Заповедное дело Россиию Теория, практика, история

Через несколько часов утомительной ходьбы перед нами открылись необъятные дали, наверное, вплоть до самой Верхней Таймыры, которую мы безуспешно пытались разглядеть в бинокли. Сверкали пятна снега и льда на озерах, уходила вдаль желтобурая низина, и казалось странным, что так просто можно «охватить» пешей ходьбой довольно порядочный участок географической карты. Мы пошли дальше. Нам встретились небольшие озера, где можно было видеть и чаек, и гребенушек, но все-таки птиц было совсем мало по сравнению с богатой, насыщенной жизнью долиной Логаты.

Возле одного озерца мы остановились отдохнуть, наладили примус, с трудом укрыв его от ветра, согрели чай. Крепчал холодный ветер, ползли низкие тяжелые тучи, и вскоре начался дождь. Он заставил нас прервать маршрут и возвратиться к лагерю, хотя было жаль отказываться от своего замысла. Дождь разошелся всерьез, мы пришли в палатки уже «ночью» совсем мокрые. Даже в тайге, когда можно развести костер и обсушиться, такой дождь бывает в тягость. Здесь же было совсем невесело. Пришлось развесить мокрую одежду в палатке, кое-как приделав веревки, а потом греться горячим чаем, слушая, как стучит дождь и хлопает брезент под порывами ветра.

Наутро над Логатой низко висели тяжелые облака, по-прежнему налетал ветер, плыть было невозможно. Я взял топорик и пошел к трупу оленя, чтобы вырубить рога, которые мне хотелось взять на память о таймырской эпопее…

Я шел нагнув голову и глядя под ноги, а когда достиг того места, где лежали останки оленя, отчетливо увидел на гребне увала силуэт волка. Зверь стоял неподвижно и внимательно наблюдал за мной. Я двигался навстречу, ружье было со мной, но волк не уходил и, казалось, приглядывался к пришельцу. Он-то был дома!

…Вале в тот день удалось встретить новый (конечно, новый только для нашего списка!) вид куликов – камнешарку, а также обнаружить тулеса и плосконосого плавунчика, которые, видимо, находятся здесь на северном пределе обитания. Камнешарка, по свидетельству Фрейхена и Саломонена, является «самой северной птицей, когда-либо добытой человеком». Они имеют в виду полярную экспедицию И. Вульфа. Камнешарка – небольшой серый кулик. По-моему, на Логате была добыта кочующая, не-гнездящаяся птица.

Погода не улучшалась. Следующий день опять был холодным и ветреным, мы занимались препарированием, приводили в порядок записи и коллекции. Быт наш вошел в определенный режим, мы освоились и с примусом в палатке, и с частым появлением волков в поле зрения, нам стали казаться естественными пронзительные крики птиц и даже холодные ветры.

Наступило утро третьего августа, а мы все стояли на том же месте и никаких признаков улучшения погоды не предвиделось. Я начал беспокоиться, посоветовался со спутниками, и мы решили плыть навстречу ветру, хотя бы понемногу продвигаясь вперед.

Нелегко было снять и сложить палатки, ветер буквально рвал их из рук. Река, казалось, устремилась против своего течения, лодки быстро несло вверх, в обратную сторону. Как мы ни старались грести, движения по реке не было, в лучшем случае стояли на одном месте. Пришлось идти берегом. Привязали к лодкам длинные веревки и побрели, словно бурлаки, мелководьем, используя прибрежные отмели. Дело шло медленно, но все-таки кое-как дотащились до поворота, за которым можно было плыть. Ветер здесь переменил направление, и мы спрятались от него за высоким берегом.

Началась новая серия прибрежных возвышенностей с тем же птичьим комплексом – пара сапсанов, две пары канюков, белые совы, множество гусей и казарок.

