Летом четырнадцатого года я просыпался в семь утра, пару часов наслаждался тишиной и спокойствием, а потом включал режим робота и ехал в музей. В центре города я встречал на удивление много людей, которые просто гуляли или сидели на лавочках, наслаждаясь неспешным течением самого щедрого времени года и мне, каждый день проходящему мимо них на работу, это казалось необычным. Хотя и не так давно я сам был одним из них.

Ещё я представлял себе, как где-то рядом, в соседнем старом доме, в комнате, пахнущей тёплым деревом и камнем, сейчас просыпаются влюблённые друг в друга парень и девушка. Окна у них распахнуты и густая зелень деревьев во дворе даёт прохладную тень, а они улыбаются друг другу, и, как ни странно, мысли о том, что кому-то сейчас лучше, чем мне, смиряли меня с собственным существованием.

А ведь когда-то у меня был целый период, когда мне не нравилось лето – времена в отсутствии дачи, в отсутствии денег и работы, когда в городе прекращалась всякая культурная жизнь, а девушки разъезжались на море. Теперь же всё было не так, я опять любил его, как в детстве, но не имел возможности прочувствовать, потому что постоянно был занят – работы на четырёх музейных объектах всегда хватало.

Одни выставки заканчивались, их надо было упаковать для перевозки и вернуть владельцам, потом завезти новые, подготовить залы, составить экспозицию и смонтировать – музейная работа уже превратилась в конвейер. Иногда утром мне звонил бригадир и просил приехать совсем на другой объект – всё постоянно переигрывалось и ситуация могла пару раз полностью измениться в течение получаса.

В целом, моя работа чем-то напоминала труд пожарных, состоящих из часов ожидания и быстрых коллективных действий, иногда сверхурочно – открытия выставок почему-то всегда планировались на начало недели, а из-за общей несогласованности разных отделов часто монтировались в последние дни, то есть в выходные. И, не смотря на занятость в учреждении культуры, я жил в некоем интеллектуальном вакууме, потому что кроме самой работы никаких общих тем для общения с коллегами по бригаде у меня не было.

У Илюши, конечно же, ситуация была гораздо лучше, с ним работали нормальные молодые люди, правда излишне пафосные, впрочем, мы сами в их возрасте вели себя также. Правда, некоторые из них так дико тупили и косячили во время подготовок своих выставок, что в этом заключалось даже нечто дикое, о работе выставочного отдела ходили легенды. Меня, вообще, после Мосфильма поражала ситуация, что так жестоко облажавшись в ответственных делах, эти люди всё равно продолжали оставаться на своём месте – со студии их бы сразу уволили, при этом вдобавок не заплатив за текущий месяц. Но здесь без сожалений расставались только с техниками или монтажниками, поэтому одного парня, имеющего блат, который запорол большую международную выставку из-за проблем с веществами, сначала отправили на лечение, а потом, когда он вернулся тихий и спокойный, просто перевели в другой отдел, где он продолжал заниматься какими-то менее масштабными проектами.

Илюша приступил к работе сразу после майских праздников и один товарищ из нашей бригады так прокомментировал его появление:

– А в выставочном теперь какой-то длинный хрен новый. Всё чё-то ходит, смотрит, а понять ни хрена не может.

– Да это вообще мой старый друг, – ответил я, но не стал про него ничего рассказывать, уже понимая – всё сказанное мной будет впоследствии использовано в качестве материала для сплетен.

Чуть позже Илюша сам услышал, как двое монтажников обсуждали девушку из его отдела, которая не смогла договориться с таможней, из-за чего ящики с работами задержали в аэропорту на двое суток, и их должны были привезти только в ночь перед открытием. Те эпитеты, которыми они её наградили, а так же пожелания, высказанные в её адрес, произвели на моего друга неизгладимое впечатление.

– Да, Федя, теперь я тебя понимаю, в таком коллективе можно либо стать просветлённым, либо с ума сойти.

– Кое-кто считает, что это одно и тоже.

Впрочем, веселья тут по-прежнему хватало, просто я как-то привык за годы работы к всеобщему безумию современного искусства.

