История одной советской девочки

Квартирантки

С возвращением мамы встал вопрос, где жить. Когда переезжали на Ставрополье, отец остался в Свердловске собрать и отправить контейнер с мебелью и вещами. Комнатенку вернул цеху. Выписался для прописки на Кавказе, советские порядки строгие. Иначе на работу не устроиться, на новом месте не закрепиться. Он мог перед выпиской прописать кого-нибудь из многочисленной маминой родни, не сдавать комнату в цех. Не стал заморачиваться, напрягать мозги.

Так, вернувшись на Урал, мы остались на улице. С лета семидесятого по зиму семьдесят второго года скитались по съемным углам. Поначалу сняли комнатку в деревянном доме на Донской, недалеко от детского сада – места работы сестры Али. Старый деревянный дом скрипел, кишел мышами, клопами и тараканами. На лето мама отправила меня в деревню. Оставшуюся мебель договорилась и перевезла в очередной такой же скрипучий барак в районе Радиостанции, на задворки Уралмаша. Сама скиталась как придется. Хозяева снятого угла алкаши, жить с ними невозможно. Мама тогда к спиртному не притрагивалась. Приближалось первое сентября, мне в первый класс, я вернулась из деревни, а жить негде. Лихорадочно метались мы с ней в последние дни августа, ища, кто бы нас приютил. От места проживания зависело, в какую школу документы отдавать. Повезло, сняли комнату у приличного интеллигентного старикана в благоустроенном новом доме, и школа напротив. Но появился отец, и нас попросили.

В столовой №11 маму познакомили с веселой вдовой, сдающей комнату в трехкомнатной квартире. Женщина проживала двумя этажами выше над объектом советского общественного питания. Мы переехали без отца. К счастью, прожили там недолго, потому что хорошего вспомнить нечего.

Помню, как за год до нашего переселения к вдове и матери троих детей (о том, что кроме двоих сыновей есть дочь, я узнала после смерти Зои, хозяйки квартиры) около подъезда стояло два гроба, море людей и бабский вой. Я прыгала у соседнего дома на скакалке и не предполагала о близком знакомстве с семьей покойных.

Муж Зои трудился на стройке, Зоя в торговле. Приехал добрый молодец навестить сестру и товарища. Все трое из одной деревни. Рабочий день, дома никого, ломанулся на стройку к зятю. На радостях всей бригадой выпили с земляком. Кто принес технический спирт, следствие не установило, списали на умерших. Не откачали семерых, везунчики потеряли зрение.

После смерти родного брата и мужа прелестница Зоя недолго горевала. До бытовых забот не опускалась. Махнула рукой на парней-подростков четырнадцати и двенадцати лет и пошла в загул. А парни потянулись к криминалу и чудом сошли с кривой дорожки. Было бы счастье, да несчастье помогло. Примерно через год все дети Зои перешли на попечение ее матери, почтенной старухи-староверки, возможно, тем и спаслись.

На работах Зоя не задерживалась, как надоедало, скрывалась с выручкой. И со всего подъезда пятиэтажного дома денег назанимала. Долго старой Анне Степановне пришлось рассчитываться за веселую жизнь дочери, одолевали, угрожая, кредиторы. Бабушка с внучкой, выбиваясь из сил, отрабатывали Зоины долги. В столовой мыли полы, чистили овощи, дежурили по ночам. Моя мама, участливая к чужим бедам, помогала как могла столовским провиантом.

Не часто встретишь женщин, так одаренных красотой, как Зоя. Природа постаралась на славу! Невысокий рост, точеная фигура, высокая грудь. Жгучие карие очи, правильные черты лица, четко выраженные брови. Вытравленные перекисью локоны усиливали блеск глаз и четкие линии бровей. Ни дать ни взять – актриса. А как одевалась! Шелковые кокетливые фасоны, брошки! Платье не платье, туфли не туфли! Только на высоком каблуке и ридикюльчик лаковый с металлическими застежками! До полного шика не хватало достоинства, осанки, грации. Простецкую суть выдавала вертлявость, болтливость, безрассудное озорство.

Еще до нас Зоя поселила у себя шестнадцатилетнего мальчишку, приехавшего из районного центра учиться на часовщика. Миловидного спокойного, задумчивого паренька хозяйка из квартиранта быстренько перепрофилировала в любовники. Ни возраст не смутил, ни то, что сын на два года младше.

Когда надоедал мальчишка, аферистка таскала с рынка знойных усатых джигитов и устраивала грандиозные попойки, отправив молодого любовника подышать свежим воздухом. В один из таких фестивалей ночью объявился мой папаша.