Мы с Валей долго искали гнездо сапсана, но безуспешно. У нас сложилось впечатление, что птицы были без потомства. Дело в том, что сапсаны на зимовках нередко отравляются ядохимикатами и становятся бесплодными (если не погибают сразу). Зато гнездо мохноногого канюка нашли быстро. Оно было укреплено на речном обрыве, сделано из разных щепок и веток ивняка, под гнездом множество погадок почти сплошь из лемминговой шерсти, были здесь и птичьи косточки.

За этот день мы прошли не более десяти километров и остановились на левом берегу под невысоким крутоярьем. С трудом я выбрал относительно сухое место для палатки, то есть такое, где не стояла бы открытая вода. Налево от нас осталась речка, которую мы назвали Оленьей, – в ней виднелись кости и рога животных. Волчьи следы встречались здесь повсюду – очевидно, мы приблизились к их логову.

Ночь была очень холодная, и мы решили, что наступает прояснение. Ждали ясного дня, но утром снова дождь лил как из ведра. Много существует примет погоды, но ни одна из них не годится на этом краю земли. Среди совершенно ясного неба появляется вдруг небольшое облачко и выливается холодным дождем. Но в тундре вся жизнь идет своим чередом. На реке полярная крачка учит плавать двух своих птенцов, все так же суетятся кулички, снуют чайки и кричат поморники.

Я прошел вдоль Логаты, посчитал казарок; их оказалось несколько десятков, преобладали линные птицы, а гусей – видимо-невидимо. Двигаясь вдоль берега, еще издали увидел песцовое норовище на крутом холмике, похожем на скифский курган. В этом зверином городке оказалось множество нор и выбросов. Из одного отверстия показалась сама мамаша – худущая, бурая, облезлая. Она не видела меня. Раздался ее особый позыв, и внезапно из всех нор начали вылезать щенята. Их было семь, они весело возились, пока мать сидела поодаль и наблюдала. На обратном пути опять встретились волки. Они то показывались на гребнях увала, то пробегали где-то в стороне.

Под вечер, когда ветер немного утих, мы с Надей отправились в ту сторону, откуда слышался накануне волчий вой. Шли щебнистой тундрой, долго наблюдали за песцом, ловившим леммингов. Издали снова донеслись протяжные волчьи «песни», невольно наводящие тоску. Мы шли быстро и как раз поднимались на пологий увал, когда прямо под ноги светлым комочком метнулся заяц-беляк. Мы и опомниться не успели, как тут же, почти рядом, на гребне увала возник волк-переярок, явно увлеченный погоней и недовольный нашим появлением на его пути. Увидев нас, остановился, словно споткнувшись, затем трусцой побежал вдоль склона, и почти тут же я отчетливо разглядел небольшую группу оленей, спокойно пасущихся в долине речушки.

Олени рядом с волчьим логовом, и охотящийся за беляком волк не обращает на них внимания! Неужели волки действительно «пастухи и санитары», как уверял, в частности, известный таймырский охотовед Лев Мичурин, который долго работал в Норильском НИИСХ, потом переехал в Красноярск и недавно скончался. Я слушал его доклад на втором совещании зоологов Сибири в Томске. Лев Николаевич упорно отстаивал точку зрения, что волки на Таймыре – необходимый компонент тундровой природы, что они регулируют численность оленей, поддерживают их «жизненный тонус», поскольку жертвами волков становятся либо слабейшие, либо неудачники. Л.Н. Мичурин высказывал эти взгляды гораздо раньше, чем стали у нас известны популярные книги Крайслер и Моуэта, написанные в защиту канадских волков. Правда, далеко не все специалисты соглашались с подобным мнением, но во всяком случае вряд ли оправдано специальное истребление волков при помощи авиации в малонаселенных и тем более в совершенно безлюдных районах Таймыра.

В 1970 г. я познакомился в норильской гостинице с работником красноярского охотоуправления, который занимался истреблением волков на Таймыре. В его распоряжении были самолет Ан-2 и даже вертолет, игравший роль разведчика. У меня остались неприятные воспоминания об этом человеке, производившем впечатление не натуралиста и даже не охотника, а дельца, занятого своим «бизнесом» и толковавшего о барышах. Тем не менее он получил большую известность как рекордсмен по числу убитых волков. Правда, на Таймыре, как я вскоре узнал, у него была дурная слава, и деятельность его вскоре прекратилась.