Меня больше не удивляло, когда я изготавливал из листов гофрокартона большую картонную коробку, которую потом какая-то девушка прогрызала зубами, словно гусеница, высвобождаясь из неё на своём перформансе. Или когда в центре экспозиции ставили большую ёмкость с забродившим тестом, и оно вспучивалось на протяжении всего открытия, а я потом долго избавлялся от этой субстанции, похожей на биомассу из советского фантастического фильма «Через тернии к звёздам». В это время в соседнем зале посетители пытались есть поп-корн из большого, огороженного досками загона, а когда смотрительницы рассказывали им, что вчера в этом пространстве ползал почти голый мужчина, те в панике бежали в туалет.

Один раз в Ночь Музеев, на глазах у публики, трепыхаясь в пустом тазу, умирала, задыхаясь, живая рыба, а возмущённые зрители в ужасе бормотали, ни к кому конкретно не обращаясь: «Они тут что, совсем уже охуели? А котёнка убить не пробовали?!»

Бывало, что какие-то картины монтировали вверх ногами, потому что без присутствия автора понять это было невозможно, а один раз уборщица смахнула с подоконника японскую инсталляцию со страховочной стоимостью в десять тысяч долларов, приняв её за мусор – впрочем, подобные ситуации со странной частотой стали происходить по всей Европе.

И только один раз за последние пару лет я увидел нечто по настоящему красивое, когда обнажённая Ариадна лежала на постаменте и была опутана светящейся нитью, по которой, следуя своему интуитивному замыслу, в полной темноте к ней шёл Тесей.

С начала лета мы с Илюшей вместе часто бывали в фондах, где он с другими сотрудниками осматривал работы для предстоящей юбилейной выставки к пятнадцатилетию ММСИ. Многие объекты действительно выглядели пугающе, но какой-то конкретной угрозы от них не исходило, вряд ли они могли разрушительно влиять на людей и окружающее пространство, однако бывшие обладатели всё же не решались хранить их у себя дома и спешили преподнести в дар музею.

И лишь когда в Москву приехала Алла и сочным июльским днём пришла с Илюшей на Петровку, то практически сразу, безошибочно его узнала.

Она оглядела двор, в дальней части которого располагалось кафе Март, где на его открытии, что сопровождалось обильными возлияниями, один известный человек кому-то откусил в пьяной драке кусочек уха.

– Давайте здесь немного побудем, – сказала она, бросив взгляд на большую медную скульптуру-солнце, которая, покоясь на здоровенном штыре, могла вращаться вокруг своей оси, – Красивое колесо.

– Это «Солнце мира» Арнальдо Помодоро, – отозвался я, – Он его ещё в девяносто первом году Горбачеву подарил.

Но она уже смотрела чуть в сторону – её внимание привлёкло нечто, лежащее между блестящим металлическим диском и гигантским постаментом с памятником святой покровительницей Грузии Ниной.

– О-о, – выдохнула Алла, – Это ведь он… Вот только что с ним делать?

Мы подошли ближе к этому внушительных размеров объекту, который настолько отстранённо покоился у стены дома, что его замечали далеко не все посетители.

Алла провела рукой по его чёрной и гладкой, горячей от солнца каменной поверхности.

– И он не один, – задумчиво проговорила она, – Его что-то пробудило, потревожило или пообещало помощь и сотрудничество. Теперь надо отыскать остальных, тогда и посмотрим, как их остановить.

– А я пока могу рассказать, как он здесь очутился, – отвечал я, ещё в свой первый год работы услышав историю про выставку африканской скульптуры.

…Этот Камень приехал в музей вместе с другими своими африканскими – не могу сказать слово «братьями», потому что не знаю, в каких отношениях они между собой находились – весной 2006 года. Хранитель Сергей, который в это время ещё работал монтажником, рассказал мне, что скульптуры находились в ящиках-клетках, вместо упаковки проложенные большим количеством одежды из сэконд-хэнда – выставка путешествовала из Европы обратно в Африку, и, возможно, в этом заключался чей-то жест гуманитарной помощи. Тогда все монтажники начали со смехом доставать из ящиков штаны и примерять пиджаки, в кармане одного из которых Сергей даже нашёл монету в один евро. Потом камни начали расставлять во дворе музея, а для самых больших пригласили ребят с «Грузинки» – бригаду мужиков из южных республик бывшего СССР, которые жили и работали на Большой Грузинской, в резиденции-музее Зураба Константиновича. Они имели большой опыт работы с гигантскими объектами и даже потом ездили в Америку монтировать «Слезу», которую Церетели подарил и привёз на свои деньги, чтобы установить в память о погибших в разрушенных небоскрёбах.

