Рейс в одну сторону

Королев вспомнил свои вызовы к Штукку, скорее всего, не выжившему в той вчерашней мясорубке, и улыбнулся: вполне себе невинный был допрос с последующими опровержениями обвинений в свой адрес. Если здесь идет проверка, то ему, простому слесарю, бояться нечего.

Петр и Никита включили станки и начали обрабатывать болванки. Шума от станков почти не слышалось, и можно было спокойно разговаривать, только этого никто не собирался делать: внимание на столь серьезной работе здесь на первом месте.

Пройдясь резцами по заготовкам, причем сделали это токари почти синхронно, они переглянулись между собой и весело хохотнули, будто у них был какой-то тайный уговор закончить обточку одновременно.

«Хотят на меня впечатление произвести, что ли?» – подумал Королев, но ничего не сказал.

Петр, не выключая станка, подошел к Королеву.

– Если хотите, можно уже начинать обрабатывать заготовки, а то время-то идет.

– Да-да, – сказал Петрович, будто вспомнив, зачем сюда пришел. – Спасибо.

Когда токари хотели вновь вернуться к своим болванкам, Петрович решил сказать им о необычной ситуации, что случилась с дроном, упавшим в воду. И только он открыл рот, тут же в комнату влетел бледный Валерий, и, замахав руками, сказал, что всех срочно собирают в конференц-зале.

– Немедленно, – прошипел он, скрываясь за дверью, но оставив ее открытой.

Петр с Никитой переглянулись и вновь рассмеялись, словно Валерий только что удачно пошутил. Петровичу стало как-то неуютно в такой ситуации, но он, по-прежнему, старался вникать в обстановку, внимательно слушая и мало разговаривая. Он решил, что позже поговорит с Валерием, а не с этими странными парнями, у которых «смех их – друг их». Где он вычитал эту фразу, он не мог вспомнить, но она, почему-то сразу пришла на ум, когда Петрович подумал о «веселых» токарях.

Когда они вышли в коридор, там было столпотворение. Никто ничего не знал, зачем их вызывают. Рабочие вперемешку с лаборантами, ученые рядом с поварами – все шли в одном направлении, туда же, как тут же вспомнилось Королеву, где находилось метро на старом объекте.

Идти пришлось долго. За это время, наступая друг другу на ноги, многие либо матерились, либо тихо ойкали, но никто никому не грубил, понимая, что ситуация серьезная и надо… надо, в конце концов, добраться до этого чертового конференц-зала.

По дороге Петровича обогнала какая-то маленькая женщина с темными волосами. Она сказала ему «извините», хотя никак его не потревожила.

– Ничего, ничего, мне даже приятно, – сказал Королев, сам не ожидая от себя такого ответа.

Женщина строго посмотрела на наглеца, видимо, что-то для себя отметив, и понеслась вперед, всё также извиняясь перед теми, кого действительно задевала крепкими своими локтями. Петрович с улыбкой проводил прекрасную незнакомку, втайне надеясь увидеть ее еще раз в зале. Но тут его настиг Петр, его начальник по слесарке.

– Ну что, торопишься?

– Да вот, пытаюсь, – сказал Королев, стараясь держаться ближе к стене, чтоб его не затоптали.

– Давай, давай, а то пропустишь самое интересное!

И пошел, так же, как так маленькая женщина, расталкивая всех локтями. Петрович смотрел на лихо прокладывающего себе путь Петра, и подумал, что, скорее всего, это рядовое событие, типа партийного собрания, или дня рождения босса. Тут он некстати засмеялся, но никто даже не обернулся – все торопились в тот зал, как на пожар.

Пройдя, наверное, километра два, Петрович почувствовал, что сильно натер себе мозоли, хоть ботинки были ношенными и удобными. Тем не менее, он стал заметно прихрамывать, когда показались, наконец, огромные двери, в открытую пасть которых вливалась вся, говорящая на разных языках, толпа. «Что же у них всё-таки стряслось?», – думал Петрович, стараясь не сильно наступать на натертую ступню.

