Игамкулов выпросил на эту операцию два дня отпуска, меня, в сопровождение и мы выехали в субботу. Приехав в Катта Курган, добрались до дома родителей Игамкулова. На первый взгляд, дом представлял из себя обычную узбекскую кибитку, обнесённую глиняным дувалом. Однако внутреннее убранство, совершенно не соответствовало внешнему, неказистому виду строения. Мебель была европейская, новая и безусловно, добытая по «блату». Соответствовала общему интерьеру и бытовая техника.
Всё было, как говорят «на высоте». Мы поели, переоделись в гражданскую одежду и пошли гулять в город. Уже темнело, когда мы подошли к городскому дому культуры. На тротуаре стоял какой-то молодой узбек, блатного вида и беседовал с несколькими девицами. По непонятной причине, он придрался к моему другу, обвиняя его в том, что тот, якобы, бросил в его сторону окурок, чуть не попав в него. Рустам оправдывался, но незнакомец, не став слушать доказательств, вдруг ударил его кулаком в лицо.
Из носа тут же полилась кровь и Рустам, чтобы не запачкаться, наклонился и прижал руки к лицу. Я до сих пор ругаю себя за нерешительность, можно даже назвать это трусостью, что тут же не двинул этого субъекта по морде, особенно, принимая во внимание тот факт, что я был гораздо крупнее и безусловно, сильнее этого парня. Тем не менее, я стоял в оцепенении и наблюдал безучастно за происходящим. Девицы тут же упорхнули, зато, совершенно неожиданно, со всех сторон повалили какие-то люди и толпой обступили нас вокруг. Поднялся гвалт, кто-то заступался за Рустама, кто-то за его обидчика. Я ничего не мог понять, потому что разговоры велись на узбекском языке. В течении нескольких минут, толпа рассосалась, оставив нас двоих и ещё несколько ребят, как я понял, друзей Рустама. Кровь из разбитого носа перестала течь, и мы двинулись дальше. Зашли в клуб, где под музыку ансамбля танцевали 3- 4 десятка пар, послушали музыку, поглядели на танцующих и опять куда-то пошли. Разговор, в основном, вёлся о происшествии. Потом, откуда-то появилось вино, мы выпили и двинулись дальше. Дальнейшее я плохо помню. Побывали и в милицейском участке, куда нас привели милиционеры. Потом нас отпустили, видимо выяснив связи Игамкулова. Где-то мы ещё шлялись и домой вернулись под утро. Немного поспали и на следующее утро стали собираться в училище. Сервиз, не мудрствуя лукаво, Рустам вынул из посудного шкафа, где их стояло несколько штук. Вечером в воскресенье, прибыв на место, Игамкулов, понёс сервиз к комбату в военный городок, а я остался в казарме. Время шло, начались экзамены. Уже мы с Игамкуловым, строили планы, отметить мой день рождения в Катта Кургане, а в отпуск поехать в Ивано-Франковск, к его знакомому. Вдруг, как гром среди ясного неба, грянуло распоряжение о проведении суда чести надо мной, как опорочившим честь и достоинство курсантского мундира. Суд проводился в помещении офицерского клуба. Присутствовали почти все офицеры училища и курсанты 3-го курса. На сцене расположились за столом, начальник училища, его замы, кто-то ещё. Первым выступил замполит училища, полковник Инденок. Он объявил, что в ряды курсантов затесался человек, который своим поведением порочит звание будущего офицера, слушает голоса вражеских радиостанций, рассказывает антисоветские анекдоты, ведёт пропаганду среди сокурсников и т.д и т.п. Далее пригласили на сцену меня. Должен сказать, что все присутствующие, просто были ошеломлены происходящим. Никто и не подозревал о том, что в их рядах мог так долго скрываться враг народа, искусно маскирующийся, под видом благонадёжного и успевающего в науках и службе, исполнительного курсанта. Особенно, этот факт поразил моих друзей и знакомых, служивших со мной в одной роте, взводе и прекрасно меня знавшими. Должен сказать, что время от времени всех нас знакомили с историями о наказании, отчислении из училища и даже отправке в дисциплинарный батальон, каких-то, неведомых нам курсантов из других военных училищ, которые оказались врагами народа и занимались антисоветской пропагандой.
