Рейс в одну сторону

– Да.

– А что это было?

– Не знаю. Никто не знает.

– Может быть, вы что-нибудь слышали? – спросил кто-то Трясогузова.

Альфред повернулся и сказал:

– Собаки выли.

– Какие еще собаки? – удивились люди.

– Самые натуральные, – ответил Трясогузов. – Да они и сейчас воют – вы только прислушайтесь.

Все разом замолчали. Действительно, в гробовой тишине отчетливо слышался какой-то вой.

– Может, это вентиляция?

– Нет, там звук совсем другой: все уже знают, как она то скребет, то постукивает. А это, прям, собаки какие-то, правда что.

– Ну не знаю, – вмешался третий, – отродясь не видывал здесь никаких собак.

– Это вы в воинской части еще не были, – ответили ему откуда-то из дальнего угла комнаты, скрытого тенью от прямоугольных колонн.

– А что там, в части?

– Там у них служебные собаки, как на границе.

– Да ладно, врать-то, я, например, никаких животных там вообще не видел! – заспорил четвертый или уже пятый сотрудник: Трясогузов сбился со счета, пытаясь зачем-то определить, сколько человек принимает участие в утренней дискуссии.

Они бы еще долго спорили, если бы к ним в комнату не вошел человек в форме. Он сказал, чтобы все выходили и строились вдоль стен рабочего коридора. Люди переглянулись в полном удивлении: строиться? Это что – армия?

– Видать, что-то и впрямь случилось, – сказал, поднимаясь с кровати, Штукк. Он явно не выспался и поэтому выглядел так, будто всю ночь разгружал вагоны. Трясогузов подумал, что это дают о себе знать больные легкие, и что надо бы еще раз напомнить Полозову о его обещании помочь Ральфу. Вот только, что он потребует взамен, так и осталось невыясненным вопросом.

– Интересно, а что это к нам Элефантович не заходит? – спросил Трясогузов, стараясь приободрить хмурую публику.

– Это еще кто? – спросил его один из соседей.

– Ну, тот, который нас на пирсе встречал, когда мы сюда приплыли?

Многие, в недоумении, пожимали плечами: не помним, мол, такого. Да и отчество какое-то, совсем уж, из ряда вон.

Через несколько секунд из мрачного угла, прикрытого колоннами, донеслось:

– А-а, этот, в петушином наряде который?

– Что за петушиный наряд? – спросили его, – выражайтесь яснее, коллега.

– Ну, пиджак, такой блестящий; брюки, как соплями измазанные; прическа блевотная… Не помните, что ли?

Все молчали. Говорившей тут же обратился к Трясогузову, которого он видел плохо, зато слышал хорошо:

– Ты знаешь, чем этот Элефантович занимался до работы на «Цитроне»?

– Не-а! – прокричал ему в ответ Трясогузов.

– Экскурсии водил!

– Да? Культурный, должно быть, человек. Исторический, поди, закончил, или еще что? – вмешался кто-то в увлекательную беседу.

– Да вы не дослушали, любезные мои, – отозвался человек из тени, – он водил экскурсии по тем домам в Америке, где в 70-х годах снимали порнуху.

– А-а, – разочарованно произнес Трясогузов, – ну и хорошо, что его больше не видно: он-то мне сразу не понравился, так что, до свиданья, наш ласковый слон.

Многие уже оделись и начали потихоньку выходить в коридор строиться. Когда все, наконец, вышли, последним выехал Трясогузов, чтобы встать в конце шеренги, а то могли и затопать ненароком.

Люди стояли вдоль обеих стен. Между ними ходил тот самый человек в военной форме, пришедший с утра в комнату отдыха. Он молча поглядывал на не выспавшихся людей и явно готовился сказать что-то важное. Прошла минута-другая. Наконец, он сказал:

– Равняйсь, смирно!

Все, как могли, подтянули животы и выпрямили колени, насколько это было возможно. Трясогузов сидел спокойно в своем кресле: руки его лежали на подлокотниках, голова чуть поднята, взгляд устремлен мимо яркой желтой лампы, чтобы не спалить себе сетчатку.

