщён, пусть и чужими руками.

– Мартин, я видел сон: там была твоя дочь. Был город в горах чуждого даже этой оцифрованной реальности мира. Война или иной одновременно подвластный и неподвластный людям катаклизм унес акоритовые шпили того города и почти всех его жителей в вечность, в память. Там был Ворон, что помог случиться невозможному – приходу Творца в мир плоти. И там была наша месть – похожая на обоюдоострую глефу. Холодная, как и подобает мести.

Там заканчивается «Аэльферо», Сотворение. Время пролить сон в реальность. Идем, – и Каин протянул внуку правую, ещё живую, органическую руку, как протягивал он тысячи секунд назад руку к своей дочери Смерти.

– А если не пойду? Может быть, хватит? Ты, мой предок, давно стал звеном цепи. Цепи зла. Но я не хочу становиться ещё одним звеном. Что если на мне она прервется? – Мартин отступал назад, шаг за шагом, практически упираясь в белую стену мира-квартиры.

– Иного пути нет. Чувствуешь? Как обнажают наш Клинок – железный нож уже нашел нового владельца. Мы вместе становимся богом в Клинке, но мы не будем служить. Мартин, мы вместе направим нож в сердце Творца, пусть и вложив его в чужую руку. Но только вместе, иначе этого не сделать. Вместе. Юность и старость. Желание мстить и умение прощать.

Два последних шага до ухода в Сеть. Мартин останавливается. В этот час пламенность сердца Чиар обжигает атмосферу его мира. Молот световых лучей обрушивается на тонкую кольчугу облаков планеты.

– Я не хочу быть холодом, – почему эти слова вырываются из его рта? Каин повторяет их же.

– …руки отточенным молотом на плечах.

Старик за его спиной. Тяжёлые руки легли на плечи Мартина. На плечи ребёнка-без-родителей ложится боль мира. Если одна слеза ребёнка ценнее всего остального – то ребёнку ли отвечать за мир, ценящий его слёзы?

– Тяжко согнутым скелетом боль за чужие победы… – теперь мальчишка повторяет слова Каина. Строчка в строчку. Понимая, что творит он.

– … на плечах.

Мир-квартира мигает. С глаз спадает пелена, обличая каждый микрон реальности в его истинную суть: сердца – синхрофазотроны, кровь – горячий пуазон, кожа – просто синтез-плёнка, мир – мир ждал формат четыре ноль. Отмирание всех клеток – превращение в металл. Небо – просто пси-электрик, дождь лишь часть его программ. И два от рождения не слепых диода вместо глаз создания, некогда бывшего лишь структурой клеток, смотрят, в два бывших сенсорами-каналами живых глаза. Два пути – пройденный и начатый.

А небо над Вавилоном цвета запёкшейся крови.

Но двоих уже нет в мире ветра. И над тем миром, лишённым последней капли света и цвета, смыкаются громады чёрных теней, состоящих из пучков щупалец, глаз, ртов. Через мгновение они сгорают вместе с Вавилоном в пламени рождения сверхновой. Чиар.

Теперь Чир’Арон-Йар. На языке вымершего народа, детей этой звезды, иллидийцев: На-та-ли’а – Идущая с карой.

«Кали-Ола»

Мир-квартира заполнялся ночной прохладой, опустошая последние закрома света в себе, дабы двое – старик Каин и котёнок-оборотень Мартин смогли разглядеть иной мир заквартирья.

Ночь кутала в тёмные объятья пятиэтажный краснокирпичный дом на краю города. На улице с говорящим названием: Свободы.

Мир рождения Каина призвал старика и его внука, довершая последние слова заклятия Иерихонцев собственной силой.

– Вавилона больше нет? – Мартин почти плакал. – И мамы?!

– Нет Чиар. Всей системы. Но моя дочь жива, – старик улыбнулся своим мыслям. Смерть уйдёт, лишь когда кончится вечность. Пусть и вечность проходит быстро. Но не в этот срок.

И потух свет. И тихие, осторожные шаги…

Мартин стоит у окна, вглядываясь в рассветную синеву чужого неба. Седой старец обнимает за плечи внука, щурясь на первые солнечные лучи родного неба.

– Небо, ответь – кто я есть?! – слезу ребёнка подхватывает ворвавшийся в мир-квартиру ветер. —…Сбилась программа души.

Ветер уносится вдаль. Туда, где чёрные ветви берёз слишком светлы для парши проводов. Наследие живого металла растворяется в воздухе чуждого ему мироздания.