В эти истории, большинство курсантов и я, в том числе, верили с трудом. А сейчас я и вовсе понял, что это такое «враг народа» и, как им становятся. Наверное, это открыло глаза и многим другим курсантам, хорошо меня знавшим. В принципе я ничем не отличался от других. Точно также, многие рассказывали антисоветские анекдоты, завидовали жизни людей в капстранах, часто бывали недовольны существующими порядками и открыто об этом высказывались в своём кругу. Были и такие, кто действительно слушал вражеские голоса и не делали из этого тайну. Были и такие, кто напропалую пьянствовал и ходил в самоволки, грубо нарушая военную дисциплину, учился на двойки и т.п. Но, как оказалось, моей исключительности, я узнал об этом позже, я был обязан тем, что моя мать находилась за решёткой, в качестве политзаключённой и КГБ, преследовало цель, не допустить её сына к получению офицерского звания. И вот я поднялся на сцену и стал доказывать присутствующим о совершенной нелепости происходящего, что, собственно и так было ясно, почти всем. Увидев, что дело принимает неожиданный оборот, на сцену выскочил наш особист, успевший уже получить внеочередное звание майора, за «разоблачение тайного агента». Он обрушился на меня, обвиняя в уже вышеприведённых преступлениях. Меня усадили и пригласили на сцену, заранее подготовленных свидетелей обвинения. Это были мой замкомвзвода и ещё пара человек. Их выступления были не убедительны и бездоказательны, более того, на сцену начали выходить курсанты, выступающие в мою поддержку и отрицающие возможность моей вины в антисоветской пропаганде. В их числе, выступил даже курсант Цой. Спасая положение, вновь выступил особист, прямо заявив, что защищающие меня, сами могут попасть в число врагов народа, чем остановил поток желающих замолвить за меня слово. Потом выступали начальник училища, замполит и другие, требующие моего осуждения. Под конец, опять выступил я и обещал в дальнейшем исправиться. Потом зачитали постановление о моём осуждении, деталей которого я не запомнил. На этом всех распустили. Выйдя из клуба, я узнал, что ко мне приехал отец и ждёт меня на КПП. Я пошёл туда и сообщил отцу, что у нас, якобы было собрание. Рассказывать правду отцу я не стал. Мы съездили в город, что –то мне купили и потом отец привёз меня обратно. Проводив меня до КПП, он уехал, а я пошёл в казарму. Многие из моих друзей сочувствовали мне. Но, ни я, ни другие, не подозревали, что этим дело не закончилось. Сдав часть экзаменов, большинство курсантов 3-го курса разъехались по местам стажировки. Младшие курсы ушли на каникулы. Училище опустело. Осталась только караульная рота и некоторое количество курсантов, в качестве дежурных, для поддержания порядка в казармах.
Мою стажировку отменили, и я болтался по училищу не при делах. Всех оставшихся третьекурсников, числом около 30 человек, разместили в казарме 3-й роты. Служба шла, по обычному расписанию. По непонятной причине, в роте появился новый каптенармус – это лицо, отвечающее за ротное имущество: портянки, простыни,
полотенца, спецодежду и т.п. Обычно, на эти должности назначают солдат срочной службы, из числа нестроевых, или блатных –избегающих строевой службы. У нас на этом месте, последнее время, находился узбек, по имени Бурхан, очень плохо говорящий по-русски и пребывающий постоянно, в полусонном состоянии. А теперь в этой должности пребывал молодой человек, славянской наружности, как бы сказали сейчас, в 21 веке. На вид, лет 27-28, с умным лицом и военной выправкой, не соответствовавшей его легенде о том, что он выпускник Пединститута, призванный на один год. Такая система практиковалась в то время и не вызвала у меня сомнений.
