Рейс в одну сторону

– Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения, место работы, наличие или отсутствие судимости, зарубежные связи…

– Так много всего? – удивился Валерий.

– А вы как хотели? – спросил, в свою очередь, следователь. – У нас всё по форме. Вы же показания давать будете, вот и нужно записать всё в соответствии с теми требованиями, которые мы должны неукоснительно соблюдать.

Валерий, вздохнув, сообщил ему все необходимые данные. Потом, также неторопливо, будто испытывая на прочность терпение свидетеля, следователь, медленно уложил листок в папку и достал другой.

– А теперь, расскажите всё, что вы хотели, – сказал он, не глядя на Валерия, который сразу как-то устал и даже, кажется, перехотел давать эти чертовы показания. Он уже, было, подумал, а не сослаться ли ему на плохое самочувствие, но взгляд следователя, брошенный им на куратора новичков, вмиг отрезвил его и заставил заработать мысль в другом направлении. Первая фраза, мелькнувшая в голове Валерия в ту же секунду, была: «Это не шутки». Вот с этого всё и началось. Валерий выложил всю историю от начала – до конца. Следователю было подробно изложено, как он заподозрил в диверсиях Королева, по ходу рассказа, сморозив глупость о его незаконном появлении в информационном центре. Как хотел он не допустить проникновения на склад его коллегу Егора П, и как ему вообще не нравится весь тот подозрительный коллективчик слишком уж развязных и наглых слесаришек, которым всё позволено…

Следователь поднял на него удивленные глаза, но, опустив их через несколько секунд, продолжил писать под диктовку не совсем поправившегося куратора.

После сбивчивых показаний Валерия, которые он так торопился выложить, следовать, вдруг встал и, пару раз пройдясь от двери палаты до койки больного, спросил:

– Вы можете мне в деталях описать тот инцидент с информационным центром?

Валерий, приободрившись, было, вдруг осознал, что всех деталей он, как раз и не знает.

– Товарищ следователь, – сказал он, – дело в том, что об этом вопиющем случае мне было доложено одним из работников этого центра, и он…

– А разве, такого рода информацию, должны докладывать лично вам? – спросил спокойно следователь, дав понять, что дело-то совсем не простое. – И еще, пока вы не забыли, – он специально подчеркнул местоимение «вы», намекнув на возможные проблемы с памятью Валерия, – скажите фамилию сотрудника, сообщившего о проникновении в инфоцентр.

Тот, немного приподнявшись на подушке, стал вспоминать злосчастную фамилию, так интересующую следователя, шевеля при этом губами.

– Вы знаете, что-то я не могу… Хотя, нет, постойте… Нет, снова не то… Извините, кажется, я ее забыл. Но зато я могу определить его по фотографии: она же должна быть в отделе кадров, как думаете?

Следователь слегка покачал головой, потом, закрыв черную папку, встал.

– Проверим ваши показания. Я зайду завтра. Если еще что-то вспомните, лучше запишите это, а потом доложите мне, вам понятно?

Валерий часто закивал. Следователь вышел. Куратор тяжело вздохнул: не ожидал он таких сюрпризов от собственной памяти, которая была его гордостью: он помнил всё до мелочей, чего бы ни касалось дело, каких бы специальностей оно ни затрагивало. А теперь – на тебе: забыл какую-то дурацкую фамилию! А ведь, это был первый его подопечный, появившийся на «Цитроне» – вот это он хорошо помнил. Тьфу, пропасть!

Хоть следователь и хранил втайне свои дела, но, каким-то странным образом подозрения Валерия стали доступны общественности. Как просочилась секретная информация, никому не было понятно, но то, что в тот же день родились слухи о причастности к смерти Егора его коллег – это несомненный факт.

На каждом углу утверждалось, что в смерти молодого слесаря виноват, ни кто иной, как тот самый, который, единственный остался в живых… Имя Королева было у всех на слуху. Он был подозреваемым номер один, о чем, кстати, сказал Валерий следователю. На втором месте оказался Сергей, который вообще, в день смерти Егора, был на другой стороне острова, с женщиной, знавшей его около года. Об этом знали и многие другие, но, тем не менее, слухи о его причастности к происшествию продолжали гулять по объекту.

