Рейс в одну сторону

Она еще повалялась в кровати, глядя иногда на часы, лежавшие на тумбочке, и когда до выхода оставалось два часа, тяжко встала, вдев ноги в тапочки, и пошла приводить себя в порядок.

Когда всё было сделано, до выхода остался час с небольшим. Она успевала сходить в столовку, правда, завтракать совсем не хотелось: убитое настроение, так и оставалось, по-прежнему, убитым, и чтобы его поднять, должно было произойти чудо, в существование которого Кондрашкина перестала верить, как только окончила университет.

– Привет, Ритуль, – сказала Елена Петровна Коржикова, та самая, которая состояла в «полупреступной» любовной связи со слесарем Сергеем.

– А-а, привет, Лен, – отозвалась Маргарита. – Как настроение?

Елена как-то настороженно на нее посмотрела и слегка кивнула в сторону туалета. Кондрашкина, несмотря на то, что пять минут назад вышла оттуда, последовала за Коржиковой.

– Что я тебе скажу! – начала Елена, пугливо осматриваясь по сторонам. – Мой-то, оказывается, человека убил!

– Да, ладно, быть того не может! – ответила Кондрашкина. – Не мог он: такой хороший спокойный парень, не алкаш какой-нибудь, не нарик, не псих, поверь мне, как медику.

Елена махнула рукой:

– А вдруг у него там, в башке, чего-нибудь переклинило, тогда как?

Маргарита посмотрела на нее с сожалением и, одновременно с непониманием: как можно сомневаться в человеке, которого любишь? Она так и спросила Коржикову:

– Ну, во-первых, людей так просто не клинит. А, во-вторых, Лен, ты его любишь?

Та, опустив голову, теребила жалкий хвостик огромного узла от резинки на старых тренировочных штанах.

– Даже теперь и не знаю, – выдохнула она. – Вчера, кажется, любила, а вот, прям сейчас – не могу понять. Как можно любить убийцу, Рит? Вот ты бы смогла?

Маргарита пожала плечами.

– А черт его знает, наверное, нет. Но, с другой стороны, никто ведь точно не знает, кто убил: доказательств никаких нет. Слухи, на то они и слухи, чтобы вносить разброд и шатания в людские массы. Они, слухи эти, как мусор, от которого и хочется избавиться, и трудно, потому что к нему уже стали привыкать…

– Дурацкое какое-то сравнение, не находишь? – спросила Елена, глядя на нее круглыми, как у рыбы, глазами.

– Ну, да, сравнение дурацкое, согласна. Но зато и ситуация сложилась не совсем нормальная: у нас, как в паршивой деревне, сразу стали показывать пальцем на того, кто, может быть вообще не причастен к тому убийству. Ты знаешь, Лен, мне не нравится то, что администрация никак это не пресекает. Вышел бы, скажем, к народу человек, и сказал бы, что, так, мол, и так, прекратите балаган, товарищи. Расследование идет полным ходом, виновных ищут, а те люди, на которых вы клевещите, совсем ни при чем… Ну, или что-нибудь в этом духе. Так нет же, – ударила Маргарита по раковине тем же местом, которым она два дня назад стукнула по ванной, энергично беседуя с Рыльским. Она завыла и поднесла к губам ушибленную руку.

– Больно, Рит? – сочувственным голосом спросила Коржикова. – Ты под холодную воду сунь и пять минут подержи – сразу пройдет.

Кондрашкина включила воду и сунула ладонь под сильную струю: брызги полетели ей на одежду и в лицо, но она не обращала внимания, сосредоточившись лишь на прозрачных переплетениях ледяной струи. «Вот же природа сделала такую незаметную красоту!» – невольно восхитилась она, разглядывая тончайшие нити, сделанные из воды, плетущиеся друг с другом, и убегавшие в решетчатый слив раковины. Она бы смотрела так бесконечно долго, но ее тронула за плечо Елена.

– Рит, ты там не уснула, а то я подумала, что вода тебя, прям, загипнотизировала? – сказала она и шмыгнула носом.

Кондрашкина вытащила, покрасневшую от холода, руку.

– Так оно и есть: вода обладает такими свойствами. Ты думаешь, почему нельзя долго смотреть в воду, когда стоишь на берегу, или в лодке катаешься? Она притягивает к себе, и человек, сам того не осознавая, может легко в нее прыгнуть и утонуть.