Сразу же по вступлению в должность, он подошёл ко мне и с завидной осведомлённостью о моём статусе врага народа, посочувствовал мне и пригласил приходить по вечерам к нему в каптёрку, для прослушивания по радио передачи «Голос Америки» на английском языке, который он знает и будет мне переводить на русский. Опять же, гораздо позже, я понял, что это была «грубая подстава». Этот, так называемый каптенармус, явно был офицером КГБ, приставленным ко мне специально, чтобы спровоцировать на противоправную деятельность. Понятное дело я, обиженный и растерянный, потянулся к умному и сочувствующему человеку, без всякой задней мысли. Мы слушали «Голос Америки», который мне был абсолютно безразличен, и я слушал его лишь из чувства солидарности и уважения, к новому другу. Но тут, начальство, чтобы не давать простаивать без дела, решило всё-таки предоставить мне стажировку. Меня отправили в батальон обслуживания учебного процесса ТБОУП, при нашем училище, в качестве заместителя командира роты по технической части (зампотех). Со мной туда отправили ещё десяток курсантов, которые, по каким-то причинам, не были отправлены на стаж в своё время. С нашего взвода в мою роту попал, командиром танкового взвода, мой друг Коверда Олег, которого, по причине умственной заторможенности, сначала вообще не хотели никуда посылать. Мы выехали на полигон, в место расположения ТБОУП и приняли свои подразделения, к вящей радости замещаемых офицеров, которые, в большинстве, на время нашей стажировки, ушли в отпуск, а те, кто остался, могли теперь сачковать от службы, полагаясь полностью на нас. Я со всей строгостью отнёсся к стажировке и с головой отдался своей должности. В связи с отсутствием командира роты, мне пришлось выполнять и его обязанности. Должен ввести вас в курс, что в отличии от обычной танковой роты, которая состоит из 10 танков и соответственно 40 человек, мне пришлось иметь дело с учебной ротой, состоящей из 25 танков и всего 29 человек личного состава (не считая офицеров). Почти все, были механиками –водителями, кроме нескольких солдат, обслуживающих собственно роту. Я переписал весь состав и проводил с ними работу, как учебную, так и воспитательную, одновременно занимаясь ремонтом техники. Вставать приходилось в 5 утра, чтобы в полном порядке присутствовать при подъёме, физзарядке. Провести занятия, проверить танки на годность, провести дефектацию машин, отправить роту на обед, присутствовать при самоподготовке, провести вечернюю проверку и уложив спать, отправиться к себе. От Коверды, как командира взвода, было мало толку. Над ним смеялись солдаты, а он их явно боялся, совершенно не имея командирских навыков. Приходилось нести обязанности дежурного по Батальону, командовать разводом караула и внутреннего наряда, принимать рапорты дежурных по подразделениям и много другого. За стажировку, я получил отметку «отлично» и довольный, вернулся в училище. Училище бурлило возвратившимися из стажировки курсантами, строившими планы на скорые каникулы. Шёл июль 1972 года. Ложный каптенармус-провокатор ещё нару раз привлёк меня к слушанию вражеских голосов, которые я слушал с явным безразличием и исчез, видимо, выполнив свою задачу и освободив место, недовольному Бурхану. Я не придал этому внимания. У нас остался один экзамен- тактика и следом заслуженный отдых. Как я уже писал, свой 20-й день рождения, 16 июля, а день этот приходился на субботу, мы с Игамкуловым, планировали провести в Катта-Кургане, но всё пошло прахом. 15-го июля 1972 года, после занятий, наша рота строем направлялась в казарму. Навстречу попался начальник училища Черенков, со свитой. Он остановил роту, и приказал повернуться к нему. Затем скомандовал: «курсант Микишин, выйти из строя!» Я, чувствуя недоброе, хлопнул по плечу стоявшего передо мной Каримкулова и он, выйдя на один шаг вперёд и влево, освободил мне место. На негнущихся ногах, с дрожью в коленках, я вышел из строя на пять шагов и повернулся на 180 градусов, споткнувшись и чуть не упав, чем вызвал злую усмешку у генерала. Скомандовав «Смирно!», Черенков произнёс речь перед ротой. Он объявил, что я не встал на путь исправления и продолжаю проводить антисоветскую агитацию, слушаю радиопередачи вражеских радиостанций. Учитывая вышеизложенное, командование училища приняло решение о моём отчислении и мне приказано, в течении 4-х часов, покинуть училище и отправиться в Армию, для дальнейшего прохождения службы, в качестве рядового солдата. Место назначения определится чуть позже. Это был страшный удар. Я чувствовал себя, как во сне. По прибытии в казарму, я собрал вещи и отправился в штаб за назначением. Назначения ещё не прибыло. Я попросился на приём к замполиту училища, полковнику Инденок и был принят. Он меня выслушал и сказал что-то, чтобы меня подбодрить. Никогда раньше я не испытывал уважения к этому, невероятно толстому, не способному пролезть в люк танка, человеку. Но, как оказалось, именно он принял самое активное участие, в моей защите от КГБ и даже, поплатился за это увольнением и отправкой в какую-то воинскую часть, со значительным понижением в должности. Также я зашёл и к Черенкову, но всё было напрасно. Решение было принято компетентными органами и командование училища не было в силах, что-то изменить. Я сдал казённое имущество, собрал свои пожитки, но предписание не поспело к вечеру и меня оставили ночевать в казарме. Утром наконец стало известно, что моё следующее место службы расположено в Туркмении, в Иолотани, городе между Байрам Али и Кушкой. Получив документы, я забросил на плечи вещмешок со скатанной шинелью и отправился на вокзал. Меня остановил патруль и начальник патруля, прочитав моё направление, посочувствовал мне и пожелал успехов. Поезд на Ашхабад отходил вечером. Мне удалось найти место в плацкарте и путешествие началось. Через два часа, около 10 вечера, поезд сделал остановку в Катта Кургане, где меня на платформе, встретил Игамкулов и ещё несколько курсантов из другой роты. В связи с моим днём рождения, мы выпили по стакану водки, и я опять полез в вагон. Ребята махали мне, пока не скрылись из глаз. Моё место было уже занято и я, кое-как пристроившись на краюшке сиденья, продремал до утра. Днём поезд въехал в Ташкент. Поборовшись некоторое время с чувством долга, я, всё-таки, решил выйти. Без приключений я добрался в Ангрен, домой. Там меня встретила сестра, Люда. Уже год после окончания Университета, она работала преподавателем физики в школе. Она конечно пришла в ужас, узнав о моём горе. Позже приехал и отец. Он очень расстроился, но успокаивал меня и себя, фактом повторения своей биографии. Его самого отчислили из военного Училища в 1938 году, после расстрела его отца,признанного врагом народа. К слову, отец до самой своей смерти в 1994 году, не знал, что его отец был реабилитирован в 1958 году, о чём органы постеснялись сообщить его детям. Я прилагаю здесь справку из дела, которую я нашёл в интернете в 2009 году.