– Меня зовут Георгий Сергеевич Шпынько. Обращаться ко мне можно, как по имени-отчеству, так и по званию…

– А какое у вас звание? – спросил Трясогузов, не сводя взгляда с того места, где сидел большой паук, но, на расстоянии двух с половиной метров, кажущийся средних размеров. Паук сидел рядом с лампой, очевидно, надеясь получить от нее маленькую порцию тепла.

– Звание моё – майор, – ответил офицер. – И в следующий раз, перед тем, как задать вопрос, нужно спросить разрешения, понятно?

– Так точно, товарищ майор! – заорал Трясогузов. В строю кто-то заржал, как конь. Майор даже не повернул головы к смехачу.

– Итак, продолжим, – сказал офицер. – Сейчас мы, строем, спустимся на минус первый этаж и там, будем… Ладно, когда спустимся, тогда и дам задание. А теперь, напра-а-аво!

Все, как могли, повернули направо, однако никуда не деться от тех, кто, все-таки, развернулся влево. Трясогузов плавно повернул коляску направо, никого при этом не задев (опыт – есть опыт), и поехал за своей колонной, шедшим обычным, не строевым, шагом.

Прошло десять минут, пока они дружно шли по коридору, и тут Трясогузов вспомнил, что ему сегодня надо на прием к очаровательному доктору Кондрашкиной! Альфред, не долго думая, и постоянно извиняясь, поехал на самой быстрой скорости, стремясь догнать майора, ушедшего далеко вперед. Не прошло и пяти минут, как он оказался в голове двух колонн. Майор, не оглядываясь, шел вперед.

– Товарищ майор! – крикнул Трясогузов, едва приблизившись к нему на два метра.

– Что такое? – спросил тот, оглядываясь на толстяка.

– Разрешите обратиться!

– Давай, обращайся.

– Мне через час нужно быть у врача, и пропустить этот прием я не могу, – сказал он, в полной уверенности, что майор пойдет ему на встречу. Григорий Сергеевич внимательно посмотрел на Трясогузова.

– Ну, в принципе, там нужны здоровые люди… Да уж. Ладно, свободен.

– Значит, отпускаете? – радостно спросил Трясогузов.

– Ты чего-то не понял, боец? – майор чуть повернул голову к тупому инвалиду.

– Нет, нет, я всё понял – уже убегаю! – быстро произнес Трясогузов, и, ловко, как танк, развернувшись на месте, поехал обратно до комнаты отдыха, где он оставил в тумбочке свои математические задачки.

– Вот же нелегкая принесла этого придурка, – бормотал про себя Трясогузов, проезжая мимо своих соседей по комнате, завистливыми взглядами провожавшего счастливчика в обратный путь.

Глава 41

Трясогузов торопился к Кондрашкиной на прием. Скорее всего, он опоздает: толстяк поминутно смотрел на часы, отсчитывая время назад. Если он не прибавит скорости на своей колымаге, тогда точно опоздает минут на двадцать, а это было не в правилах Альфреда – он всегда старался быть точным, как его надежные механически часы.

Навязчивые мысли крутились в голове, не собираясь из нее улетучиваться. Чаще всего эти мысли возвращались к пропавшей Светлане, по крайней мере, утверждать на сто процентов, что на экране монитора Малыша была именно она, Альфред не мог. Да, была женщина очень-очень похожая на Светлану. Может, в том виновен был ее парик, а не «родные» волосы, или, фигура похожа (мало ли женщин со схожими фигурами?) Ну, и, наконец, что она там делала вместе с представителями администрации? Альфред помнил, что все истории про новых Золушек строятся по простому сюжету: девушке повезло в жизни, и она из бедной стала богатой. А тут, обыкновенная повариха работала себе, работала, и вдруг… А кем, собственно, она стала: прислужницей администрации, или чьей-то пассией? Нет, что-то было здесь не то, и Альфред еще больше укрепился в мысли, что это была не Светка, которую он знал три года, а ее искусно подобранная «копия». С этими мыслями он и продолжил путь к врачу.

Он подъехал, наконец, к невидимой двери. Как вызвать охранника: постучать, или поискать какую-нибудь кнопку? Альфред внимательно осмотрел стену: нет ни намека на что-нибудь, напоминающее домофон, например… И тут дверь сама медленно отодвинулась и Трясогузов увидел улыбающегося Канарейкина.

