Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991

«Погоня за населением»: советизация «кочевых» регионов

1920-е гг. в «кочевых» регионах СССР проходили под флагом советизации. Мы понимаем этот процесс шире, чем он рассматривался в советский период, – как интеграцию территории и населения в общегосударственное политическое, экономическое и культурное поле СССР. Решение этой задачи в «кочевых» регионах страны было затруднено ввиду «изолированного» от государства образа жизни кочевников, наличия у кочевого общества устойчивой родовой структуры, почти полного отсутствия партийных и комсомольских организаций в кочевьях, свободы трансграничного кочевания и возможности ухода больших масс кочевников за рубеж.

Руководители «кочевых» регионов чаще всего видели наиболее простой путь к советизации этих территорий через тотальный перевод кочевников на оседлость. Очевидно, что с прекращением неконтролируемого кочевания исчезли бы многие кардинальные противоречия между государством и кочевой цивилизацией.

В Казахстане о переходе на оседлость стали говорить с самого начала советской власти³⁶⁴. В Киргизии первые аналогичные решения были приняты в январе 1919 г.³⁶⁵ Так, власти этих регионов пытались перевести на оседлость казахов и киргизов, которые возвращались из-за границы после Гражданской войны³⁶⁶. Интересное обсуждение способов безболезненного отказа от кочевания прошло на Первом общекалмыцком съезде советов (июль 1920 г.). Одним из главных инициаторов перехода на оседлость была калмыцкая интеллигенция, которая считала оседание признаком роста культуры. Съезд принял решение провести подготовку земельных участков для оседания³⁶⁷.

Решения, касающиеся постепенного перевода кочевников на оседлость, были приняты на уровне центральных властей. 29 июня 1920 г. ЦК РКП(б) постановил, что «кочевые хозяйства должны быть обеспечены не только кочевьем, но и пашней, обеспечивающей переход к оседлому положению»³⁶⁸. 10 мая 1923 г. В ЦИК утвердил «Положение о землеустройстве в кочевых и полукочевых районах Туркестанской АССР». 17 апреля 1924 г. ВЦИКи СНК РСФСР приняли декрет «О землеустройстве кочевого, полукочевого и переходящего к оседлому хозяйству населения Киргизской³⁶⁹ АССР». В их же постановлении от 23 марта 1925 г. «О землеустройстве кочевого, полукочевого и переходящего к оседлому хозяйству населения Калмыцкой автономной области» говорилось о необходимости ускорения процесса перевода кочевых хозяйств к оседлости³⁷⁰.

Однако чрезмерного ускорения процесса оседания не было. До конца 1920-х гг. власти не пытались принуждать кочевников к переходу на оседлость. Присутствовало понимание того, что этот процесс требует тщательной подготовки и огромного финансирования, тем более при отсутствии такого опыта³⁷¹. В 1919 г. Наркомат по делам национальностей отмечал относительно немногочисленных кочевников Башкирии, что их «переход от скотоводства к земледелию может совершаться только постепенно; будучи проведен резко и бюрократически, [он] может привести к массовому вымиранию башкир, как это было со многими инородцами во времена самодержавия»³⁷². Поволжская колонизационно-мелиоративная экспедиция НКЗ РСФСР сделала вывод, что темпы оседания в Калмыкии не должны опережать возможностей подведения под него «хозяйственного фундамента»³⁷³. План оседания в Казахстане был рассчитан на многие десятилетия. В рамках первого этапа, рассчитанного на 15 лет, должно было осесть около 1 млн человек, или 220 тыс. хозяйств (менее 50 % кочевого населения региона), для чего требовалось наличие 1 тыс. поселений, из которых 150 нужно было возвести заново³⁷⁴.

Кроме того, местные власти считали невозможным тотальный переход к земледелию и выступали за сохранение традиционного хозяйства. Так, в Казахстане в 1920-х гг. при оседании никогда полностью не отказывались от животноводства³⁷⁵. Калмыцкий облисполком в своем письме, направленном во ВЦИК, отмечал, что в основной части региона земледелие может иметь только «нежизненные, определенно нерентабельные хозяйственные формы»³⁷⁶.