Микишин Иван Никифорович 1873 года рождения, уроженец и житель с. Ст. Сарайкино Балтайского района Саратовской области. Качественник колхозной полеводческой бригады. Арестован 19.12.1937г. Осужден тройкой УНКВД по Саратовской области 27.12.1937г. за а/с агитацию к ВМН. Расстрелян в г. Вольске 10.01.1938г. Реабилитирован Саратовским областным судом 14.04.1958г. (Арх. уголовное дело №ОФ-15610). [9875.]
Недолго погоревав, жизнь то не закончилась, а я был ещё молод, мы отметили мой день рождения и тут же, день рождения Люды. Через пару дней я отправился в Ташкент на вокзал. Купив билет, в очереди, я познакомился с 4-мя курсантами ТВОКУ,
как и я, отчисленными за нарушение дисциплины и следующими в ту же дивизию, что и я. Дальше ехать стало веселее. В Байрам Али мы сошли с этого поезда и пересели в поезд, следующий в Кушку. У нас был конфликт с молодыми туркменами, которые пошли за подмогой, но не успели. Мы погрузились в поезд и двинули дальше. Наконец показалась Кушка, а точнее, каменный крест на горе, точная копия креста, стоящего в Болгарии, в местах боёв генерала Скобелева с турками. По традиции, надо было перекреститься на этот крест, что мы и сделали. Поезд въехал на вокзал. Кушка являлась пограничным городом и самым южным рубежом СССР. Город был закрытый и попасть в него, можно было только со спецпропуском. На выходе в город с вокзала, проверяли документы несколько пограничников во главе с капитаном. После проверки документов, люди выходили наружу и очередь таяла. Я сунулся в проход, но осмотрев моё направление, капитан велел мне подождать. Я отошёл и встал сбоку. Один из пограничников, стоящий рядом, поинтересовался, не Микишин ли я? Я подтвердил, и он сообщил, что они уже давно меня ждут. Все пассажиры прошли проверку и разошлись. Мои попутчики, тоже пройдя проверку, ждали меня снаружи. Однако капитан не стал более со мной разбираться и велел идти с ними. Курсанты запротестовали, требуя отпустить меня, но капитан приказал им уходить. Тогда они пообещали, что не оставят меня и сообщат в штаб дивизии. Я, смирённо, побрёл за пограничниками. Мы шли по городу, и я наблюдал за некоторыми странностями. Почти в каждом дворе, располагалось какое-либо воинское подразделение, гражданские почти не попадались. Вскоре мы подошли к зданию с надписью «Комендатура». Пограничники ввели меня внутрь и передали, находившемуся там капитану, с ярко выраженным азиатским типом лица и удалились. Капитан повёл со мной странный разговор, не то допрос, не то лекция. Я совершенно не воспринимал его речь, он талдычил о достижениях СССР, о счастье служить в советской армии, то есть совершенную ахинею. Потом он отвёл меня в какую-то комнату, в которой одна стена, выходившая во двор, была из металлической решётки, притом дверь комнаты, капитан не закрыл, оставляя мне свободу действий. Я какое-то время сидел в комнате, наблюдая за такой же решёткой напротив, где находился человек, по виду афганец, в длинной рубашке до самого пола и странном, головном уборе. Потом я вышел во двор и стал прогуливаться там. Тут ко мне подошли три молодых офицера пограничника, явно выпивших. Один из них, самый пьяный, начал без всякого вступления, укорять меня в измене Родине, другие двое слушали. Наконец им это надоело, и они утащили своего собрата в неизвестном направлении. Ещё через какое-то время, капитан –азиат вызвал меня к себе в кабинет и оставил с другим офицером, я не запомнил его звания. Тот уточнил и записал мои имя и фамилию, потом начал задавать вопросы относительно моей дальнейшей службы, о чём я совершенно не имел понятия. Также, обругав меня в измене и посулив жестокое наказание, он удалился, а я опять продолжил слоняться во дворе комендатуры. Наконец, какой-то тип в гражданском, но явно с военной выправкой, велел мне следовать за ним. Время уже подходило к вечеру, а я с утра ничего не ел, но никто мне не предлагал перекусить. Гражданский привёл меня во двор какого-то длинного здания, оказавшимся казармой небольшого подразделения, не более роты. Он завёл меня внутрь и указал на одну из кроватей, предлагая мне здесь расположиться. Я положил на кровать своё немудрённое имущество и уселся на ней, размышляя о своём положении. В это время, в казарму стали входить солдаты и не обращая на меня