Как ты там?

Теперь мы спускались на батискафе в глубоководную впадину совсем недавно обнаруженную в окрестностях острова, а Илюша объяснял мне, что здесь находится так называемая Сиамская Атлантида, от которой пошло развитие всех цивилизации этого региона. Но чем глубже мы погружались, тем хуже мне становилось из-за нарастающего давления, а потом трос, соединяющий нас с дрейфующим на поверхности кораблём, оборвался.

Тогда мы соскользнули в плотную пустоту, всё сильнее сжимавшую скорлупу нашей посудины, а когда заклёпки из-за нарастающего давления стали пулями выстреливать из обшивки, не выдержав тяжести многих тысяч атмосфер, наше падение закончилось в ладонях у стоящей на дне гигантской статуи Будды.

Утром я проснулся оттого, что у меня дико ломило мышцы или суставы рук, ног, спины и шеи. Лежа в кровати, я принялся медленно крутиться, как веретено и тогда мне становилось немного легче.

Когда за мной приехал Илюша, мне было сложно поверить в его «настоящесть» и как-то проверить это, ведь будучи плодом моего воображения, он мог правильно ответить на любой заданный мною вопрос, так как ответы так же исходили из моего мозга. Впрочем, когда я, собирая рюкзак, испытал приступ головокружения, то сразу понял – если мне дурно и тяжело – значит, это не сон, а суровая реальность.

Обхватив Илюшу за пояс и сцепив руки замком, я тяжело дышал ему в спину, стараясь не болтаться из стороны в сторону, а пока мы не попали на нормальную, относительно ровную и асфальтовую дорогу, а езда по грунтовке представляла из себя подъёмы и спуски под углом в девяносто градусов. Илюшин мопед просто не мог вытянуть такой подъём с двумя пассажирами, поэтому несколько раз мне приходилось слезать и плестись пешком, что в моём состоянии практически приравнивалось к высокогорному восхождению.

Время от времени мы останавливались на привалы, а когда, наконец, добрались до дома, я лёг на матрас на полу и опять принялся стонать и извиваться, как червь, сглаживая боль в суставах. Наверно, со стороны это выглядело комично, потому что Илюша, понимая моё состояние, с трудом сдержался, чтобы не прыснуть от смеха.

К вечеру боль немного утихла, я смог поесть смешанных с йогуртом фруктов, а потом к Илюше приехала Алла, осмотрела меня и намазала ноющие части тела тигровым бальзамом, заметив, что какого-то особого лечения в моём случае не существует, кроме варианта поехать в госпиталь и на пару дней лечь под капельницу. Но без страховки это дорого, а если бы она и была, то страховая компания вполне могла отказаться оплатить госпитализацию, потому что не считает денге смертельной для европейцев – такие случаи уже были, поэтому я должен сам перенести лихорадку.

Приближался закат и я рассказал ей о своих ночных галлюцинациях, а Алла ответила, что пока не стемнело, они с Илюшей должны кое-что мне сообщить.

– Ты ведь заинтересован в том, чтобы наш город менялся в лучшую сторону и становился более пригодным для жизни, а служил не только фабрикой для зарабатывания и траты денег? – поинтересовалась Алла.

В ответ я кивнул.

– Кризис уже остановил грандиозные Лужковские стройки и распыление средств на чудовищные проекты, меняющие облик города, – начал Илюша, – И сейчас, во время такого затишья многие размышляют о том, как им самим, не дожидаясь помощи от властей, обустраивать те районы, где они живут и работают. Надеюсь, это многое изменит, но есть и кое-что скрытое.

– Как и в любом городе, в Москве существуют свои хорошие и плохие места, многие из них настолько старые, что давно вплелись в городскую ткань и стали чем-то привычным, так они маскируются, – продолжила Алла, – Поэтому проблема не только в том, как их убрать, а как их обнаружить. То есть место, например, явно «фонит», оно гнилое совсем, но вот из-за чего конкретно – непонятно. Это может быть и чья-то забытая могила или даже целое здание засекреченного института, где в 50-е годы проводили эксперименты по прорыву ткани реальности.