– Правда, что ли, Рит, или ты так прикалываешься? – недоверчиво спросила Коржикова. Ее взгляд стал пугать Маргариту: с таким взглядом, полном недоверия, граничащего с безумием, можно таких дел натворить, что и не разгребешь потом.

– Враки всё это, деревенские, Лен, враки! Так, пора нам с тобой уже выходить до столовки! – проговорила Маргарита, как можно бодрее, чтобы не нагонять еще большую скуку и пустоту на рыбьи глаза Коржиковой. – Ты есть-то хочешь, Лен?

– Не знаю, – равнодушно ответила та. – Вроде бы и надо перекусить, а, с другой стороны…

– Так, всё, хватит сопли на кулак мотать – пошли одеваться, а то мужики увидят тебя в эдаких-то штанах – засмеют.

Маргарита шагнула вперед и открыла дверь туалета. Коржикова кивнула сама себе и поплелась за Кондрашкиной.

В столовой было людно. Кондрашкина ни разу не пожалела, что спустилась позавтракать, хотя чувствовала, что кусок ей в горло не полезет, и чтобы его проглотить, для этого нужно, опять-таки, чудо, о котором она с утра уже успела подумать.

Она взяла себе два бутерброда с сыром, горячий чай с сахаром, и пару конфет-леденцов, чтобы заморить червячка днем, если тот вдруг оживет. Стоя возле раздаточного стола, она еще немного подумала, и взяла горсть таких же конфет: даст их потом Канарейкину – он их, похоже, любит, судя по фантикам в книжках.

Она и Елена сели за стол, подальше от входа. Кондрашкина бросила взгляд на часы: до пересменка оставалось еще сорок минут, так что должны успеть. Укусив бутерброд и пожевав его около минуты, как велел учебник по анатомии, в котором в главе о пищеварении говорилось, что тщательно пережеванная пища гораздо полезнее, чем килограмм мыса, или что-то в этом духе, она, сделала глоток чая. Посмотрев на Елену, Кондрашкина заметила, что она так и не притронулась к еде.

– Ты чего это, подруга? – строго спросила Кондрашкина. – Ну-ка, давай, налегай на свою жалкую сосиску в тесте!

– Не могу, Рит – тошнит меня с самого утра, – пожаловалась Елена.

Кондрашкина внимательно на нее посмотрела.

– И сколько дней тебя тошнит?

– Не знаю, по-моему, второй, – пожала плечами Коржикова, и приготовилась уже откусить маленький кусочек.

– У тебя грудь болит? – спросила Маргарита.

– Нет, – ответила Коржикова, приготовляясь снова откусить сосиску.

– Ты от подмышек грудь потрогай, – посоветовала Маргарита.

Елена потрогала, и сморщила лоб.

– Ударилась что ли где? – спросила Елена саму себя.

– А ты вторую потрогай.

Та потрогала – снова болит.

– И там ударили? – с легким подозрением в голосе спросила Маргарита.

– Ты знаешь, я не помню, – ответила Коржикова, – может, когда ящики таскала?

Маргарита всплеснула руками.

– Какие у тебя в лаборатории ящики?

– Тесты там разные, на днях привезли, – начала перечислять Елена, – препаратов кучу, реактивы, «стекло» лабораторное.

– А что, у вас мужиков, что ли, нету?

– Да вот, нету, – ответила Елена, – был один, да и того забрали куда-то вниз.

Маргарита нахмурилась.

– А что там ему, внизу, делать?

– Откуда ж мне знать? – в удивлении подняла брови Коржикова, – Оттуда виднее, – она показала пальцем в потолок.

Маргарита почувствовала, что этот жест стал ее раздражать: мигом ей вспомнился Рыльский с таким же, указующим вверх, перстом.

– Ну, тогда не знаю, что с тобой, – сказала Маргарита.

– И я не знаю, – повторила за ней Коржикова и вздохнула.

Наконец, Елена откусила сосиску, и, поморщившись, выплюнула ее на тарелку.

Маргарита вновь с подозрением на нее посмотрела.

– А что бы ты сейчас хотела съесть? – спросила она.

Тут же у Елены задрожали губы и руки.

– Я бы сейчас, знаешь, что съела бы?

– Ну-ну?