Глава 36

Кондрашкина шла от Полозова в совершено убитом настроении. Неужели за ней следят? Кто именно устроил эту слежку? И зачем? У нее не было сил, чтобы дать сто ответов на сто разных вопросов. Она, мотнув головой, решила, таким образом избавиться от чудовищных подозрений, в которых фигурировал начальник объекта, и дать отдых своей измученной нервной системе.

Маргарита медленно шла по рабочему коридору, и глубоко вдыхала морской воздух, прогоняемый через систему вентиляции, думая о том, как найдет сейчас охранника в состоянии глубоко сна, и… Она посмотрела на часы – шесть пятнадцать: до пересменка еще сорок пять минут. Она успеет, должна успеть.

Преодолев, наконец, извилистый километр рабочего коридора, она открыла дверь в стене. Ну, как всегда: охранник спал, сидя на стуле, прижав книжку к своей груди. «И как он на нем помещается?» – подумала Кондрашкина, глядя на грузного охранника, под которым чудом стоял и не ломался, по-настоящему, миниатюрный стульчик, если поставить его рядом с этой гориллой в черной форме.

Маргарита громко кашлянула. Охранник слегка дернулся во сне, но никаких признаков жизни больше не подавал. Она подошла ближе, и, ни мало не смущаясь, заорала:

– Рота, подъем!

Где-то она слышала, что именно эта фраза поднимает любого мужика, даже если он не служил в армии. И, действительно, тело в форме вдруг ожило и вскочило, не открывая глаз. Потом открылось одно око, затем второе.

– Рит, ты совсем уже? – произнесло тело, всё еще не понявшее, для чего его подняли в такую рань.

Кондрашкина посмотрела на жертву ночных бдений и серьезным тоном сказала:

– Поговорить надо, Канарейкин.

Тот потянулся, зевнул. Книжку он бросил на стул. Не забыв пару раз присесть, он хриплым голосом спросил:

– О чем это?

– О многом. А именно о вчерашней ночи.

Охранник посмотрел на нее, еще не отошедшими ото сна глазами.

– А что было прошлой ночью? – он почесал в затылке. – Ах, да – дезинфекция.

– Вот именно, – отозвалась Кондрашкина. – Вы всегда пишете рапорт начальству о том, что произошло за ночь?

Канарейкин еще раз потянулся.

– Спина чего-то у меня, захрясла. Рит, может, дашь мне направление на какой-нибудь массаж, а то, ведь, в следующую смену я могу и не выйти.

Кондрашкина окинула его быстрым взглядом.

– Сейчас таблетку принесу: ничего не будет болеть неделю, или полторы, если, конечно, не употреблять крепких спиртных…

– О чем ты говоришь, Ритуль, какое спиртное? Я вообще, как из армии пришел, ни капли в рот – только спорт, да бабы, извините, но без водки.

– Не верю, – отозвалась Кондрашкина, – но я предупредила.

Охранник кивнул. Она тут же повернулась к своему кабинету. Щелкнул электронный замок, и Кондрашкина, с опаской, открыла дверь. Еще не входя в кабинет, Маргарита просунула руку в щель и, нащупав выключатель, нажала клавишу. И только когда загорелся свет, она, выждав несколько секунд, решительным шагом вошла в помещение. Охранник, на всякий случай, стоял у нее за спиной, приготовясь отразить нападение того, кто, может быть, все еще был, или вновь появился в медкабинете.

– Так, где же мои бланки? – спросила себя Кондрашкина, когда открыла нижний ящик стола. – Надо как-нибудь разобрать этот бардак.

– Хочешь, я помогу? – совсем некстати влез Канарейкин, всё еще стоявший в коридоре, но прекрасно слышавший Маргариту.

– Нет, спасибо: без посторонней помощи, как-нибудь… А-а, вот они! – с этими словам она выудила толстую пачку бланков.

– Ну, и какое направление тебе написать? – спросила она Канарейкина, посмотрев на него поверх очков.

– Ты же хотела мне таблетку дать, – удивился охранник.