– Здорово, инвалид! – сказал он и его губы растянулись еще шире.

Трясогузов хотел было оскорбиться, но Канарейкин его опередил:

– Знаешь, почему я так тебя завал? Потому что скоро тебя поднимут на ноги, и будешь ты у нас, как новенький.

Альфред недоверчиво посмотрел на охранника, и въехал в коридор.

– И взгляд этот мне знаком, – сказал Канарейкин. – Хочешь, в следующую смену я принесу тебе фотки, на которых я сидел вот в таком же кресле, как ты? И только Марго, то есть, Маргарита Павловна, исцелила меня за считанные дни. Вот уже, как три года я хочу, бегаю, прыгаю, как здоровый человек. Так, что, не переживай – главное, делай, что она говорит и… это, расслабься. Чего ты такой напряженный: кто-то достает, что ли? – весело спросил Канарейкин, хлопнув Трясогузова по плечу.

Толстяк снова подозрительно на него посмотрел и произнес:

– Принеси фотки – я должен быть уверен.

– Обязательно принесу! – с готовностью ответил охранник. – Я могу тебе их даже завтра в комнату отдыха притаранить: всё равно завтра я меняюсь, так что могу и ускорить процесс.

– Ладно, – пожал плечами Трясогузов, – неси завтра.

Тут у Канарейкина блеснули глаза, и он с жаром добавил:

– А еще, вместе со мной тоже товарищ один работает, так у него, вообще ни рук не было, ни ног. А сейчас посмотри на него – красавец мужчина с крепкими ногами и такими офигенными бицепсами, как будто не руки, а живые питоны, только что без зубов. Так-то, брателло! Ладно, езжай уже к Ритке, а то я тебя совсем заболтал.

Трясогузов постучался в дверь медкабинета.

– Да, да! – раздался приглашающий волнующий голос.

Трясогузов потянул на себя ручку двери.

– Это я, – сказал он, осторожно протискиваясь сквозь проем. Кондрашкина с интересом наблюдала, как ее новый подопечный справится с этой задачей, учитывая, что это были последние тяжелые дни в жизни Трясогузова. Скоро он будет с улыбкой вспоминать, как ездил в кресле, и как тяжело ему было по утрам, когда приходилось перетаскивать свое тело на это скрипучее сиденье, и…

Трясогузов, наконец, въехал в кабинет.

– Здрасьте, – сказал он, подъезжая к столу Маргариты.

– Ну, как наши успехи? – спросила она, улыбаясь. Стоило Альфреду лишь взглянуть на нее, и снова теплая волна окутала его разум и он, как и вчера, пропустил первые ее слова. Маргарита, прекрасно зная о своем воздействии на своего нового пациента, нарочно говорила какую-то белиберду на протяжении трех минут, чтобы Трясогузов не пропустил важной информации, последующей потом. Тут она громко хлопнула в ладоши и «магическое» воздействие прекратилось.

Толстяк пришел в себя и оглянулся с непонимающим видом, мол, как я сюда попал. Но через несколько мгновений, пришел, наконец, в себя и приготовился слушать Маргариту.

– Итак, – сказало она, – вы прорешали вчерашние задачки?

– Да, – он положил исписанную брошюрку на стол. Она посмотрела на аккуратный почерк Трясогузва; оценила, как он решил примеры; приняла во внимание, какие именно задания вызвали у него затруднения (он, кстати, так и не успел обратиться к товарищам за помощью, учитывая события, произошедшие в кабинете Малыша). Она отложила брошюрку и, подперев подбородок руками, внимательно посмотрела на толстяка.

– Если бы я вас совсем не знала, то сказала бы, что вы – гений.

Альфреда будто током дернуло: по спине пробежала продолжительная судорога, отчего он внутренне затрясся, а ноги снова задергались, как это у него бывало при сильном нервном напряжении. Он смотрел на ноги и не мог понять, почему они не перестают дергаться, словно их кто-то шевелит через определенные промежутки времени с одинаковой силой.

Он удивлено посмотрел на Маргариту.

– Вы видите, что со мной творится? – спросил он дрожащим голосом.

Она, по-прежнему, на него смотрела, не отводя взгляд, потом медленно, как во сне, произнесла:

– Нет, ничего такого я не вижу: это вам только кажется.