Он был самый большой. Чтобы поставить вертикально, его долго пытались подвинуть с помощью ремней и специального крана, но ремни не удерживались на его гладких боках и соскальзывали. Только лишь приподнять его, чтобы крепко обвязать, удалось далеко не с первой попытки. Их бригадир Коля, мастер на все руки из Узбекистана, не переставал тогда повторять: «Блин, ребята, эти камни – они живые! Они точно живые!» На установку Камня ушёл почти целый рабочий день. Его оградили столбиками с цепями, но эти меры защиты не сработали, когда на открытии подвыпившие гости полезли с ним фотографироваться. Тогда его окружили железными стойками, такими, что в метро разделяют человеческие потоки, а на политических митингах блокируют проходы для толпы по улице.

Через пару недель, в выходные, какой-то мальчик залез на одну из средних, но всё равно внушительного вида скульптур, она упала и раскололась надвое. Хорошо, что при этом никто не пострадал – современный музей со своими необычными конструкциями и технологиями становится всё более опасным местом для времяпровождения, но та выставка состояла из работ, продолжающих архаические традиции народов Африки, и возможно, не стоило собирать всё это в одном месте. Сотрудники музея опасались, не случится ли во время её действия ещё какая-нибудь история и шутили на тему того, сильно ли они удивятся, если придут утром на работу, а скульптуры окажутся стоящими на других местах. Или одна из них и вовсе исчезнет, а потом окажется обнаруженной, к примеру, на Страстном Бульваре, где до 1997 года реально валялись плиты старого немецкого кладбища, на которых можно было прочитать имена и даты рождения и смерти детей, и убранные только после реконструкции к 850-летию Москвы.

После истории с падением его соседа, Камень сразу же положили горизонтально, потратив на это ещё один день, а когда выставка закончилась, перевозчики испугались с ним связываться и каким-то образом, через посольства стран-участников выставки договорились так, что он будет оставлен в дар музею. Камень задвинули в дальнюю часть двора, с тех пор он покоится там. Рядом с ним торчит табличка с его названием. Он называется «Великий африканский колдун». У него треугольная голова, круглые симметричные глаза и длинное покатое тело. Колдун лежит лицом вверх, непрерывно глядя в холодное и чужое северное небо. И он знает, что никогда уже не вернётся домой. И теперь не известно, напугало его это или разозлило. Так он и покоился там, пока не вступил в резонанс с ещё одним или несколькими артефактами из хранения, которые, как ему показалось, могут освободить его и спасти.

Второй объект – мрачную Книгу Художника я вычислил в середине осени, когда ситуация в музее стала ещё более удручающей.

Сначала, наш финансовый директор, Лола Сергеевна, объявила на совещании, что PR-отдел плохо работает и из-за него весь музей не получит квартальную премию. Конечно, все собравшиеся расстроились, потому что сильно на неё рассчитывали, да и сам я собирался прикупить с неё доллары для предстоящей поездки. Но затем она добавила, что собирается устроить в музее тридцатипроцентное сокращение и из каждого отдела кто-то из сотрудников будет уволен. Тогда все окончательно притихли, а руководители отделов задумались о кандидатурах предстоящих жертв.

Причём происходило всё это ещё в начале октября, когда до обвала рубля и всех, последовавших за этим событий оставался ещё целый месяц. Никто так и не узнал, была ли это случайность или она действительно о чём-то догадывалась, зажав премию для такого внушительного коллектива и напугав их сокращением, чтобы никто не поинтересовался, куда делись эти деньги, а самой успеть перевести их в более устойчивую валюту и припрятать.