– И одна из таких точек на карте города – это Музей Современного Искусства, – вновь заговорил Илюша, – Алла уверена – с ним явно что-то не так, его фонды и выставочные пространства полны большого количества объектов, инсталляций, артефактов и некоторые из них реально опасны. Какие именно – нам с тобой, Федя, и предстоит выяснить, потому что мой знакомый по университету работает там директором выставочного отдела и у тебя есть шанс попасть туда на работу.

– Это интересно, – отвечал я, ощущая в этот момент какую-то нереальность всего происходящего.

– Ты должен устроиться туда и начать с этим разбираться – пока только понять, что именно там происходит. А когда я вернусь домой – не всё же время мне тут торчать – то тоже туда устроюсь. И мы вместе, с помощью Аллы, вычислим эти объекты и придумаем, как от них избавиться. Как тебе такое предложение?

Хоть я и чувствовал себя неважно, но внимательно выслушал всё сказанное и мой ответ оказался краток:

– Я бы в любом случае хотел в музее поработать. И если то, что вы говорите – действительно так, давайте копать в этом направлении. А сейчас извините, мне что-то опять поплохело.

Я осторожно встал и, держась за стенку, проследовал в туалет.

– Ты лежи и ни о чём не беспокойся, – отозвался Илюша, когда я вернулся, – А мы поехали на день рождения к Билли Миллигану. Как ты понимаешь, сегодня познакомить вас не получится.

– И сколько у вас для него подарков?

– Один главный и шесть маленьких, для четверых взрослых и двух детских личностей.

– Молодцы. Здорово придумали.

– Но имей в виду, что я вернусь только утром, – продолжил Илюша, – И если встретишь меня среди ночи, то это будет твоя галлюцинация. Запри за мной дверь и постарайся поесть чего-нибудь из холодильника.

– Илюша, привези мне мороженного!

– О, это очень хорошо, что ты о еде подумал – значит, ты выздоравливаешь.

К счастью, галлюцинации меня больше не посещали, и хотя спал я плохо, но сны мои оказались похожими на кино – в перерывах между пробуждениями я успел посмотреть продолжение сериала под названием «Приключения Илюши».

После того, как разумные подводные существа помогли нам выбраться из упавшего на дно впадины батискафа, вытащив его с помощью прирученного ими гигантского кальмара, мы полетели на воздушном шаре на юг Таиланда, к границе с Малайзией – в опасные районы, где свирепствуют мусульманские партизаны.

Там мы отыскали затерянный в джунглях монастырь, обитатели которого, дав обет молчания, собирали по всей Азии осколки Серебряного Зеркала, разбитого во время китайской оккупации Тибета, которая и была устроена ради его уничтожения.

Однако за последние пятьдесят лет кусочки вечного зеркала обнаруживались подчас в самых неожиданных местах, и секретная миссия Илюши как раз и заключалась в том, чтобы доставить в монастырь один из таких осколков, поэтому нас с почестями встретили и даже разрешили посмотреть в воссозданный мастерами фрагмент Зеркала. В нём мы разглядели вещи, полностью изменившие нашу картину восприятия мира, но начисто всё забыли, когда покинули это скрытое от людей место.

На следующий день мне немного полегчало – мышцы уже просто ныли или болели, но их больше не выкручивало внутри моего тела, да и температура, кажется, тоже начала понижаться, и я больше не испытывал ничего, кроме обычной слабости, ставшей для меня долгожданным отдыхом после всех этих мучений. Поэтому те, кто считает Панган психоделическим островом, могут быть уверены – здесь можно хорошо улететь и без наркотиков.