Конечно, там, где волки причиняют конкретный вред животноводству, с ними нельзя прекращать борьбу. Но истреблять их в далекой тундре, где нет даже домашнего оленеводства, – дело явно неразумное.

Между тем мы вновь услышали волчьи «песни». На этот раз к басовитому вою взрослого зверя присоединились визгливые призывы волчат. Двигаясь против ветра, мы засекли направление и быстро приближались на звуки волчьего концерта. На вершине холма немного задержались и стали спускаться вниз. Я никак не ожидал, что волчата окажутся так близко. Они сидели на небольшом холмике и мгновенно разбежались в разные стороны – словно ветром их сдуло! Помню только, что было их семеро, ростом каждый был немного меньше взрослого песца. Мы начали искать само логовище, но найти его не смогли. Взрослые волки на глаза не появлялись, но, наверное, наблюдали за нами.

* * *

На следующий день было по-прежнему ветрено и холодно, но дождь перестал, и мы быстро свернули лагерь. У песцового бугра знакомая мне «хозяйка» устроила подлинный скандал. Она бегала по берегу, отчаянно кашляя и «ругаясь», а все ее потомство вылезло из нор; щенята с интересом глядели, как мать отгоняет от реки каких-то чудовищ. Задержались мы в глубоком узком овраге, где лежал большой снежник. По моим расчетам, именно здесь было волчье логово; мы с Валей обшарили весь овраг, но напрасно. Зато наткнулись на выводок полярных белых сов. Семеро (опять семь!) совят, покрытых серым пухом, еще не умеющих как следует летать, смешно подпрыгивали, грозно щелкая клювами. Интересно, что они были разного роста и развития. Тут же с ними держался самец, довольно дерзко подлетевший к нам совсем близко. Мы узнали его по снежно-белой груди (самка у белой совы с темными пестринами).

Гусей на этом участке реки было особенно много. Кое-как мы разминулись с большой стаей краснозобых казарок, их оказалось более ста в одной группе. Я насчитал там 49 птенцов, значит, среди взрослых было примерно двадцать родителей, остальные – линные птицы. Много казарок держалось также с гусями, уплывавшими вниз по Логате. Среди линных птиц мы видели выводки пискулек и гуменников, всего же за этот маршрут встретили не менее шестисот гусей и казарок, миновали пять песцовых логовищ, отметили три пары белых сов, два гнезда мохноногих канюков, а также выводки варакушки и краснозобиков.

Наша очередная стоянка называлась «Озерная», потому что на левом берегу было скопление озер. Здесь мы вновь обнаружили пребывание на Логате людей. Во-первых, на высоком холме на правом берегу реки находилась безымянная могила. Словно опознавательный знак, возле нее была воткнута деревянная рейка, а на земле выложен крест из камней. А дальше через тундру вел явственный след гусеничного вездехода, четко выделявшийся на фоне растительности, хотя люди были здесь три года назад. На возвышенности был укреплен железный триангуляционный знак – дело рук геодезистов.

Озера за ближней сопкой были разного типа. Ближнее располагалось в крутых высоких берегах, мы видели на нем морянок, гребенушек, гуменников. Второе оказалось низинным и торфяным, с кочками и сплавинами. Здесь мы впервые встретили чернозобиков и краснозобых гагар, а также много чаек и крачек.

Двигаясь дальше к югу, наблюдали резкое изменение облика тундры. Появились сфагновые мхи, голубика, багульник, брусника. Теперь мы уже начали разбираться в типологии тундровой растительности. Присмотревшись, нетрудно отличить мохово-кустарничковые тундры от кустарниково-моховых или лишайниковых, не спутаешь щебнистые участки на водоразделах с ивняковыми зарослями или осоковыми низинами. Да и птицы помогают различать растительные ассоциации. В ивняках, например, полным-полно куропаток и лапландских подорожников, а в пятнистой тундре встречаются одни лишь бурокрылые ржанки.