никакого внимания, занялись своими делами. С солдатами вошли двое курсантов пограничников третьего курса, как видно находящихся здесь на стажировке. Я обрадовался и подошел к ним с расспросами, по поводу моего содержания у них. Каково было моё удивление, когда эти курсанты ничего мне не отвечая, отворачивались и делали вид, что не понимают и даже не замечают меня в упор. Это было поразительно и вызывало странное ощущение, что я всё это вижу во сне. Солдат построили на вечернюю проверку, а я вышел во двор. Никто не обращал на меня внимания. Я покрутился снаружи и, найдя водопроводный кран, вдоволь напился на голодный желудок. Потом я зашёл в казарму и улёгся спать. Утром солдат разбудили, и они убежали на зарядку. Старики, как и положено, продолжали спать и поднялись после возвращения солдат. Подошли курсанты пограничники, построили роту и повели на завтрак. Меня, по-прежнему, не замечали. Весь этот день и следующий, я наблюдал за обыденной жизнью роты. Как они встают, занимаются своими делами, ложатся спать и т.д. Голод уже становился невыносимым. Я только пил воду из крана. Наконец я решил выйти на улицу и поискать какую-нибудь столовую. Но стоило мне выйти за ворота, как меня окликнул тот самый гражданский, что привёл сюда. Он велел мне зайти обратно, не внимая моим объяснениям. Мне ничего не оставалось делать, как зайти обратно, в полном недоумении. И тут вдруг в ворота вошёл майор, с погонами танкиста и с повязкой дежурного на левой руке. Он сразу заприметил меня, и велел собираться. Я зашёл в казарму, за своими пожитками и, собрав их, пошёл обратно. В это время майор, на повышенных тонах, скандалил с гражданским. Тот пытался задержать меня, но майор, весьма бесцеремонно, оттолкнул его и повёл меня с собой. По пути он рассказал, что курсанты пожаловались в штаб дивизии о моём задержании, но много времени ушло на мои поиски. Майор привёл меня в штаб, и я доложил о своём прибытии. Мне выдали направление в г. Иолотань, в танковый полк, на должность командира взвода и попросили подождать, пока за мной приедут. Я расположился в коридоре, но тут меня опять вызвали к дежурному и тот поведал мне, что пришёл приказ о перенаправлении меня в Чирчик, в ТВТКУ. Он отнял моё направление и вручил новое. Потом он вызвал дежурного писаря и приказал тому проводить меня до вокзала. Писарь довёл меня до вокзала и оставил там. Путешествие продолжалось. Я попал в купе с тремя военными – два солдата и прапорщик. Только поезд тронулся, прапорщик достал пару бутылок вина и закуску. Предложили и мне выпить. Я признался, что трое суток ничего не ел. Прапорщик открыл банку тушёнки и протянул мне вместе с куском хлеба. Я выпил стакан вина и начал жадно есть. Прапорщик и солдаты вынули все свои припасы, и я налёг на них. Уж точно не помню, как добрался до Ташкента и вновь поехал домой. Пару дней провёл дома, пьянствовал и отъедался. Никого из моих одноклассников, в городе не было. Кто служил в армии, кто учился в институте. Время мчалось быстро, и я вынужден был отправиться к месту новой службы. Доехав до Ташкента, я решил добираться до Чирчика поездом. Видимо от усталости, я проспал Чирчик и мне пришлось возвращаться обратно. Уже после обеда я наконец добрался до ТВТКУ и представился в штабе училища дежурному. Погоны у меня ещё были курсантские и дежурный по училищу, посетовав на приключившееся со мной горе, отправил меня в батальон обслуживания. Я попал в учебную танковую роту. Как я уже писал ранее, учебная танковая рота состояла в большинстве из механиков водителей и трёх –четырёх человек обслуживания. В роте было около 30 человек, притом оказалось, что рядовым оказался только я и ещё один, разжалованный за пьянство. Все остальные были сержантами. Мой провожатый – дежурный по роте сержант, подвёл меня к кроватям в казарме и предложил располагаться. Здесь произошёл курьёз. Я залез было на второй этаж койки, но сержант решительно воспротивился. Как оказалось, в армии очень чётко следовали традициям. Старослужащие обычно располагались снизу, а вторые этажи коек, предназначались молодняку. Я не был с этим знаком, но теперь приходилось считаться с новыми правилами. Служили в армии два года, а я уже прослужил более трёх лет, то есть был самым что ни на есть «дедушкой». Я оставил свои вещи