Трясогузов вновь посмотрел на свои ноги: действительно, они спокойно покоились на железной подножке кресла, ни разу не дернувшись. Он закрыл глаза и вытер вспотевший лоб.

– Доктор, что сейчас со мной было? – спросил он, заранее предполагая, что она не скажет ему правды и спишет это на его галлюцинации.

– Всё очень просто, – сказала она. При этих словах она открыла ящик стола и достала серебристый кубик. Трясогузов про себя отметил, что на каждой грани были выпуклые цифры, только числа были очень уж большие: 2456, 7658, 4444. Странные цифры, ни о чем, впрочем, ему не сказавшие, быстро забылись, и он спросил:

– А что это за кубик?

Маргарита вновь показала свои ослепительно белые зубы в обворожительной улыбке.

– Это тот самый инструмент, с помощью которого мы с вами добьемся нужных результатов.

Альфред хмыкнул:

– Первый раз вижу такой инструмент, да еще в медкабинете.

Маргарита кивнула:

– Не вы первый, не вы последний: многие удивляются, когда узнают о возможностях этого маленького, и, на первый взгляд, непримечательного, предмета, а между тем…

Тут ее прервал стук в дверь.

– Да! – крикнула она в ярости. Трясогузов обратил внимание, как вдруг изменилось ее лицо, и если бы ее волосы были чуть более растрепаны, он принял бы Маргариту за настоящую ведьму. Он хотел отвести глаза, но опять не смог: теперь это была совсем другая «магия» – что-то заставляло его смотреть на Кондрашкину, хотя толстяк упирался всеми здоровыми конечностями, как физическими, так и ментальными, чтобы оторваться от этого взгляда. Продолжалось это одну-две секунды, пока его не вывел из этого состояния громкий голос Канарейкина?

– Маргарита Павловна, там снова ЧП!

– Что еще случилось? – прошипела она.

– Сами выйдете и посмотрите! – крикнул охранник и закрыл дверь.

Она встала, бормоча что-то себе под нос, и выбежала из кабинета, оставив Трясогузова без присмотра. Альфред осмотрелся. Ничего интересного в кабинете не было: два шкафа с лекарствами и какими-то инструментами, дверь около шкафов. «Наверное, кладовка», – подумал Альфред. Под потолком окошко вентиляции, блестевшее позолотой. Тут он перевел взгляд на стол, на котором лежал загадочный кубик. Он протянул руку и хотел, было, взять его, но тут, между его пальцами и кубиком проскочила голубая молния, стрельнувшая по ногтям. Толстяк отдернул руку и, на всякий случай, подул на нее.

– Что за черт? – спросил он сам себя.

Через минуту вернулась Маргарита: уверенная походка, спокойное лицо с обворожительной улыбкой давали понять толстяку, что ничего необычного не произошло. Но, всё же, Трясогузов чувствовал в ней едва заметное напряжение, которое она старалась не выдавать: нельзя показывать пациенту своих эмоций, какими бы они ни были.

Маргарита села за стол, коснулась рукой шикарных волос, и Трясогузов вновь поплыл по волнам неописуемого счастья: он всё смотрел на Кондрашкину, а та смотрела на него и что-то говорила. Ему было не разобрать ее слов, но этого и не требовалось: ее улыбка, как бы говорила, что всё хорошо и не надо ничего бояться. В воздухе плавал серебристый кубик, медленно переворачиваясь и показывая Трясогузову все свои грани, вот только цифры 4444, самой запоминающейся из всех, не было. Кубик повис перед глазами толстяка и начал раскачиваться. Альфред слышал, как чей-то голос, но не Маргаритин, ведет отсчет назад: десять, девять, восемь… на цифре «семь» его затошнило, и он стал искать глазами урну, или ведро, или то, во что можно было выплеснуть содержимое желудка. На цифре «три» всё успокоилось, и он, дослушав счет до конца, очнулся. Альфред, по-прежнему, сидел в кресле и смотрел на Маргариту, не отрывавшую от него своих черных глаз. «Они же были серые», – подумал Трясогузов, но тут же его мысли вновь сосредоточились на кубике, который медленно перевернулся на столе, и, показав Альфреду грань с утерянными цифрами 4444, исчез – вместо него остался только клубок сизого дыма. Трясогузов дернулся в кресле – это его и разбудило, хотя он, вроде бы как, и не спал, и мог в этом поклясться кому угодно, если б его об этом попросили.