– Спроси Космос, он точно не сможет солгать, впрочем… – утренние облака разверзлись, даря кусочку чужого мира под собой небывалый подарок, майские снежинки. – Небо повеяло холодом. Верно, поздно бежать, – докончил Каин заклятие, смахивая последнее диод-звено с плеча внука.

Последнее ли?

Эхо: «Легенда и Миф»

Часть первая. Вселенные рождаются из слёз

– «Я – Взывающий к ответу», – говорил он! Ха! Я сам – то маленькое чудо, что призовёт к ответу! – кричал Миф, размахивая руками. – И каждый ответит! Каждый! Иначе земля разверзнется, вздрогнет под ногами асфальт, и тысячи труб ангелов заставят тебя, его, нас всех поверить!

– Остановись, – она, Легенда, взяла его за левую руку, и тут же её пальчики изобразили знак «Дейм’у» – «Страх и Верность».

Но нет, он пошёл по кругу, легко вырвав свою руку из её пальчиков.

– Люди! Живые и неживые, персонажи, герои, странники, солдаты, Боги и Судьбы! Я заклинаю вас – идти вперёд, цепью, горным хребтом! Идти к вершине, пусть эта вершина и на самом дне вселенского Ничто! И вечности вам будет мало! Идите, иначе Я, Миф, призову вас к ответу! – и он действительно бы призвал. Но только её руки вдруг сомкнулись кольцом, а потом – Легенда разомкнула мир вокруг – и все люди, живые и неживые, Боги и Судьбы, солдаты и герои – пропали, исчезли бесследно за пеленой ещё не сотворённого мира. Они же вдвоём – Легенда и Миф – оказались в начале. В точке бифуркации, или, как её ещё обзовут грядущие люди, – в точке отсчёта. Время ноль…

– Вот теперь и поговорим… – и Легенда уселась в позу лотоса прямо посреди безлико-белёсого Ничто.

Он не мог выдержать так долго её взгляд – мягкий, успокаивающий, а точнее – упокоивающий. Слишком долго он её знал, слишком долго, чтобы научиться не понимать, чего она хочет. В этом их отношения ничуть не отличались от простых отношений опять же простых мужчины и женщины.

– Легенда, прекратим молчанку?

– … —молчание.

Миф посмотрел на пустующее пространство вокруг и, не заметив ничего интересного, создал свою копию.

Копия пошевелилась, отряхнула белёсую пыль со своего клетчатого фартука и, переминаясь с ноги на ногу, стала ковыряться указательным пальцем в ухе. В ничто тут же посыпались еловые опилки, остатки вчерашнего ужина (слава богу, не переваренные) и пара крабов, что сочли правильным раствориться в пространстве, притворившись белыми камнями.

…и тут она засмеялась!

Смех Легенды вдруг стал первым смехом по эту сторону рождения вселенной, и оттого Смех по ту сторону рождения вселенной забеспокоился, как-то неуверенно, но явно с гордостью, что его брат Смех стал первым по ту сторону рождения вселенной, встрепенулся, ну и привёл ненароком вселенную к рождению…

…точка бифуркации решила-таки оправдать своё название. И вот Смеха стало БИ – два. Вселенная разлетелась сотнями шариков недоукомплектованных галактик, уже в полёте доукомплектовываясь её Смехом.

А БИ – иначе говоря «два» Мифа с остекленелыми глазами смотрели, как та единственная точка, за которую цеплялся взгляд, вдруг решила стать не единственной (и куда больше, чем БИ). Мифу стало плохо. И Миф расчетверился. Если уточнить – то КАЖДЫЙ Миф… ну да ладно, всё же не прогрессией математической мы тут занимаемся.

…и тут она прекратила смеяться. Легенда смотрела, как множатся галактики и как вслед за ними множится Миф. И ей становилось страшно.

Стоп.

Стекла первая слезинка из её зрачков, становящихся вселенной. И сам зрачок устремился за слезой, вытекая из акоритового глаза. Так следом за обычным мирозданием – миром – зданием, рождался первый из грустных миров. Целая вселенная в одной капле воды.

Пока сползала слеза, только-только получивший рождение мир утекал назад – рождение становилось зачатием, зачатие единой, единственной клеткой. И Миф становился собой – единственным, кроме неё. Легенда пустила процесс вспять, желая остаться наедине с ним…

И вот они остаются только вдвоём – силы, способные призвать кого угодно к ответу, ибо сами в ответе за всех и каждого. Две псевдоисторические личности категории Л и М.

Легенда и Миф ещё не рождённой вселенной.