Немой крик

Поставив три канистры в багажник и влив содержимое четвертой в бензобак, Айдамир вернулся к рекруту, поставил пустую канистру ему под ноги, глянул в деревенское его лицо, сказал спокойно, удерживая в себе слово «здесь»:

– Не бойся – никто тебе голову резать не будет.

Служивый снова жалко улыбнулся и заискивающесогласно затряс головой. Айдамир, сев в машину, неподвижно посидел с полминуты, задавливая в себе набухающую ярость. Попутчица все так же сидела неподвижно и молча, думая о чем-то своем совсем не радостном.

Выехав с гравистых колдобин на асфальт, Айдамир вновь прибавил скорость. Ни встречных, ни попутных машин уже совсем не наблюдалось, и это была не просто странность, а напрягало, и с каждой минутой все больше – получалось, что протяженнейший участок федеральной всегда оживленной трассы как минимум от Чернореченского поста ГАИ, а то и от Алхан-Юрта, до блокпоста на развилке Аргун-Грозный или дальше на какое-то время сознательно очищен федералами от проезда машин местных жителей и работающих в республике гуманитарных организаций. Либо где-то произошло что-то серьезное, либо федералы задумали проводить какую-то масштабную войсковую операцию, либо что-то еще – но причина этой образовавшейся пустоты на трассе, какой бы она не была, лично для него таила сейчас определенную и немалую опасность. И для пассажирки тоже. А тому, что его машине позволили выехать на трассу и уже немало прокатиться по ней, могло быть одно и весьма простое объяснение – бардак, которого в армии и раньше было предостаточно. Не исключено, что на множественных второстепенных и третьестепенных по важности блокпостах в республике всего-навсего не налажена надежная радиосвязь, что стоят там древние ультракоротковолновые радиостанции типа «Р-105», зачастую работающие по принципу: «Первый», «первый», я – «второй», я вас вижу, но не слышу» – права, трижды права русская поговорка, слышанная им неоднократно в Афганистане: «Сильна Красная Армия – но связь ее погубит». И сколько уже раз при выездах из родного села приходилось ему встречать на дорогах республики «динозавров» и «мамонтов» отечественной бронетехники – и Т-62, и даже Т-55 – не просто рыжих от многолетней ржавчины, а с такими кавернами на башенной броне, как будто кто-то из мужчин с размаху стукнул кулаком по размягченному кому пластилина; а уж про бронетранспортеры выпуска как минимум начала 50-х годов прошлого века и говорить нечего – такое впечатление, что чешуйчатую от осыпающейся ржавчины «броню» проще простого пальцем было проткнуть, не то что пулей. И все это еще ездит по дорогам и бездорожью его родины, земли его предков, и сидят в них и на них в основном молоденькие антитеррористы срочной службы из сел и деревень глубинной России – достоялся песенный бронепоезд у мирных людей на запасном пути, дождался своего часа…

Неспешно подвигались навстречу заросли кустарника по обе стороны дороги перед давно пустующим бетонным строением Чернореченского поста ГАИ возле развилки на Грозный, и по мере приближения к ним внутреннее напряжение у Айдамира все более усиливалось – очень уж часто здесь что-нибудь да случалось, слишком уж заманчивоудобным было это место на трассе для засады как для его земляков из числа непримиримых, так и для тех, кто со всеми видами неатомных вооружений прибыл сюда наводить конституционный порядок…