– Это само собой, – ответила она, – а потом, когда действие препарата закончится?

– Ну, может быть, к тому времени, направление и не понадобится? – неуверенно произнес охранник, по-прежнему стоя в коридоре, и не решаясь войти в святая святых медика широкого профиля.

– Может и не понадобится, – согласно кивнула Маргарита. – Ладно, не надо никакого направления. На, вот тебе – блистер…

– Как? – переспросил он.

– Упаковку держи, бестолочь!

– Всю упаковку даешь? – спросил Канарейкин.

– Да нет же: возьми одну таблетку, но прежде, прочти название: так полагается, – нетерпеливо ответила Кондрашкина.

– В смысле, так полагается?

– Ну, когда берешь чужие таблетки, должен сперва убедиться, что это именно то, что тебе нужно, то есть, не надо сразу глотать то, что сунули в руку.

Охранник посмотрел на нее, как на существо с другой планеты.

– Да ладно, какая разница: таблетка – она и в Африке таблетка.

Кондрашкина зло на него посмотрела.

– Ты и впрямь дурной, или не выспался за смену? Тебе могут подсунуть, всё что угодно, и, проглотив какую-нибудь дрянь, будешь потом, не знаю, от другого лечиться, в лучшем случае…

– А в худшем? – перебил он ее.

– Слушай, иди уже, – махнула она рукой. – Название посмотрел?

– Да, – отозвался он, уходя к своему стулу.

Кондрашкина села за стол: Канарейкин раздражал ее своей неповоротливостью мозга и общей дебильностью… Она даже подходящего слова не могла подобрать. И только через минуту Маргарита вспомнила, зачем вообще с ним заговорила.

– Эй, Канарейкин! – крикнула она, выбегая из кабинета.

– Тут я, – ответил охранник, присев на стул и открывая книжку на, заложенной конфетным фантиком, странице.

– Так ты мне и не ответил.

– Чего не ответил: название таблеток?

– Нет же! – сказала она, стараясь не выдать своего волнения. – Вы пишете рапорты начальству, когда происходит что-нибудь… Когда случается какое-нибудь происшествие? – она не могла подобрать нужных слов: всё-таки Маргарита выдала свое волнение, так тщательно ею скрываемое. Но Канарейкин, с его общей неповоротливостью, не заметив этого момента, просто ответил:

– А что такого произошло: обычный случай. Вон, у Рыльского твоего, почти каждую ночь такое случается, и ничего.

Маргарита открыла рот от удивления.

– Как это?

– А ты у него спроси, – ответил охранник. – Он тоже, однажды, спросил про рапорты, а я ему тогда сказал, что чем больше рапортов, тем больше проверок, как у него, так и у нас. Короче, Рит, не парься – не будет никакого рапорта.

Маргарита выдохнула и посмотрела в потолок.

– Или я опять не въехал? – спросил охранник, искренне не понявший ситуацию. – Нет, если тебе надо – я напишу: ты только скажи.

Кондрашкина протестующе замахала руками и, поперхнувшись слюной, сквозь кашель, вытолкнула слова:

– Нет, не надо… Кхе-кхе… Не пиши рапорт…кхе…

– Может, по спине постучать? – спросил Канарейкин, и вскочил со стула с готовностью помочь Маргарите.

Она снова замахала руками. Потом, откашлявшись и отдышавшись, сказала:

– Спасибо тебе – всё нормально.

– Пожалуйста, – пожал плечами охранник, – всегда рад помочь.

Маргарита повернулась на месте, как солдат на плацу, и зашла в кабинет.

Сидя за столом, на котором была навалена гора, так и не разобранных за ночь, бумаг, она некоторое время соображала, что вроде бы что-то упустила, но что? Потом, как молния, мелькнула в голове мысль: Рыльский – сволочь!

Она тут же встала, посмотрела на часы: без десяти семь – скоро он придет!

Кондрашкина стала нервно ходить по кабинету, думая, как бы, незаметно для Рыльского, выведать у него то, что творится здесь по ночам в его смены. Но, так ничего и не придумав, услышала разговор за дверью: с Канарейкиным здоровался Рыльский.