– Не поверишь: яблоко моченое в квашеной капусте, и рассольчику бы стакан махнула!

Маргарита откинулась на спинку стула, очевидно, сделав для себя кое-какие выводы, и спросила:

– А «гости» у тебя давно были?

– Кто? – не поняла Елена.

– Ну, критические дни? – уточнила Маргарита.

– Ах, эти, – промолвила Елена, и задумчиво уставилась в потолок.

– Ты знаешь, я даже и не помню, – ответила она через несколько секунд.

Маргарита кивнула, потом спросила:

– Ты что-нибудь с утра ела?

– Не помню, по-моему, нет, – ответила Елена, с отвращением глядя на начатую сосиску: неровный край укуса на ее кончике, розоватое подобие мяса, и запах, этот отвратительный запах, от которого ее снова затошнило. Коржикова отодвинула тарелку с сосиской подальше от себя и отвернулась в другую сторону.

– У тебя есть время сейчас ко мне зайти и сдать кровь?

Елена удивленно на нее посмотрела.

– Зачем?

Маргарита видела перед собой глаза ребенка, который не ожидал, что его сегодня поведут к врачу брать кровь…

Они прошли по коридору с такой скоростью, что Маргарита не заметила, сколько прошло времени. Открыв невидимую дверь в стене, она увидела Полозова, стоявшего около ее кабинета. Он улыбнулся обеим женщинам и отошел в сторону: за ним оказался человек в инвалидном кресле, поначалу, не замеченный Маргаритой из-за грузной фигуры Полозова.

– Здрасьте, – сказал инвалид.

– Доброе утро! – громко ответила Кондрашкина, и тут же тихо добавила Полозову, – я поняла.

Полозов, в ответ, улыбнулся ей еще шире, и она, не теряя времени, открыла свой кабинет. Сидевший за столом Рыльский, был бледен, как моль. Он посмотрел на вошедшую Маргариту таким потерянным взглядом, что Кондрашкина пожалела, что вообще пришла на работу: сразу столько навались дел, что и за месяц не разгребешь.

Она вздохнула, и, не задавая вопросов своему сменщику, тут же предложила Елене присесть на стул, стоявший с этой стороны стола – законное место пациента.

Рыльский молча смотрел на Маргариту, но та отвернулась от него, надевая медицинский халат и, как можно дольше застегивая на нем пуговичку за пуговичкой, пуговичку за пуговичкой…

Рыльский устал ждать и поднялся со своего места.

– До свидания, Маргарита Павловна, – тихо сказал он.

– Уже уходите? – спросила она, по-прежнему не оглядываясь.

Тот вышел из кабинета и также тихо, как только что попрощался с Кондрашкиной, закрыл дверь. Маргарита выдохнула.

– Кто это? – испуганным голосом спросила Елена.

– Да, сменщик мой, не обращай внимания, – ответила Маргарита и села за стол. – Так, сейчас закатай рукав и расслабься.

Елена сделала так, как попросила Маргарита. Пока она аккуратно подворачивала рукав, Кондрашкина успела достать из бумажной кучи какой-то листок, и написать фамилию новой пациентки. Потом, встав из-за стола, подошла к шкафу с инструментами, достала одноразовый шприц, колбу, тонкий резиновый шланг, и подошла к Елене.

– Так, теперь смотри в потолок, или, скажем, на дверь.

С этими словами Маргарита снова открыла ящик стола и, достав какой-то значок, подошла к двери и воткнула его в самый центр.

– Вот, на него смотри, поняла?

Елена кивнула. Маргарита взяла свой стул и подсела рядом.

– Теперь поработай кулаком.

Елена стала сжимать пальцы, от чего кисть быстро устала.

– Не могу больше, – сказала она.

– А и не надо – и так хватит, – успокоила ее Маргарита.

Она аккуратно вколола иглу в вену Елены, не забыв напомнить, чтобы та смотрела на значок на двери, и когда процедура была закончена, сказала:

– Вот и всё, а ты боялась!

Елена слабо улыбнулась побледневшими губами.

Кондрашкина закрыла белой пластикой пробкой колбу, наполненную темной кровью, и начала объяснять:

– Есть у них там, в лаборатории «кобасы», хорошие швейцарские аппараты: они размером со стиральную машинку, которые у нас в комнате стоят. Так вот, на них можно проверить кровь на множество исследований, в том числе и ХГЧ.