В ту поездку в Назрань две недели назад он взял по просьбе соседей двух парней из своего села, в Шали в машину подсели еще двое их друзей, так что скучать в дороге не приходилось, хотя молодежь и вела себя относительно сдержанно и на блокпостах при проверке документов, и вообще, и его это вполне устраивало. И лопухнулся он тогда сам – и сильно. Ни автомагнитолу при подъезде к Чернореченскому посту не выключил, ни прекратить треп не приказал – и при закрытых окнах дверок за работой двигателя, за негромкой музыкой и песнями его любимой певицы Тамары Дадашевой, за разговорами и порой смешками парней не уловил звуков стрельбы. И только начав на небольшой скорости выезжать на площадь развилки и увидев в двух десятках метров впереди и правее БТР-80 со всплесками пламени в раструбе крупнокалиберного пулемета – стрельба велась короткими очередями в заросли слева – он мгновенно затормозил и выключил автомагнитолу, прекрасно понимая, что влипли они – все пятеро – капитально и уберечь их сейчас может лишь чудо – из кустарника слева в сторону бронетранспортера тоже стреляли, стреляли не только чаще, чем БТР, но и тоже зримо – перед лобовым стеклом, между его машиной и техникой федералов, то и дело мелькали слева направо стремительные красные огоньки трассирующих пуль, и стоило стрелку или стрелкам в зарослях – их там определенно было не более трех, а то и один-единственный, поскольку БТР постоянно бил в одну точку, без рассеивания – повести ствол чуть правее, всего на несколько сантиметров, и эти «трассеры» и обычные пули между ними вонзятся в его машину… «Дядя Айдамир! – закричал кто-то из парней позади. – Давай назад! Давай назад!». «Сидеть!!! – заорал он, молодежь сразу послушно присмирела, притихла, и он добавил уже не так яростно: – Не дергайтесь. Пока мы стоим, они нас просто не видят». Он не стал уточнять, что слово «они» относится прежде всего к башенному стрелку БТРа, который наверняка прозевал их выезд на площадку, но стоило им теперь даже просто начать сдавать назад (не говоря уж о попытке развернуться), как стрелок, всего лишь краем глаза уловив какое-то движение слева от себя, которого там не должно быть, может машинально довернуть башню в эту сторону и так же не задумываясь дать упреждающую очередь из КПВТ по источнику движения – а пули калибром 14,5 миллиметра в момент сделают решето с ошметками и из его машины, и из всех пятерых. Так и сидели они, молча и без малейшего движения, несколько мучительно долгих минут в его жестяно-стеклянной «коробочке» производства тольяттинского автозавода, затем стрельба слева начала заметно стихать и вскоре прекратилась совсем, и БТР, продолжая постреливать короткими очередями, двинулся вперед, в кустарник за постом ГАИ, а следом за ним, прикрываясь броней и колесами, начали по двое и по трое перебегать солдатики с автоматами, человек пятнадцать, которые ранее, невидимые из его машины, определенно лежали под обстрелом на асфальте площади развилки. Дождавшись окончания перебежек, он сначала потихоньку, а затем все быстрее пересек опустевшую развилку и остановил машину на трассе лишь через километр, когда сидевший рядом Абдулхаким начал на грани истерики кричать: «Да я лучше к Басаеву уйду, чем меня вот так вот, как сейчас, пристрелить могут, как барана безмозглого!», и выскочил из остановившейся машины, и забегал вокруг, размахивая руками и продолжая что-то бормотать – он терпеливо дождался, пока парнишка набегается и набормочется, затем приоткрыл свою дверцу, спросил без всяких эмоций: «Успокоился?» – Абдулхаким молча кивнул, виновато опустив голову – «Тогда садись, поехали…» – сказал он тогда, и до многолюдной площади возле автовокзала в Назрани с суетливым рынком поблизости никто в машине не проронил больше ни слова…

Заросли слева подступали почти вплотную к трассе – и это с приходом федеральных войск было странно, поскольку в других известных ему подобных местах на равнине федералами обеспечивалась так называемая «полоса безопасности» шириной не менее пятидесяти, а то и ста метров, на которой подчистую вырубался не только кустарник, но и любые деревья, однако странно только на первый взгляд – а кустарник справа изначально отстоял от дороги на полтора-два десятка метров, образуя тем самым протяженную грунтовую площадку, «пенал» для отстоя машин перед постом ГАИ в мирное время, и едва въехав по трассе в этот еще малолистный, мрачно-серый зарослевый «коридор», Айдамир, плавно снижая и без того небольшую скорость, до боли прикусил изнутри нижнюю губу.