Попытки перевода кочевников на оседлость, кое-где предпринятые местными властями в начале 1920-х гг., чаще всего не удавались. Так, в Киргизии кочевникам были переданы дома и имущество, конфискованные у «европейских» переселенческих хозяйств. Однако они, перезимовав в поселках, за единичными исключениями, с ранней весны ушли кочевать, бросив пашни, сады и огороды³⁷⁷. В Калмыкии первая попытка перевода 2 тыс. хозяйств на оседлость, предпринятая в 1925 г., также была неудачной³⁷⁸. Очевидно, причинами возврата к кочеванию были и незнакомство с методами ведения оседлого хозяйства³⁷⁹, и приверженность традиционному образу жизни.

В этих условиях власти искали некое компромиссное решение «кочевой проблемы». В декабре 1927 г. СНК Казахстана поручил местному Госплану проработать вопрос о создании «культурного аула» для кочевников³⁸⁰, что и было сделано в виде разработки концепции «нового казахского аула»³⁸¹, созданной по примеру европейских населенных пунктов. В этом регионе перевод на оседлость был запланирован не везде, а избирательно. По состоянию на 1928 г. Наркомат земледелия планировал сохранение кочевых хозяйств даже в северной, более «земледельческой», части региона в зоне осадков выше 300 мм³⁸². В рамках второй земельной реформы, проведенной в 1927–1928 гг. в Средней Азии и Казахстане, было предусмотрено формирование хуторского расселения. Для создаваемых «середняцких» индивидуальных хозяйств выделялись участки площадью от 40 до 70 га, на которых предполагалось одновременно заниматься земледелием и скотоводством (без дальних откочевок)³⁸³. В принципе к переходу на такой формат расселения, который мог стать компромиссным решением, уже была готовность – наличие у кочевников зимних поселений. Нужно было только убедить их оставаться там и на теплое время года, где это было возможным по климатическим условиям.

Власти «кочевых» регионов считали возможной советизацию «кочевых» регионов до перевода кочевников на оседлость³⁸⁴. Для этого, во-первых, нужно было создать в кочевьях советские органы власти. Особенно остро этот вопрос касался самого большого «кочевого» региона – Казахстана. Хотя формально советы здесь существовали (аульные, волостные и пр.), однако власть в них принадлежала «родовым авторитетам» (баям). Такие органы власти не только не являлись опорой Советского государства и правящей партии, но просто мешали выполнению ее программных задач. Поэтому власть поставила цель создать новые, «подлинные советы», как «действительные органы диктатуры пролетариата». В декабре 1925 г. на V Всеказахской конференции РКП(б) была принята программа «советизации аула». Она заключалась в ликвидации «байских советов» и продвижении в новые советы представителей «низших» страт кочевого общества – батраков, бедняков и середняков³⁸⁵.

Такие же задачи решались в других «кочевых» регионах. В Туркмении и Киргизии власти готовили активистов из числа бедняков и середняков, в том числе продвигая их в аульные советы³⁸⁶. В Казахстане такие активисты должны были стать «советскими аткаминерами»³⁸⁷ (традиционная «должность» в кочевом обществе – представитель, отвечающий за сношения с внешним миром).

Однако процесс советизации кочевий занял много времени, достиг результатов не везде, и в основном только после того, как подверглись репрессиям и конфискации имущества «родовые авторитеты». Так, в Казахстане только в 1929 г. власти смогли добиться создания «подлинных советов», где большинство составляли беднота, батраки и середняки³⁸⁸. Это произошло перед самым началом форсированной модернизации, которая разрушила кочевую цивилизацию в СССР, и новые советы поработать в кочевьях фактически не успели.