На очередной стоянке мы долго занимались съемкой птичьих шкурок после похода на озера (у нас накопилось почти пятьдесят экспонатов).

Одиннадцатого августа мы были в устье Малой Логаты. После впадения слева речки с экзотическим названием Малагу-Мари Логата стала шире и полноводнее, а к устью Малой Логаты весь ландшафт вокруг заметно изменился: долина выглядела сглаженной, со сплошными зарослями густых ивняков, большим количеством заливов и отмелей и очень напоминала долину Новой. Мы остановились на правом берегу среди ровной ивняковой тундры. Здесь можно было найти какое-то подобие плавника, обломки веток и старых стволов, когда-то принесенных рекой. Мы собрали по веточке, словно птицы для гнезда, небольшую охапку топлива и зажгли костерок, дым которого показался нам таким родным и знакомым после бензинного примусового духа.

В последние дни стали все чаще попадаться северные олени. Это были группы из трех-пяти животных, державшихся сравнительно осторожно. Один крупный олень-хор, правда, спокойно прошел недалеко от палатки и на наших глазах переплыл Логату. В одном месте мы нашли берег, сплошь усеянный оленьей шерстью; видимо, здесь через реку перешло очень большое стадо.

Погода оставалась неустойчивой: то шел дождь, то проглядывало солнце, освещая низко нависшие синие тучи. Такого удивительного своеобразного неба с яркими синими тонами мне никогда не приходилось видеть.

Мы ходили на большие яры, расположенные ниже нашей стоянки. Они были сложены из плотного песчаника и очень четко рассечены оврагами так, что получились своеобразные «пирамиды». На ярах гнездилось много хищников, а под высоким обрывистым берегом плавало не менее пяти выводков краснозобых казарок. Мы окончательно убедились, что Логата, безусловно, «казарочья» река и вполне достойна заповедания.

Каждый маршрут приносил новые материалы и маленькие находки. На болотах левобережья добыли бекаса. Добытая в ивняках куропатка оказалась не тундряной, как все предыдущие, а белой – это разные виды. В палатку забежала арктическая землеройка и была поймана во славу науки; теперь ей предстояло стать музейным экспонатом. Но быт наш стал довольно труден. Кончились продукты, не было сухарей и сахара, под полом палатки хлюпала дождевая вода, мучила сырость. Нас беспокоило, сможет ли гидросамолет сесть здесь на Логату. Уровень воды быстро падал, в реке образовались мели и песчаные наносы, мне казалось, что даже сам Прожогин не рискнет садиться. Поэтому мы решили сплыть ниже и остановиться за большими ярами, где река образует сравнительно прямое ровное русло.

Чувствовалось, что спутники мои устали от похода, им не хотелось сниматься с места и плыть дальше, мне же хотелось доплыть до намеченного места, и я на правах начальника настоял на этом. Правда, мы не дошли нескольких километров до устья Кубулаха, остановившись на хорошем, прямом отрезке реки, где мог совершить посадку гидросамолет. Здесь тоже были свои яры, мы насчитали четыре пары канюков, пару сапсанов, сов, несколько раз встречались зайцы, песцы и по-прежнему радовали глаз выводки гусей и казарок.

Большой маршрут мы совершили четырнадцатого августа к устью Кубулаха, провели заключительный учет птиц. Нашли и отметили гнездовье тундрового лебедя в пределах намечаемого заповедника. До этого лебедей на Логате мы не видели, а здесь рядом со взрослой птицей по берегу озера двигались два уже крупных птенца. На озерах встретили чернозобых и полярных гагар, круглоносых плавунчиков и гребенушек.