Наконец, ему удалось войти в зал, где не было ни одного ряда кресел, как в кинотеатре, или, хотя бы, стула – все стояли, как в переполненном автобусе, шикая друг на друга, в ожидании оратора, или что у них там было запланировано.

Глава 20

Утреннее солнце освещало берег с такой интенсивностью, что ослепило сразу всех, кто вышел из горы Пико. Первыми шли Ральф Штукк и Альфред Трясогузов, который, трясясь от неровностей на лавовом песке, молча ехал за начальником охраны. Они остановились недалеко от выхода из горы. За ними кучковалась команда поваров, десять человек охраны и заведующий складом с самого нижнего уровня. Вся группа сотрудников острова Пику смотрела на катера, которые выстроились вдоль берега: штурманы развернули их носами к, видневшемуся вдали, кораблю. Люди, которых Трясогузов поначалу принял за «чистильщиков», разбежались по всему острову, в поисках чего-то. Часть из них зашла внутрь горы, держа в руках большие пластиковые чемоданы для укладки аппаратуры, «или взрывчатки», – равнодушно подумал Трясогузов. Спустя секунду ему даже захотелось, чтобы там была какая-нибудь C-4, или маленькая атомная бомба, чтобы она сравняла эту гору вместе с ее лифтами, и чтоб о ней больше никто не вспоминал.

Сотрудники объекта №1/2 (сектор Пику), таково было официальное название «острова с лифтами», не шли дальше: по предписанию, полученному Штукком с самого «верха», они ждали прихода официального лица с корабля, и, продолжая стоять на месте, переминались с ноги на ногу, пока от «чистильщиков» не отделился человек в морской форме. Примерно сто метров отделяло его от тех, с кем он должен был поговорить. Шел он от самого дальнего катера, неспеша, поэтому те, кто сейчас его ждал, могли еще несколько раз прокрутить свою жизнь от начала до настоящего момента.

Штукк стоял рядом с Альфредом. Он заметил, что толстяк сильно нервничает, видя, как тот краснеет и дергает парализованной ногой. Такое Ральф видел не в первый раз. Однажды, поразившись «чудесному исцелению», он сказал об этом Трясогузову, на тот случай, если толстяк вдруг «пропустил» этот волшебный момент. На что Альфред ответил, что у него, как ни странно, есть очень редкий вид мышечного спазма, который никакого отношения к выздоровлению не имеет.

– Всё равно не понимаю, как такое может быть? – вновь удивлялся Ральф, отводя глаза от дрыгающейся ноги толстяка и глядя, как медленно поднимается солнце, превращая далекий корабль в черную тень, словно его вырезали из плотной бумаги. – По-моему, если мышца работает, то она уже не парализована, ведь так?

– Так, – кивал Альфред. – Я уже тебе говорил, что у моего мозга есть очень редкая способность: когда я нервничаю, он, каким-то макаром, подключается к мышцам ног и заставляет их сокращаться, что, однако же, не избавляет от паралича. Мне это тоже долго объясняли, и я сам не всё понял, но, тем не менее, взял на веру, что это ерунда, и, в конце концов, успокоился.

– Успокоился, значит, – тихо проговорил Ральф. – А, может, есть какое-нибудь средство…

– Ральф, – сказал толстяк, осуждающе глянув на него, – я десять лет проработал на этом объекте с его суперскими технологиями, и всё равно ничего не вышло, к каким бы здешним спецам я ни обращался… Всё, давай замнём эту тему – надоело. Тем более, что вон к нам идет уже, начальничек чертовых работничков.

Человек в морской форме подошел к сотрудникам объекта. В руках он держал оранжевую папку.

– Моя фамилия Пушкин.

Тут он взял явно провоцирующую паузу, ожидая аплодисментов, наверное, или смех, но ничего такого не последовало: умудренные работники острова Пику прекрасно знали, чем заканчиваются насмешки или бурные восторги тем, чем восторгаться не следует. Альфреду тоже не хотелось шутить, глядя на загорелого широкоплечего человека, спокойно постукивавшего папкой по широкой ладони.

– Мы должны переместить всех вас на корабль в течение часа, или раньше, если погода позволит, – сказал он и посмотрел на чистое голубое небо, где не было ни одного облачка.