и пошёл представляться командиру роты. Меня назначили радистом при штабном бронетранспортёре, который я только однажды, разглядел со стороны. За всю службу ни разу к нему не подходил. Честно говоря, я даже не помню, чем занимался те 4 месяца, до своего дембеля. Погоны пришлось нацепить солдатские, сапоги кирзовые. Относились ко мне почтительно, тем более, что мои друзья, учились на 4 курсе и я с ними встречался неоднократно. Командир роты и взводный меня не трогали. Я сблизился с несколькими сослуживцами и вместе с ними частенько выпивали на досуге. До самого дембеля я не был уверен, что меня демобилизуют, но слава Богу, всё обошлось и в числе первых я был отпущен на волю, как сейчас помню, 11 ноября 1972 года. Я получил причитающиеся мне деньги в штабе, что-то около 40 рублей. Один из моих новых друзей проводил меня за КПП, и я отправился на вокзал. Уже вечером, того же дня я вошёл в нашу квартиру в Ангрене. Несколько дней отмечал свой дембель. Отметился в военкомате. Мы жили втроём: я, отец и сестра Люда. Отец и сестра работали, а я отдыхал. Мне было необходимо прописаться в квартире, для чего следовало сходить в Домоуправление. И вот, где-то на второй неделе моего пребывания, я отправился туда, одевшись в курсантскую форму. Проходя мимо одного из домов барачного типа, меня окликнули из окна угловой квартиры. В окошке, улыбались мне, несколько, разновозрастных девчонок. Я подошёл к крыльцу, а они вышли ко мне. «Куда направился курсантик?» – спросила одна из них. Завязалась беседа, с шутками и подколами, мы познакомились. Я разглядывал девчат, особенно мне понравилась одна из них по имени Света, лет 17-18-ти. Другая, Оля, была вообще ещё соплячка лет 15-ти, третья, весьма симпатичная татарка Гуля, с хорошей фигурой, лет 20-ти.Четвёртая тоже была татарка, но уже лет тридцати, имя которой я не запомнил. Я пообещал зайти к ним вечером и отправился по своим делам. Часов в 6 вечера я уже стучался в дверь барака. Из-за двери вдруг раздался мат, я опешил, но не придал этому особенного значения. Они впустили меня и попросили подождать. Оказывается, они наряжались, чтобы пойти гулять. Совершенно не стесняясь меня, они продолжили переодевание. Я не был приучен к таким картинам и, хотя они и удерживали меня, вышел наружу. Через некоторое время они закончили приготовления и мы, все вместе, пошли в город. Я со Светкой отделились и отстали. Мы, вкратце поделились своими биографиями. Как оказалось, в этой квартире проживают Света с матерью и её 10 летний брат. Мать, работает в больнице нянечкой или уборщицей, сутками. Почему у ней нет отца, я не спросил. Сама она, закончив 8 классов, бросила учёбу и нигде не работает, и не учится. Немного прогулявшись, мы вернулись в барак, где Света бесцеремонно потащила меня в кровать. У меня совершенно не было опыта в подобных делах, и я действовал весьма нерешительно. Однако, едва мы разделись и собрались заняться делом, в дверь постучали. Светке пришлось открыть дверь. В комнату вошли Гуля с Олей и три парня. Они выложили на стол несколько бутылок портвейна и немудрённую закуску. Светка накинула что-то на себя и села с ними. Я вылез из-под одеяла и присоединился к ним. Познакомились. Один парень, Эдик, крымский татарин, настоящий мачо, ростом под 2 метра, был с Гулей. Ещё один, низенький толстяк, также татарин, с Ольгой, а третий, русский, по имени Дима, оказался бывшим Светкиным ухажёром. Разлили вино по стаканам и выпили, потом ещё. Я и Дима вышли на крыльцо покурить, и он рассказал мне про Светку некоторые подробности, о которых она мне, не пожелала сообщить. Оказывается, Светка и её подруги были, мягко выражаясь, девушками весьма лёгкого поведения, но ни в коей мере, проститутками. То есть они не продавались за деньги, а отдавались, как бы по любви или для поддержания дружбы. Эта барачная квартира являлась притоном и сюда собирались девушки, откуда их разбирали желающие, приезжая за ними на машинах или приглашая на какие-то мероприятия. Сама Светка была у них за старшую. Её особенностью было, заводить себе парня на пару -тройку дней и, переспав с ним, искать другого. Ещё вчера Света отставила Диму, но он опять пришёл, надеясь, что она смилостивится над ним. А ещё, он открыл мне неприятную новость. Света уже переболела и