Ранним утром пятнадцатого августа я переплыл Логату и отправился в последний маршрут по холмистому правобережью. Чувствовалось приближение осени, начинали блекнуть ивовые листочки, меньше оставалось цветущих растений. Я видел молодых, но уже хорошо летающих сов, дважды вспугнул зайцев и встретил трех оленей. Вновь и опять безуспешно пытался найти гнездо сокола-сапсана.

С грустью думал о расставании с Логатой, которую искренне полюбил за время нашего плавания. Мое предубеждение ко всякому безлесию было побеждено и развеяно богатством и доступностью тундровой природы. Вся ее жизнь шла у нас на виду, и от нас самих зависело, будем ли мы добрыми или злыми великанами в этом доверчивом мире.

Я вернулся в лагерь. Сварили последний обед, оставалась еще крохотная горсть пшена на крайний случай. Не снимая палатки, пили пустой чай, разговаривали. Время шло, а самолета все не было. Мы уже хотели начинать варить ужин, когда над устьем Малой Логаты появился красный самолетик. Он летел довольно высоко и, не снижаясь, прошел куда-то на север. Я предположил, что самолет полетел к рыбакам на Сырута-Турку (так оно и было на самом деле).

Спустя полтора часа мы увидели тот же самолет, летящий обратным курсом. Он уже начал удаляться, когда неожиданно резко развернулся, сделал круг и с первого же захода мастерски «приводнился» посреди Логаты, а затем подрулил к самому берегу. Вмиг свернули палатку и спустя два часа оказались в Хатанге.

* * *

Уже на другой день мы с Танкачеевым были у председателя Хатангского райисполкома Константина Лукьяновича Поротова, внимательного человека, с большим интересом относившегося к нашим делам и заботам. К тому времени пришли ответы на ранее разосланные письма относительно выбора территории будущего Таймырского заповедника. Почти все организации, куда мы обратились, прислали положительные заключения. Возражал против хатангского варианта только норильский рыбозавод, ссылаясь на расположение рыболовецких пунктов на Верхней Таймыре. Мы понимали, что это серьезное возражение, но надеялись его преодолеть при поддержке работников рыбного хозяйства. Ведь они сами настаивали на запрете рыболовства по Верхней Таймыре и в Таймырском озере.

К.Л. Поротов, выслушав нашу информацию, назначил обсуждение вопроса о заповеднике на двадцатое августа. К этому времени мы должны были подготовить все необходимые материалы, чтобы райисполком мог вынести официальное решение и начать тем самым этап юридического оформления организации заповедника.

Пока мы были на Пясине, Танкачеев и Коротцев получили согласие обоих хатангских колхозов на изъятие земель по Ары-Масу и Луку некой. Поскольку в оленьих пастбищах эти колхозы не ощущали недостатка, а участки изымались сравнительно мелкие, возражений не возникло.

Много времени заняла подготовка пункта решения, посвященного местному заказнику для охраны моржей и белых медведей в бухте Марии Прончищевой. Самим слетать туда не удалось, пришлось ограничиться сбором сведений в Хатангском рыбкоопе, работники которого хорошо знали эти места. Помогли нам тогда гидрологи, речники, охотники – все, кто не раз бывал в низовьях Хатанги и на побережьях Таймыры. На нашу просьбу откликнулась также сотрудница Ботанического института Н.В. Матвеева, которая изучала флору арктических побережий и островов как раз в том районе. Вот что она писала: «Отрадно, что дело с охраной природы Севера как-то двигается. Что касается бухты Марии Прончищевой, то основной объект охраны там, конечно, моржи. В этом году моржи пришли первого августа (в прошлом году – девятнадцатого августа), стадо голов в сто пятьдесят. Расположились на косе. Приходят они каждый год, как только море и бухта освободятся ото льда. На них охотятся, хотя охотой это, конечно, назвать нельзя, они подпускают человека вплотную. В прошлом году на приваду песцам убили восемнадцать моржей. Способ, конечно, варварский, так как туши полностью не используются. В хорошие годы охотник добывает до двухсот песцов за год, всего здесь шесть охотничьих участков. Но в прошлую зиму песца совсем не было, поймали лишь семь штук. Белый медведь заходит сюда зимой, и под видом самообороны его тоже бьют. В прошлую зиму, по-моему, убили штук пять. Птичьих базаров в бухте нет, они есть на острове Преображения.