В дальнем правом углу грунтовой площадки возле самых зарослей багажником к нему стояла темно-синяя легковая машина.

Там, где нынче никак не должна была стоять.

«Девятка».

Новенькая.

Еще без номеров.

И четверо людей возле нее.

Следовательно, ни на обочине, ни на «пенале» в целом противопехотных мин в настоящее время не было – и это тоже было странно, но опять-таки только на первый взгляд…

Двое черноволосых парней в черных пиджачках и брючках, конечно же, его земляков, определенно не старше восемнадцати-двадцати лет, расставив ноги, упирались ладонями в кузов машины, а позади них стояли двое военных без кепи, в уже далеко не новеньком зеленом камуфляже, и один, поменьше комплекцией и ростом, направлял на парней висящий на плече автомат, а другой – крупнотелый, высокий, накачанный – просто глядел, покуривая, в спины задержанным, и на правом плече у него на ремне стволом вниз висел пулемет Калашникова со сложенным прикладом и с магазинным коробом емкостью сто патронов.

И останавливаться, и разворачивать машину было теперь и бессмысленно, и глупо, и Айдамир продолжал двигаться вперед со скоростью неторопливого пешехода.

Амбал медленно повернул голову вправо – Айдамир успел разглядеть его мгновенный оскал, мимолетную досаду на его лице – выплюнул сигарету и стремительно для своей комплекции выбежал наискосок на асфальт трассы, легко, как игрушку, вскинул тяжелый пулемет на уровень лобового стекла, привычно передернул затвор, вгоняя первый патрон из ленты на линию подачи в ствол, и уверенно-несуетливо скользнул указательным пальцем ниже, к спусковому крючку.

Их разделяло теперь не более тридцати метров, на вид ему было лет двадцать пять-двадцать семь, у него было спокойно-сосредоточенное лицо человека, уже привыкшего убивать не раздумывая – и Айдамир, цепенея, успел лишь беззвучно прошептать обреченное: «Ну вот и все»…

3

Грозный – временный блокпост на федеральной трассе «Кавказ» возле развилки на город Аргун. Среда, 11 апреля. День

Простоволосого седого мужчину в легкой черной куртке с небольшой дорожной сумкой на левом боку «Меченый» заметил издали – тот спокойно прошел через блокпост на выезде из города, прошел не останавливаясь и даже не повернув голову в сторону служивых, и никто из бойцов на «точке» тоже не стал его ни останавливать, ни проверять документы, ни досматривать его ношу. Уфимцев также явно обратил на это внимание, но ничего не сказал, только взглянул коротко.

– Останови-ка, Слава, – сказал «Меченый», когда они подъехали на блокпост.

БТР сопровождения с бойцами на броне остановился в пяти метрах позади.

А седой мужчина в легкой черной куртке стоял левым боком к блокпосту в полутора десятках метров впереди.

Стоял на краю асфальта, где противопехотных мин – в отличие от обочины – быть не могло.

Грамотный был мужчина, бывалый…

К «УАЗику» резво подбежал худощаво-длинный начальник поста с автоматом на плече – «Меченый» приоткрыл ему навстречу дверцу – округлил глаза, увидев звезды на погоне, звонкоголосо доложил, отдав честь:

– Старший лейтенант ОМОН Широков! Здравия желаю, товарищ подполковник!

«Меченый» помолчал, разглядывая бесхитростное и угреватое его лицо, затем дернул головой в сторону мужчины в легкой черной куртке:

– Почему твои бойцы пропустили того гражданина через пост без проверки документов и даже не соизволив поинтересоваться у него, куда это он направляется из города пешим порядком? Или хороший знакомый?

– Виноват, товарищ подполковник! – все так же бодро и нисколечко не смущаясь ответствовал начальник поста. – Разберусь!

– Разберись, разберись, – сказал «Меченый», захлопывая дверцу. – Давай-ка, Слава, к этому седому.