Маргарита сидела за столом, и при свете горящей настольной лампы, заполняла какой-то бланк. Прошла минута или две, Трясогузов кашлянул и спросил осипшим голосом:

– Что со мной было?

Маргарита спокойно на него посмотрела и ответила вопросом на вопрос:

– А что с вами было?

Трясогузов пожал плечами: он понял, что опять отключился, или Маргарита, вернее, ее загадочный кубик, отрубил его на несколько минут, и вот он теперь сидел, по-прежнему, на своем месте, ничего не понимая, и не имея желания задавать вопросы: никто ему не скажет всей правды. У него неожиданно полились слезы. Он чувствовал себя бессильным ничтожным человеком, с которым можно сделать всё, что угодно, и эта красавица, нет, эта ведьма, превратившаяся в красавицу, проделывает с ним такие же фокусы, какие были в ассортименте у Полозова – ее учителя. Откуда эта информация появилась в голове Альфреда, понятно, естественно, не было, но он точно знал, что между ними обоими существует какая-то едва заметная связь, держащая их, вероятно, долгие годы друг возле друга.

Кондрашкина оторвалась от своей бумажки и протянула ее Трясогузову.

– Вот это передайте, пожалуйста, товарищу Полозову – пусть он свяжется со мной, как только сможет. Хорошо?

Альфред кивнул.

–Всё, вы можете ехать домой, – сказала она и вновь улыбнулась, только, на сей раз, никакого очарования в этой улыбке не было: чуть суховатые тонкие губы, совершенно не во вкусе Трясогузова, едва растянулись, не вызвав в нем ответных эмоций. Он равнодушно посмотрел на обычную женщину с темными волосами, с обычной же, как у всех, фигурой, не рождающих никаких озорных мыслей.

Трясогузов взял листок бумаги, сунул его в карман, приделанный сбоку, пониже правого подлокотника, и, словно на автомате, включил моторчик, разворачиваясь на месте. Он подъехал к двери кабинета. Толстяк, не успев до нее дотронуться, увидел, как она сама открывается, а коляска выезжает в маленький коридорчик, где его уже встречал охранник.

– Короче, завтра я принесу тебе фотки, хорошо? – спрашивает Канарейкин Альфреда, но его слова звучат, словно через невидимое препятствие, поэтому Трясогузов переспрашивает, а тот повторяет слово в слово. Альфред кивает, и, повернув налево, выезжает в общий коридор. Когда, едва заметные в стене, двери закрылись за его спиной, он увидел, что коридор заполнен людьми настолько, что его, того и гляди сметут и затопчут. Однако, к своему удивлению, никто даже не задел его, когда сотни людей шли быстрыми шагами, или бежали мимо него. Наконец, он снова, будто проснулся, и спросил первого попавшегося человека, замешкавшегося около кресла Трясогузова, очевидно, старясь обогнуть это неожиданное препятствие.

– Куда все так бегут, а? – спросил Альфред.

– В конференц-зал: срочное собрание.

– А по какому поводу?

– Да кто ж его знает: повод всегда найдется – были бы люди, готовые слушать. Ладно, пока! – крикнул человек, убегая направо – туда же, куда нужно было ехать Трясогузову. Он, подумав чуток, решил, что ему, наверное, тоже нужно там быть, только никто, ни Маргарита, ни охранник не сообщили ему о том, что люди бегут на какое-то сборище.

– Ладно, где наша не пропадала, – сказал он вслух и, аккуратно, стараясь влиться в толпу, въехал в этот мощный людской поток и, на средней скорости, поехал вперед.