На четвёртый день после начала лихорадки я уже нормально ел и немного прокатился на велосипеде, на пятый почувствовал себя вновь в хорошей форме, но только оставалось мне всего два дня до отъезда.

Впрочем, всё могло быть и хуже. Если б мне пришлось возвращаться в этом расколбасе обратно в Бангкок или лететь в самолёте – меня могли бы в таком состоянии запросто сдать сразу по прилёту в инфекционную больницу и потом недели две продержать на карантине в компании с больными малярией, холерой и каким-нибудь очередным мутировавшим гриппом.

– Илюша, а наш разговор с Аллой не является плодом моих фантазий? – спросил я его, когда уже полностью выздоровел, – Ты действительно устроишь меня работать в Музей Современного Искусства, чтобы вычислить там какие-то опасные артефакты?

– Да, и я уже списался с директором выставочного отдела, но к себе в отдел они тебя взять не могут, либо просто не хотят. Зато в музее нужны монтажники, поэтому ты пока им и поработай. Да, это суровый труд, но зато ты постоянно станешь бывать в хранении и всё там осмотришь.

Что ж, такой расклад меня вполне устраивал – я всегда мечтал побывать в музейных запасниках, тем более шансов найти работу в качестве сценариста у меня всё равно не было.

В последний вечер я прикатил на велосипеде к малому пирсу и присел на парапет в окружении стоящих с удочками местных жителей. Достал бутылку лимонада, отпил из неё и влил туда рома.

Солнце уже скрылось за одним из двух островков в километре от берега, начинались сиреневые сумерки, а я любовался на корабли, стоящие на рейде к западу от Пангана и думал: «Какой же я дурак, что купил билет всего на три недели!» Конечно, я совершенно не представлял, что меня ждёт на острове, и только пожив тут, начал осознавать – стоило использовать эти летние каникулы по полной программе и провести в Таиланде весь безвизовый месяц, а то когда теперь я здесь ещё окажусь?

Но было поздно.

На следующий день я взошёл на борт парома, в чрево которого загружались автобусы и легковые машины, поднялся на верхнюю палубу и помахал рукой провожавшим меня Илюше и Алле.

Корабль отчалил, а когда мы отошли от острова и встали на фарватер, я увидел по правому борту множество других, совсем маленьких островов и их вид наполнил меня ощущением того, что я всё-таки исполнил свою детскую мечту. Но теперь, осознав, как, в общем-то, несложно оказалось её осуществить, буду слишком часто думать о возвращении.

А с Билли Миллиганом Илюша меня так и не познакомил.

Часть

III

ММСИ 1

Когда-то я думал о том, что человеку творческих профессий может пойти на пользу физический труд, и полагал, что смена вида деятельности взбодрит меня и внесёт в мою жизнь перемены. Поначалу так оно и случилось, но проработав шесть лет монтажником, я больше не строю иллюзий о пользе такой работы. Затрата сил хороша только если ты возделываешь свой собственный сад, строишь свой дом или – в самом радикальном варианте – восстанавливаешь родной город после катастрофы. Все же остальные варианты являются только более комфортными ситуациями твоего личного трудового лагеря, если, конечно, он отличается от тех, куда насильно сгоняли людей и где они работали за еду. Просто сейчас им дали возможность верить, что они тратят свои силы и разум в обмен на универсальные ценности, вроде денег, успеха или власти.

Впрочем, такие мысли меня настигли гораздо позже, а в начале марта 2009 года, через две недели после своего возвращения с острова я поступил на работу в Московский Музей Современного Искусства в должности «монтажника экспозиции и художественно-оформительских работ». В других отделах, где бы я тоже мог работать, все места были заняты выпускниками МГУ и РГГУ, они предпочитали свои компании и тоже имели друзей и однокурсников, поэтому шансов перевестись к ним у меня не было.