Второй задачей по советизации «кочевых» регионов было улучшение «обслуживания» кочевого населения (то есть предоставления им государственных услуг). В октябре 1924 г. на совещании Комитета содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК представитель АО Коми (Зырян) В.П. Юркин заявил, что «кочевое население нуждается в кочевом милиционере, кочевом судье». Он рассказал о том, что Коми облисполком не смог создать штат таких чиновников ввиду отсутствия подобного опыта. Тем не менее власти утвердили особых уполномоченных из среды самого кочевого населения (выбираемых на съездах оленеводов), которым предоставили права следственных органов³⁸⁹.

В Казахстане кочевое население власти формально разделили на «административные аулы», в которые было включено от 40 до 400–500 хозяйств³⁹⁰. Это должно было помочь установлению контроля за населением и продвинуться в плане его советизации. Однако «границы» административных аулов не всегда совпадали с «границами» родовых структур, поэтому главы последних не признавали такого административного деления³⁹¹, что препятствовало интересам властей.

В «кочевых» регионах были созданы «культпункты», где работали врачи, агрономы и зоотехники³⁹². Планировалось расширение сети школ соцвоса³⁹³ и ликбеза, приспособленных к быту кочевого населения, в том числе создание передвижных школ и школ-интернатов. Структуры соцвоса и ликбеза были провозглашены «проводником советского влияния в массу кочевников». В Бурятии к 1924 г. было открыто 16 школ для кочевого населения, рассчитанных на 30 тыс. человек. В Киргизии итогами мероприятий по обслуживанию «кочевых» районов были признаны улучшение школьного строительства, медицины и ветеринарии, организация торговли. В 1927–1928 гг. Скотоводческий комитет, созданный 4 августа 1926 г. при Президиуме ЦИК Туркмении, в летний период вел «разъяснительную работу» в районах колодцев, где постоянно появлялись кочевники. Однако такая деятельность часто была слабой³⁹⁴ и далеко не всегда приносила плоды – особенно в обширных и удаленных районах Казахстана, Туркмении и Киргизии. Тем не менее в Бурятии и Калмыкии меры по развитию «советской» социальной инфраструктуры принесли больше результатов. Здесь постепенно укреплялась государственная система образования и медицины, вытесняя традиционные буддийские структуры.

Как важный шаг к советизации рассматривалось объединение кочевников в общественные организации. В среднеазиатских «кочевых» регионах и Казахстане были созданы союзы «Кошчи»³⁹⁵ (массовая бедняцкая организация), сельские батрацкие комитеты. Конечно, среди них были реально действующие организации, но часто такие структуры были фиктивными. Так, в Киргизии работа среди батраков велась «очень слабо». В Туркмении власти фактически забросили руководство союзом «Кошчи», поэтому «если в первые дни бедняки… записывались в союз… целыми группами, то сейчас, разочарованные, уходят из союза» (данные на 1927 г.)³⁹⁶. Развитию общественных организаций среди кочевников мешала не только пассивность местных властей, но и традиционное устройство кочевого общества, власть «родовых авторитетов».

Для укрепления «нижних» страт кочевого общества власти выдвинули предложение о развитии кооперации и кредитования («чтобы поднять авторитет бедняка, надо укрепить его экономическую мощь»). Кооперирование началось с того, что в местах наиболее массового и продолжительного скопления кочевых аулов были созданы государственные торговые пункты – фактории, которые находились в ведении Центросоюза. По мнению властей Киргизии, фактории были наиболее приемлемым видом кооперирования. С их помощью государство пыталось вовлечь кочевников в товарно-денежные отношения, попутно проводя пропаганду кооперирования. Затем стали создавать потребительские, снабженческо-сбытовые кооперативы. Так, в Кизыл-Атрекском обществе потребителей (Туркмения), действовавшем с июня 1926 г., к сентябрю 1927 г. состояли 334 человека (из них представителей титульного этноса – 300 человек). Власти пытались развивать в «кочевых» регионах также кредитную кооперацию³⁹⁷.