Это сделало всех работников, и так занятых подготовкой к юбилею, ещё более нервными, а в ноябре, с наступлением кризиса, только прибавило ужаса, и атмосфера в музее стала по-настоящему параноидальной. Впрочем, как и по всей стране, где уже вовсю занимались поиском врагов и национал-предателей, а наш музейный коллектив являлся её маленькой моделью под девизом любимого выражения Лолы Сергеевны: «Не нравиться здесь работать – увольняйтесь!» Теперь среди сотрудников воцарилось подозрительность, стукачество и паникёрство. Общая тенденция перекладывать вину за свои косяки на другие отделы и конкретных его представителей приобрела ещё более уродливые и фантастические формы. У нас в бригаде тоже начались попытки кое-кого подставить, чтобы самим не попасть под сокращение. Когда я шёл утром на работу, то не был уверен, что вчера вечером, уже в моё отсутствие, не случилась какая-нибудь хрень, про которую тогда умолчали, а теперь собираются искать жертв для наказания.

Именно в такие тёмные и холодные дни, когда золотая осень переходит в мёртвое межсезонье, а до настоящей зимы и снега ещё далеко, во время поиска в хранении работ для юбилейной выставки я и обратил внимание на Книгу Художника.

Она представляла из себя квадратные листы картона, скреплённые стальной пружиной. В них были вставлены обычные на первый взгляд акварели, изображающие приятные виды старой Москвы – кривые, уходящие вверх улицы, уютные дворы и бульвары. Но если приглядеться, то в каждом из этюдов можно было различить каких-то не ясно выписанных жутковатых существ. Скорее даже их фрагменты, выступающие в самых неожиданных местах из деталей городского пейзажа.

Мне удалось выяснить, что эти создания были добавлены художником в его рисунки незадолго до смерти. Кто знает, какие страшные мыслительные процессы руководили им, когда в последние месяцы жизни, разъедаемый раком желудка, он вписал во многие свои работы вымышленных существ, что притворяются невидимками и населяют наш город. Выглядели они совершенно демонически, но чем дольше ты вглядывался в их изображения, тем более расплывчатыми и неявными они становились, словно маскируясь и прячась.

Когда я внимательно рассмотрел Книгу и узнал её историю, то сомнений больше не оставалось – скорее всего, именно этот объект и вступил в резонанс с Камнем. Я попросил Иру из хранения снять их для меня на телефон, а полученные фото переслал Алле, и она подтвердила мою догадку, опознав их, как живущих на изнанке мира существ-паразитов, из-за которых люди, в своё время, покидали свои дома, а иногда и целые поселения. Позже она объяснила, что раньше их называли «чудовищами зазеркалья», но попасть сюда сами они не могут и им надо, чтобы особенно впечатлительный человек разглядел их, а потом попытался как-то воссоздать и тем самым сюда перенёс. И на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков этим занимались, в основном, художники, особенно, самые безумные.

Вскоре они с Илюшей обнаружили завершающий фрагмент этого тёмного энергетического треугольника. Ими оказались два парных предмета – шаманский Рог и Бубен, которые делегация художников Ямала подарила Зурабу Константиновичу лет двадцать назад, а то и раньше. Всё это время они простояли запертые в самой дальней витрине и на них обратили внимание, только когда Илюша вместе с сотрудниками научного отдела искал для экспозиции одну работу, которая куда-то запропастилась.

Не известно, в каких целях их использовали до приезда в Москву, но когда витрину открыли, чтобы всё из неё достать, то потревоженные, они сразу умудрились перессорить между собой трёх искусствоведов, одного парня и двух девушек. И так взвинченные из-за того, что при отборе каждый из них «тянул одеяло на себя», тут они совсем отпустили тормоза, громко доказывая друг другу несостоятельность их решений. Пока они спорили и ругались по поводу смены концепции выставки, Илюша позвонил Алле и продемонстрировал ей по телефону звук Бубна и рокот Рога, после чего она попросила больше их не трогать, а Илюше удалось добиться, чтобы эти предметы оставили затем на обычной полке, в более доступном для манипуляции с ними месте.