Толпа, взирающая на оратора всеми своими сорока глазами, ждала продолжения пушкинской мысли.

– Значит так, – сказал он, – сейчас мы проведем перекличку.

С этими словами, Пушкин открыл папку и, перелистнув несколько страниц, начал зачитывать фамилии.

Когда очередь дошла до Трясогузова, он откликнулся не сразу: все мысли его были где-то в районе Альфа-Центавры или еще дальше. Пушкину пришлось повторить фамилию Альфреда, только сказал он ее гораздо громче, чем в первый раз.

– Здесь я, – ответил Альфред и бросил взгляд на «Наденьку дорогую», которая в этот момент засмотрелась на матроса, протиравшего тряпкой штурвал катера. Трясогузов не видел его лица, ведь катер стоял кормой к берегу, но, тем не менее, он с сожалением вздохнул и отвернулся.

Перекличка, наконец, кончилась. Список Пушкина был составлен не в алфавитном порядке, поэтому фамилию Наденьки офицер произнес самой последней.

– Изгибова! – громко сказал Пушкин, захлопывая папку.

– Я! – также громко ответила Наденька, глядя на матроса, продолжавшего работу на катере.

В толпе засмеялись, а Трясогузов, наморщив лоб, силился представить себе деревеньку с одноименным названием, где-нибудь в средней полосе России. Матрос вдруг обернулся и Наденька, вспыхнувшая было, и Трясогузов, потрясенный и одновременно обрадованный, увидели такую страшную рожу, что Наденьке в тот же момент стало неудобно за свои тайные надежды, отчего она покраснела и стала еще прекраснее в лучах поднимавшегося солнца.

Трясогузов с облегчением выдохнул и потер свою толстую грудь, по которой разлилось приятное тепло от хорошего настроения: на душе было прекрасно – он чувствовал себя победителем, хотя не принимал открытого участия в невидимом поединке за женское сердце, да и матроса стало вдруг жалко.

– Теперь будем осуществлять погрузку! – прокричал Пушкин, хотя его и так прекрасно было слышно.

Первыми погрузили поваров – им выделили отдельный катер. Наденька и Светлана встали позади того самого матроса, страшного своим видом: обожженное лицо, кривой нос, да и одного глаза, вроде бы, не было – издалека Трясогузов не разобрал. Зато девушки вдоволь насмотрелись и на матроса, и на его руль, который он отдраил до зеркального блеска, и на океан, блиставший под солнцем мириадами маленьких волн. Надя молчала, а Светлана смеялась всё то время, пока катер не добрался до корабля.

Вторая партия, состоявшая из охранников и Ральфа Штукка, заняла два катера. К ним прибавили завсклада и еще пять человек из команды корабля – тех самых «чистильщиков». Эти пятеро несли битком набитые пластиковые чемоданы: два из них были настолько тяжелы, что их несли по двое. Остальной груз, оставшийся на берегу, сторожил шестой «чистильщик». Погрузка материальных ценностей заняла в три раза больше времени, чем, если бы это были живые люди в количестве пятидесяти человек, или трое таких крупногабаритных, как Альфред.

– Чего везете? – спросил один из юных охранников того «чистильщика», который всё никак не мог пристроить чемодан на корме катера.

Тот хмуро посмотрел на любопытного молодого паренька и, ничего не сказав, втиснул, наконец, свою поклажу между двумя другими чемоданами, стоявшими косо из-за наваленных по бокам катера, канатов, шлангов, и всякого мусора, в виде дырявых ведер, воронок и масленок. Штукк, оказавшийся в этой партии перевозимых на корабль, удивленно смотрел на это безобразие и поражался, как вообще столько барахла влезло в довольно миниатюрный грузовой отдел катера.

Когда очередь дошла, наконец, до Альфреда, у Пушкина вдруг зашипела рация. Ему что-то сказали, а он что-то ответил. Диалог получился не очень содержательный, как поначалу показалось Альфреду, но он почувствовал, что говорят про него. Толстяк никогда не страдал дефицитом внимания, иногда его было даже с избытком, но сейчас его интуиция подсказала, что нужно внутренне приготовиться к чему-то, что потребует от него повышенного внимания.