– А что такое ХГЧ? – спросила Елена.

– Это уровень гормонов беременности, – ответила Маргарита. – Вот его мы и проверим, поняла?

Елена кивнула и вновь посмотрела на значок, висевший на двери. Маргарита проследила за ее взглядом, потом усмехнулась чему-то своему и спросила:

– Чего ты на него так уставилась?

– Да, он похож на каплю кровь, вроде, – сказала Елена.

– А это и есть капля крови: его дают донорам, когда они сдают кровь.

– А-а? – сказала Елена, и вновь кивнула.

– Бе-е, – ответила Маргарита и засмеялась.

Елена, вслед за Кондрашкиной, хихикнула в ответ. Кондрашкина, глядя в пустые глаза Коржиковой, отметила про себя, что это хихиканье, скорее, машинальная реакция, чем осознанная.

Через секунду она сухим деловым тоном сказала:

– Так, теперь порядок действий будет такой: через два–три дня я тебе сообщу о результатах. А сейчас я отнесу вот это в лабораторию к нашему «много улыбчивому человеку»: его девчонки сделают анализ.

Елена сидела, кивая, но, судя по ее неизменившемуся взгляду, ничего не понимала, что ей только что наговорила Маргарита, и что ей самой, в конечном счете, предстоит испытать.

– Если тебя будут ругать за опоздание, скажи, что была у меня: пусть звонят, если возникнут сомнения, поняла?

Елена кивнула, и встала со стула.

– Я тебя провожу, – сказала Маргарита и вышла вместе с ней в коридор. Полозов, тем временем, ушел по своим делам, оставив своего подопечного. Человек в инвалидном кресле о чем-то весело разговаривал с охранником, но, когда он вновь увидел Маргариту, то вдруг замолчал и притих, будто ему предстояло серьезное испытание.

Глава 38

– Проходите, товарищ, – сказала Маргарита, открыв дверь перед Трясогузовым и пропуская его вперед.

– В моем случае – проезжайте! – весело ответил толстяк и, мило улыбаясь, ловко протиснулся сквозь дверной проем, не задев его ни единым элементом инвалидного кресла. Кондрашкина вдруг подумала, что с этим человеком ей будет легко работать. Чем было мотивировано это предчувствие, она не могла даже и предположить, но одно она знала точно – это было очень приятное предчувствие, вселяющее веру в себя. А если врач верит в себя, то в него верит и пациент – так ей много лет говорили в университете, с этим постулатом она жила и работала.

Трясогузов сидел напротив Маргариты и смотрел во все глаза на черноволосую красавицу. «Вот, если бы не это чертово кресло, я бы тогда…», – витали озорные мысли в голове толстяка. Он прослушал несколько первых фраз.

– Вы меня понимаете, Альфред Семенович?

Он растерянно кивнул и тут же вопросительно посмотрел на нее.

– Как вы говорите? – спросил он.

Она, в свою очередь, тоже пару секунд в недоумении смотрела на толстяка, а потом спросила:

– Что я только что говорила?

На мгновение Альфреду представилось, что он ученик пятого класса средней школы, а перед ним сидит строгая учительница. И хорошо, что у нее нет указки в руках, а то была она… Но у нее такие шикарные волосы, фигура отпадная, лицо там, руки, ноги, и если бы не то кресло, он бы тогда…

Она снова его окликнула:

– Товарищ Трясогузов, вы спите, что ли?

Этот вопрос был задан на несколько тонов громче, чем протекал весь ее предыдущий монолог. Трясогузов весь встрепенулся.

– А? Что? – спросил он, не отрываясь от ее лица.

– Вы сегодня хорошо спали?

– Прекрасно я спал, – ответил он, обретая, наконец, необходимую пациенту бодрость, чтобы суметь предоставить врачу свои личные данные и вообще поговорить о том, о сём.

– А почему же вы не реагируете на мои вопросы? – снова в ее голосе появилась строгость.

Толстяк слегка покраснел и тихо произнес:

– Это личное.

– Как вы сказали: лишнее?

Он вздохнул:

– Ну, в данном случае, и при таких вот обстоятельствах – да – оно лишнее, – он с унылым видом посмотрел на свои ноги.