триппером, и гонореей, который подхватила у узбеков, и я возблагодарил судьбу, что не успел с ней переспать. Мы зашли и продолжили пьянку. Наконец всё было выпито и уже часа в 2 ночи, мы начали раскладываться спать. Эдик с Гулей расположились на диване, Оля с толстяком на кровати. Мы со Светкой на полу, а Дима на детской кровати Светкиного брата. Светка была вдребезги пьяна и тут же отрубилась. Толстяк забрался на Олю, но не смог ничего сделать, и они оба тоже отключились. Зато Эдик и Гуля давали жару! Я не мог заснуть, слушая их стоны. Наверное, не менее ещё двух часов, они совокуплялись на диване, используя самые разнообразные позы и способы, и я поражался их работоспособности. Но наконец и они затихли. Я никак не мог заснуть, возбуждённый всеми сегодняшними приключениями. Полежав ещё с час, я встал, оделся и незаметно ушёл домой. Потом я ещё не раз приходил к Светке в гости. Обычно гуляли с ней по тёмным переулкам, так как она не любила центра, наверное, потому, что была слишком хорошо известна в городе. Я не пытался с ней переспать и это её поражало и одновременно, сильно влекло ко мне. Она сама приходила ко мне и вызывала на улицу, если я долго не навещал её. Она даже, как мне кажется, больше ни с кем не пыталась завязать отношения и неоднократно пыталась убедить меня жениться на ней, уверяя, что в качестве жены, будет верна только мне. Но я на это, конечно не купился, тем не менее, продолжая с ней довольно часто встречаться, так как у меня больше никого и не было. С ней было интересно. Она, во всяком случае, указывала на многих встречающихся нам, во время прогулок, симпатичных девушек, сообщая об их прелюбопытных сексуальных похождениях. Она на многое раскрыла мне глаза, сбросив с большой части прекрасной половины человечества, по крайней мере нашего города, покров таинственности, которым я, по своей неопытности, их наделял. Это безусловно, помогло мне в дальнейшем, справиться со своей застенчивостью, гораздо проще знакомиться и непринуждённо общаться с девушками. Должен сказать, что жизнь Светы Шапошниковой, сложилась трагически. Мы совершенно расстались уже к весне, и я ничего не знал о ней до 2012 года, когда нечаянно натолкнулся в интернете на того самого Эдика, с которым мы делили Светкину комнату, в ту ночь любви, когда он с Гулей резвились на диване, а я лежал с пьяной Светкой на полу. Эдик сообщил мне, что Света спилась и умерла от алкоголизма в конце 70-х годов. Ей было не больше 28 лет. Итак, я частенько принимал участие в попойках, происходивших в бараке и познакомился со многими интересными личностями, поднаторевшими в нарушении уголовного кодекса. В бараке было весело, там к вечеру, собиралась компания девушек, которых забирали по одной и группами, чаще всего узбеки, таджики или крымские татары. В конце ноября, из морфлота, демобилизовался мой друг –Володя Тюрин. Мы с радостью встретились и несколько дней отмечали его приезд. А где-то в декабре, я его повёл вечером на «малину» к Светке. Мы думали снять для него одну из девочек. Я одел курсантскую форму, а он был в форме моряка. Уже темнело, когда мы подошли к бараку. Было нечто странное в этот вечер. Тишина в доме, какие-то странные личности, молча курившие, с обоих торцов здания. Тем не менее, мы зашли в барак и постучали в дверь. Дверь открылась, и мы, к своему удивлению, увидели стоящего перед нами капитана милиции, за его спиной, в углу, сгрудились кучкой несколько девушек и Света с ними. Там же различались силуэты ещё нескольких милиционеров. Милиционер тоже опешил и неуверенно предложил нам заходить. Однако мы решительно заявили, что ошиблись дверью и ушли. Нас никто не задержал. По-видимому, проводилась облава «на живца». Девушек задержали и арестовывали всех гостей. Если бы мы, не оказались одетыми в военную форму, то и нас бы безусловно, повязали и мы бы могли испытать все удовольствия содержания в милиции ночью, с сопутствующими испытаниями допросом и, возможно, избиением. Позже я узнал, что в ту ночь, арестовали много девчонок и их клиентов. Светку продержали в тюрьме несколько дней и отпустили, обязав посещать вечернюю школу, поскольку она не имела среднего образования. Передо мной и Тюриным встала задача – чем заняться в жизни? Тюрин предложил мне поступить в профессионально