Теперь, когда все они были найдены, оказалось, что это настоящий интернациональный сговор арт-объектов, в котором участвовали африканский колдун, пришедшие с изнанки мира городские существа-паразиты и северные шаманские духи. Чего они хотели? Скорее всего, собственного освобождения, а как именно это должно произойти, Алла предпочитала не распространяться.

Ещё в октябре она начала ткать сети-покрывала, чтобы, не разрушая сами артефакты, поймать в них то, что заставляет эти объекты жить своей жизнью, осознано ощущать себя и испытывать желания – короче говоря, их сущность. К зиме она должна была закончить свою работу.

Нам с Илюшей поручалось пробраться в хранение и накинуть на них эти сети одновременно с Аллой, которая в этот момент займётся укрощением Камня.

Я заметил, что удобнее всего будет осуществить задуманное в последние дни монтажа юбилейной выставки, когда начнётся самый бардак и все примутся метаться по фондам, в спешке доставая из запасников одни работы и меняя их на другие. А в том, что так оно и случится – и это не смотря на заранее продуманный план, который научный отдел вынашивал в течение полугода – я и не сомневался.

Бегство с острова Панган

Но перед тем, как приступить к событиям зловещего декабря четырнадцатого года, для общего понимания ситуации стоит вернуться на несколько лет назад, в апрель две тысячи десятого, или, по таиландскому летоисчислению, 2553 года, к последнему дню Илюшиной жизни на острове, название которого можно перевести как «песчаная отмель», и эту историю я воссоздаю по рассказу, услышанному по его возвращению.

Плохие новости

Сразу по окончанию Сонг Крана – местного нового года, когда нельзя проехать по дороге мимо домов, чтобы тебя с хохотом не окатили из ведра сводящей мышцы холодной водой с кусочками льда, у Билли Миллигана, который инкогнито проживал на острове, не желая привлекать внимания к своей персоне, начались неприятности.

Их источником послужил созданный им в соавторстве с Илюшей документальный фильм под названием «За занавесом рая или кто правит островом?» Моему другу оно не нравилось из-за излишней напыщенности, но Билли собирался вернуться с этой работой в Америку, и такое заглавие представлялось ему коммерчески успешным. Он уже давно пытался заниматься документальным кино, но его студия в Калифорнии обанкротилась ещё в конце девяностых, и он так тогда расстроился, что даже не явился за деньгами после её продажи – в это время он уже начал новую жизнь в Азии, а этот фильм был его шансом на триумфальное возвращение.

Снимали они с июня по декабрь, когда туристов на острове относительно мало и можно наблюдать за подготовкой местных жителей к их встрече, которая обычно происходит перед рождеством, когда Панган заполняется абсолютно разноплановой публикой со всех частей света. Правда на Full Moon Party здесь всегда полно молодёжи, поэтому главному ежемесячному событию острова авторы фильма тоже уделили внимание, но оно касалось не самого ночного праздника, а всего того, что вокруг него происходит – подготовку, распределение коммерческих ролей среди местных жителей, а так же свои догадки о тех, кто стоит за всем этим, у кого, в результате, оседают основные деньги.

По словам Илюши, они провели целое расследование, показав механизмы обогащения на этом празднике, что начинался с обычной маргинальной вечеринки, а стал, благодаря тайским способностям к рекламе, раскрученным для всех мировых тусовщиков событием, брэндом целого острова. И судя по всему, они сильно в этом преуспели, потому что по острову поползли слухи.

Илья и Билли устраивали всего два показа для живущих на Пангане фарангов, один в феврале, после первой версии монтажа, а второй – в марте, когда фильм был готов окончательно. Некоторые зрители потом осторожно интересовались: «А вы не боитесь за последствия?» Возможно, именно те, кто сами потом по пьяни проболтались о его содержании своим домовладельцам, знакомым местным барменам или тайским подругам.

В результате, после окончания празднования нового года и связанного с ним обливания водой, во время изнуряющей и отупляющей апрельской жары, Билли Миллиган – как главный организатор съёмок и автор фильма получил от негласных хозяев острова по-азиатски коварное смертельное предупреждение. Через женщину, которая раз в месяц убиралось в доме Билли, герои фильма отравили его медленным ядом, подсыпанным, скорее всего, в двадцатилитровый баллон с питьевой водой, которую привозят тут на заказ всем желающим.