– Так, хорошо, вернемся к нашим баранам, – сказала Маргарита. – Товарищ Полозов, который вас сюда доставил…

«Как посылку», – мелькнуло точное сравнение в голове Трясогузова.

– …сказал мне, что вы испытываете сильное желание вылечить своего друга. Как там его фамилия?

– Штукк. Ральф Штукк, – отозвался Трясогузов, и мысленно поблагодарил Бога за то, что он ей нужен не в качестве пациента, а как… проводник к Штукку. Толстяк некстати хихикнул. Маргарита вновь на него посмотрела, как на странного школьника, думающего о чем-то своем.

– Вы меня снова не слышите?

– Нет, нет: прекрасно, знаете ли, слышу, – ответил он, и сосредоточился, наконец, на ее вопросах. Или ответах? Черт, опять он что-то пропустил.

– …и если мы с вами поступим вот таким образом, то всё получится, понимаете?

Он кивнул, но его глаза опять, будто не видели ее.

– Нет, так нельзя, – сказала Маргарита. – Давайте так, завтра у меня будет рабочий день. Вы можете в любое время приехать сюда, и мы продолжим нашу беседу.

– Доктор, – сказал он, – извините, пожалуйста, просто ваш внешний вил смутил меня до крайности.

– А что не так с моим внешним видом? – удивилась она.

Тут толстяк понял, что подобрал абсолютно не те слова, которые он ей хотел сказать. Да что это с ним такое, в самом деле? Он мотнул головой, надеясь, что это поможет и, откашлявшись, продолжил:

– Доктор, просто вы напомнили мне кое-кого…

– Странно, – отозвалась Маргарита, – в последнее время я некоторым товарищам кого-то напоминаю. Хорошо, Трясогузов, продолжайте.

– Ну, да, так вот, Действительно, у меня есть приятель, Штукк, Рафль Штукк, который чем-то болен. Одно я знаю: он не переносит кондиционеров и сквозняков. И вот что ему делать, он не знает. Я, было, стал хлопотать, по-своему…

Кондрашкина подняла руку.

– Подождите, остановитесь!

Толстяк замолчал, неожиданно прерванный на полуслове.

– Я не о вашем приятеле собиралась с вами говорить. Я просто так спросила о ваших заботах о товарище Штукке, и хотела оценить степень, скажем так, вашего беспокойства по поводу его здоровья. Теперь вижу – степень довольно высока, будто вы не коллеги, а братья…

Теперь ее перебил толстяк:

– Вы знаете, нет: его брат, родной, кстати, он погиб там, на Фаяле, когда полмесяца назад произошла…

– Вселенская катастрофа, – ответила она за него и едва усмехнулась.

Тут губы Альфреда как-то странно дрогнули.

– А чего это вы так улыбаетесь, как Джоконда? Вы же там не были, правильно, и не видели всего того, что видел я, хотя бы и по камерам чертового наблюдения?

Толстяк чувствовал, как в нем поднимается волна возмущения: еще чуть-чуть, и он взорвется, как котел в отеле «Оверлук» в книжке Стивена Кинга.

Кондрашкина смотрела на толстяка, оценивая, очевидно, состояние его психического равновесия, или, как там у них это называется. Альфред понял, что пора уже остановиться, и чем быстрее, тем лучше.

– Уф, простите меня, пожалуйста! – сказал он, тяжело дыша. – Меня просто занесло на повороте. Я никоим образом не хотел вам грубить, просто те тяжелые воспоминания о ЧП выбивают меня из колеи, а уж ваша реакция, извините, на мои слова о первом объекте… Ну, вы меня поняли, да, доктор?

Кондрашкина кивнула.

– Конечно, я вас прекрасно поняла.

– И у нас, с вами, может сложиться такой же прекрасный разговор?

Она чуть улыбнулась.

– Может быть и сложится.

– Да ладно! – воскликнул Альфред. – Всю жизнь мечтал о таком вот докторе, как вы, ой, то есть, я не то хотел сказать…

– Успокойтесь уже, Трясогузов – не буду я вас ругать, – спокойно ответила она, по-прежнему, наблюдая за поведением потенциального пациента.

Альфред и впрямь немного успокоился: наверное, ее слова на него так подействовали, или еще что. Он теперь сидел смирно и готов был слушать Маргариту до конца ее рабочего дня.

– Итак, мне нужно, чтобы бы вновь выслушали мое предложение. Готовы?