техническое училище, а конкретно в ГорТУ- 3, на курсы машинистов экскаватора. Благо, что в этом училище, замполитом работала мать нашего друга, Володи Соколова, а моя сестра, там же, преподавала физику и математику. Наш же бывший одноклассник, числился там физруком. Было ещё много знакомых и друзей. Недолго думая, подали документы и были зачислены, не взирая на то, что занятия шли с 1 сентября, а на календаре стоял уже конец декабря. Начали учиться. Тюрину было проще, он жил в соцгороде, где и располагалось училище, а мне приходилось приезжать на автобусе из Нового города. В группе было более 20-ти человек, в основном 16-17 летних пацанов. Незаметно пробежала зима, весна и пришёл черед экзаменов. По воле матери Соколова –Валентины Николаевны, нас освободили от экзаменов, как круглых отличников и выдали красные дипломы. По разнарядке, мы оба попали на работу, на Вскрышной разрез помощниками машиниста. Я на второй участок, к Сыропятову, а Тюрин на 9-й, к Синицкому. Помню первый день работы. Меня послали на экскаватор ЭКГ-3, с машинистом Болотовым. В обязанности помощника машиниста входит: следить за кабелем экскаватора, чтобы не наехать и не передавить его, смазывать трущиеся части, а в конце смены провести уборку. Я встал около экскаватора и подтянул кабель, и в это время, вращающийся контргруз ударил меня по левому виску. Надо сказать, что контргруз экскаватора располагается на высоте около 1, 5 м от земли, и при вращении экскаватора, как раз приходится на уровне головы. Так что для зазевавшегося человека контргруз, а вес вращающейся части экскаватора не менее 100 тонн, представляется весьма опасным для жизни орудием. Мне повезло, что скорость вращения была не велика и удар, нанесённый мне, всего лишь сбил меня на землю и отключил на несколько секунд, слегка поцарапав висок. Поднявшись, я вытер кровь и с того момента, ясно осознал, что при моей должности, я обязан всегда быть на чеку. Больше со мной никогда подобного не случалось. Об этом случае я никому не стал рассказывать. Начались трудовые будни. Работали по 6 дней в разные смены и два дня выходные. Ещё с лета я начал искать варианты поступления в какой-либо институт. У меня на руках имелась академическая справка о пройденных 3-х курсах военного училища, с весьма неплохими отметками, но в той же справке отмечалось, что я был отчислен по недисциплинированности. Я также не могу исключить возможность того, что в справке, каким-то бюрократическим кодом, была отображена действительная причина моего отчисления, и поэтому, стоило только кадровику любого института, в который я пытался определиться, как он, тут же возвращал мне мои документы и отказывал в поступлении. Таким образом, я отметился в Автодорожном, Политехническом, Педагогическом и ещё каких-то институтах Ташкента и Ангрена. Поняв бессмысленность моих попыток, я начал оббивать пороги Министерства Высшего образования УзССР и в конце концов, всё-таки попал на приём к министру. Министр на моём заявлении написал весьма двусмысленную реляцию- «Принять мои документы на поступление, по усмотрению ректора института». С этим документом я посетил ещё пару институтов и тоже напрасно. Мой отец, используя свои знакомства, сумел достать для меня два рекомендательных письма, первое в Технологический институт в Коми, а второе, от ректора нашего пединститута к ректору Ферганского политехнического института. Тогда же мы с отцом, съездили на его такси в Самарканд, где мне надлежало забрать водительское удостоверение, и кое-что подправить в моей академической справке. В Самарканде мне не удалось уложиться за один день и перед нами встала задача, где-то переночевать. Мой отец очень просто решил эту проблему. Мы поехали на базар и там отец, подошёл к точильщику ножей. Они разговорились и 
оказалось, что точильщик этот мордвин, мать которого из Старосарайкино. Мы поехали к ним вместе. И вот ведь что интересно, семья точильщика, оказалась в родстве с нами. Более того, его мать в 1933 году ехала с отцом в Ташкент в одном вагоне! В то время, эти наши, вновь обретённые родственники, проживали двумя семьями в одном общем дворе, в двух собственных домах. К моему величайшему сожалению, я не запомнил, ни их фамилии, ни адреса, чего не могу себе простить по сей день. Итак, переночевав у