Катер со штурманом стоял в ожидании последнего пассажира – толстяка Альфреда. Он уже включил мотор коляски, чтобы подъехать ближе к берегу, как вдруг Пушкин, движением руки, приказал ему остановиться.

– Мы должны приготовить для вас трап, а уж потом…

– Хорошо, жду, – невозмутимо ответил Альфред и стал спокойно смотреть на красоты острова, которых он никогда не видел. Сидя на глубине в несколько километров и занимаясь монотонной работой, он видел кусочек острова лишь в мониторы. Теперь, выехав на берег, он, подняв голову, разглядывал черную гору Пико, высившуюся над всем островом.

Время прошло быстро: Альфред даже не успел посмотреть в сторону Фаяла, который частично скрывался за высоким берегом острова Пику.

– Всё готово, господин Трясогузников, – сказал Пушкин.

«Ведь, нарочно исковеркал мою фамилию, скот», – зло подумал Альфред, но ничего не сказал. Он лишь кивнул, вздохнул, бросил прощальный взгляд на черную гору, и вновь включил моторчик на коляске.

Катера, один за другим, подплывали к кораблю. Альфред, развернувшись в пол-оборота на ребристой стальной палубе, видел, что остальные семь катеров продолжают стоять у берега, дожидаясь ценного груза, собираемый «чистильщиками». Было, конечно, жаль такого места, где всё было знакомо от первой до последней кнопки на пультах, где прошла лучшая часть его жизни (и он ни перед кем не скрывал того восторга, который испытывал все эти годы, понимая свою нужность на объекте). Он смотрел на удалявшуюся гору до самого прибытия на корабль, и несколько раз вытер мокрые от слез глаза.

Когда, наконец, подплыли к серой громадине корабля, с высоких бортов спустили веревочные лестницы, по которым ловко вскарабкались все, включая женщин. Трясогузов сидел в кресле, не представляя, как ему попасть наверх. Да он об этом и не думал: есть умные головы – вот пусть они и решают.

– Будем вас поднимать на лебедке! – громко сказала умная голова Пушкина.

– На чем? – крикнул Альфред в ответ, подняв глаза, старясь разглядеть того загорелого офицера. Его голос он теперь из тысячи узнает: с легкой хрипотцой, крепкий такой голосище – сразу видно – морской волк. Другому бы природа ни в жисть не дала бы такого голоса, но вот ему… Одним словом, Пушкин – есть Пушкин.

Обладатель прекрасного голоса показал рукой на конструкцию из железных труб и тросов.

– А если я высоты боюсь? – пропищал снизу Трясогузов.

Тут же ослепительная улыбка, обнажившая будто сотню белых зубов, блеснувших на солнце, украсила и без того хорошее доброе лицо морского волка.

– Тогда останетесь сидеть в катере до вечера, хотите? – спросил «волк», заранее зная, какой ответ получит от беспомощного калеки.

– Нет, не хочу, – буркнул толстяк и опустил голову, внутренне готовясь к подъему.

С лебедки спустили три троса. Коляску подцепили большими крюками за подлокотники и ось под сиденьем. Неизвестно было, выдержат ли эти элементы коляски вес Трясогузова, но он уже настроился на долгое путешествие в отдельной каюте корабля, и как-то подзабыл о предстоящем подъеме. «Вот – человечище!» – восхитились бы многие и даже загорелый морской волк, если бы только они могли влезть в голову Альфреда. Толстяк мог отключаться тогда, когда ему это было необходимо, и потом спокойно заниматься своими делами хоть до конца света. Но и тогда, те, кто видел бы изнутри мозг Трясогузова, были бы уверены, что и во время последних дней человечества, Альфред не сидел бы просто так, мотая сопли на кулак, а выполнял бы полезную и нужную всем работу.