К сожалению, с хозяйкой криминального борделя мама подружилась и принимала участие в разгуле. Невольно присутствуя при отвратительных сценах, не предназначенных для детских глаз, хотелось кричать: «Остановись! Посмотри на себя! Посмотри, кто вокруг тебя!» Стыд и обида за мать сжигали сердце, что неправильно. Дети ни в коем случае не должны стыдиться родителей. Но так было. Теперь появился термин «испанский стыд», как раз в точку. Прошу прощения у собственных детей, если по моей невольной вине испытали подобное.

Если бы только я могла, подожгла бы гадкую квартиру. Но, к счастью, зимой мы уехали в свою комнату. Меньше чем через год Зоя трагически погибла. Хорошо выпившая, не могла попасть домой и уговорила соседей сверху разрешить ей спуститься по бельевой веревке на свой балкон. Веревка оборвалась. Вот тогда я и познакомилась с девятилетней дочерью Зои, жившей до смерти матери с бабушкой Анной в деревне. Но то, как говорится, уже другая история.

Первый раз в первый класс

К школе меня никто не готовил. Лето пролетело у бабушки Пани и дедушки Мити в раю, любви, заботе и неге. Мама собирала дочку в первый класс впопыхах, параллельно решая вопрос о крове. Так мы переехали из района Радиостанции, со второго пристанища, на третье, улицу Ильича в дом номер сто, и я пошла в школу №122 метрах в двухстах от нашего дома. В самую новую модерновую школу района, возможно, города. Ее только-только построили. Для семидесятых космическая! С кино- и спортивным залом, гигантской столовой, современной мебелью. Светлые холлы именовались важно – рекреациями. Во дворе шикарная площадка для спортивных мероприятий. Первые саженцы по периметру здания высаживались на моих глазах.

По ощущениям маленькой привезенной из деревни девочки атмосфера внутри школы напоминала хаос многомиллионного Бомбея. Неуютно и боязно. Классы набрали по сорок пять человек. Некоторые ученики сидели по трое за партой. Учителка лет тридцати пяти- сорока представлялась злобной старухой. Тетенька быстро выделила полезных детей, рассадила за первые парты. Бесперспективных в плане учебы и материальной выгоды определила на задние ряды. Я подходила под последние критерии. Моя мама не заискивала перед «Марией Ивановной», не дарила подарки, абсолютно не интересовалась моими успехами. Меня привели первого сентября тысяча девятьсот семидесятого года в школу и забыли на восемь лет. Впрочем, и потом вряд ли вспомнили. Совершенно самостоятельно после восьмого класса я поступила в педагогическое училище, приятно удивив родителей.

Попав в новую, непривычную среду, я долго не могла выражать, произносить мысли и желания, будто парализованная или глухонемая. Сейчас бы про такого ребенка сказали не то что интроверт – аутист. Но тогда ни таких слов, ни диагнозов не знали. Сейчас предполагаю, внутренний ступор явился следствием перенесенных передряг, особенно житье у «доброй» тети.

В неполных восемь лет я четко понимала: в школу меня собирают не папа с мамой, а инопланетяне. Родители где-то достали очень красивый и очень огромный профессорский портфель из черной искусственной кожи с двумя большими карманами на фасаде и никелированными защелками. Мало того что он пустой был тяжеловат для ребенка, так еще и доставал до земли. Как они гордились приобретением! Я хотела обычный ранец, но до моих хотений дела никому не было.

Дитем я росла не просто худым, дистрофиком. Маму любили подкалывать доброжелатели: «В столовой работаешь, а ребенка не кормишь!» Что поделать, такая конституция, с возрастом вес пришел в норму. Тогда портфель плюс учебники, сменка (в смысле сменная обувь), физкультурная форма поспособствовали развитию лордоза, искривлению позвоночника, сопровождающего меня всю жизнь. В юношеском возрасте, осознав уродство, я пыталась выправиться, мучила тело физическими упражнениями, старалась прямо держать спину. Жаль, не имела возможности плавать и носить корсет. Родители недуга не замечали, какие мелочи! Я оправдываю маму голодным военным детством, главный приоритет в заботе о чаде – наполненность желудка. Сыто дитя, и порядок!