Он кивнул: теперь в его взгляде читалась сосредоточенность на ее словах. Трясогузов не собирался больше уплывать в страну грёз, а был теперь в ее кабинете.

– Договорились, значит, – вновь сказала она и подтвердила этот вывод кивком. Ее чудные черные волосы повторили движения головы так же плавно, как и халатик, мотнувшийся на ее шикарных бедрах, когда она, встав со стула, прошла мимо Трясогузова и сняла с двери какой-то значок в виде капли крови. Толстяк следил за ней взглядом и, похоже, снова впадал в какой-то гипнотический трас, из которого не так просто было вылезти. «Магнетическая женщина», – мелькнула смешная фраз в его голове, но он продолжал ее слушать и понимать всё, что она говорила.

– Так вот, Трясогузов, речь сейчас не о вашем друге, а о вас. Мне бы хотелось, чтобы вы сказали о ваших желаниях.

Альфред посмотрел на нее неверящим взглядом.

– То есть, вы хотите, чтобы я сейчас, при дамах, извините, сказал о тех желаниях…

– Нет, нет, нет, – прервала она его, – о тех желаниях мне не интересно. Вы должны сказать мне о тех желаниях, которые живут с вами долгие тридцать или сорок лет, то есть о том, чего вы действительно хотите, но боитесь в этом признаться самому себе.

– Ах, вы об этом, – грустным голосом сказал Альфред. – Ну что я хочу тридцать или сорок лет… Боже, неужели я так старо выгляжу?

Кондрашкина мотнула головой, дав понять толстяку, что его снова заносит не в ту степь.

– Извините, – сказал толстяк и откашлялся, – Я хотел сказать, что испытываю одно желание ровно тридцать пять лет, а не сорок, простите еще раз.

– Ничего, ничего, – кивнула она, – продолжайте, только спокойнее, пожалуйста.

Трясогузов вновь откашлялся, как на каком-нибудь собрании, и договорил:

– Ну и, в общем, я хочу… встать и идти, если коротко.

– Вот! Ну, вот же – прекрасный монолог образцового пациента! Именно этого я от вас и ждала! Теперь, если вы, конечно, не против, я бы хотела вам предложить кое-какую, легкую для вас, программу, которая поднимет вас на ноги, скажем, через неделю. Вы согласны на такое предложение?

Толстяк неуверенно пожал плечами.

– А она, что, состоит из упражнений каких-нибудь, да? – при этих словах его физиономия стала кислой, как лимон, – а то, в детстве, меня уже нагружали всякими железными блинами, привязывали тросами к доске и растягивали на ней…

– Нет, нет, нет, – замахала руками Кондрашкина, – то, что с вами делали, было чудовищной ошибкой: мне знакомы эти методы, так что не беспокойтесь. Нет, я хочу вам предложить интеллектуальные упражнения, которые будут развивать ваш мозг в нужном, вашему же организму, направлении, понимаете?

– А-а, такое, значит упражнение? – сказал он, и глаза его мечтательно поднялись к потолку. – Это как кроссворды разгадывать, или какие-нибудь задачки на логику там, или математические?

– Вот именно! – воскликнула Кондрашкина. – В самую точку! Я, честно говоря, и не ожидала, что вы так быстро сообразите, что я пытаюсь до вас донести. Да, ты смотри, а с интеллектом у вас проблем явно никаких нет!

Трясогузов довольно заулыбался, а Маргарита тем временем продолжала:

– С такими пациентами, как вы, работать очень даже легко. Мне такие попадались три, или, нет – два раза в жизни, но такого уровня, как у вас, ни у кого из них не было. Да, мы с вами такие горы свернем, что никакой Эверест с ними не сравнится.

Тут улыбка начала медленно сползать с губ Трясогузова:

– То есть, вы имеете в виду местный «Эверест», высота которого всего лишь жалкие четыреста восемьдесят три метра?

– Нет, ну что вы? – всплеснула руками Маргарита. – Я имею в виду тот самый, настоящий, близкий нашему сердцу восьмитысячник в Гималаях! – она говорила нарочито громко, чтобы Трясогузов отчетливо слышал каждое ее слово.

– А, тогда понятно, – по-прежнему, неуверенно протянул Трясогузов.