Уфимцев умело отпустил педаль сцепления, прибавляя газу – и обернул к нему изумленное лицо:

– Это что-то с чем-то, товарищ подполковник! Чтоб «чехи» просили военных их подвезти…

Мужчина действительно стоял с поднятой правой рукой – и на его куртке с левой стороны на уровне сердца уже отчетливо был виден красный прямоугольник нашлепки с белой петлеобразной стрелкой – эмблемой Датского Совета по беженцам. И голова у него была полностью седая, хотя ему еще не было и пятидесяти…

– Это не чеченец, Слава. Наш, из Ставрополя. А работает среди них, один и без оружия, и давненько уже. Была ориентировка.

– «Свой среди чужих, чужой среди своих»? «Агент под прикрытием?» – спросил прапорщик, останавливая машину возле голосующего.

– Сам хотел бы знать это наверняка, – сказал «Меченый», приоткрыл свою дверцу, взглянул в упор на потенциального попутчика, который давно его интересовал, увидел в его глазах момент узнавания – хотя они еще ни разу нигде не пересекались – и кивнул головой в сторону заднего сиденья: – Садитесь.

И пока мужчина спокойно и несуетливо усаживался в машину, еще раз вспомнил ориентировку полугодовой давности, полученной из ставропольского краевого Управления ФСБ на запрос Орлика:

«Шавинский Алексей Валентинович, прозвище среди родственников и знакомых «Шава». 46 лет, родился на Украине. Образование незаконченное высшее педагогическое. Основная профессия – журналист (газетчик, корреспондент и редактор студий телевидения). Дотошен при сборе информации для СМИ, точен при ее подаче. Срочную службу проходил в 76-й дивизии ВДВ (Псков), радист разведроты, 25 прыжков с парашютом, в том числе 11 ночных. Неплохо владел холодным и стрелковым оружием, в том числе зарубежного производства, а также приемами рукопашного боя. Был знаком с подрывным делом…»

«Седой» уселся за его спиной, аккуратно захлопнул за собой дверцу и только после этого сказал штатское:

– Здравствуйте.

«Меченый», не оборачиваясь, кивнул, сказал прапорщику:

– Поехали.

«…Ефрейтор запаса. В системе авиалесоохраны принимал участие в тушении более ста лесных пожаров в Карелии, Красноярском и Хабаровском краях – 42 спуска по тросу с зависшего вертолета. В конце 70-х, будучи в командировке на советско-китайской границе от молодежной газеты, фактически около трех месяцев прослужил рядовым пограничником на всех заставах 131-го погранотряда КГБ СССР (Памиро-Алай, Киргизия). В августе 83-го подал заявление в районный военкомат с просьбой направить его в Афганистан для участия в боевых действиях, от предложения поехать туда кочегаром или озеленителем воинского городка категорически отказался, о чем впоследствии очень сожалел…»

– Куда следуете, гражданин? – по-прежнему не оборачиваясь, спросил «Меченый».

«…После аварии на Чернобыльской АЭС два года прожил в зоне, периодически подвергавшейся радиоактивному загрязнению, конфликтовал с районными партийными и советскими органами, продолжающими практику отгрузки зараженной радионуклидами сельхозпродукции в другие регионы страны, в том числе в Москву и Ленинград. На закрытом заседании райкома партии рассматривался вопрос о направлении его на принудительное лечение в психиатрический диспансер. В КПСС никогда не состоял. В апреле 88-го добровольно уехал на Дальний Восток, в Хабаровскую базу авиационной охраны лесов. С июня 88-го по октябрь 94-го, прилетев навестить давнего друга, работал в Тенькинском районе Магаданской области – газетчик, телевизионщик, пожарный профессиональной пожарной части, горнорабочий старательской артели. Имел доступ к добываемому россыпному золоту, участвовал в съемке добытого драгметалла с промывочных приборов и пешей транспортировке 12,6 килограммов уникальных самородков, отобранных в Гохран России на приисках и в старательских артелях Колымы и Чукотки старшим научным сотрудником Института платины Академии наук РФ Л. А. Серовой (промывочные сезоны 92-го и 93-го года). Весной 90-го года сдал правоохранительным органам районного центра Устъ-Омчуг восемь килограммов шланговой взрывчатки (аммонит) и тридцать метров детонирующего шнура, обнаруженных им брошенными на месте проведения мелиоративных работ. От предложенного в местном отделе КГБ денежного вознаграждения категорически отказался, заявив, что не считает эти деньги заработанными. На вопрос оперативного сотрудника, знает ли он, что можно сделать этими взрывчатыми материалами, ответил, что при правильной закладке этого будет вполне достаточно, чтобы раскатать в бревна со щепой одноэтажное деревянное здание РОВД и превратить в груду битого кирпича двухэтажное зданьице райкома КПСС…»