Заскрипели блоки лебедки. Медленно поднималось инвалидное кресло. На борту толстяка ждали все те, кто еще сегодня был с ним на острове. Светлана помахала ему рукой, а он ответил ей кивком головы, потому что руки его были заняты – он крепко держался за маслянистые липкие тросы, боясь, что кресло сильно наклонится вперед и он кувыркнется, как акробат, только падать ему придется либо на катер, либо в океан. «Наденька дорогая», в свою очередь, не хотела смотреть на этого смелого человека, пересилившего свой страх и летящего сейчас ввысь подобно Икару.

Его подняли довольно быстро. Альфред не успел даже испугаться, как его уже похлопывал по плечу Ральф Штукк, а все остальные разошлись по каютам, в сопровождении матросов. Альфред улыбался и тёр руку об руку, надеясь очистить их от приставшей грязи, но ничего не получалось.

– Сейчас приедем в каюту – там, говорят, есть горячая вода, – сказал Штукк.

– Да неужели? – удивился Альфред.

– Представь себе.

– Интересненько, коллега. А вечер перестает быть томным, да? – сказал Альфред и включил двигатель на коляске.

– Вообще-то, пока еще утро, – ответил, улыбаясь Ральф, – но кому какая разница, правда?

Толстяк удовлетворенно кивнул.

Тут Ральф хлопнул его по плечу.

– Слушай, я сейчас сбегаю, узнаю, куда тебя разместили, иначе, засунут куда-нибудь в трюм или на верхотуру, а тебе, ведь, хочется на «первом этаже», да?

– Глупый вопрос, коллега: ну, конечно же, я хочу остаться здесь – на уровне своей любимой лебедки! – отозвался толстяк, надеясь, что его не будут подвергать еще и таким испытаниям, связанным с трапами, узкими площадками и скользкими полами.

– Чувство юмора никогда тебя не покидает, Альфи. Ну, всё – жди.

Ральф побежал вперед, спрашивая, попадавшихся по пути, матросов, где ему найти Пушкина. Обрывки вопросов долетели до ушей Альфреда и он грустно сказал: «В библиотеке, сынок».

Как только Штукк скрылся из виду, Альфред остался совсем один. Он передвинулся подальше от прохода, встав в тень от нависшей над ним стальной башни, и стал ждать своего товарища. Рядом с креслом толстяка, чуть ли не под самыми колесами, валялись канаты, тросы, а чуть дальше виднелись стальные люки: одни открытые, другие – нет.

– Чего-то тут всё стальное, как я посмотрю, – сказал Альфред сам себе и увидел Светлану, которая шла по верхней палубе.

– И этой место уже нашли, – снова сказал вслух толстяк. – А где же Надька, красавица моя: они ж, со Светкой, верные подружки, или тут любовь, все-таки вмешалась, и старик Пушкин, скорее всего, попадет в обольстительные надеждины путы? Да, была Надежда, а стала сеть, и это только за одно утро.

Альфред никак не мог успокоиться по поводу этой молодой женщины, хотя прекрасно понимал, что ему ничегошеньки не светит, как бы он ни старался, и ни ревновал – эта пташка не для него летает. Однако, благодаря способности мгновенно переключаться с одной темы на другую, Альфред вдруг задумался о другом. Теперь ему не давал покоя один вопрос: что там, на берегу, говорили по рации Пушкину, и что тот ответил? Альфреду показалось, что тогда промелькнуло слово, вернее, его обрывок «…гузов». Вполне возможно, что, кроме фамилии «Трясогузов» это могло быть также слово «грузов», что означало, например, «не забудьте прихватить с собой ценных грузов…». Нет, не так – звучит как-то не по-русски. Тогда, допустим, Пушкину сказали, э-э, «погрузив», или «загрузив», а, может быть, «как только вы загрузитесь, то сделайте вот что…»? Нет, слишком длинно получается, а там было всё быстро: вопрос с того конца «провода», и ответ Пушкина, такой же короткий – буквально три-четыре слова. «Да, загадка века. Паршивый из меня Шерлок Холмс, не скрою!» – подумал он.

Альфред почесал голову, обеспечивая себе дополнительный приток крови к мозгу, но ценных мыслей больше не приходило.