Отрицательным моментом было появление «лжекоопера-тивов», которые создавались с целью получения безвозмездной помощи со стороны государства (отметим их сходство с фиктивными советами). Мешали кооперированию мобильность кочевников, их непривязанность к одному месту. Например, из упомянутого Кизыл-Атрекского общества 43 пайщика вместе со своим скотом ушли в Персию³⁹⁸.

Как и в других местностях СССР, в 1920-х гг. в «кочевых» регионах началась коллективизация сельского хозяйства. Основной формой объединения «социально близких» для советской власти кочевников (то есть всех, кроме баев) стали товарищества по совместной обработке земли (ТОЗ). Конечно, достичь широких результатов в коллективизации «неуловимых» и преданных своей родовой структуре кочевников было трудно. Так, по состоянию на сентябрь 1927 г. в Киргизии и Туркмении такая работа вообще проведена не была³⁹⁹.

В-третьих, была развернута программа по землеустройству «кочевых» регионов, которая затронула широкий спектр проблем. Как известно, после революции советская власть нацелилась на кардинальное решение «национального вопроса». Для «кочевых» регионов он заключался в том числе в распутывании клубка противоречий, вызванных дореволюционной «европейской» колонизацией этих территорий. Власти подчеркивали, что колонизации подверглись главным образом именно кочевые и полукочевые районы⁴⁰⁰.

Колонизация привела к чересполосному расселению русских и других «европейских» крестьян (украинцев, немцев и пр.) и представителей местных народов. Это неминуемо приводило к разного рода противоречиям. Например, в Бурятии даже «случайные земельные споры целиком переносились на почву национальной розни». Когда в Боханском аймаке земельная тяжба между бурятской и русской общинами судом была разрешена в пользу русских, некоторые местные жители «пытались истолковать это решение для разжигания национального антагонизма»⁴⁰¹.

Чтобы решить проблему землеустройства «титульных» этносов в «кочевых» регионах, власти осуществили передел земель в их пользу. На основании постановления ЦК РКП(б) от 29 июня 1920 г. было указано «отобрать у переселенцев… все земли, запроектированные [дореволюционным] Переселенческим управлением, или самовольно отобранные переселенцами… оставляя переселенцам участки в размере трудового надела». Изъятые земли предписывалось передать представителям «титульных» этносов⁴⁰² – конечно, не всем, а только беднякам и середнякам⁴⁰³.

В итоге в Туркестанской АССР были ликвидированы русские, украинские и другие населенные пункты, возникшие после 1916 г. (161 селение и 175 хуторов), экспроприирована часть земель у старожильческих селений (то есть основанных ранее 1916 г.), выселены 8084 хозяйства крестьян. Населенные пункты, хутора, посевы, огороды, инвентарь были переданы кочевникам. Поселки, которые стояли на путях перекочевки стад (скотопрогонных путях), также были ликвидированы⁴⁰⁴. Реализация такой политики была связана в том числе с активной деятельностью члена Туркестанского бюро ЦК РКП(б) Г.И. Сафарова, который в 1921 г., как пишет германский историк Р. Киндлер, «развязал настоящий террор» против русских крестьян. Хотя в январе 1922 г. Г.И. Сафаров был освобожден от должности, принудительное выселение русских и других «европейцев» продолжалось до осени того же года⁴⁰⁵ и даже позднее – так, из Семиречья в 1923 г. было выселено до 150 тыс. русских⁴⁰⁶.

В Киргизской (Казахской) АССР только за первые два года осуществления реформы было перераспределено более 1 млн десятин земли. С лета 1922 г. началось «перемежевание» земель левого берега р. Урал, ранее принадлежавших Уральскому казачьему войску, и десятиверстной полосы по левому берегу Иртыша, принадлежавшей сибирскому казачеству. Изъятые земли были перераспределены в пользу казахского населения. Как и в Туркестане, помимо земли, представители «титульной» нации получили изъятые у русского населения скот, сельскохозяйственный инвентарь, постройки и т. и. Практика изъятия казачьих и переселенческих земель в пользу «титульного» этноса продолжалась и в следующие годы⁴⁰⁷.