Маргарита чертыхнулась, и, забежав в санузел, закрылась изнутри. Она посмотрела на себя в зеркало: растрепанное красное чудовище глядело на нее с той стороны зеркального стекла. Испуганные глаза покраснели, как после долгого чтения книжки мелким шрифтом при паршивом освещении.

Она услышала, как открылась дверь кабинета.

– Маргарита Павловна, я уже здесь! – задорным голосом прокричал Рыльский.

– Да, да, я слышу! – ответила она, как можно бодрее, и включила холодную воду. Наскоро умывшись, и приведя волосы в порядок, она, еще посмотрев на себя в зеркало, и, не вполне удовлетворившись увиденным, решила все-таки выйти. «Что-нибудь придумаю», – сказала она себе, открывая дверь санузла.

– Доброе утро, Маргарита Павловна! – радостно сказал Рыльский.

Она не ожидала увидеть его в таком приподнятом настроении и, заподозрив неладное, тем не менее, улыбнулась в ответ:

– Здравствуйте… – ответила она. К своему стыду Кондрашкина забыла не только отчество своего сменщика, но и его имя! Вот это да – дожила!

– Как прошла ночь? – спросил он, доставая из портфеля какую-то маленькую вазочку, и, не дожидаясь ответа, отдал ее в руки Маргарите.

– Поздравляю вас, уважаемая Маргарита Павловна, с днем рождения! – сказал он и изобразил на своем лице некое подобие улыбки.

– День рождения? – удивилась Кондрашкина. – У меня?

– Ну, не у меня же, – ответил он. – Сегодня, помнится, у нас тринадцатое января: Старый Новый год, ну, и, заодно, ваш день рождения!

– Точно, – тихо произнесла Кондрашкина, – я совсем забыла.

– А для чего еще нужны напарники? – спросил Рыльский, и так несмело ей подмигнул, будто у него, вместо глаз, стояли стеклянные протезы.

Она усмехнулась.

– Правильно, – ответил он, расценив эту ее усмешку, как положительную реакцию на его подарок, который она так и не поставила на стол, а держала в слегка подрагивающих руках.

– Напарники нужны, чтоб напоминать друг другу о днях рождения, если те вдруг о нем забудут, – сказал он, не переставая улыбаться, что всё больше и больше огорчало Кондрашкину: так он выглядел еще ужаснее, чем если бы не изображал на своем лице никаких эмоций.

– Да, вы правы, – ответила она, наконец, успокаиваясь, и тут мелькнула мысль: вот он – удачный повод поговорить о странных ночах.

Она поставила, наконец, вазочку на стол и, скрестив на груди руки, сказал твердым голосом:

– А еще напарники нужны для того, чтобы предупреждать друг друга об опасностях, правда?

Рыльский, продолжавший улыбаться, машинально кивнул. Потом улыбка медленно сошла с его губ, и он спросил:

– Опасностях? Каких еще опасностях?

– Будто вы не знаете, – сказала Маргарита, чувствуя, что еще чуть-чуть, и она его дожмет.

– Мне тут доложили, – продолжила она и тут же скривила рот: какое противное слово «доложили». – Мне, по-секрету, сказали, что по ночам тут у нас бродят какие-то призраки. Это правда? – она постаралась придать голосу столько строгости, чтобы Рыльский вытянулся в струнку от ее намерений пойти так далеко, так далеко…

– Маргарита Павловна, прошу меня простить, я думал – это вас не коснется и вообще…

– Что вы там еще лепечете? – не унималась Кондрашкина. – С чего вы решили, что это касается только вас?

Рыльский не знал, что и сказать. Он стоял перед ней такой нелепый: долговязый, какой-то кривой, как старое высохшее дерево с двумя оставшимися после сотен ураганов ветками-руками, которые протянулись в разные стороны для того, чтобы либо обхватить всю планету, либо в полном недоумении от того факта, как оно, дерево-Рыльский, здесь оказалось. Кондрашкина чуть не рассмеялась, глядя на это чудо природы, но, вовремя подавив желание бурно излить свои эмоции, продолжила буравить его взглядом «женщины в гневе».