Тут его кресло сильно мотнуло в сторону, будто корабль резко остановился, или дал крен в какую-нибудь сторону, уклоняясь от другого корабля, шедшего лоб в лоб, или от надводной мины. «Ничему уже не удивлюсь», – промелькнуло в голове Альфреда.

Его снова тряхнуло и он, как будто, отъехал назад, хотя ставил коляску на тормоз – привычка, выработанная годами.

Он не заметил, как кто-то сзади подкрался: толстяк услышал лишь странный вопрос:

– Ну, что, Весельчак, дашь покататься?

Глава 21

В конференц-зале было шумно и душно. Королев, расстегнув халат, ожидал, что ему станет чуть-чуть прохладнее, но, спустя несколько минут, всё равно не чувствовал никаких изменений – как стояла невыносимая духота, так и продолжала стоять.

Прекрасную незнакомку, с черными волосами, он так и не увидел, хоть и очень старался, прикладывая для этого все мыслимые усилия. Что конкретно он делал? Да, многое: головой в разные стороны вертел; на цыпочки вставал; один раз даже подпрыгнул, чего никак от себя не ожидал, да и другие не ждали такой прыти от незнакомца, назвав его «козлом», «бараном», и еще каким-то животным, поскольку не знали его настоящего имени. Так и не разглядев в толпе ту черноволосую красавицу, он, немного успокоившись, стал разглядывать зал. Он успел только посмотреть на высокий потолок, на котором виднелись исполинские швеллеры с цепями, и от одного к другому были перекинуты железные решетчатые мосты. Для чего такая конструкция нужна была в конференц-зале, Королев понять не мог. Он не успел домыслить нескольких вопросов, начавших формироваться в его голове – внезапно в зале погас свет. Толпа притихла. Далеко впереди, в глубине стены, загорелся маленький огонек. Зоркоглазому Королеву трудно было рассмотреть источник этого света, но ему показалось, что это была обычна керосиновая лампа – приблизительно такая же, что стояла у его бабки в деревенском доме. Колеблющийся огонек, словно подтверждал нелепую гипотезу Королева насчет лампы, а в толпе прошептали:

– Свеча, что-ли?

– Нет, это какой-то световой эффект, – раздалось в ответ.

– Заткнитесь вы оба! – яростно шептал третий, но его куда-то послали, и он обиделся, произнеся странные слова, из которых Королев услышал только: «доложу, куда надо».

Тем временем, огонь впереди разгорался всё сильнее. Он увеличивался в размерах, будто лампу приближали к нескольким сотням зрителей. И вот, перед людьми высветилась высокая сцена, на которой горело настоящее огромное пламя. Было не по себе: у Королева сложилось впечатление, что этот огонь может перекинуться на впереди стоящих людей, а там и на всю толпу – тогда им точно не выбраться.

Он, конечно, понимал, что здесь, на объекте, находится полно удивительных вещей, но чтобы дойти до такого зверства, какое показывали, например, в фильмах про войну, где целую деревню немцы сжигали в огромном амбаре, в это он поверить не мог.

Вся толпа сделала шаг назад, чуть ли не давя своих соседей, стоявших за ними. Еще чуть-чуть и начнется паника, а потом настоящая давка, в которой Королев был, в последний раз, в московском метро, когда ехал в электричке до своей работы, еще той «настоящей», как он ее называл, работы, где был прикреплен к кондитерской фабрике, в качестве помощника наладчика оберточных машин.

Королев, скорее умом, чем сердцем, понимал, что это, наверное, искусная работа здешних декораторов, или кто там занимается подобными штучками. Но именно сейчас он почувствовал, что от этого фальшивого огня исходит самый настоящий жар. Причем, он ясно осознавал, что не было никакой промежуточной ступени, когда сначала появляется тепло, а уж потом печет, как на костре – нет, здесь было по-другому. Воздух, нагретый сотнями людей, вдруг раскалился, и Королева прошиб пот. Мокрое его лицо не спасало от жара, и он находился словно в настоящей парилке, из которой не было выхода. Вернее, выход был, но чтобы его достигнуть, надо протолкнуться сквозь массу людей, стоявших у гигантских дверей, а потом сломать эти двери, что вообще не представлялось возможным. Две стальные воротины, как в каком-нибудь депо, где «отдыхает» паровоз, были закрыты на магнитный замок, и доступ к нему был у того, у кого есть пульт.