В принятом 24 июля 1921 г. Декрете СНК РСФСР об устройстве земельного быта калмыцкого народа было предписано принять «все меры для защиты экономически слабых и культурно отсталых элементов калмыков от подавления их более сильными группами населения», в том числе русскими и другими «европейскими» кулаками и иными «захватчиками» земель⁴⁰⁸.

В 1925 г. переселение в Казахстан и ряд других республик извне было запрещено впредь до окончания землеустройства коренного населения. Одновременно запрещалось не санкционированное властями переселение внутри республики⁴⁰⁹. Власти Бурятии выступали против массового переселения в занятые «титульным» населением районы, придерживаясь точки зрения, что «переселение извне должно допускаться только в районы, почти не затронутые землепользованием коренного населения»⁴¹⁰.

Детально программа землеустройства «кочевых» территорий была изложена в декрете ВЦИК и СНК РСФСР от 17 апреля 1924 г. Землеустройство официально получило «сплошной и обязательный характер» и было нацелено на размежевание пастбищ между оседлым населением и кочевниками, отвод кочевому населению обособленных территорий и, наконец, выделение участков, пригодных для ведения оседающими кочевниками земледельческого хозяйства.

Решение «земельного вопроса» в «кочевых» регионах по идее было направлено на сглаживание национальных противоречий. На Дальнем Востоке власти стремились провести размежевание в тех местностях, где чересполосица вела «к земельным недоразумениям». В Бурятии работали комиссии для расследования конфликтов между бурятским и русским населением, в том числе связанных с земельными спорами. Для решения проблем было выдвинуто предложение включить чересполосное русское население в состав Бурятии, что и было сделано. В Калмыкии в итоге приняли решение наделить землей «коренное население Калм[ыцкой] области без различия национальностей», то есть всех проживавших на территории региона до издания советских законов о социализации земли. Третий общекалмыцкий съезд советов (1922 г.) счел необходимым, «в целях скорейшего усвоения кочевниками улучшенных и упрощенных приемов земледелия», усилить «сближение калмыков с [русским] крестьянством на основе коллективного сотрудничества при обработке земли, что дает действительную смычку между трудящимися обоих национальностей»⁴¹¹.

Однако в Средней Азии и Казахстане уже в середине 1920-х гг. стали очевидными негативные последствия земельно-водной реформы. Вместо того чтобы решить проблемы в межэтнических отношениях, она их усугубила⁴¹². Американский историк Т. Мартин полагает, что в 1920-х гг. наихудшие отношения между «титульными» этносами и русскими сложились в Казахстане, Киргизии, Восточной Башкирии и Бурятии⁴¹³, то есть именно в «кочевых» регионах.

В Казахстане землеустройство, осуществленное по этническому принципу, в некоторых местностях привело к столкновениям на межнациональной почве⁴¹⁴. Масла в огонь подливала позиция некоторых местных чиновников и национальных деятелей, которые добивались депортации неказахского населения. 11 апреля 1925 г. Казахский ЦИК принял закон о высылке переселенцев из региона – причем «некоренными» считались не только «европейцы», но также узбеки и уйгуры (14 сентября 1925 г. Президиум ВЦИК отменил этот закон как не соответствующий основам государственной национальной политики)⁴¹⁵. С санкции местных властей под флагом «деколонизации» предпринимались враждебные действия в отношении переселенцев⁴¹⁶. В 1927 г. в регионе произошло резкое обострение межнациональных отношений из-за того, что местные власти затягивали землеустроительные работы для национальных меньшинств, а земельные споры длились годами⁴¹⁷.

Представителям «титульных» этносов в некоторых местностях достались излишки земли. Так было, например, в Киргизии и Бурятии, где они стали сдавать землю в аренду русским – часто по высокой цене⁴¹⁸. В Туркестане из-за преследований русского населения в целом произошло сокращение земледелия⁴¹⁹.