Но, не смотря на это, в музее мне понравилось. В то время все были относительно молоды, а количество сотрудников в отделах ещё не настолько сильно разрослось, поэтому все дружили, вместе отмечали дни рождения и выпивали на открытиях. Мне даже показалось, что я снова попал во времена моего студенчества, только, в добавок к общему веселью, здесь ещё два раза в месяц выдавали зарплату. И впервые за много лет мне не надо было выбивать из работодателей гонорар, который они всегда старались выплачивать мизерными частями, благодаря чему деньги сразу же исчезали. Да, первые годы моей работы здесь всё было проще и спокойнее. Конечно, приходилось иногда переделывать часть уже готовой выставки или оставаться работать в ночь на выходные, но перевесить картины в паре залов это не то же самое, что переписать поэпизодный план сценария, а за переработки нам выплачивали сверхурочные.

Но потом всё изменилось.

К тому времени, как я пришёл, в бригаде было уже четырнадцать человек, и я стал пятнадцатым. Сначала бригадиром был Митя, но потом его уволили за пьянство и на его место назначили пятидесятилетнего Олега, у которого через три года начало пошаливать сердце и он даже попал в больницу, после чего его сменил мой ровесник Кирилл. Сначала он показался мне рассудительным и вменяемым, но на второй год бригадирства запас его прочности закончился и теперь он на моих глазах приобретал серьёзную форму невроза.

В самой бригаде существовало несколько фракции, участники которых старались держаться вместе. Изредка кто-то увольнялся и на его место приходил другой работник, примыкавший к одной из группировок в зависимости от своего происхождения, воспитания и жизненных установок. Часть бригады была практически непьющей, другая же квасила прямо на работе – это были здоровые ребята, которые могли запросто выпить за пять-шесть часов по поллитра водки каждый, при этом оставаясь вменяемыми и шутливыми. Они охотно соглашались на дежурства и оставались сверхурочно, поэтому на их проделки закрывали глаза. Я же, со своими винными привычками, был непонятен ни тем ни другим, и в алкогольной части бригады меня считали чистоплюем, а среди трезвенников я заимел репутацию пьяницы.

Ещё здесь процветали интриги, и если раньше я думал, что людям, получающим одинаковую и скромную по московским меркам зарплату делить особо нечего, то в последствии осознал, как сильно я ошибался.

Конечно, не всем поручалась денежная халтура, и разборки возникали из-за того, кому именно работать в выходные по двойной ставке, но взаимная неприязнь возникала из-за тех же отличий в культуре и воспитании – слишком разным людям приходилось быть вместе. Когда вся бригада собиралась в нашей комнате на Петровке – тесной и узкой, похожей на пенал и переделанной из бывшего туалета, мне казалось, что примерно так выглядит набитая сидельцами тюремная камера, и я терял момент самоидентификации, не понимая больше, кто я такой.

В этом смысле работа действовала на меня разрушительно, но приносила постоянный доход и удовлетворяла эстетические потребности. Мне нравилось находиться в музейных хранилищах и рассматривать картины во время их регулярной описи. Так же я успел побывать в запасниках всех известных московских музеев, кроме Пушкинского, и прикоснуться к тем вещам, которые, вообще, мало кто видел.

Мне казалось, что музей – это всего лишь одна из работ, на которых я особо не задерживался больше года, но только когда 1 апреля 2014 года я вернулся из отпуска, который провёл в индийском штате Керала, то с ужасом понял, что не хочу больше приходить по утрам в этот особняк на Петровке, где меня подташнивает от одного только цвета стен в коридоре. А через пол года мне исполняется сорок лет, и у меня нет никаких готовых для реализации проектов, ни творческой энергии, ни перспектив. Я снова оказался в ситуации выжатого тюбика из-под зубной пасты, как это бывает после окончательного утверждения мучительно долго писавшегося и переписывавшегося сценария. Да только сейчас у меня не было ничего.