В бухте имеется метеостанция, где работают шесть человек. Они охотятся и на оленей, и на гусей, но не очень интенсивно. Так что прежде всего нужно принять меры для охраны моржей и медведей».

В рыбкоопе, пользуясь картами и схемами охотничьих участков, мы составили план будущего заказника, очертили его границы и рассчитали примерную площадь, а кроме того, был предложен еще один местный заказник – на реке Валахия, где зоолог Б.М. Павлов из Норильска обнаружил в этом году колонию розовых чаек. Эта экзотическая полярная птица может быть эмблемой Арктики, обитает она у нас только на севере Якутии и вот впервые встречена на Таймыре. Павлов написал об этом в местной газете, и мы сразу откликнулись на предложение принять меры для охраны этого редкого вида.

После нашего отъезда с Логаты сразу же установилась теплая и сухая погода. Наступила чудесная предосенняя пора (боюсь называть ее «бабьим летом»), и в хатангской лесотундре появилось множество грибов, главным образом лиственничных маслят. Ягоды нынче не вызрели, хотя обычно здесь изобилие морошки, черники, голубики и даже красной смородины.

Наступил день заседания в исполкоме. Танкачеев доложил составленную нами справку о проведенных работах и полученных результатах, предложил одобрить план организации первого тундрового заповедника на Логате и Верхней Таймыре с включением участков Таймырского озера и хребта Бырранга, его филиалов в Ары-Mace и Лукунской, а также двух местных заказников – в районе бухты Марии Прончищевой и по реке Балахне. Мы пояснили, что заказники создаются главным образом для охраны ценных животных. В РСФСР имеется почти восемьсот охотничьих заказников, а в Таймырском национальном округе пока нет ни одного.

Большинство вопросов касалось планов организации будущего заповедника, размещения его центральной усадьбы. В самом деле, если заповедник – научно-исследовательское учреждение, то где будет расположено его управление, где будут жить научные работники, как разместится охрана? Мы отвечали, что устройство Таймырского заповедника будет во многом отличаться от всех других. Нет необходимости «обживать» его территорию, ставить там кордоны, поселять егерей для охраны. Достаточно будет – особенно в летнее время, – регулярно патрулируя с воздуха над территорией заповедника, проводить учеты и наблюдения. Управление же заповедником целесообразно разместить непосредственно в Хатанге. В отдельных участках можно организовать временные опорные пункты на манер рыболовецких «точек», где будут проводиться и научные наблюдения. Программу научных работ мы рассчитывали согласовать с норильским НИИСХ и другими научными учреждениями, работающими на Крайнем Севере. Особое внимание заповедник должен уделить охране леса в Ары-Mace и Лукунской. Таким образом, осуществление этого плана, особенно с учетом создания республиканского заказника в бассейне Пясины, привело бы к организации на Таймыре целой сети охраняемых природных участков. Ведь заповедник мог бы взять под свою опеку и заказники.

В целом нашу работу одобрили и вынесли положительное решение. Нас просили только учесть, что хатангцы не заинтересованы в строительстве временных помещений. Если уж строить усадьбу заповедника, то капитально, чтобы не переделывать. Сейчас поселку, замкнутому между рекой и аэродромом, уже тесновато, а ведь предстоит еще расширяться и расти.