Первой симптомы отравления почувствовала Кристин – всеобщая любимица «семьи», девочка, чьё сознание застыло на уровне четырёх лет и которая всё детство Билли стояла за него в углу, потому что единственная из всех делала это спокойно. В тот день ей разрешили посидеть в саду у дома, где она разглядывала огромных бабочек и пятнистых древесных ящериц, внезапно ощутив тревогу, которая на физическом уровне отдавалась резкой болью внизу живота. Когда она поняла – происходит что-то неприятное, то бросилась в дом и принялась звать на помощь взрослых. К ней всегда внимательно относились, поэтому на её зов сразу откликнулись трое самых главных, ведущих личностей Билли – Артур, Рейджен и Аллен. Договорившись, что ситуация опасна и «на свет» выйдет именно Рейджен – воин и защитник, двое остальных отошли в сторону.

Рейджен был югославским коммунистом, блестящим стрелком и мастером рукопашных схваток. Здесь у него тоже имелся пистолет, приклеенный скотчем к верхней поверхности стенного шкафа – тут не так уж и сложно раздобыть оружие, надо лишь произвести на некоторых людей впечатление, что с тобой можно иметь дело. Именно благодаря ему в их фильме появились интервью с некоторыми хозяевами острова, что на волне куража пустились в слишком опасные для них откровения.

Оглядев комнату, он не нашёл следов вторжения, однако происходящее внутри организма, особенно в районе желудка и кишечника, показалось ему подозрительным. Отметив симптомы, он решил оценить обстановку вокруг, а выйдя на веранду сразу обнаружил клочок бумаги, лежащий на столе и придавленный камнем, чтобы его не унесло ветром.

Это была записка на корявом английском – «тайинглише», однако смысл её был понятен и предельно доходчив: «Мы тебя отравили, ты будешь умирать в течение недели, но можем дать противоядие, если ты полностью уничтожишь весь свой фильм, все его копии и всё забудешь».

– Пуци ми курац! – выругался Рейджен по-сербски и бросился в дом.

Там он промыл себе желудок с помощью воды из под крана, пить которую тут нельзя – иногда она даже была коричневого цвета, из-за чего полотенца всегда имели неприглядный вид – но здраво рассудил, что отравлена может быть именно питьевая вода, привезённая тайцами.

Затем он присел на кровать и закрыл глаза, снова оказавшись в сумеречном пространстве, где проводили время другие личности, в том числе и нежелательные, которым было навсегда запрещено вставать – как они называли – «на пятно света» и управлять телом Билли.

С двух сторон Рейджена обступили Артур и Аллен, а узнав об ультиматуме, вызвали Томми, отвечающего за спасение. Он был четвёртой основной личностью Билли – не считая детей, подростков, навсегда застывших в своём возрасте из-за острой формы неврозов, а так же и других нежелательных взрослых.

Так они и собрались на голосование – интеллектуал Артур, воин Рейджен, мастер на все руки Томми и отвечающий за общение с другими людьми Аллен. Первым, как обычно и бывало в таких ситуациях, слово взял Артур.

– Моё мнение – отдавать или уничтожать фильм нельзя. Мы потратили много времени, входя в доверие к местным жителям, это была подготовительная работа длинной в много лет. И его мы хотим предъявить при возвращении домой, как полноценную документальную картину для показов и участия в фестивалях. К тому же, если нам обещали противоядие, то, не смотря даже на редкость самого яда, оно реально существует, и мы сами попробуем найти его с помощью профессиональных врачей.

– Тогда надо сваливать как можно быстрей, пока они не очухались, – ответил Рейджен, убедившись, что Артур закончил говорить.

– И предупредить нашего русского партнёра, – добавил Аллен, – Проблемы могут случиться и у него.

Томми промолчал, но все четверо проголосовали единогласно – фильм нельзя отдавать.

Тогда «на свет» вышел Аллен, позвонил Илюше, кратко обрисовав ситуацию, и они с Аллой приехали уже через полчаса.