– Мне до развилки за Аргуном на трассе Ростов-Баку, – отозвался Шавинский и, помолчав, добавил не просительно: – Если можно, конечно.

«…Летом того же 90-го года обнаружил на территории бывшего уранового рудника Бутугычаг («объект № 14», законсервирован в середине 50-х годов) значительное количество неиспользованных латунных электродетонаторов – из 30-ти доставленных им в РОВД 28 оказались в рабочем состоянии. Неоднократно в качестве гида сопровождал иностранных туристов (Япония, Канада, США) и тележурналистов (британская Би-Би-Си, французская TF-1) по местам бывших сталинских лагерей на Колыме. Оператору съемочной группы TF-1 Ивану Скопану также организовал видеосъемку и интервью с заключенными в действующей колонии особо строгого режима в поселке Омчак Тенькинского района (Иван Скопан, 1944 г.р., эмигрировал во Францию из Чехословакии после ввода туда советских войск в 1968 году, погиб в Москве 3 октября 1993 года во время съемок попытки штурма телецентра «Останкино» сторонниками Верховного Совета СССР). В дальнейшем контактов Шавинского с западными журналистами на и с территории России не зафиксировано…»

– А потом куда намерены двинуть?

«…однако в феврале-начале марта 1991 года по частному приглашению бывшего жителя Белоруссии Шавинский находился в Лондоне, где неоднократно встречался с членами семьи советского диссидента, поэта и прозаика Игоря Померанцева, в 1979 году высланного на Запад за антисоветскую деятельность (ныне сотрудника медиакорпорации Би-Би-Си, в указанное время находился в Испании в творческом отпуске), а также с эмигрантами «второй волны» – бывшими бандеровцами, бойцами польской Армии Крайовой и сформированной в Иране и Великобритании армии генерала Андерса. На неоднократные предложения последних остаться на ПМЖ в Англии – с предоставлением работы в польском ресторане, жилья и помощи в получении вида на жительство – Шавинский отвечал отказом и по истечении срока визы вернулся на Колыму. В последующие годы в дальнее зарубежье с территории России он больше ни разу не выезжал…»

– Наша колонна должна идти в Гудермесский район. – сказал «Седой», – Рассчитываю подсесть к ним.

«…В октябре 94-го года перебрался на жительство в Ставрополь, сотрудничал с местными СМИ – региональным выпуском «Аргументов и фактов», «Губернскими ведомостями», а также работал корреспондентом и редактором в телекомпании «СКЭТ», где в августе 96-го года на основе видеоматериалов, отснятых в начале первой чеченской кампании тележурналистами из Грозного, создал и продемонстрировал в эфире 30-минутный документальный фильм «Благими намерениями…» – подобного и в таких объемах на российских телеканалах ранее не демонстрировалось…»

– Документы ваши я могу посмотреть? – сказал «Меченый», по-прежнему не оборачиваясь.