Утро нашего отлета из Хатанги (двадцать второе августа) было ясным и холодным, на землю лег первый иней, короткое северное лето было уже на исходе. Опять кольнуло сердце, видно, какой-то его кусочек привык к этим местам и не хотел с ними расставаться…

В Норильске я узнал, что большинство научных сотрудников НИИСХ уже вернулись с полевых работ, но Якушкин еще находится на Верхней Таймыре, как раз в устье Логаты. Завтра за ним должен лететь самолет, и я решил воспользоваться этим, чтобы увидеть Верхнюю Таймыру и низовья Логаты. Мне говорили в институте, что именно от мнения Якушкина во многом зависит отношение НИИСХ к нашим предложениям. Но намеченный вылет в тот день не состоялся, хотя погода была прекрасная.

В Норильск пришло запоздалое лето – стояла почти тридцатиградусная жара. Полет за Якушкиным вновь сорвался, пришлось опять брести в институт, где собралось много научных сотрудников из Москвы и Ленинграда, принимавших участие в летних таймырских экспедициях. Здесь были и зоологи, и ботаники, и почвоведы – от профессоров до студентов. При встрече с ними сразу же разгорались дебаты о выборе места для заповедника. У меня уже голова шла кругом от этих споров, и мы договорились, что по приезде Якушкина проведем общее собеседование, прежде чем выносить вопрос в официальные органы.

Дни мои начинались и кончались на аэродромах – я упорно не хотел упустить полета за Якушкиным. Но что-то, как говорится, «заколодило». Жара внезапно сменилась туманом и дождем, к тому же наступило воскресенье, и опять я просидел целый день в Вальке. Только в понедельник долгожданный полет наконец состоялся. До Логаты, сказал штурман, пятьсот пятьдесят километров…

Шли вдоль правого берега Пясины, постепенно отклоняясь к востоку. Устье Дудыпты пролетели в сплошном тумане, я с трудом различал какие-то кустарники и отдельные деревца, буреющую осеннюю тундру. За Дудыптой стали появляться в поле зрения единичные олени, а потом и небольшие стада. Виднелись озера со стаями гусей, но шли мы высоко, и различать птиц не удавалось.

Около двенадцати часов миновали речку Янгоду, впадающую в Пясину справа, и здесь ландшафт стал таким же, как и в Хатангском районе. Мы «обрезали» верховья реки Лухтах, пересекли Горбиту – второй после Логаты приток Верхней Таймыры. Начиная с верховий Лухтаха олени ни на минуту не исчезали из поля зрения. Я видел множество самок-важенок с телятами, единичных хоров и скопления животных разного пола и возраста. Впрочем, единых обширных стад не попадалось – большинство оленей были рассредоточены, как бы разбросаны по всему этому необъятному пространству. Я считал, записывал, ставил в своем дневнике то палочки, то цифры, «точковал», хотя летели мы высоко и учет не мог быть правильным. Постепенно фон расстилавшихся внизу ерников и зарослей ивняка стал желтеть, в нем появились яркие красные тона, потом осенние цвета стали преобладать над зеленоватыми и бурыми – ведь мы летели к северу, навстречу полярной зиме. За Горбитой олени встречались реже и только у самой Логаты вновь начали попадаться. Вокруг расстилалась привычная пятнистая тундра, словно на макете, виднелось место впадения Логаты в Верхнюю Таймыру – соединялись две серые ленты среди желтой равнины.

Так часто бывает – стремишься увидеть какое-то место, ждешь, рвешься, надеешься, а свершится, глядь – ничего особенного, вроде бы и стараться не стоило. И только спустя долгий срок нет-нет, да и екнет сердечко, вспомнится и ожидание, и дорога, и встречи…

Самолет развернулся и сел посередине Верхней Таймыры прямо против стоянки рыбаков, где виднелся небольшой балок и просторная палатка из толстого белого брезента. Рядом висело несколько оленьих туш, рога, шкуры. Очумелые псы на привязи заливались лаем. Я увидел Григория Дмитриевича Якушкина. Среднего роста, сухощавый, он оставался таким же, каким помнился по Красноярску, и нисколько не удивился моему появлению. Нас позвали в балок выпить чаю. Там же были двое рыбаков – рослые красивые ребята, приветливые.