– У кого есть пульт? – спросил он себя тихо вслух, будто пробуя эту мысль на вкус. – А пульт только у Валерия, или еще кого-нибудь, – ответил Королев на свой же вопрос. «Вот и первое несовершенство такой системы», – подумал он.

Огонь горел еще минуту, и когда он достиг поистине гигантских размеров в половину стены, то сразу же стал бледнеть, и, наконец, исчез. В зале загорелся свет – толпа облегченно вздохнула. Королев увидел усталые бледные лица, будто обреченных на муки, людей, вынужденных, пусть и за большие деньги, находиться здесь в полной изоляции и работать целыми днями без выходных. Также Петрович видел, что для людей, только что исчезнувший огонь был настоящим нервным потрясением, а не просто невинной неожиданностью, которая не имеет последствий. Если это было частью шоу, чтобы привлечь внимание, тогда организаторам можно было гордиться своей работой: многие были шокированы настолько, что готовы были написать заявление по собственному желанию. У других же, как, например, у Королева, этот испуг вызвал неприятную резь в животе.

Когда на сцену вышел человек, Королев с удивлением обнаружил, что это был Валерий. «Черт бы побрал этого Валерия», – только и успел подумать Петрович, но продолжения мысли не последовало.

– Друзья! – гаркнуло из динамиков, вмонтированных в стены. – Прошу минуточку вашего внимания!

Толпа перестала гудеть, а потом повисла гробовая тишина. Королев не был на сто процентов уверен, что именно такой уровень тишины присутствует в братской могиле, но, до сих пор он ощущал себя именно там, пока настоящий огонь на сцене не оказался бутафорским.

– Товарищи, нас хакнули! – вновь раздался знакомый голос из стен. Толпа ахнула, как один человек.

– Что, опять? – крикнул кто-то из полумрака.

– Да, опять! – тут же из динамиков ответил Валерий, прекрасно понимая, что звук он врубил на полную мощность, и не собирается его убавлять. – Враг не дремлет, товарищи, и мы должны…

Люди заткнули уши. Кто-то крикнул:

– Потише сделайте!

Валерий, будто не слыша яростных пожеланий, всем своим видом демонстрировал, что громкий звук – это не та проблема, с которой следовало бы бороться…

– Да он издевается! – вновь раздалось уже несколько голосов.

– Ты сюда спустись и послушай, чудак! – не сдержался большой бородач, живо напомнивший Петровичу Курта Люттэ, микробиолога с Фаяла. Королев мгновенно, про себя, отметил, и тут же поморщился от новой странной мысли, что многие люди, стоявшие здесь в зале, напоминают ему тех, кого он оставил там, на первом объекте, среди кучи разорванных тел. Ему вдруг представилось, что он попал в место, наполненное призраками, и он – единственный живой человек, которому предстоит… Предстоит что? Почему он решил, что он живой, а не такой же призрак, как и все остальные, здесь находящиеся? Неожиданно заболела голова. Всё завертелось перед глазами. Стало не хватать воздуха и Королев, потянувшись к вороту рубашки, рванул его, что есть силы. Отлетевшие пуговицы упали на пол.

Тем временем, толпа услышала, как Валерий откашлялся, убавляя, попутно, звук в колонках. В наступившей тишине Королеву послышался хруст – кто-то раздавил его пластмассовую пуговицу.

– Ну, слава Богу! – крикнули откуда-то сбоку.

– Причем тут Бог? – взвился, стоявший по соседству с Королевым, тощий старик.

– Заткнись, дурак! – не сдержался его идейный враг.

Старик хотел было, возразить, но сдержался, лишь задрожав от злости, не в силах подойти сейчас к обидчику и поколотить его за неправильное восприятие мира.