«…Однако с октября 94-го по июнь 99-го Шавинский проживал в Ставрополе без прописки, поскольку в связи с наплывом в край значительного количества беженцев из Чечни краевые власти ужесточили правила пребывания в крае для бывших жителей других регионов России. Возможно, именно по этой причине он нигде на местах работы не задерживался на длительное время – и исчезал из поля зрения УФСБ по Ставропольскому краю на срок от двух недель до нескольких месяцев. В указанный выше период времени (около пяти лет) Шавинский не поддерживал никаких контактов ни с отцом, проживающим на Украине, ни со старшим братом Антоном, жителем города Нижний Новгород (работает инженером газового хозяйства Нижегородской области, имеет допуск на предприятия и в цеха военно-промышленного комплекса региона, характеризуется положительно), и когда обеспокоенный отец попросил старшего сына выяснить через милицию, куда пропал Алексей, тот ответил, что делать этого не следует, поскольку Леха, возможно, стреляет негров в Африке, и если сделать подобный запрос, то у Алексея могут быть проблемы со стороны соответствующих органов…"

– Да, конечно, – все так же обыденно-спокойно сказал попутчик, протягивая между сиденьями левую руку с уже приготовленным паспортом гражданина СССР и наполовину вложенным в него пластиковым удостоверением сотрудника Датского Совета по беженцам. «Меченый», не оборачиваясь, взял документы, раскрыл паспорт на второй странице.

«…В июне 99-го Шавинский стал одним из четырех учредителей общественной правозащитной организации (трое других по национальности – чеченец, даргинец, армянин) и ее руководителем, после чего в нашем Управлении было принято соответствующее решение. Однако Шавинский подозрительно быстро «вычислил» сотрудника, в то утро осуществлявшего за ним наружное наблюдение – и в тот же день информировал об этом подполковника военной контрразведки ФСБ в отставке Лапина (последнее место службы – Чукотский автономный округ), с которым Шавинский неоднократно общался ранее и который в настоящее время работает в руководстве профсоюзов Ставропольского края…»

– А в городе где были?

«…В феврале 2000-го года при содействии правозащитных организаций Москвы руководимая Шавинским организация получила грант Московского представительства Фонда Форда в размере 50 тысяч долларов США на оказание гуманитарной помощи наиболее социально незащищенным категориям населения Чеченской республики – беженцам, детям, старикам, инвалидам. На эти средства на территории Ставропольского края сотрудниками организации с февраля по июнь включительно были закуплены около 240 тонн муки первого сорта и около 30 тонн сахара, которые с начала марта по июнь включительно на арендованных грузовиках «КАМАЗ» были доставлены в Урус-Мартан для беженцев из села Комсомольское и в селение Чири-Юрт Шалинского района для беженцев из села Дуба-Юрт. Шавинский, чтобы не подвергать риску других сотрудников своей организации, единолично участвовал в доставке всех грузов в вышеназванные населенные пункты Чечни и их передаче (распределении) среди указанных категорий жителей республики. Все выделенные денежные средства были использованы по целевому назначению, претензий и замечаний со стороны Московского представительства Фонда Форда и контролирующих финансовых органов Ставропольского края не было. Фактически работа Шавинского в Чечне в указанный период открыла дорогу в мятежный регион другим гуманитарным организациям, в том числе международным, что в определенном смысле способствовало заметному снижению напряженности в республике (ранее все зарубежные гуманитарные организации, опасаясь за жизнь своих сотрудников, преимущественно чеченской национальности, осуществляли свою деятельность в основном только среди беженцев из Чечни, находящихся на территории Ингушетии)…»

В Старопромысловском, – ответил «Седой». – В остальных районах города другие международные гуманитарные организации работают.

«…Доступа к секретным сведениям не имел. Под судом и следствием ни разу не был…»

– Вы сейчас, похоже, сделали ударение на слове «международные», – сказал «Меченый». – Или мне показалось?

Попутчик шумно вздохнул.

– Не показалось, подполковник.

– А наше МЧС?

Шавинский хмыкнул.