Прошло минут пятнадцать беспрерывной езды. Конференц-зал, располагавшийся по левую руку, был открыт. Огромные белые ворота, распахнутые настежь, представили перед изумленным Трясогузовым такой большущий зал, какого не было даже на Фаяле. Толстяк увидел высоченный потолок с широкими металлическими швеллерами, лежащими своими концами на стенах, протянувшимися, от края до края: то ли перекрытие для потолка, то ли часть какой-то конструкции, назначения которого Трясогузов не мог понять. Людей набрался полный зал. Альферд подумал, что здесь, наверное, собралась добрая тысяча сотрудников, которых согнали сюда для прослушивания важной информации. Тут свет погас, потом снова включился, затем снова погас. Никто не понял, зачем был сделан этот световой эффект, но в следующую секунду откуда-то впереди раздался голос, ужасно знакомый Альфреду, но ни какому лицу, помещенному в его память, не принадлежащему. Одновременно с голосом, включился слабый свет, усиливающийся с каждой секундой.

– Друзья!

Впереди, очевидно, на сцене, появился какой-то человек. Альфреду не было ничего видно: всё перекрывали спины людей, которые вряд ли разойдутся, чтобы толстяк хоть что-нибудь увидел. Он только мог слышать, и слышал он вот что:

– Наконец-то, появился, красавец наш писанный! – говорил сосед справа.

– Ага, смотри, а чего это рожа у него будто обожженная? – спрашивал тот, кто был рядом с ним.

– Да нет, это свет так играет.

– Ага, играет: смотри, какие шрамы, а свет их только подчеркивает, а не создает.

– Да, похоже, ты прав: действительно, где это его так «царапнуло»?

– Может катастрофа какая?

– Да, вполне может…

Тут их прервал тот же голос.

– Приветствую вас, мои верные помощники! Сегодня у нас снова произошло ЧП!

В толпе зашептались, и теперь голосов сотрудников Альфред расслышать не мог, но со сцены ему всё разъяснили:

– Второй этап вторжения в нашу оборонную систему острова получил свое развитие: постепенно мы остаемся без средств наблюдения.

В толпе зашумели еще громче: теперь Альфред мог различить отдельные слова:

– …не знаем…

– …работают нормально…

– …сами проверьте.

Трясогузов находился, будто в пчелином улье, где сотрудники роя, жужжали о чем-то своем, и трудно было понять, о чем идет разговор в целом.

– Товарищи! – вновь раздался голос. – Понимаю ваше недоумение, но то, что у вас работают все приборы – это не показатель. Речь идет о тех системах, которые расположены в космосе…

– А-а! – понимающе сказали и слева и справа, поняв, наконец, что происходит.

– Да, да, товарищи, нас атакуют именно там – на высоте сто тридцать километров, где наши спутники теперь слепы, как котята. Откуда идет атака мы, по-прежнему, определить не можем, но уверяю вас, что в скором времени…

Ему не дали договорить.

– Да кто у вас там работает? – выкрикнули возмущенными голосами несколько человек. – Дайте нашим ребятам все исходники, и они враз вычислят, кто за этим стоит!

– Вот-вот: у них компьютеры или сундуки, тряпьем набитые? – кричали другие.

– Гнать надо ваших антихакеров: ни черта они не могут!

– Правильно, дайте нашим поработать!

Голоса еще звучали минут десять. Трясогузов оглох от этого непрекращающегося шума, несмотря на то, что голос со сцены несколько раз пытался перекричать общий гул. Наконец, в зале снова погас и включился свет. Процедура повторилась несколько раз, пока все не успокоились. Голос со сцены продолжил:

– Мы ценим ваше рвение вложить свою посильную помощь в решение данной проблемы, но, уверяю вас, проблема не так проста, как кажется на первый взгляд…

– Ну, так и объясните, что за хрень там творится? – снова выкрикнули из зала.

– Да, давайте уже – скажите всё, как есть!

Еще несколько сотрудников бросили какие-то требования. Голос со сцены кашлянул в микрофон.

– Итак, товарищи, мы решили сделать следующее. Те сотрудники, которые работают в сфере наружного наблюдения, должны быть на пятом уровне сегодня в восемь часов вечера – это касается, как старшего, так и младшего персонала. Это пока что будет предварительная встреча. На этом всё – попрошу разойтись! Спасибо за внимание!