– Я вас такой никогда не видел, – пролепетал Рыльский.

– Какой – такой? – спросила она.

– Ведьмой, – тихо ответил он.

– Кем?!

Он замолчал.

– Я повторяю вопрос: что здесь творится по ночам в вашу смену?

Рыльский чуть не упал на колени. Вместо этого он оперся длинными руками о стол и, выдохнув, тяжело сказал:

– Не вели казнить Маргарита Павловна: да, была одна история…

Она поморщилась: что это за клоунские выходки?

– Одна?! – вскричала она, и тут же пожалела: ее может услышать сменщик Канарейкина, который, скорее всего, уже пришел.

– Да, вы опять правы, не одна, – ответил он.

– А сколько?

– Почти каждую ночь.

– И вы об этом молчали?

– А что я мог сделать? Мне приказали, чтобы я держал рот на замке.

Тут Маргарита будто ударилась лбом о стену. Она пошатнулась, но удержалась, опершись о спинку стула.

– Кто приказал? – спросила она вдруг осипшим голосом.

Рыльский вместо слов ответил однозначным жестом, подняв указательный палец вверх и, для верности, потыкав им несколько раз.

Кондрашкина побледнела. Ноги ее стали ватными, и она присела на стул.

– Принесите мне воды, – сказала она по-прежнему осипшим голосом. Этот дундук Рыльский не понял, что она сказала, вернее, не поверил, но потом, что-то, очевидно, щелкнуло в его голове, и он, как угорелый, бросился в санузел, забыв прихватить стакан, стоявший на маленьком столике около шкафов с лекарствами. Он вернулся, бормоча какие-то странные слова: то ли извинялся, то ли стихотворение читал.

Он набрал, наконец, холодной воды и, расплескав на пол добрую половину, подал стакан Кондрашкиной. Та залпом его опрокинула и, слегка захлебнувшись от такого количества воды, закашлялась так же сильно, как и десять минут назад.

– Может, по спине постучать? – спросил Рыльский, тут же напомнив своим тоном Канарейкина, точно также предлагавшего ей свою посильную помощь.

– Нет, не надо – сама справлюсь, – ответила она, облокачиваясь о стол грудью – так ей было легче.

Рыльский стоял посередине кабинета, не зная, что ему делать.

Когда она справилась с кашлем, встала, подошла к двери кабинета и прислушалась: ни единого звука она не расслышала – охранник еще не сменился. Маргарита вновь повернулась к Рыльскому.

– Итак, расскажите мне всё, что здесь было, – требовательным тоном сказала Кондрашкина, уверенная в том, что тот ей сейчас всё выложит, как на духу.

Рыльский улыбнулся, как мог, потом покосился на телефон, висевший на стене, и глазами попытался ей показать, что, мол, в нем-то всё и дело. Она сразу всё поняла, и, в свою очередь, показала глазами на санузел. Рыльский, на цыпочках, и чуть ли не сделав крысиные лапки, подошел к санузлу и открыл дверь. Кондрашкина показала ему пальцем на выключатель. Через секунду в санузле загорелся свет. Кондрашкина сделала несколько шагов и зашла в санузел вслед за Рыльским, плотно прикрыв за собой дверь. В маленьком помещении было тесно, но Маргарита, каким-то образом, подвинув Рыльского, протиснулась между ним и стеной к раковине, включив на всю «катушку» холодную воду.

– Итак? – вновь задала она вполне понятный вопрос.

– Что, итак? – переспросил Рыльский.

– Рассказывать будете?

– Ну, да, наверное, – ответил он, и губы его задрожали. – Мне запретили, я же вам сказал! – чуть ли не взмолился он, глядя черными мокрыми, от подступивших слез, глазами на беспощадную женщину, благо, что у нее в руках не было кухонного ножа.

– Я повторюсь для особо одаренных: мне нужна вся информация… Хотя нет, не так. Дело в том, уважаемый… черт, как же… – она так и не вспомнила этого дурацкого имени своего коллеги. – Вот, точно! – выкрикнула Маргарита, словно она придумала состав эликсира молодости, – уважаемый коллега, пожалуйста, хотя бы намеками, дайте мне понять, что здесь произошло.

Бедняга Рыльский выглядел так жалко, что она, чуть, было, не решилась прервать свой допрос, но, тут же собравшись, задала наводящий вопрос:

– Послушайте, коллега, мы с вами находимся в одной лодке, или даже, нет – в корыте, в дырявом ржавом корыте, которое, того и гляди, пойдет ко дну. Мы с вами просто не успеем рассказать всего другу другу, если будем тянуть резину. Давайте, начну я. Короче, – сказала она и села на ванну, – вчера я услышала чье-то дыхание у себя за спиной, причем в кабинете никого, кроме меня, не было. Я подумала, что это работает вентиляция, но потом, мысленно сравнив звуки, которые я как-то слышала раньше, поняла, что это не она. Тогда я приказала охраннику, чтобы он законопатил все щели в двери и провел в кабинете дезинфекцию. И только потом, подождав, для верности, пятнадцать минут, я снова вошла в кабинет, но ничего не обнаружила – никакого трупа нарушителя. Вот и весь мой рассказ. Теперь очередь за вами, – она вопросительно посмотрела на чуть успокоившегося Рыльского.

– А что я должен рассказывать – вы уже всё изложили, и, я бы сказал, довольно подробно – у меня бы так точно не получилось, – ответил он таким тоном, будто дело уже решилось.

– Хватит паясничать! – прикрикнула она, не опасаясь, что прослушка на телефоне достанет их и здесь. – Мне нужны недостающие фрагменты этой мозаики.

– Какие еще фрагменты? У меня было то же самое, что и у вас. Я и дезинфекцию так же делал, вернее, Самойлов, охранник мой…

– Ясно, – ответила она. – А вы не знаете, докладывал ли ваш Самойлов своему начальству о тех ночных кошмарах, которые вас посещали?

Рыльский, обрел, наконец, некоторую устойчивость, как физическую (теперь его не шатало из стороны в сторону, как то сухое тощее дерево на ветру), так и психологическую – взгляд его стал спокойнее, язык произносил связные предложения, а не отдельные слоги, будто выплевываемые изо рта. Он приосанился и сказал:

– Я этим вопросом не интересовался: мы сделали дезинфекцию и разошлись по своим делам.

Маргарита не ожидала такого равнодушного отношения к ночным кошмарам, но, набравшись терпения, спросила:

– А если поинтересоваться у Самойлова этим вопросом?

Рыльский пожал плечами.

– Вот и поинтересуйтесь, если хотите.

– То есть, вы не будете принимать участия в этом допросе?

– Нет, – ответил Рыльский – мне это не интересно.

Кондрашкина со злостью ударила кулаком о чугунную ванную, и, взвыв от боли, услышала от коллеги совершенно ненужные слова сожаления.

– Да пошли вы к черту, Рыльский! – не выдержала она. – Почему мне больше всех надо?

– Вот этого я точно не знаю, – ответил он.

– Нет, вы серьезно так думаете, или прикидываетесь дурачком деревенским?

– Да, я так думаю, – кивнул он, как ни в чем ни бывало.

Она помолчала несколько секунд, понимая, что эту стену так просто не пробить.

– Хорошо, другой вопрос: вы звонили кому-нибудь по данному инциденту, когда услышали эти звуки?

Рыльский кивнул.

– Что вы тогда сказали? – спросила она.

– Не помню, – пожал плечами Рыльский.

– Да как же вы можете не помнить, когда это было всего два дня назад? – вновь вскричала она.

– Почему два дня назад? – удивленно спросил он, – это было практически с самого начала моей работы на этом объекте.

Маргарита подозрительно на него посмотрела.

– Сколько лет вы здесь работаете?

– Восемь. Нет, девять. Да, точно – девять долгих, но прекрасных лет, – ответил он и вновь улыбнулся. Кондрашкина отвернулась: не могла она больше видеть этих черных зубов и тонких губ, готовых растянуться аж до затылка.

– И вы каждую ночь слышали эти звуки? – спросила она с таким разочарованием в голосе, что теперь в пору было жалеть ее, а не Рыльского.

– Ну, да, только не каждую ночь, а каждую смену. И это была вентиляция, точно вам говорю. Девять лет подряд может шуметь только она, а не живой человек, – сказал Рыльский с уверенностью в голосе.

– Да, да, я поняла, – она закивала, чувствуя, что, очевидно, напрасно испугалась всех эти кошмаров…

Маргарита отошла от ванной и захотела уже выйти из санузла, но вдруг она вскинула голову и крикнула:

– Стоп!

– Что еще такое? – спросил Рыльский, наивно полагая, что все вопросы уже решены.

– Тогда, скажите, на милость, почему вам запрети говорить на эту тему?

Рыльский пожал плечами.

– Не знаю, может, чтобы не было паники…

– Какой еще паники? Чего они испугались?

– Кто?

– Те, кому вы звонили!

– А мне откуда знать?

– Какой был голос у того, кто вам тогда ответил? – спросила она, запыхавшись от такого количества вопросов.

– А какой может быть голос у заместителя начальника…

Она его тут же перебила:

– У какого именно заместителя: у него их пять штук!

– А мне почем знать? Спросите у главного сами, если хотите, – дал он ненужный совет. – Смею вам напомнить, что с тех пор, у него, – он снова ткнул пальцем в потолок, – появился шестой зам.

Она отвернулась от Рыльского, внезапно осознав, что, скорее всего главный может быть и не в курсе всех этих ночных происшествий.

Рыльский, хотел было, уже отойти от нее подальше, чтобы, как бы намекнуть, что он уже не участвует в ее допросе.

– Не торопитесь, коллега, – остановила она Рыльского, не глядя на него. – Ответьте еще на один вопрос, – голос ее стал чуть мягче, но, тем не менее, оставался настойчивым, – зачем вы обращались за помощью к Самойлову по поводу дезинфекции, если это шумела вентиляция?

Рыльский выдохнул, очевидно, заранее зная ответ и на этот вопрос:

– Это была моя инициатива: я думал, что там шумит крыса, или какое-нибудь животное, сбежавшее из вивария. Они, ведь, могут бегать по вентиляции?

Она долго на него смотрела, всё больше склоняясь к мысли, что, с возрастом, стала такой же, как ее учитель – приверженкой теорий заговора, и что цепочка ее действий привела к тому, что сейчас она чувствует себя полной дурой. А на фоне Рыльского быть дурой, это, знаете ли, что-то из области черного юмора. И еще ей не давал покоя тот загадочный голос заместителя начальника объекта, который Рыльский, конечно же, не узнает, по прошествии стольких лет.

Она закрыла глаза и снова облокотилась о ванную.

– С вами всё хорошо? – участливо поинтересовался Рыльский.

– Нет, мне плохо, но вас это не касается, – ответила она слабым голосом, – Уйдите отсюда – видеть вас не могу.

Рыльский поспешно вышел, надеясь, что Кондрашкина, наконец, от него отстала.

– Ума не приложу, что теперь делать? – сказала она, приложив ладони ко рту.

– С вами опять что-то случилось? – спросил Рыльский, на всякий случай, продолжая находиться от нее не безопасном расстоянии.

– Ничего, – ответила она, – мне пора идти спать.

Она сняла медицинский халат, взяла свою сумочку, и вышла из кабинета, не закрыв за собой дверь.

Глава 37

Наступила смена Кондрашкиной. Кончились двое суток законных выходных, за которые она так и не набралась сил, практически не выходя из женской комнаты отдыха. Еще на прошлой неделе она гуляла по холмам и долинам северной стороны острова. Несколько лет назад Маргарите удалось уговорить начальника объекта дать ей возможность, как можно чаще появляться на свежем воздухе. Он, чувствуя к ней отеческую привязанность, без колебаний подписал разрешение на бессрочный пропуск на внешнюю часть территории объекта. По странному стечению обстоятельств, остальные сотрудники не могли выйти наружу, как бы им этого не хотелось. Нормы, прописанные в контракте, были на этот счет, жесткими, если не сказать – жестокими. Максимум, что позволялось сотрудникам в выходные и праздничные дни, которые были здесь редкостью, было разрешение подняться на четвертый этаж, где, за пуленепробиваемыми окнами находилась специальная комната отдыха для тех, кто нуждался в таком роде маленьком «отпуске». Из окон можно было любоваться природой, греться на солнце, правда не так долго, как этого бы хотелось, или наслаждаться пасмурной погодой, которая здесь была тоже довольно приятна, если находиться в помещении…

Кондрашкина не выходила двое суток из женской комнаты отдыха. Помещение, где, как в салоне красоты, были по стенам развешаны зеркала, и стояли туалетные столики с необходимым набором принадлежностей для наведения той самой красоты, было ей сейчас так ненавистно, как ненавистен был и сам объект, где плелись какие-то интриги, о которых никто и подумать не мог.

Надо сказать, что на объекте обитали настоящие красотки, только это мало, кто замечал, кроме слесаря Сергея, который иногда проникал в святую святых северной части острова и, под покровом ночи уводил одну из красоток в отдельный кабинет. Об этой связи знали почти все женщины, но никто не осуждал их бурный роман, и даже, наоборот, всячески помогали влюбленным, как могли: кто-то комнату нашел, кто-то прикрывал влюбленную по уши соседку по комнате, когда она не выходила на работу, что случалось, правда, редко. Да и Сергея, в свою очередь, Тимохин никому не давал обиду. Эта парочка не тревожила ничьих умов: они не диверсанты, не вредители какие-нибудь, и не было от них никому плохо или тошно – наоборот, многие хотели также устроить свою личную жизнь, только редко у кого это получалось.

Кондрашкина тоже была в курсе этого романа, но ей было безразлично, что происходит на чужом любовном фронте. Сегодня ей снова заступать на смену, и она не знает, как быть, если вдруг этой ночью придет тот самый призрак, или… Что там говорил Рыльский: животное, сбежавшее из лаборатории? Это был первый момент – отвлекающий, так сказать, от главного. А главное было в том, почему Рыльскому запретили говорить на эту тему, когда он сделал свой первый звонок, и что за загадочная персона была на том конце провода? Однако, был еще и третий вопрос: почему она раньше не слышала никаких подозрительных шумов, а пару дней назад они вдруг появились?

– Какой бред? – произнесла вслух Маргарита, лежа на кровати. Она не хотела никуда идти, зная, что придется снова испытывать приступ паники, и снова ей придется обращаться за помощью к соне Канарейкину.

Хорошо, рассуждала Маргарита, предположим, если пойти по пути, «проложенному» Рыльским, то нужно некоторое время посвятить тем делам, которые зависят от нее самой. Это будет самым первым шагом, который нужно сделать для очистки совести. Итак, если рассуждать логически, то получается, что вакуумный метод избавления от непрошеных гостей совсем не годится. Что она тогда сделала? Первое: выпустила весь кислород из кабинета. Второе: подождала пятнадцать минут. Должен быть после этих действий хоть какой-нибудь труп, или нет? По всей вероятности, должен, но его не было. Ладно, может быть, этот труп лежал сейчас в вентиляции и гнил там, вернее, мумифицировался? Такое тоже возможно, только, если, по словам Рыльского, всё это происходит с самого начала его трудовой деятельности, то есть девять лет, то, сколько же там трупов скопилось, и какая вонь должна идти из вентиляции? Маргарита обладала прекрасным обонянием: одно время она даже подумывала стать дегустатором духов, или «нюхачом», как их шутливо называли. Но знающие товарищи ее предупредили, что у людей этой профессии часто бывает сильная аллергия, которая может перерасти в астму, так, что, лучше не рисковать. В итоге, она выбрала себе другую профессию, и никогда не жалела о своем выборе. Однако остался превосходный нюх: острый, отсекающий, подобно острому ножу, все остальные слабые запахи от главного, за которым идет «охота».

Она решила, что эту смену проведет в бдении, а именно, будет принюхиваться к запахам, которые могут идти из вентиляции. Жаль, что ее нельзя на время отключить: она связана практически со всем этажом, и если ее вырубить, то все просто начнут задыхаться, что вызовет лишние подозрения со стороны того, кто хотел замять всё дело.