– В декабре прошлого года в Ведено сотрудники МЧС выдали единственный раз по три картофелины на взрослых – и все. А еще сказали, что будете выступать, так и этого не получите. И надо было видеть лица этих людей, когда они стали получать то, что мы привезли – десять килограммов муки, килограмм сахара и литр подсолнечного масла в месяц на человека – независимо от возраста. Многие из них уже не последних своих кур доедали – остатки комбикорма куриного.

– В Чечне давно работаете?

– Второй год.

– И как?

– Нормально. Живой пока.

– Не боязно?

– «Разве оттого, что ты боишься смерти, она тебя минует? Так стоит ли ее бояться?»

– И чья же эта мудрость?

– Это не пословица, а принцип жизни. Индийцев. С древнейших времен. Еще Александр Македонский поражался их бесстрашию, когда сотня защитников своего селения выходила на бой с многотысячным его войском и сражалась, пока не падут все.

– Древней Индией увлекаетесь?

– Был такой интерес.

– Историей, религией или культурой?

– Для них это едино и неразделимо.

На подъезде к Аргуну перед мостом через реку возникла десятиминутная заминка, пока группа громко матерящихся бойцов выталкивала с середины единственно уцелевшей проезжей части моста черно-рыжую от старости заглохшую БРДМ времен корейской войны. Малолюдный на улицах город проскочили молча и без остановок, молча подъехали и к развилке, где с правой стороны стоял омоновский БТР-80 с тремя вольготно сидящими бойцами на броне; еще двое рослых, упитанных мента с автоматами наперевес покуривали через дорогу слева. Трасса «Кавказ» была пустынна.

Уфимцев остановил «УАЗик» позади и сбоку омоновского бронетранспортера, взглянул вопросительно.

– Сходи-ка, Слава, уточни, не проходила ли в сторону Гудермеса колонна Датского Совета по беженцам, – сказал «Меченый». – И, если нет, пусть свяжутся с постами, Ассиновским и Алхан-Юртом, уточнят, где она.

Прапорщик понимающе кивнул – связаться по рации с блокпостами на трассе он мог и из своей машины – забрал свой АКМС, лежавший между сиденьями, вышел, прикрыв дверцу, направился к здоровякам слева, перекинулся с ними немногими словами, повернулся, отрицательно покачал головой и пошел за «УАЗик» к БТРу сопровождения.

«Меченый» повернулся боком к попутчику, протянул его документы, взглянул глаза в глаза:

– Сына нашли, Алексей Валентинович?

Шавинский без видимых эмоций выдержал его взгляд, несуетливо взял левой рукой паспорт и удостоверение сотрудника Датского Совета по беженцам, сунул их в глубокий боковой карман черной ветровки и только потом ответил так же спокойно:

– Пока нет.

– А летом 95-го не искали? В июне-июле?

Едва заметный напряг – во взгляде.

– Почему такая конкретика?

«Меченый» сел нормально – ловить «Седого» на проявлениях мимики и моторики было делом малоперспективным, а вот голос… Голос, спокойный, как и прежде, все же едва заметно вихлял.

– Да попалась мне как-то на глаза информация от ростовских эмвэдэшников, что именно в это время десятка полтора гражданских мужчин в возрасте от сорока до пятидесяти лет, чьи сыновья к тому времени погибли или пропали без вести в Чечне, собрались в Моздоке в районе военного аэродрома с конкретной целью…

– И что ж тут удивительного? – вновь с трехсекундной задержкой сказал «Седой». – В первую войну своих пропавших сыновей в Чечне искали не только матери.

– Эти приехали не искать, – покачал головой «Меченый»; было крайне любопытно, станет ли попутчик интересоваться, из кого ростовские блюстители порядка выдавили подобную информацию. – Мстить. И все отслужившие срочную службу в армии не в стройбатах, и все не хилые и не зажравшиеся к своим сорока-пятидесяти.

Шавинский, похоже, легонько усмехнулся.