Конечно, за первый год я расслабился. Мне нравилось приходить в музей, как в некий творческий клуб и общаться с сотрудниками других отделов, а большинство моих коллег были молодыми людьми с хорошим чувством юмора, но постепенно многие из них ушли на более престижные работы. Уровень интеллекта в бригаде сильно упал, потому что остались в ней в основном те, кому просто повезло сюда устроиться, потому что других перспектив у них не было. И среди них – я. Слишком поздно осознав, как сильно может затянуть бездеятельная стабильность.

В самом начале 2013 года я влюбился в девушку из выставочного отдела на десять лет меня младше, а 13 марта, в сырую и снежную погоду возвращаясь домой с открытия выставки современного искусства Японии, сломал себе ногу, поскользнувшись на ступеньках на выходе из перехода метро. За двенадцать недель в гипсе и последующий восстановительный период я разработал комедийный сериал про жизнь художественной среды в месте, напоминающем Винзавод, но подобная история никого не заинтересовала. Продюсерам нужны были семейные саги, мелодрамы или такие молодёжные комедийные сериалы, которые будут понятны всей аудитории популярного канала.

На работу я вышел в июле, на самом пике лета и сразу почувствовал, что всё стало совсем невесело. Та девушка из музея уже уволилась, а те, кто остались, стали какими-то пафосными и надменными, поговорить с ними о чём-либо, кроме работы сделалось невозможным.

Теперь здесь царила атмосфёра отстранённости и ещё чего-то такого, чему я не сразу нашёл определение. Как будто в моё отсутствие все прошли через какое-то невидимое облучение, став мрачными и равнодушными существами, а атмосфера в бригаде совсем протухла. Накопилось большое количество взаимных обид и упрёков. Мне было очень странно наблюдать взрослых людей, которые ведут себя как дети, перекладывая друг на друга ответственность и отказываясь признавать собственные оплошности и ошибки.

В то время я уже стал забывать для чего именно я сюда пришёл. Ведь не имея способностей к взаимодействию с тонким миром, за эти годы я так и не вычислил ни одного опасного объекта, хотя многие из них действительно казались мне подозрительными.

Но тогда, в середине лета, я явно почувствовал – что-то случилось и в музее заработало мощное тёмное поле, влияющее на всех его сотрудников. Но что или кто именно его создаёт – узнать не в моих силах, пусть этим занимается Алла, а мне пора сваливать отсюда, пока я сам не превратился в скандального и пьющего неудачника. Впрочем, по московским меркам я и так уже считался порядочным маргиналом. За эти годы я успел растерять большинство связей, и уходить мне было некуда, поэтому, не в силах изменить внешнюю ситуацию, я занялся внутренней.

Делать зарядку я не переставал даже когда моя правая нога была закатана по колено в гипс, и это не так сложно, как может кому-то показаться, существуют вполне доступные асаны. Сам гипс мне сняли в начале лета, но всё оно ушло на восстановление прежних функций – я ещё долго не мог бегать, но зато у меня хорошо получалось крутить педали велосипеда. Осенью я стал раньше ложиться и вставать, далось мне это непросто, но труднее всего было побороть привычку квасить по выходным. Помню, как, стиснув зубы, я проезжал на велосипеде по летнему вечернему городу, среди гуляющих пар и сидящих в уличных кафе компаний – одинокий, трезвый и печальный.

Мне понадобился примерно год, чтобы из совы постепенно стать жаворонком. Вместо девяти я просыпался теперь в семь, и у меня появилось утреннее свободное время, чтобы спокойно заниматься своими делами. Тогда я думал, что если стану дисциплинированным, то у меня появится, наконец, время, чтобы писать и пусть не скоро, но получить результат. На сценарные дела я больше не ставил, решив, что пора возвращаться к написанию прозы – пространству, где меня никто не мог ограничить, но вернуться к этому оказалось сложней, чем я думал.