Валерий снова дунул в свой невидимый микрофон и продолжил разговор с народом:

– В общем, не буду ходить вокруг, да около, а перейду к сути проблемы. Два часа назад была частично нарушена наша система безопасности, а именно, около сорока дронов были выведены их строя и затоплены в океане – теперь этим занимаются поисковики: вы знаете, какое нынче дорогое оборудование, так что приходиться всеми силами спасать наши аппараты.

Толпа тихо загудела. Послышались возмущенные голоса электронщиков:

– А нам за это в деньгах прибавят, или как?

– И кто будет софтом заниматься: у нас программистов увезли к черту на куличики – военным помогать?

Валерий вновь прибавил звук в колонках. На весь зал запищало и захрипело, раздался треск, как от разрядов молнии.

– Так, заткнулись все! – заорал Валерий. На шее его вдруг вздулись жилы, что весьма удивило Петровича: никогда он не думал, что у худого человека может так, в одну секунду, раздуть шею до бычьих размеров. Он проморгался, чтобы, на всякий случай убрать это наваждение, прибавившееся ко всё неотстающим мыслям о сотне призраков, которые сейчас его окружали.

– Итак, я продолжаю! – снова крикнул Валерий и резко убрал звук. В зале вновь воцарилось молчание.

– На этом атаки не кончились. Только что мне поступило сообщение, что на северном берегу острова произошло возгорание одного из ангаров с запчастями, то есть, атака идет масштабная, и мы не может вычислить, кто может за всем этим стоять. Если они отрежут спутниковую связь, то нам, товарищи, будет хана. Поэтому, я обязан вам сообщить, что на некоторое время на нашем, и на других объектах, прекращаются все работы, кроме текущего мелкого ремонта, который, как и частые поломки, всегда сопровождает непрерывный рабочий процесс. На этом всё! Попрошу очистить помещение!

– И это всё? – спросил старик, который только что хотел ударить или задушить своего оппонента, за то, что тот поблагодарил Бога за убавление звука в громкоговорителях.

– А что вы еще хотели? – спросил Королев.

– Не ваше дело! – взвизгнул старик, и Петрович пожалел, что связался с ним. «Хотя, если подумать, – тут же рассудил Королев, – чего мне жалеть-то: я никого не оскорбил, не унизил – просто задал вопрос». Он вдохнул поглубже, понимая, что прёт сейчас напропалую, и спокойно сказал:

– Почему это вдруг не мое? Очень даже мое, как и ваше – мы единый коллектив.

Старик с удивлением воззрился на Петровича стальными своими глазищами, нос его шумно втянул воздух, словно он собрался надуться, как воздушный шар и взлететь к самому потолку.

– А вы… А у вас…

Королев продолжал смотреть на старика, и даже попытался выдавить улыбку презрения, правда, ничего из этого не вышло. Старик, в свою очередь, ждал, что к нему придет достойный, мощный такой ответ, который сотворил бы с Королевым нечто невообразимое, или что он там вообще думал в эту секунду.

Короткая молчаливая дуэль взглядами прервалась новым шумом, на который оба обернулись: огромные двери зала с лязгом отодвинулись в стороны. Королев сразу ощутил приток свежего воздуха, нагоняемого кондиционерами, установленными в коридоре. «Странно, почему их нет здесь, в зале?» – подумал он, моментально забыв о взбалмошном старике. Его уже толкали вперед, как и всех остальных, торопясь выйти наружу. Он даже не успевал оглядываться назад, чтобы сказать, чтоб не напирали так, но никакой возможности повернуть голову у него не было, и он продолжал идти вперед, сцепив зубы в бессильной злобе, родившейся вдруг снова, как и во время вчерашней катастрофы.

Выходили из зала быстро, будто опасаясь, что их снова там закроют и подожгут, только, на сей раз огонь будет настоящим.

Королева вытолкнуло наружу. Старик врезался ему в спину. Оба чертыхнулись, но, не обращая внимания друг на друга, ринулись по узкому коридору. Королев удивился, что людей не стало меньше, хоть четверть из них уже разошлась по боковым кабинетам. О красотке с длинными волосами Петрович и думать забыл: теперь ему предстоит работать не покладая рук в своей слесарке, если ремонт – это вечная каторга, что и имел в виду Валерий.