– Итак, сегодня вы получите от меня первое задание, которое должны выполнить до завтрашнего дня, когда приедете ко мне сами сюда, в кабинет. Вы согласны на такую работу над собой, Альфред Семенович?

Трясогузов кивнул, правда, Кондрашкина чувствовала, что слегка перегнула палку с этим чертовым карликовым «Эверестом», имеющим тесную связь с объектом в мозгу любого здешнего сотрудника, а тем более с мозгом Трясогузова, который и так напряжен до невозможности.

Чуть не испортив все дело, Маргарита еще раз несколькими фразами постаралась подкрепить уверенность толстяка в своей интеллектуальной мощи, что, по-сути, и было первым заданием, которое он старательно выполнял. Для виду же, она дала ему ряд простых математических задачек из школьного учебника алгебры за седьмой класс, напомнив при этом, что если возникнут затруднения, то смело можно обращаться к своим товарищам по работе – это не будет мешать…

– Интенсивной работе вашего мозга, – Кондрашкина отчеканила каждое слово, чтобы они буквально впаялись в извилины пациента, и чтобы он жил с мыслью о мощи своего интеллекта хотя бы несколько суток, в которые и происходила бы чудодейственная работа.

Трясогузов взял тоненькую книжечку с задачками, перепечатанную на местном компьютере на довольно качественной бумаге, что приятно его удивило – он давно не видел хороших листов А 4, сделанных из финской бумаги. Странное положение дел с расходным материалом всегда возмущалоТрясогузова еще там, на Пику, когда ему постоянно подсовывали какие-то листки, как он выражался, газетного качества, чтобы подписать тот или иной документ.

Он выехал, наконец, из кабинета Кондрашкиной и, оглянувшись, махнул рукой охраннику, который, как ни странно, сегодня не дремал: очевидно громкий разговор в медкабинете не давал ему спокойно уложить голову на свое плечо и погрузиться в полусонное состояние. Канарейкин махнул в ответ толстяку и, проводив его взглядом до самого выхода, открыл книжку, так и заложенную где-то на середине, что уже недели две отмечала про себя Кондрашкина, и погрузился в проблемы литературных героев.

Альфред ехал на сдыхавших аккумуляторах, ни мало не заботясь о том, что мотор скоро отключится, и придется крутить колеса вручную, чего он не делал несколько дней, от напавшей на него лени. Он прижимал к груди аккуратно скрепленные листы бумаги, пахнувшие тем прекрасным тонким запахом, который исходил от Маргариты, а именно, какими-то чудными цветочными духами, запах которых что-то ему напоминал, но что, он не мог вспомнить. Он подумал, что такие же духи, наверное, были у «Наденьки дорогой», которую он не видел уже полмесяца, или у пропавшей Светланы, так и не обнаруженной ни полицией, ни матросами корабля, где заправлял загорелый Пушкин.

Все эти мысли значительно сократили путь до комнаты отдыха. Трясогузов, из-за этого медосмотра, которого, по сути, и не было, забыл, что ему нужно вернуться на рабочее место. Между тем, толстяк уже подъехал к комнате отдыха и, вздохнув, постучал в дверь, понимая, что зря сюда вернулся.

Ему открыли те, кто пришел с ночной смены. Он въехал в комнату и, «забежав» в туалет, направился к своей кровати. Спать ему решительно не хотелось. По-хорошему, он опоздал на смену на два часа, плюс дорога минут на сорок, плюс до работы доехать – еще двадцать, короче, опоздание на три часа. Но у него уважительна причина – прием у врача. Так что, надо возвращаться, только вот заряд аккумуляторов на коляске оставлял желать лучшего: жалкие десять процентов энергии, которых хватит лишь на четверть пути. Трясогузов, более не раздумывая, достал из тумбочки адаптер и включил его в розетку. Ну, что, посидеть так минут десять-пятнадцать и подождать, пока зарядится хотя бы на тридцать процентов? А потом, на рабочем месте дозарядить батареи, и дело в шляпе? Хороший план, что и говорить, вот только, чем занять себя сейчас, на эти долгие пятнадцать минут?

Тут сбоку зашуршали листы бумаги. Конечно же: задачки!

– Ура! – крикнул Альфред, и где-то в темноте поднялась голова того, кто спал после ночной смены.

– Потише там, пожалуйста, – сказала голова и снова бухнулась обратно на мятую подушку.