Проблема заключалась в том, что я утратил саму способность сосредотачиваться на написании текста и в свои выходные, когда я тупил перед экраном компьютера, мне с трудом удавалось фиксировать какие-то смешные истории про музей, напоминая самому себе антрополога, долго прожившего в изучаемом им племени аборигенов и утратившего мыслительные навыки.

Вот и случилось так, что организовав свой образ жизни и весной 2014 года приехав из Индии, я неожиданно ясно осознал, что мне больше не нужна эта работа. И пусть я не смог выполнить задание и распознать объект, из-за которого тут стало всем так хреново, пора отсюда сваливать, пока он и меня не уничтожил. Тем более, потратив несколько лет на обслуживание интересов других авторов, я постепенно начал забывать, что сам им являюсь.

Однако, не собираясь принимать спонтанных решений, я мыслил стратегически, планируя доработать год до конца, чтобы накопить денег на зимовку в Таиланде, а так же – что немаловажно – в апреле в Москву вернулся Илюша, которого ждало место в выставочном отделе нашего музея и мне показалось забавным с ним опять поработать.

Три года назад Илюша окончательно покинул Панган и теперь приезжал домой каждый тёплый сезон, но без Аллы, рассказав, что она сейчас находиться в одной высокогорной пещере.

– И что она там делает все эти годы? Медитирует?

– Э-э, знаешь, в это трудно поверить, но, похоже, она там спит.

– Ого! Это как великие воины и йогины, которые должны пробудиться перед решающей битвой?

– Нет, она просто ведёт такой образ жизни.

На дальнейшие же мой расспросы он отвечать не стал, сказав, что когда Алла приедет, то сама мне всё расскажет, если захочет.

С Пангана Илюше пришлось спасаться бегством после того, как они с Билли Миллиганом всё-таки сняли документальный фильм про местную мафию. Сам он ещё легко отделался, потому что Миллигана тайцы умудрились отравить каким-то редким ядом, пообещав противоядие, только если он сотрёт все копии фильма и навсегда уедет.

Те его личности, которые занимались съёмками, решили, что уничтожать фильм нельзя и, к счастью, Алла помогла им с Илюшей покинуть остров, отведя глаза местным наблюдателям, после того, как мафия приказала их не выпускать, а потом как-то умудрилась самостоятельно вылечить Билли. Что тут скажешь, уж лучше бы они привлекали внимание к погибающим коралловым рифам, никто ведь не любит иностранцев, играющих на чужой территории в борцов с коррупцией. Когда Миллиган выздоровел, они распрощались и с тех пор больше не виделись, он лишь один раз кратко ответил на его письмо, сообщив, что вернулся домой.

Илюша же проводил теперь зимы на севере Таиланда, либо в Катманду или на юге Индии, где мы с ним пару раз пересекались. Там он осваивал языки, как местные, так и европейские, общаясь с другими лонгстеерами, и присматривался к местным вариантам и способам ведения бизнеса. Но сейчас, в предчувствии кризиса, связанного с неспокойной политической ситуации из-за событий с Украиной, он решил не строить никаких планов на будущее и просто пожить дома.

Впрочем, и сам я, возвращаясь в апрельскую Москву, тоже готовился попасть в эпицентр политических и экономических потрясений. Обычно в отпуске всегда забывая о доме, сейчас это оказалось невозможным, и когда я встречал в кафе или на пляже кого-то из соотечественников, меня первым делом спрашивали: «Вы были сегодня в интернете? Какие новости из России и Украины?» Вечерами мы обсуждали ситуацию с Крымом и пытались понять, чем это обернётся для нас в долгосрочной перспективе. И тем сильнее меня поразило по приезду, насколько многие тут спокойно к этому отнеслись.

Однако оба мы решили, что некие непредсказуемые и деструктивные события просто на время отложились, но не исчезли, маяча впереди серым призраком, и в нашем видении ближайшего будущего присутствовала сосредоточенная готовность ко всему, как у людей, живущих на потревоженном вулкане, в государстве, где скоро могут просто кончиться деньги.