Люди стали выходить из зала. Трясогузов постарался продвинуться, как можно ближе к стене, до которой было полтора метра, но его сносило течение людского потока, и он, «смываемый» волной за волной, так и не смог достичь «островка» спокойствия. Людская масса вынесла его в коридор, но тут уже было легче: люди расходились, каждый в своем направлении. Через пять минут коридор опустел, и можно было спокойно ехать до рабочего места. Трясогузов глянул на часы: время десять, и он опять опаздывал на два часа: вряд ли его сменщик, злобный карлик был на этом собрании – круглосуточное наблюдение не предполагает каких бы то ни было отлучек, пусть даже это и было то собрание, на которое случайно попал Альфред.

Он проехал еще несколько метров и вдруг вспомнил о той записке, переданной ему Маргаритой. Любопытство взяло верх и Трясогузов, ни мало не смущаясь, тем более, что никаких просьб не читать чужих писем не было, он спокойно полез в карман под ручкой подлокотника и, найдя бумажку, развернул ее. То, что он прочитал, заставило его улыбнуться. Текст был такой: «Если вы читаете эту записку, то вы, Трясогузов – свинья». Здесь он рассмеялся: такого поворота толстяк не ожидал. Ну-ну, что же дальше? «Письмо это для вас, а не для Полозова. Если ваше любопытство никак не может прекратиться, а это именно то, что нам и нужно, приезжайте сегодня на минус третий уровень в восемь часов вечера, кабинет 17К».

– Хм, странно, – произнес Трясогузов, – врач назначает свидание пациенту? Не противоречит ли это… Да и черт с ней, с этой этикой! Так, смена моя заканчивается в полвосьмого – успею. А то, что в восемь надо быть всем сотрудникам на пятом уровне – идите вы все, знаете куда, я вообще – инвалид? – сказал он неизвестно кому, и, включив мотор, погнал на работу. И только ветер свистел в ушах толстяка, и горячее сердце билось от предвкушения первого свидания, которого у него в жизни еще ни разу не было!

Глава 42

– Ну и что здесь у нас творится? – спросил Трясогузов, подъезжая к своему рабочему столу.

– Здорово! – откликнулся карлик и протянул Альфреду руку, впервые за две недели работы толстяка в этом отделе.

– Ну, здоров, коли не шутишь, – ответил Альфред.

Обменявшись рукопожатиями, карлик сказал:

– Короче, обстановка такая. Вчера был костер на «Эвересте», помнишь?

– Да, помню, – ответил Альфред.

– Так вот, то, что повлияло на солдат, как оказалось, пришло из космоса…

– Что? – скривился Альфред.

– Подожди, не перебивай! – вскипел карлик. – Была атака на наши спутники…

– Слышал уже, там – на собрании, – кивнул Альфред.

– Тем лучше. Короче, кроме того, что они оставляют нас без средств наблюдения, они еще внедрили в наши спутники такую программу, которая управляет лазерными лучами…

– И что, жечь теперь нас всех будут? – спросил Альфред.

– Не перебивай, я тебе говорю! – вновь вскричал сменщик. – Воздействие лазера происходит таким образом, будто на мозгу человека делают операцию, «отключая» при этом те участки, которые отвечают за правильное поведение.

– То есть, как это? – не понял Трясогузов.

– Ну, луч идет со спутника сюда, и попадая на конкретного человека, или на нужную группу лиц, может сделать из него убийцу, там, или голодного зомби, или, не знаю, маньяка какого-нибудь, в общем, кого угодно, только не нормального человека, а марионетку, которую используют в конкретных целях. И, что самое страшное, процесс этот необратим. Тех солдат, которые вчера устроили бардак возле казарм, а там был не только костер, их забрали в госпиталь.

– Здесь и госпиталь есть? – спросил Альфред.

– А ты как думал, конечно, – ответил изумленно карлик. – Такой огромный объект без госпиталя – это, товарищ, психушка на плаву, а не секретный объект! Так, короче, по слухам, никто из этих солдат теперь никогда не вернется к нормальной жизни: у многих из мозга будто выжгли некоторые участки, и теперь их только… Даже не знаю, но, по-моему, им даже метлой не доверят махать.

– Да, ситуация, – вздохнул Альфред.

– И не говори, – отозвался карлик. А потом еще тише добавил, – наши поговаривают, что, возможно, это только пробный шар – акция устрашения, так сказать, а всё остальное, в полном объеме, «прибудет» позже, если мы не выполним условий террористов.