Реакция со стороны русского и другого «европейского» населения была соответствующей. Крестьяне выражали обиду на власть и непонимание, за что они сражались в Гражданской войне⁴²⁰. В Москву потекли жалобы на имя «всесоюзного старосты» М.И. Калинина и в Наркомат земледелия. Данные о массовых притеснениях поступали также от селькоров «Крестьянской газеты». Происходили столкновения «европейского» населения с оседающими кочевниками⁴²¹. Когда в Киргизии чиновник Джанузаков, назначенный для устройства возвращавшихся из Китая киргизских беженцев, провел изъятие земель для них у переселенцев, эта акция, как и другие меры по устройству беженцев, вызвали сопротивление местных русских властей⁴²². В начале 1920-х гг., после проведения земельноводной реформы, русские крестьяне заявляли, что «киргизам дают землю для того, чтобы они ею торговали», «распределение земли и воды неправильное. Киргизам больше – русским меньше. Киргизы сами землю не обрабатывают, а продают и землю, и воду». Граждане селений Быстроречки и Вайтыка говорили: «Выгнали бедняков русских как собак и отдали все кочевникам-киргизам, за которых еще и постреляли немало русских». Даже в 1927 г. – на фоне развивавшегося басмаческого движения, но и помня о реформе, – русское население в Узгенском районе отказывалось от проведения посевной кампании, мотивируя это тем, что «все равно киргизы отнимут землю и выгонят русских»⁴²³. Русское население Казахстана выражало стремление к автономизации⁴²⁴. На севере республики выдвигались требования об отделении уездов с преобладающим русскоязычным населением и присоединении их к Сибири⁴²⁵.

Центральная власть была вынуждена реагировать. 17 ноября 1924 г. ВЦИК создал комиссию под руководством секретаря ЦИК СССР А.С. Енукидзе, которая должна была разобраться с положением русского населения в автономных республиках и областях⁴²⁶. Защиту прав русского и другого «европейского» населения отстаивал Наркомат земледелия, который «решительно выступил за то, чтобы защитить культурное русское земледелие от “отсталых” обычаев кочевников». Выход был найден в этнической сегрегации. Комиссия при ВЦИК под руководством М.П. Серафимова, созданная в 1924 г. (работала до апреля 1926 г.), предложила создать в Казахстане четыре русских округа, объединенных во вновь создаваемую Калининскую автономную область, которая должна была стать основой для будущих земледельческих поселений русских. Хотя такая автономия создана не была, к концу 1926 г. под давлением из Москвы в Киргизии и Башкирии были созданы русские национальные советы. В конце 1927 г. они начали создаваться и в Казахстане⁴²⁷.

Местные власти признали ущемление прав «нетитульных» этносов. В ноябре 1927 г. на VI Всеказахской конференции ВКП(б) Ф.И. Голощекин объявил, что «решение земельного вопроса только для казахов вызвало недовольство других народов». Такие же заявления звучали из уст других советских и партийных деятелей Казахстана – в частности, У.Д. Исаева и С.Ж. Сафарбекова⁴²⁸. Курс на выселение «европейцев» ошибочным считал также зампредседателя СНК РСФСР Т.Р. Рыскулов⁴²⁹.

В феврале 1926 г. Президиум ВЦИК принял постановление о неконституционности решения Казахстана о запрещении переселения⁴³⁰, а 30 августа 1926 г. – постановление об урегулировании отношений между русским и коренным населением Казахской АССР и всех других автономных республик и областей. В том числе было предписано землеустраивать «пришлое» оседлое население⁴³¹. Однако в целом проблема справедливого передела земли, который бы устраивал и кочевое, и оседлое население, а также «титульные» и «нетитульные» этносы, так и не была решена.

Необходимо отметить, что власти «кочевых» регионов смогли «нащупать» некоторые возможности найти компромисс с кочевниками. Так, одной из целей строительства Туркестано-Сибирской магистрали (1927–1930 гг.) было вовлечение казахского населения в промышленный труд. Действительно, постепенно казахи вливались в ряды строителей Турксиба. Эта стройка произвела на них огромное впечатление, предоставив альтернативу кочеванию (с другой стороны, это отразилось на кочевом обществе пагубно: произошли отрыв от традиционного образа жизни и рост «классового сознания»⁴³², который подрывал родовую структуру).