– Извините, – прошептал Трясогузов,– я больше не буду.

– И не надо, – буркнул в ответ кто-то позади его кресла.

Это был его приятель Штукк: он тоже вернулся с ночи и теперь его дружочек так и не дал ему поспать. Альфред снова хотел извиниться, но его губы только слегка зашевелились, а голос он не «подключил»: все мысли его теперь сосредоточились на математических задачках, которые он должен было решить до завтрашнего дня.

Он отвернулся о храпящего Штукка. «Да, – отметил про себя толстяк, – а во сне вид у него вполне здоровый: не кашляет, нос не красный, лицо нормального розоватого цвета. Да он здоровый мужик, как я погляжу!» – сделал предварительно заключение Трясогузов, найдя, впрочем, эту мысль, достойной осуждения, и он, через секунду, отругал себя за то, что ему вдруг захотелось заняться лишь своим здоровьем, наплевав на состояние давнего друга.

Тут снова зашуршали, как живые, листы бумаги и толстяк, с удовольствием погрузился в работу. Вот только надо ручку найти.

Он отсоединил от коляски адаптер, и подъехал к столу, в надежде, что там валяется хотя бы карандашный огрызок, но там, кроме загадочных кубиков и ромбиков, летающих по воздуху, ничего полезного не было. Трясогузов с легким волнением посмотрел на другие столы, наставленные в комнате. Пришлось ехать к каждому и смотреть, что там лежит. Но, нет: кроме золотых кружочков, серых эллипсоидных пластинок и изумрудных шариков Трясогузов так ничего и не нашел. С тяжким вздохом он вернулся к своей кровати и зачем-то полез в тумбочку. И, о чудо, там, прямо на верхней полке, между куском земляничного мыла и рулоном туалетной бумаги, лежала его старая ручка, которую он, вместе с вещами, закинул когда-то сюда и забыл о ней, как о ненужной вещи! «Ура! – хотел крикнуть он, но не крикнул, опасаясь, что вновь разбудит Штукка и всех остальных.

Альфред щелкал школьные задачки, как орехи, иногда правда, испытывая затруднения с кубическими корнями, но, вспомнив совет Кондрашкиной, что, когда упрешься лбом в стену, не возбраняется обращаться в своим товарищам, он откладывал нерешенную задачку в сторону, и тут же, не теряя драгоценного времени, брался за другую. Так, в приятном труде прошло полчаса. Альфред, отложив очередную трудную задачу, вдруг бросил взгляд на часы, и тихо ойкнув, вновь отсоединил адаптер от коляски и, бросив листы с алгеброй в тумбочку, поехал на выход: не миновать ему теперь нагоняя в тринадцатый рабочий день на «Цитроне».

Глава 39

Трясогузов ехал на смену, где его уже заждался коллега, очень злой и нетерпеливый человек маленького роста. Он всегда, с неизменной пеной на губах, выговаривал Альфреду всякие гадости, обвиняя во всех смертных грехах, отчего в эти моменты толстяк чувствовал себя менее увечным, чем этот заморыш. Прокручивая в голове последнюю задачку, на которой он споткнулся, Альфред, приехал на рабочее место – в большой, неплохо устроенный зал, в котором размещалось сорок столов с огромными мониторами. По счастливому стечению обстоятельств, а, в основном, стараниями Штукка, Трясогузова определили в этот «Отдел наблюдения», как было написано на двери. Она никогда не закрывалась, потому как особых секретов здесь не было, да и не шастали здесь посторонние. На входе в «предбанник», в виде узенького коридорчика, находилось несколько столов поста охраны с пятью людьми в форме. Вот они-то, как раз и были надежной защитой от проникновения посторонних на этот участок.

Трясогузов, махнув перед охранником бейджиком с фотографией своего очаровательно лица с фантастически привлекательным подбородком, въехал в зал, наполненным свежестью морского воздуха. Отметив про себя этот момент, на который, до сего дня, он не обращал внимания, Альфред подъехал в своему столу, находившемуся далеко от входа. За столом сидел его взъерошенный напарник, тупо уставившийся в монитор и сразу не ответивший на веселое приветствие толстяка. Когда Альфред поздоровался во второй раз, тот быстро оглянулся (пена уже была на его губах), и, что-то злобно прошипев, ткнул кривым пальцем в экран.