Кроме ненавистного портфеля, просуществовавшего до седьмого класса, дочку снабдили внушительных размеров красочной азбукой, видимо, для усиления эффекта обернув газетой. С азбукой они опоздали года на два. Про букварь, единый учебник советского школьника, похоже, не слышали, поинтересоваться, что первокласснику необходимо – не посчитали нужным. Буратино отдыхает! На первом уроке первая учительница перед сорока пятью учениками подняла первоклашку на смех и за азбуку, и за обертку из газетной бумаги.

Первая встреча с педагогом еще больше способствовала замкнутости. Я едва не умерла от страха и стыда. После беглого знакомства и уничижения мне, как и другим ученикам, вручили чистый тетрадный лист, попросили что-нибудь написать и нарисовать. Тест на подготовленность и интеллект, так сказать. Дети с удовольствием принялись за дело. И я что-то рисовала, рисовать у меня получалось очень хорошо, а вот писать… Я не знала ни одной буквы! Я написала «СССР», то, что на плакатах от Москвы до самых до окраин. Меня опять подняли на смех. Потом что-то спрашивали. Я ничего не могла ответить. Паралич. Я здесь и меня нет. Так и пошло. Учителка со мной недолго маялась. Быстренько пересадила на камчатку, то есть на заднюю парту, чтоб глаза не мозолила, повесила ярлык умственно отсталой и забыла о моей персоне.

Надо сказать, в процентном отношении против любимчиков я принадлежала к большинству безнадежных. На камчатке еще хуже: ничего не слышно, не видно, не понятно. Постоянные отметки – колы и двойки, тройка – радость. Во второй класс переревели по инерции, не портить же картину успеваемости!

Встреча с первой учительницей состоялась через восемнадцать лет. Знаменательная встреча! И какие обстоятельства!

Сто двадцать вторая новейшая школа будущего нравилась мне исключительно кинотеатром. Один раз в неделю в настоящем большом кинозале с несколькими проходами и рядами бархатных кресел, уходящими под потолок, показывали за пять копеек детские фильмы. Представляете, цветные на огромном экране! О работающем телевизоре из-за бедности мы только мечтали. В школьном кинозале давали сказки великого Роу, «Приключения желтого чемоданчика», «Королевство кривых зеркал», мультфильмы. Чудо и счастье! Страсть отрока к кинематографу продолжилась в другой школе, и гонял отрок при первой возможности с Индустрии на Кировградскую в кинотеатр «Знамя».

В конце первого учебного класса, как положено в мае, провожали выпускников. Случилось событие, после которого и фильмы в модерновой школе стали не нужны. Класс собирался на торжественную линейку, одноклассники пришли нарядные, в том числе и я – белые фартуки, бантики, гольфики. Первоклассникам поручили подарить выпускникам цветы и ветки сирени. Школьники, переполняемые волнительными чувствами ожидания всеобщего праздника, едва сдерживали рвущуюся наружу энергию, галдели, егозили.

Почему-то учительница попросила меня остаться в классе, под руку я ей, что ли, подвернулась? Кто-то зачем-то должен был прийти в течение нескольких минут. Классная пообещала тут же вернуться и забрать меня на линейку. Меня разобрало от гордости: мне доверили целый класс охранять! Все ушли, про меня забыли. Я просидела в классе одна, совесть не позволила уйти. Осталась без долгожданного праздника. Вернувшись, педагогиня выпучила удивленные глаза: «Как, ты здесь, что ли? Ой! Ай!» Не извинилась, не объяснила. Как с гуся вода. Мне собаку жалко, перед кошкой стыдно. Прибежав домой, я долго плакала, забившись в шкаф. Мать поинтересовалась, чего реву. И тут первый раз в жизни я ей, как в детсадовской кухне, четко выговорила: «Больше никогда не пойду в эту школу». То, как я это произнесла и произнесла вообще, стало серьезным сигналом для родительницы, потому что она уделила мне время! Долго уговаривала, что так не получится, выхода нет.

Слава богу! Выход нашелся через шесть месяцев. Похлопотала заведующая маминой столовой, и нам дали от второго треста столовых комнату. Мы переехали подальше от ненавистной школы. И для меня ненадолго началась совсем другая счастливая школьная жизнь. Ненадолго.

Мои первые кавалеры… На обязательном фото, сделанном в фотоателье, худенькая первоклассница, втянувшая голову в плечи, чужой портфель, простенький белый фартук без кружев и оборок, тонюсенькие светлые косички переплетены белыми бантиками, завитки локонов на концах, косой пробор, смущенная полуулыбка. Это я.