Ещё по дороге, размышляя о случившемся, Илюша сказал Алле, что понимает и принимает коллективное решение личностей человека, с которым успел хорошо подружиться, прекрасно осознав, что следующей мишенью хозяев острова может стать именно он.

Впрочем, Илюша сам собирался покинуть вскоре это место, ощущая, что его время здесь истекло; бежать от апрельской жары туда, где мозги легче соображают, и подумывал о возвращении домой – там он не был уже целых три года. Вместе с Аллой они расклеивали объявления о распродаже нажитых ими за это время всяких полезных для хозяйства вещей и единственное, что его пока останавливало – Алла ни в Москву, да и вообще в Россию не собиралась, планируя вместо этого несколько лет летаргического сна в одной секретной пещере. Там она хотела продолжить своё обучение вещам, которые они с Илюшей не обсуждали, а домой обещала вернуться, когда там – по её словам – «начнёт происходить что-то интересное».

Они подъехали к затерянному среди деревьев дому Билли, расположенному на склоне невысокой горы и жилой этаж находился там наверху, а под ним располагалась стоящая на сваях веранда. Дэнни – подростковая личность Миллигана, один из никогда не взрослеющих из-за полученной психологической травмы, расписал его стены узорчатыми цветами и изображениями морских раковин.

Войдя внутрь, оба старались ни к чему особо не прикасаться, не зная источника заражения и помня, как Наполеона отравили обоями с мышьяком, а героиню античной пьесы – с помощью модной в то время одежды.

Встретив их на пороге, Аллен сразу показал записку, и они благоразумно решили, что сваливать надо сегодня, потому что такой расклад вряд ли придёт в голову никуда не спешащим тайцам.

Алла обнюхала тело Билли, пальпировала живот, попросила плюнуть на блюдце и даже рассмотрела в туалете следы его выделений.

– Я знаю этот яд, – ответила она.

– У тебя есть план, что нам делать? – поинтересовался Аллен.

– Да. Мы вместе едем в Сураттани, на горячие источники – это поможет вам продержаться, пока я не найду ткань из материи, которая вытянет его из тела. Только проблема в том, что за ней мне придётся ехать в Мьянму, где этот яд делают…

Самая жаркая часть дня ушла на сборы, Алла и Илюша укладывали свои большие рюкзаки, пожалев, что никто так и не откликнулся на объявление о распродаже, но зато теперь оставленные ими предметы быта бесплатно достанутся новым жильцам.

А вот для Билли покидать уютный дом на склоне горы, оказалось слишком печально, ведь за пять счастливых лет он стал для него самым мирным прибежищем, где вся «семья» жила в спокойствии и гармонии. Теперь все четыре основные личности понимали, что стресс, связанный с бегством, а так же всё возрастающая реакция организма на отравление опять могут породить «спутанное время», когда они теряли контроль над сознанием Миллигана и им спонтанно могли завладевать все остальные, в том числе и нежелательные.

Сборами занимался Томми, как самая рациональная и лишённая излишних сантиментов личность. Пистолет Рейджена он завернул в рубаху вместе с обоймой и запихнул поглубже на дно чемодана. Конечно, если его обнаружат, сесть можно надолго, но оружие было дорогим и в подобной ситуации необходимым. Руководствуясь исключительно размерами багажа, а так же пользой и ценностью некоторых вещей, кроме видеотехники он решил взять с собой лучшие из картин – портреты Алена, натюрморты Дэнни, чёрно-белую графику Рейджена и несколько своих собственных, особенно удачных пейзажей острова. Так и набралась увесистая квадратная сумка, размерами почти метр на метр, но оставлять эти работы было нельзя, чтобы не травмировать остальных.

В Америке Томми играл на саксофоне, а здесь у него была небольшая коллекция тайских флейт, которую, как и барабаны Рейджена, тоже пришлось оставить. Однако, когда его большой чемодан и сумка с картинами была собрана, он, после некоторых колебаний, взял с собой любимую флейту «вот», составленную из разного размера других флейт, дабы заняла она совсем мало места.

В этот момент желудок у него скрутило неожиданно сильным спазмом и он со стоном опустился на кровать, сам того не зная исполнив старую русскую традицию «присесть на дорогу».