– Южнороссийские казачки, определенно вдохновленные обещанием тогдашнего министра обороны Павла Грачева взять Грозный одним парашютно-десантным полком, тоже сколачивали так называемый «Ермоловский» батальон, намереваясь забросать чеченцев папахами – да разбежались, кто уцелел, по своим хатам и куреням после первого же боя. Расхаживать ряжеными по улицам, крышевать рынки и облагать данью всех арендаторов земли и помещений нерусской национальности намного безопаснее.

Попутчик старательно и без явных проявлений напряга пытался увести тему разговора в иную плоскость…

Не любите вы нынешних казачков, Алексей Валентинович…

– У меня нормальная ориентация и правильнее было бы сказать «не очень уважаю» многих нынешних. Мой дед по матери, Сергей Иванович Потенко, был из настоящих казаков, так что у меня есть с кем сравнивать теперешних.

– Дед по матери – Потенко, вы – Шавинский…

– Если ты о дружбе народов, подполковник, то моя бабка со стороны отца была Феодосия Абрамовна, – без тени издевки сказал «Седой». – И евреи в наших родах были, в стародавние времена владевшие, кстати, стекольным заводиком и парой водяных мельниц, и поляки, и потомственные казаки… Не доводилось бывать, подполковник, в лермонтовской Тамани на Кубани?

«Меченый» качнул головой:

– Не был.

– Там один старик из казаков самостоятельно создал музей в одной немаленькой комнате. Собрал все, что только сумел отыскать – и древние горшки с утюгами, и «трехлинейки», и шашки казачьи, зазубренные в рубке гражданской, и бутыли литров на двадцать пять, а то и поболее, заткнутые кукурузным початком – понятно для чего – и немецкие «шмайсеры» с левым затвором, и еще много чего бытового, чего в других музеях днем с огнем не сыщешь. И среди всего этого вещественного великолепия – пришпиленный кнопкой к самодельному стеллажу листок в клеточку из школьной тетради, на котором от руки было написано: «Казачьи фамилии, высочайшим указом императора Павла Первого запрещенные к употреблению из-за своей неблагозвучности». И десятка три прозвищ казаков с приемлемыми вариантами фамилий.

– Например?

– Если не ошибаюсь, Громкопёрдов с тех пор становился Громовым, Бздун – Ветровым, Засранцев – просто Ранцевым…

– Насчет происхождения фамилии своего деда по матери не пытались что-либо выяснить?

– Ставропольские казаки просветили. Сначала наехали. что я вожу «гуманитарку» этим…, но, узнав фамилию деда и побеседовав со мной, отнеслись и ко мне с уважением. Казакам ведь поначалу давали прозвища либо за черты характера, либо за внешность, либо за заслуги – и хорошие, и не очень. Так вот «Потенко» – от слова «пот». И именовали так тех казаков, кто и в бою рубился до седьмого пота, и на земле работал так же. Дед сначала Великую войну прошел, позже названную Первой мировой, две солдатские «Георгиевские» медали «За храбрость» заслужил, потом гражданскую. К 25-му году у него с женой шестеро своих детей было, и все девки, так он еще четверых мальцов из дальней родни к себе взял, чьи родители в гражданскую сгинули. Да его отец с матерью уже старые. Четырнадцать ртов – а он один работник на земле. Было у него два коня, две коровы и тридцать десятин – гектаров по-нынешнему – земли – отнюдь не чернозем. И когда пахал он эту землю, то один конь, бывало, в борозде падал от усталости – дед тут же запрягал второго и продолжал пахать. Успевал и дров на зиму в лесу заготовить, привезти и нарубить, и сена на всю животину накосить и застоговать, и излишки продуктов на базар свезти. Все были сыты, одеты и обуты – а в 929-м пришли голозадые коммуняки, Безугловы, Громовы и Ветровы, и «раскулачили» деда – увели в колхоз и двух коней, и двух коров. Приемышей он сразу в детдома отдал, где они и затерялись без вести, потом голод начала 30-х – и родители умерли, и двое своих детей. До своего ухода в 59-м дед страдал ну очень большой «любовью» и к коммунистам, и к попам, которых именовал не иначе как «бездельниками».