Но мальчикам я нравилась. Таким же тихим и скромным. В отличие от меня мальчики учились хорошо. Да и вообще дети, пришедшие в первый класс, почти все читали, некоторые и писали. Мальчики опекали, помогали в учебе и даже провожали до дома. Из первых школьных подруг помню одну. Девочка по имени Анжела жила в той же пятиэтажке, где мы снимали комнату. Возможно, в честь популярной Анжелы Дэвис дали ей редкое имя. Удивительное дело, Анжела жила в отдельной квартире с благополучными родителями. Я удивлялась, не представляя, как люди могут просто жить счастливой семьей, не ища приключений на задницу.

Уралмаш

Так вот, маме дали ордер на комнату. Не хоромы, но снова собственная крыша! Тот, кто скитался по чужим углам, поймет. Наша радость не знала границ! Комната двадцать один квадратный метр, на три соседа (говорили «на три хозяина»).

Целый микрорайон из нескольких улиц, частью расходящихся лучами и прилегающих к центральной проходной «Уралмашзавода». Рабочая слобода. Построенные после победы сорок пятого пленными немцами, нарядные двухэтажные каркасно-засыпные дома с жилыми чердаками (считай, трехэтажки) и двумя подъездами чередовались длинными лабиринтами дровяников и живописными помойками. Летом дворы утопали в зелени акаций, тополей и боярышника. Замысловато смастряченные пролетариями-романтиками голубятни украшали почти каждый двор. А оборудованных площадок для детей не помню. Площадки для сушки белья – да. Хозяйки, увешанные бусами из деревянных прищепок, приходили со своими веревками и развешивали круглый год белье на улице. Ох и хорошо же принесенное с мороза белье! Парфюмерам на заметку! Если место сушки пустовало, детвора использовала его для игр. Зимой белоснежный пейзаж дополнялся дымом труб и ледяными горками-катушками. Ответственные родители (мои в их число не входили) возводили ребячью радость около каждого дома.

А в общем, кошмар моего детства во всех отношениях. Только после пятидесяти перестали сниться уралмашевские триллеры.

Зимой в холодной угловой комнате, печку топили два раза в день. Вода на кухне из крана ледяная, зато питьевая и без кипячения вкусная, запах хлорки ничуть ее не портил! Туалет в коридоре, квадратная просторная кухня и печь-голландка.

По справедливости, кухонную печь должны топить все жильцы по очереди. Мои родители топили, потому что с совестью, сосед-татарин Гриша, по-татарски Горяй, топил постоянно и без очередей. Да ему больше всех надо! Комнатушка его семьи, состоящей из трех человек, метров семь, не больше. Гриша, по сути, жил на кухне. Там же курил, читал газеты, философствовал, играл с соседями в шахматы, пропускал рюмашку, варганил обеды на общей плите. И самое главное, эта же голландка отапливала его нору, потому что одной стороной соседствовала с ней. Со всех сторон Грише выгода.

Третьи соседи – молодые деловые жлобы. Участвовать в обогреве общих площадей категорически отказывались, за что презирались остальными жильцами. Снисходили до повинности крайне редко, когда им открыто пеняли. Мои родители на общей плите готовили изредка, по выходным. У нас, как и у всех, имелась газовая портативная плиточка, складывающаяся в небольшой металлический чемоданчик. К плитке прилагались маленькие, как игрушечные, газовые баллончики. По субботам пустые баллончики меняли на рынке. Непременно отстаивались очереди, и наполненная газом тяжесть тащилась домой. Везунчики – на саночках по снегу. Меняли сразу баллонов пять – десять, чтобы дотянуть до следующего обмена. А очередь! Очередь – неотъемлемая часть жизни советского человека. Нелегкая жизнь в плане быта выпала на молодость родителей. Не понимаю тех, кто с восторгом вспоминает советское время. В нашей стране всегда, во все времена, два государства – одним фантик, другим конфетка.

Дрова… В лабиринте стоящих рядом дровяников стояла и наша заветная чуланка. Вообще-то я этих мест избегала, боялась крыс, мышей, алкашей и хулиганов, играющих в карты или трясучку на интерес. Надо не только озираться по сторонам, но и смотреть под ноги, дабы не угодить в кучу дерьма или битого стекла.

Вспоминаю: мне двенадцатый год, родители где-то загуляли, чтобы не околеть, надо самой топить, идти за дровами в самый дальний и глухой угол двора. Из освещения – одинокий фонарь на всю придомовую территорию, его свет никак не достает до нашей кандейки. В помощь луна, звезды да белый снег. Страшно. Тяжело. Пока притащила да пока растопила. Березовые дрова роскошь. Топили всяким мусором, обрезками, отходами производства. Почему – не знаю. Спросить уже не у кого. Думаю, и дефицит, и дорого – вечные спутники пролетариев.