Власти увидели возможности сотрудничества с кочевниками и в административной сфере. Еще в начале 1925 г. были созданы отряды добровольной милиции для защиты кочевников от басмачей⁴³³. В Туркмении, когда в 1927 г. сельхозналог по сравнению с предыдущим годом был сокращен на две трети и было упорядочено прогрессивное обложение, власти отмечали изменение отношения кочевников в лучшую сторону. Даже ускользнувшие от обложения, в том числе ушедшие в Персию, сами предлагали заплатить налог. (Очевидно, причиной было то, что кочевники собирались когда-нибудь вернуться, а для этого надо было уплатить налоги. – Ф. С.) В 1929 г. было выявлено, что районе Мерва «отношение туркменских племен к советской власти – благоприятное»⁴³⁴.

Властям Калмыкии до начала форсированной модернизации все-таки удалось провести обоседление части кочевников. Если в 1924 г. кочевники и полукочевники составляли 66,4 % населения региона, то в 1929 г. – 48,6 %⁴³⁵. (Конечно, некоторая часть кочевников перешла к оседлости самостоятельно, без участия государства.)

Однако в целом опыт продвижения «реальной» советской власти в кочевья был малорезультативным. Так, в 1927 г. в одном из районов Киргизии власти организовали передвижной джайляунный совет. Итоги этого начинания были «малоудовлетворительными». Большая часть времени работы сельсовета «уходила на погоню за населением, которое безостановочно двигалось с одного места на другое». По этой причине совет не мог вести работу в сфере культуры и образования – хотя одна из школ-передвижек работала, но за такой период «она ничего не дала». Медицинские учреждения при сельсовете также «работали почти впустую, ибо основной контингент больных страдал сифилисом, который не мог быть излечен за те немногие посещения, которые возможно было делать»⁴³⁶.

Власти отмечали непреходящую «чрезвычайную слабость работы среди кочевников». Так, в Туркмении за 10 лет, прошедших после революции, государственные институты так и не смогли «проникнуть вглубь Каракумов для создания среди скотоводов советов и внедрения нового быта». Окружные и районные исполкомы «ограничивались только работой в земледельческой полосе среди оседлого населения». В свое оправдание власти приводили тот факт, что регион Каракумов «удален от основных путей, труднодоступен для нашего воздействия»⁴³⁷.

Подытоживая сказанное, следует сделать вывод, что в 1920-х гг. ни у центральных, ни у местных властей не было четкого видения решения вопросов, связанных с наличием в СССР кочевой цивилизации. Они понимали, что «кочевые» регионы необходимо советизировать, но как точно это сделать – представление было расплывчатым.

По этой причине и потому, что центральная власть СССР не ставила задачу форсирования, в первое десятилетие советской власти политика в отношении «кочевых» народов проводилась в «спокойном» режиме. Меры властей в основном заключались в попытках советизации кочевников без перевода на оседлость. Полное и окончательное обоседление кочевников «имелось в виду» как далекая, «идеальная» цель.

Результаты процесса советизации кочевий были фрагментарными и противоречивыми. Кое-что удавалось (например, развитие образовательной и медицинской инфраструктуры в Бурятии и Калмыкии), однако многие цели оказались недостижимыми, особенно на малодоступных для «проникновения» пространствах Казахстана, Туркмении и Киргизии. Усилия по землеустройству в «кочевых» регионах, которые были нацелены на решение межэтнических проблем, не привели к ожидаемым результатам. Передел земли, который бы устроил всех, так и не был осуществлен.

В итоге значительная часть кочевой цивилизации по-прежнему оставалась вне «силового поля» советской власти. Окончательное «подчинение» кочевников государству было достигнуто только в процессе форсированного перевода их на оседлость и коллективизации в 1930-х гг.