…Долго распивать чаи не пришлось – летчики нас торопили. Мы стаскали в самолет заранее приготовленные вещи, погрузили лодку «Прогресс», с трудом протолкнув ее боком через дверцу.

Самолет разбежался по воде, шлепая поплавками и, вздымая брызги, набрал высоту, и снова поплыла внизу разноцветная осенняя тундра. Мы с Якушкиным сидели рядышком на лежавшей вверх дном лодке.

– Ну что, Феликс, выбрали место для заповедника? – спросил Якушкин.

Я решил быть откровенным до конца. Мы же с ним свои люди, как-никак однокашники, коллеги, оба пушмеховцы…^[50]

– Гриша, пойми правильно, вопрос сложный, возиться с ним придется нам еще очень долго. Но сейчас все зависит от тебя. Поддержишь наш вариант – пробьемся и сделаем, начнешь возражать – никакого заповедника не будет.

– Почему это не будет? Он будет там, где ему надо быть – на Пясине. На Логату я не соглашусь никогда.

– Чем же плоха тебе Логата? Ты всю реку видел?

– Видел до устья Малой Логаты, до больших яров. Казарка там есть, но дело не в этом. Все-таки я видел много других рек и других мест, работаю здесь уже давно, могу судить и сравнивать.

Да, с таким утверждением спорить не приходилось. Разумеется, Якушкин и его коллеги из Норильска несравнимо лучше знают Таймыр, чем мы; они буквально избороздили эти края. Григорий Дмитриевич недавно защитил диссертацию о песце Таймырского полуострова, он автор многих статей о северном олене, готовит вместе с другими сотрудниками научную монографию, им все карты в руки… Мало ли, что никто из них не бывал в верховьях Логаты, – все равно мнение местных ученых окажется решающим, и без их согласия ничего нам тут не сделать.

– Гриша, да поверь же ты, что я хочу пользы общему делу. Вы, конечно, знаете Таймыр лучше меня, но плохо представляете себе хитрую механику устройства и создания заповедников. Одних доводов ученых здесь мало, надо учитывать и другие факторы кроме биологических. Заповедник будет создавать то самое ведомство, которое сейчас ведет там промысел оленей. Раз на Пясине устроен госпромхоз – а ты ведь сам добивался этого вместе со всеми норильчанами – значит, заповеднику там уже не место. Вопрос сейчас стоит так – или Логата, или ничего. Я бы не взялся проталкивать логатский вариант против вашей воли, но ведь вы не правы, когда ставите на первое место задачу охраны оленьих пастбищ. Заповедник на Таймыре следует создать как настоящий эталон девственной, первозданной тундровой природы во всей ее красе, какой мы видели ее в верховьях Логаты. Скажи, разве она недостойна заповедания? Поддержи, и ты получишь эту прекрасную синицу прямо в руки! Ведь какие места! И олень там, и казарка, и гуси!

– Какой там олень? Одна жалость! Ты сколько насчитал за все время? Штук пятьсот? Да мы сейчас по дороге домой в десять раз больше встретим! Не нужна нам твоя синица! Там и так заповедник!

– Заповедник, говоришь?! Только кругом его обложили, как волка в загоне: там геологи, там рыбаки, там пастухи с оленями. По всему нашему Северу сейчас идет наступление на природу. Нигде в стране не удается выделить такой эталонный участок, такой памятник первозданной природе. Сам станешь жалеть, только поздно будет…

Гриша мучительно морщился, глядя сквозь иллюминатор на медленно текущую под крылом тундру. Бурыми волнами – гряда за грядой – проплывала она внизу, словно застывшее море, но обманчиво было это безлюдье. Даже здесь нет-нет и мелькал балок, рубцы гусениц то и дело пересекали просторы, неторопливо проплыл мимо нас вертолет Ми-8, державший путь дальше на север. Я видел, как мается Якушкин, обдумывая сложившуюся ситуацию.

– Согласиться с вами, что ли? – проговорил он в раздумье, но потом ударил себя кулаком по колену и воскликнул: