Czytaj książkę: «Три метра над небом. Трижды ты»

Czcionka:

Tre volte te © by Federico Moccia, 2017 by Agreement with Pontas Literary & Film Agency

* * *

Моему сыну, моему сердечному другу, который ежедневно дарит мне все те воспоминания, о которых я уже забыл

Моей дочери, красавице, которая заставляет меня смеяться от счастья

Любовь – это когда счастье другого важнее своего собственного.
Г. Джексон Браун

1

«Люблю Джульетту безответно». Небольшое граффити на деревянном заборе свидетельствует обо всей безнадежности этого разочарования. Я улыбаюсь. Может быть, Джульетта никогда об этом и не думала, но мне не дано этого знать, и я, взволнованный, вхожу в дом. Иду молча до тех пор, пока не дохожу до той самой комнаты. Смотрю на море из того самого окна. Теперь это все мое – и смотровая терраса, плавно опускающаяся к скалам, и эти закругленные ступени, и распылители садового душа с перегородками из желтых и голубых плиток, вручную расписанных лимонами, и мраморный стол перед большим окном, отражающий горизонт. Строптивые морские волны то ли бунтуют против моего присутствия, к которому они еще не привыкли, то ли приветствуют мое возвращение. Они бьются о скалы, окружающие особняк в этой живописнейшей части высокого утеса. Солнце заходит, и от его света стены гостиной становятся красными. Точь-в-точь как в тот день девять лет назад.

– Вы передумали? Вы уже не хотите покупать дом?

Хозяин вопросительно глядит на меня, а затем – спокойный, неторопливый, невозмутимый – разводит руками и говорит:

– Вы, конечно, можете делать, что хотите: это же вы платите. Но если вы передумали, то вам придется или оплатить мне задаток в двойном размере, или судиться так долго, что, учитывая мой возраст, мне уже, разумеется, не увидеть моих денег.

Я смотрю на него и про себя усмехаюсь: старый-то он старый, но проворней любого мальчишки. Хозяин хмурится.

– Конечно, если вы такой хитрый, то спешить не будете. У меня-то вы суд, разумеется, выиграете, но уж моих детей и моих внуков вам не одолеть. Да и к тому же в Италии можно судиться годами!

Его одолевает приступ глухого надрывного кашля, так что старику поневоле приходится закрыть глаза и прервать свою обвинительную речь в духе последнего римского сенатора. Он немного ждет, переводит дух и, отдышавшись, откидывается на шезлонг, трет глаза и снова их открывает.

– Но вы-то хотите купить этот дом, правда?

Я сажусь рядом с ним, беру лежащие передо мной листы и, даже не читая, визирую страницу за страницей: мой адвокат уже все проверил. И на последней странице расписываюсь.

– Значит, вы его покупаете?

– Да, я не передумал; я получил то, что хотел…

Хозяин собирает документы и передает их своему поверенному.

– Что ж, должен сказать вам правду: я согласился бы и на меньшее.

– Так и я хочу сказать вам правду: я бы заплатил за него и двойную цену.

– Не может быть; вы говорите это нарочно…

– Думайте, как хотите.

Я ему улыбаюсь.

Наконец хозяин встает, идет к старинному деревянному серванту и открывает его. Он достает из холодильного отделения для вин бутылку шампанского и, немного попотев, с истинным удовольствием и удовлетворением откупоривает ее. Налив шампанское в два бокала, он спрашивает:

– А вы действительно заплатили бы двойную цену?

– Да.

– И не сказали это, чтобы меня позлить?

– Зачем это мне? Вы мне симпатичны: вот, вы меня даже угощаете отличным шампанским, – говорю я и беру бокал. – К тому же оно идеальной температуры, именно такое, как мне нравится. Нет, я бы никогда не захотел вас злить.

– Надо же…

Хозяин поднимает свой бокал вверх, в мою сторону.

– Я же говорил моему адвокату, что мы могли бы запросить и больше… – ворчит он.

Я пожимаю плечами и не говорю ничего – даже про те десять тысяч евро, которые я дал его адвокату, чтобы тот убедил хозяина принять мое предложение. Я чувствую на себе его встревоженный взгляд. Кто знает, о чем он сейчас думает.

Он кивает головой и улыбается: похоже, я его убедил.

– Что ж, хорошая сделка, я доволен… Давайте выпьем за счастье, которое приносит этот дом.

Он решительно подносит бокал ко рту и одним махом его осушает.

– Вот скажите-ка мне… И как это, интересно, вам удалось оставить за собой этот дом, как только я выставил его на продажу?

– Вы бывали в магазине «Виничио» – там, на горе? Знаете, где он?

– Еще бы, как не знать.

– Так вот: я, скажем так, давно знаком с его хозяином…

– Вы подыскивали себе дом в этой местности?

– Нет, я хотел знать, когда вы решите продавать свой.

– Именно этот? Этот и никакой другой?

– Именно этот. Он должен был стать моим.

И я мгновенно переношусь назад, в прошлое.

Мы с Баби любим друг друга. В тот день она со всем классом поехала во Фреджене, в ресторан «Мастино», отмечать наступление тех ста дней, которые остаются до выпускных экзаменов. Она видит, как я подъезжаю на мотоцикле, и подходит ко мне, улыбаясь такой улыбкой, от которой могут рассеяться все мои сомнения. Я иду за ней, достаю ту синюю бандану, которую я у нее украл, и завязываю ей глаза. Она садится на заднее сиденье моего мотоцикла, прижимается ко мне, и мы под звучащую в наушниках музыку Тициано Ферро проезжаем всю Аврелиеву дорогу, до самой Фенильи. Море серебрится, мелькают заросли дрока, темно-зеленые кусты, а потом показывается этот дом на скале. Я останавливаю мотоцикл, мы слезаем, и я мгновенно придумываю, как туда пробраться. И вот мы входим в этот дом, о котором мечтала Баби. Это просто невероятно, словно я снова теперь вижу все это наяву – вижу, как держу ее за руку, и она, с завязанными глазами, окружена тишиной того дня. Солнце заходит, и в этой тишине мы слышим только дыхание моря, а наши слова эхом отдаются в пустых комнатах.

– Где же ты, Стэп? Не бросай меня здесь одну! Я боюсь…

Тогда я снова беру ее за руки, и она вздрагивает.

– Это я…

Она меня узнает, успокаивается, и я веду ее дальше.

– Это невероятно, но тебе я позволяю делать со мной все, что вздумается…

– Эх, хорошо бы!

– Дурак!

Ее глаза до сих пор завязаны, и она машет руками, тщетно пытаясь меня ударить, но, наконец, натыкается на мою спину и уж тогда отыгрывается на мне волю.

– Ой-ой-ой! Когда на тебя находит, ты делаешь больно!

– Так тебе и надо… Но я хотела сказать, что это мне кажется дикостью – то, что я здесь. Мы проникли в дом, выбив стекло, и я делаю все это с тобой, не споря, не протестуя. И, в довершение всего, я ничего не вижу… А это значит, что я тебе доверяю.

– А разве это не здорово – доверяться другому человеку во всем? Полностью подчиняться его воле, не размышляя и не сомневаясь – точь-в-точь так, как сейчас доверяешь мне ты? Думаю, что на свете нет ничего лучше.

– А ты? Ты тоже мне доверяешь?

Я молчу и вглядываюсь в ее лицо, пытаясь заглянуть в ее глаза, скрытые под банданой. Потом она отпускает мои руки и замирает, как в пустоте – может быть, разочарованная тем, что я ей ничего не ответил. Стойкая, независимая, одинокая. И тогда я решаюсь ей открыться:

– Да, и я тоже. И я тоже – в твоей воле. И это прекрасно.

– Эй, о чем вы там думаете? Вы как будто витаете в облаках… Давайте, возвращайтесь-ка на землю, к нам, радуйтесь! Вы же только что купили дом, который хотели, не так ли?

– Да-да, я просто задумался, на меня накатили приятные воспоминания… Я снова вспоминал те отчаянные слова, которые иногда говорят в порыве чувств. Не знаю почему, но мне пришла в голову нелепая мысль – словно когда-то я уже прожил это мгновение.

– А, ну да, дежавю! Со мной тоже часто такое случается.

Он берет меня под руку, и мы подходим к окну.

– Смотрите, какое красивое сейчас море.

Я бормочу: «Да», но, честно говоря, не понимаю, что он хочет мне сказать, и почему мы с ним отошли в сторону.

Его зачесанные назад волосы пахнут слишком сильно, и меня от этого запаха мутит. Неужели и я когда-нибудь стану таким же? Неужели и меня будет так же пошатывать? Неужели и у меня будет такая же неровная, неуверенная походка? Неужели и у меня будет так же дрожать рука, как и у него, когда он указывает мне на что-то, чего я еще не знаю?

– Вон, посмотрите-ка туда, раз уж вы уже купили этот дом. Видите эти ступеньки, которые спускаются к морю?

– Вижу.

– Так вот, когда-то давно по ним поднялись. Это немного опасно, потому что иногда люди поднимаются сюда со стороны моря, и вам, если вы решите остаться тут жить, нужно быть начеку, – говорит он мне с лукавством человека, умолчавшем об этом умышленно.

– Ну так кто поднимался со стороны моря?

– Думаю, какая-то парочка молодых, хотя, может, их было и больше. Они вышибли окно, бродили по дому, все разломали, а потом, в довершение ко всему, даже осквернили мою постель. На ней были следы крови. Либо они принесли в жертву животное, либо женщина оказалась девственницей!

Он говорит это с ухмылкой и оглушительно хохочет, задыхаясь от смеха. А потом продолжает:

– Я нашел мокрые халаты. Они развлекались, даже вытащили из холодильника бутылку и вылили из нее шампанское. И, самое главное, украли драгоценности, серебро и другие ценные вещи на пятьдесят тысяч евро… Хорошо, что я их застраховал!

И он самодовольно смотрит на меня, словно гордясь своей ловкостью.

– Знаете, господин Маринелли, вы бы могли мне этого не говорить. Так, пожалуй, было бы лучше.

– А почему?

Он смотрит на меня с любопытством, удивленный, раздосадованный моими словами и даже слегка расстроенный.

– Потому что вам теперь страшно, да? – уточняет он.

– Нет, потому что вы лжец. И потому, что они пришли не от моря, и потому, что бутылку шампанского они принесли из дома, и потому, что они у вас совершенно ничего не украли, а единственный ущерб, который они, может быть, вам нанесли, – вот это разбитое окно… – Я ему на него показываю. – Около двери.

– Да как вы себе позволяете ставить под сомнение мои слова? Да кто вы такой?

– Я? Никто, просто влюбленный парень. Я проник в этот дом девять с лишним лет назад, выпил немного моего шампанского и занялся любовью с моей девушкой. Но я не вор и ничего у вас не украл. Ах да, я позаимствовал два халата…

И я вспоминаю, как мы с Баби развлекались тем, что выдумывали имена по инициалам, вышитым как раз на тех самых махровых халатах – по «А» и «С». Мы наперегонки выбирали самые замысловатые, пока не остановились на Амарильдо и Сигфриде, а потом бросили халаты на скалы.

– А-а… Так вы знаете правду?

– Да, но только вот в чем дело: ее знаем лишь мы с ней и, самое главное, дом, который вы мне уже продали.

2

Этот день не такой, как любой из предыдущих.

Как и каждое утро, Джулиана, секретарша, ходит за мной по пятам со своим блокнотом, куда она записывает все важное, что нужно сделать.

– Напоминаю вам, что через полчаса у вас назначена встреча в Прати, в «Рэтэ», насчет приобретения вашей программы, а потом обед с Де Джиролами.

Она понимает, что это имя у меня ни с чем не ассоциируется, и приходит мне на помощь.

– Это автор, который работает для греческого телевидения, – уточняет Джулиана.

– А, ну да. Отмени эту встречу. Мы с ними уже не сотрудничаем: поляки предложили нам сделку повыгодней.

– И что мне ему сказать? Он же наверняка меня спросит…

– Не говори ничего.

– Но Де Джиролами потратил целый месяц, чтобы устроить эту встречу. И теперь, когда ее, наконец, назначили, он явно не обрадуется, что ее отменили просто так, безо всякой на то причины.

Джулиана замолкает и ждет, что я отвечу. Но мне нечего сказать Де Джиролами. А ей – и подавно.

– Обед отменяем. Еще что-нибудь на сегодня есть?

– У вас встреча в студии «Диар», а потом в шесть вечера вам нужно пойти на ту выставку. Она для вас очень важна. Вы сами велели напомнить о том, что ее нельзя пропустить.

Джулиана передает мне приглашение, и я верчу его в руках. На нем написано только одно: «Бальтюс, вилла Медичи».

– От кого оно?

– Мне его передал курьер, вы – единственный адресат.

На пригласительном билете нет ни единой надписи, штемпеля или подписи. Нет даже сопроводительной записки. Наверняка это одна из тех выставок, из которых делают медийные события, – выставок, организуемых Тицианой Форти, или, того хуже, Джорджой Джакомини. На них ходят искусствоведы – слишком сильно надушенные, странные женщины со следами подтяжек на лице. А еще – продюсеры и директора телеканалов и телепрограмм – люди, созданные для того, чтобы заниматься бизнесом, особенно в таком городе, как Рим.

– Совершенно не могу вспомнить про эту выставку. Ты уверена?

– Вы мне сами про нее сказали, и я вас даже спросила: «Может, мне сделать какую-то особую пометку?» – Но вы, как всегда, мне просто ответили: «Да, мне нужно пойти на эту выставку».

Я сую приглашение в карман и беру портфель из черной кожи. В нем уже лежат проекты разных телеформатов, которые я собираюсь представить на собрании в «Рэтэ».

– По любому вопросу звони мне на мобильный.

Я выхожу из кабинета. Джулиана, секретарша, провожает меня пристальным взглядом.

Для меня эта выставка была всего лишь последней на сегодня встречей. А вот для нее она имела совсем другое значение – чуть-чуть приврать, чтобы положить в карман пятьсот евро. Джулиана смотрит, как я ухожу, и улыбается. Все, что может произойти дальше, – не ее проблемы. Но она даже не подозревает, как сильно ошибается.

3

Я захожу в большой кабинет на седьмом этаже, где меня вместе с другими людьми ждет директор.

– Добрый день, Стефано. Располагайтесь, пожалуйста. – Он усаживает меня в центре переговорной. – Могу предложить вам кофе?

– С удовольствием.

Директор сразу же набирает номер на черном телефоне, лежащем у края стола, и заказывает для меня кофе.

– Рад вас видеть… очень рад, – говорит он и, обернувшись, смотрит на руководителя отдела, который сидит на другом конце стола. – Потом снова переводит взгляд на меня и с улыбкой добавляет: – Я выиграл пари – ужин или обед на двоих. Он не верил, что вы придете.

Начальник отдела смотрит на меня без улыбки и молчит, играя ногтями своих холеных рук. Про него, про Мастроварди, говорят, что его пристроил сюда один политик, который умер через день после этого, сделав компании расчудесный подарок в лице столь же бесполезного, сколько и неприятного руководителя отдела. У него крючковатый нос и землистого цвета кожа, словно он так и не оправился от давней желтухи. В довершение всего, он из семьи могильщиков. Может, это всего лишь слухи, но на похоронах Ди Копио – политика, который навязал его компании, – Мастроварди, в его сером двубортном костюме, было почти не узнать. Он организовал похоронную церемонию вплоть до мельчайших деталей, не считаясь с расходами, – в том числе потому, что, как говорят, их вообще не было.

Наконец приносят кофе.

– Вам с сахаром?

– Нет, спасибо, я пью без сахара.

И только теперь, безо всякой на то причины, начальник отдела с крючковатым носом улыбается. И я ему улыбаюсь.

– Не беспокойся: на обед или ужин он пойдет с кем-нибудь другим. Наверняка с одной из тех красивых девушек, с которыми ты, как я вижу, фотографируешься для журналов. – Я весело смотрю на директора. Он улыбается уже не так приветливо, как раньше. Но я продолжаю: – Но в этом же нет ничего плохого, правда? Это работа.

Руководитель отдела совсем перестает улыбаться – так же, как и двое других, сидящих напротив. Все боятся потерять свое место, учитывая, что через несколько месяцев в компанию должны набрать новых сотрудников. И если директора, похоже, уже утвердили, то всех остальных ждут большие изменения в штате.

– Ну и что вы мне теперь скажете? Будем повторять эту программу об отцах и детях? Права истекают через два месяца, и я уже получил предложение от «Мединьюс». – Я достаю из своего дипломата черную папку и кладу ее на середину стола. – Мне кажется, что эта программа идет гораздо лучше, чем «Сделка», и с большим отрывом от «Ленты». Ну и, естественно, ее захотели купить по хорошей цене. Но я хочу остаться здесь. Мне здесь нравится, и нравится, как вы делаете эту программу.

Держа руку на папке, я медленно, но решительно постукиваю по ней три раза, тем самым подчеркивая особую значимость моей передачи для этого канала и, самое главное, те очень серьезные последствия, которые влечет за собой перспектива ее потерять.

– Он блефует.

Начальник отдела с крючковатым носом, желтушной кожей и светлыми маслянистыми волосами, напомаженными и зачесанными назад, но болтающимися внизу, за ушами, улыбается.

Улыбаюсь и я.

– Может быть. А может, и нет. Я хочу на двадцать процентов больше, чем в прошлом году, за уступку права на этот формат и за каждый выпуск.

Директор поднимает бровь.

– Мне кажется, это много – а особенно сейчас. К тому же он уже был очень удачно продан…

– Верно. Но если бы он не приносил той прибыли, которую приносит, то вам бы он был больше не нужен. Вы не отвечали бы на мои телефонные звонки, и мне бы оставалось слушать отговорки секретарши.

И я пристально смотрю куда-то в пустоту.

Этот тупой, бесполезный директор, которого тоже посадили сюда из политических соображений, не принимал меня больше месяца. Мне пришлось позвонить приятелю моего приятеля, чтобы устроить эту встречу.

Если я чего и добился в мире телевидения, то обязан этим лишь моему упорству, чутью на хорошие форматы и всей этой злости, которая меня распирает. Отличный ежегодный доход я поднял на программах, купленных на международных телебиржах и в Каннах. Я приобретал их, немного приспосабливал к итальянскому рынку, а потом как можно выгоднее продавал. Теперь у меня небольшой офис прямо за зданием компании «Итальянское радио и телевидение», две секретарши и команда очень молодых авторов, работающих по моим указаниям.

– Он блефует. «Мединьюс» ему ничего не предлагал.

Теперь у меня совсем другое выражение лица. Я снова постукиваю по моей кожаной папке; на этот раз – всего дважды, но сильнее.

– Ну хорошо, тогда сделаем так. Если в этой папке нет предложения от «Мединьюс», то я согласен на тот же гонорар, что и в прошлом году. Но если там есть их предложение, то тогда вы снова получите этот формат по цене, которую предложили они. И добавите тысячу евро сверху.

Другой молодой начальник отдела с темными волосами, обилие которых компенсировалось абсолютной пустотой в его голове, сын известного журналиста, который устыдился бы столь нелепого вопроса своего отпрыска, в недоумении говорит мне:

– Но если это предложения от «Мединьюс» действительно существует, то почему бы не пойти туда? Только из-за тысячи лишних евро?

И он смеется, демонстрируя, какой он, действительно, дурак. Я оглядываюсь вокруг: смеются все, кроме директора. Осматриваю комнату. Стены увешаны красивыми фотографиями мотоциклов, живописных пейзажей, островов. Здесь же несколько маленьких современных фигурок из железа, изображение Мэрилин, Марлона Брандо, неизвестно где полученный приз и несколько книг молодых или старых писателей, подаренных лишь в надежде на их экранизацию в «Рэтэ» и какую-никакую узнаваемость. Я встречаюсь взглядом с директором и говорю:

– Симпатичная комната.

А потом замечаю на столе детский водяной пистолет. Я видел, как иногда директор ходил с ним по студии и брызгал водой в танцовщиц, как самый озорной на свете мальчишка. Но об этом я, естественно, помалкиваю.

– Действительно симпатичная комната, – уточняю я.

Директор в восторге.

– Спасибо, – благодарит он.