– Каких условий? – спросил толстяк.

– Ты у меня спрашиваешь, Трясогузов? Я те что, справочное бюро?

– Да, ну и дела, – вновь повторил Альфред. – А что с рабочими? – спросил он.

– С какими еще рабочими?

– Ну, с теми, которые вчера баррикады строили?

Карлик пожал плечами.

– Не знаю, мне об этом ничего не говорили. Ладно, пока – я пошел.

– Давай, – ответил Альфред и вернулся к своему монитору.

Он догадывался, что, судя по рассказу карлика, с рабочими могла произойти та же история, что и с солдатами, над которыми произвели лазерную «коррекцию». Вот только была одна неувязочка: рабочие спокойно разобрали баррикады и, скорее всего, разошлись по своим местам, по крайней мере, Трясогузов не видел больше ни вооруженных солдат, ни бригад врачей, – на пирсе было всё спокойно.

Он прощелкал все камеры, к которым у него был доступ. Думая, что можно опять увидеть третий пирс, он снова набрал вчерашний код и звездочку: на маленьком квадратике экрана камеры было лишь светлое пятно, усеянное помехами. Как же он раньше об этом не подумал: по истечении суток код меняется, и, чтобы получить новый, надо идти на поклон к Малышу.

– Да пошел ты к черту, урод, – проговорил Трясогузов, – обойдемся как-нибудь.

– Ладно, не страшно, – успокоил он себя через минуту, и посмотрел в ту сторону, где должен был сидеть Аркадий, любитель компьютерных игрушек. Но на его месте теперь сидел сменщик, пришедший сегодня вовремя.

Трясогузов вздохнул: с тем особо и не поболтаешь. В тот же момент из кабинета старшего смены вышел Малыш, и, не глядя на Трясогузова, прошел мимо, будто его и не было. Между тем, толстяк, за ночь придумал ряд вопросов, которые ему хотелось бы обсудить. И тут он поймал себя на мысли, что теперь он сам охотится за Малышом, а не тот за ним. Ему не нравилась такая перемена, говорившая о том, что толстяка можно посадить на крючок, с которого не так легко слезть. Речь шла, конечно же, о Светлане, находившейся сейчас, за каким-то чертом, на Терсейре. Альфред знал, что Малыш, как настоящий садюга, будет испытывать терпение Альфреда, чтобы тот всякий раз упрашивал этого обожженного урода снова разрешить посмотреть, что там творится с любимой поварихой его друга Ральфа Штукка…

– Стоп! – сказал сам себе Альфред, – А что, если?..

Тут в его голове созрел грубоватый, но, может быть, эффективный план, как заставить Малыша сообщать толстяку о новостях с Терсейры. Вечером, после смены Альфред этим и займется, а пока нужно работать и, еще раз, работать.

Он глянул, как бы, между прочим, на «Эверест», а именно, на тот участок, где вчера было костер: то место, за ночь засеяли новой травой, положив искусственное покрытие, будто ничего и не было. Да, оперативненько, нечего сказать. Трясогузов хмыкнул и снова вернулся туда, где был до того, а именно на участке, расположенном между горой и, непосредственно, их зданием. Здесь была вертолетная площадка. Тяжелые транспортники садились по три штуки за раз, не мешая другу другу, и сейчас это было прекрасно видно. Трясогузов догадался, что привезли они далеко не свежею еду, а нечто другое, что необходимо было для госпиталя, где содержались две роты солдат. Эта догадка вскоре подтвердилась: из нутра вертолетов доставали зеленые ящики, с нарисованными на них, красными крестами. Трясогузов насчитал тридцать таких ящиков, и это только из одного вертолета. Чуть повернув камеру, он увидел, что к «Цитрону» приближается еще десяток таких же транспортников. Он, не отрываясь, смотрел на их завораживающий полет. Медленно подлетая к острову, они, с минуту постояв в воздухе, неспеша опускались на площадки, тщательно размеченные той же краской, которой покрывают городские дороги. Сел один, следом за ним другой, третий. И так все железные «птицы» устроились во временном своем гнезде – скоро опять полетят за новыми порциями успокаивающих, или что там колют сейчас этим бедолагам с испорченными мозгами.