Окна родной холобуды метра полтора от земли, стены зимой промерзали. ЖКО (жилищная контора) обшила стены завалинами, набитыми опилками. Не скажу, что стало теплее, но все же забота о людях. Летом отец сторону, выходившую окнами не на тротуар, а на обширный самопроизвольный газон, заканчивающийся помойкой, отгородил чем-то вроде палисадника высотой до колен. Как бы для того, чтобы под окнами не шастали. Предпринятые меры не помогли, народ перешагивал через игрушечный заборчик, ходил, как и прежде, любопытно заглядывая в окна. Я не понимала, зачем он сколотил ограждение, стыдилась перед самой собой дурацкого забора. Не помню, чтобы мой папа хоть что-нибудь делал с толком и смыслом, не мастер, словом. Бог одарил родителя другими талантами.

Ну а с другой стороны дома, как уже говорила, тянулись дровяники, где нам и строили на радость зимой горку. Мы с подружкой ходили по всем ближайшим дворам «Нашего городка», катались на всех катушках подряд, устраивали им ОТК (отдел техконтроля). Шататься можно было хоть до утра, преступность нас не касалась, по крайней мере, детей не крали, поэтому дома нас не теряли. Меня никогда не ругали, я хорошо и самостоятельно училась, прибирала в комнате, идеально – незаметный ребенок. Приходя домой после зимних прогулок вся в снегу, мокрая, уставшая, раскрасневшаяся, счастливая, наворачивала тарелку наивкуснейшего борща (такой варила только мама!), падала в койку, засыпая быстрей, чем голова касалась подушки.

Но однажды с криминалом столкнулась. Случилось это не в наших дворах, а на районной елке, на площади Первой Пятилетки. Класс пятый-шестой. Вечером в зимние каникулы шатались с той же подружкой по снежному городку, пялились на живую красавицу, отыскивая сделанные нашими руками игрушки, катались с горки, бегали по ледяному лабиринту. Все бесплатно! СССР! И тут нарисовываются какие-то знакомые моей подруганьки. То ли она с ними в пионерском лагере виделась, то ли еще где пересекалась. Три девицы тюремной наружности. Не стесняясь, открыто дымя сигаретами, хватают нас за шиворот и тащат в ближайший от площади подъезд.

Гопницы старше нас, особенно одна, по-видимому, главная бандитка, года на четыре-пять. Ох и колоритная, с наколочками. Здоровенная, широкоплечая, ноги худые колесом. Такую сферу широкими брюками не скрыть, а на ней куртешка да короткая юбчонка. Злющая резкая стерва с белесым лицом, крючковатым, горбатым носом и тонкими бледными губами.

Средняя и по комплекции, и по возрасту симпатичная девица с темно-фиолетовым фингалом на полфейса, никак не подходившим к миловидному отстраненному образу.

Младшая – уродливый заморыш, «жертва аборта» на языке шантрапы, но все равно нас старше. Истовая шакалка, подначивала кривоногую атаманшу на расправу.

Одеты все трое много хуже нас, хоть мы далеко не блистали гардеробом! Носили самый примитивный дешевый советский ширпотреб свободного доступа. Мгновенное перемещение в заплеванный подъезд ближайшего к площади дома, стоящего по улице Ильича, не дало возможность собраться с мыслями. Знакомые подруги на площади вели себя первые пять секунд вполне дружелюбно. Не представляю, чтобы у моей Елены, инфантильной лани, могли быть какие-то враги.

Девахи потребовали вывернуть карманы, и кои оказались пусты, пришли в бешенство. По подъезду, озираясь, проползали жильцы, ускоренно-трусливо шмыгали в квартиры, соображая: дело нечисто. Старшая врезала как между прочим кулаком нам по мордам, упреждая попытки SОS, и приказала поцеловать ее подошвы. Удовлетворившись нашим унижением, мерзавки отпустили малявок, наказавши помалкивать во избежание худшего. По крайней мере, где искать подружку, они знали.

Я радовалась, что отделалась синяком и ссадиной, которые дома не заметили. Жаловаться? Кому? За унижение в душе прокляла этих сучек. Что еще я могла сделать? Быть более осторожной, собранной, сильной. Да, такой стала. Как-то выяснилось: кривоногая из «замечательной» семейки – старшие братья зэки. Не сомневаюсь, тюрьмы и малолетние бандитки не избежали, она по ним плакала.