А потом снова становится серьезным и объясняет молодому начальнику отдела, этому придурку:

– Если это предложение от «Мединьюс» существует, то они, может, предлагают ему даже больше тех двадцати дополнительных процентов, которые он запросил у нас. Здесь мы без проблем признаем постановление Итальянского общества авторов и издателей, если оно оценит его формат как продукт первой категории. Следовательно, он, оставаясь у нас, в любом случае получил бы больше денег за авторские права – в том числе и потому, что мы даем повторы и ночью, и днем, на Четвертом или на Пятом канале, и летом. А у них этот формат используют меньше.

Один из руководителей отдела готов его перебить, но директор продолжает:

– А эта тысяча евро – только для того, чтобы посмеяться над нами.

– Если это предложение существует… – вмешивается желтушный. – Но я говорю, что его не существует. Нам стоит его посмотреть.

А я вспоминаю наши партии в покер, когда по вечерам мы собирались у Луконе с Полло, Банни, Хуком и всеми остальными. Уже занимался рассвет, а мы все еще играли, смеялись, курили – только сигареты (по крайней мере, я) и пили ром и пиво. И Полло всегда кричал: «Черт возьми, Стэп, я знал, что у тебя было очко!» – и изо всех сил стучал кулаками по столу. А Луконе злился: «Эй, полегче, а то ты мне его пробьешь!» И тогда Полло пускался в пляс, тащил танцевать с собой Скелло, смеялся и пел, как самый счастливый из игроков, как если бы этот банк сорвал он. Эх, Полло…

– Так значит, ты рискнул бы закрыть с ним сделку на двадцать процентов больше… и вот так, вслепую…

Желтушный начальник отдела остается при своем и улыбается, уверенный в своей правоте.

– Если предложение от «Мединьюс» существует, – твердит он. – Но я уверен, что ничего нет.

И он смотрит на меня решительно, даже не улыбаясь. Он просто уверен, забавляясь тем, что я, по его мнению, оказался в затруднительном положении. А я смотрю на него с улыбкой и, несмотря на ту естественную антипатию, которую я к нему испытываю, делаю вид, что он мне симпатичен. Но тут директор делает новый выпад, и он бледнеет.

– А если бы, помимо денег «Рэтэ», ты рисковал бы и своим креслом… то был бы ты так же уверен?

Начальник отдела колеблется, но всего несколько секунд. Он смотрит на меня и решает стоять на своем.

– Да, никакого предложения от «Мединьюс» нет, – говорит он.

Я улыбаюсь и подвигаю папку к директору, которому сразу же становится любопытно, и он опять превращается в мальчишку с водяным пистолетом. Он берет ее в руки и крутит, пытаясь снять резинку, но я его останавливаю и говорю:

– Если предложение есть, то оно становится вашим предложением. Плюс тысяча евро сверху.

– В противном случае мы заключаем по нему сделку, как в прошлом году… – говорит желтушный начальник отдела, и другой, с густыми волосами, его поддерживает.

– Да-да, конечно, – говорю я, протягивая одну руку директору, но держа другую на папке: я жду, что он одобрит этот договор прежде, чем я позволю ему ее открыть.

– Да, конечно, мы согласны. – Он крепко пожимает мне руку. И только после этого я любезно передаю ему папку.

Тогда он почти в исступлении снимает резинку, достает из папки листы и раскладывает их на столе. Такое впечатление, что он почти счастлив, обнаружив предложение от «Мединьюс». Похоже, желтушный руководитель отдела неприятен и ему, и он только искал способ от него избавиться.

– Но тут же вдвое больше того, что даем ему мы! – восклицает директор.

– Плюс тысяча евро, – весело улыбаюсь я.

– И ты бы согласился на сделку с двадцатью процентами?

– Разумеется, – отвечаю я. – Я же не знал, что получу эту едва ли не божественную помощь. – Я перевожу взгляд на желтушного начальника отдела. Теперь он уже не улыбается, а откидывается на кресло, сидеть в котором, судя по всему, ему осталось совсем недолго.

– Да, я хотел заключить сделку именно с «Рэтэ», чего бы мне это ни стоило. И именно по тем причинам, о которых говорили вы. Меня бы устроили и пятнадцать процентов.

Я думаю о Полло, который стал бы стучать кулаками по этому важному столу переговорной и пустился бы в пляс. И я с ним.

– Мы сорвали хороший банк, правда, Стэп?

– Да, но самое главное, мы больше не увидим этого желтушного олуха!