В полночь, когда луна окрасилась кровию, взмахнул он ножом жертвенным и отрубил себе руку левую. Полилась кровь горячая на алтарь, наполняя силою письмена древние. Подавляя боль невиданную и крик, из груди рвущийся, подставил Ла-гон чашу ритуальную под яводь кровавую и прочитал слова заветные, взывая к Чернобогу.
И явился ему бог смерти всего сущего.
– Почто ты меня потревожил, смерд несчастный? Зачем принёс жертву великую? Чего тебе надобно от меня взамен?
– О, великий Чернобог! Прошу, дай мне силу колдовскую и способность управлять всякой живой тварью земной! И жизнь вечную…
– Не могу я сделать тебя бессмертным, богу подобным. Но ты можешь продлить жизнь свою жалкую, данью оплачивая каждый прожитый час. Что дороже всего в этом мире тебе?
– Власть и злато, мой повелитель.
– Хорошо, дам я власть тебе над всеми стихиями и силу подчинять воле своей тварь любую, на земле живущую, будь то человек али зверь лесной али птица вольная. Раз в год в этот день будешь платить мне дань золотыми и серебряными монетами, по одной за каждый день прожитый. Но не будет у тебя души человеческой. И чувств, кроме жажды власти. И лик твой противен солнцу станет. Так и будешь до скончания дней своих проклятым. Согласен ли ты на такие условия?
– Согласен!
– Выстрой храм вокруг моего капища, скрой от глаз людских его. Дабы больше никто не мог потревожить покой мой просьбами мирскими. Дань вместе с жертвою на алтарь возлагать будешь.
И исчез Чернобог, будто не было его.
И тотчас почувствовал Ла-гон в себе силу великую. Бросил взгляд на древо засохшее, и в тот же миг загорелось оно. Повёл рукой над водами болота – изник столб воды зловонной, распростёр над землёю – и овраг возник. Дунул, что есть сил – буря поднялася. Засмеялся Ла-гон смехом, леденящим кровь в жилах, и отправился к своему дяде Евродоллу. По пути увидел он озерце малое, взглянул на себя и отшатнулся в ужасе. Из воды глядело на него чудовище: вместо лица человеческого – череп, горелой кожей обтянутый, с глазами красными, отражающими пустоту бездонную. И решил тогда он имя принять новое, наводящее страх и ужас на род людской – ЛогнА.
Подчинив своей воле медведицу дикую, горделиво он въехал во врата города, ему ненавистного, прямо ко дворцу белокаменному. Не посмела стража царская препятствия ему чинить, посему и в живых осталася. Евродолл как увидел это зрелище жуткое – живой труп верхом на медведице – так и замер на троне восседаючи.
– Не признал меня, дядюшка? – спросило его чудище.
– Ла-гон? Ты ли это, племянник мой, сын сестры жены моей любимой?
– Не зови меня смертным именем. Я теперь ЛогнА зовусь, и бессмертен я, яки боги небесные. Поклонись мне в ноги как владыке живота твоего! И быть может, пощажу я тебя и народ твой.
– Негоже царю перед колдуном колени преклонять!
– Что ж, воля твоя, дядюшка.
И вырвалась из глаз ЛогнА молния и испепелила Евродолла. Испугалася свита царская, и тотчас все ниц перед чародеем пали. Сел на трон вожделенный ЛогнА и велел лучших кузнецов и каменщиков привести к нему. И предстали пред ним проги гордые – мастера на все руки лучшие.
– Коли выстроите мне храм удивительный, я помилую вас всех как одного.
– Не боимся мы смерти поганой. Договор другой у нас к тебе, колдун. Ежели выстроим мы храм по нраву тебе, ты отпустишь нас на все четыре стороны, и не будет у тебя власти ни над нами, ни над потомками нашими.
– Хорошо, будь по-вашему.
Семь дней прошло, заскучал ЛогнА. Не по нраву пришлось ему царствование. И казни уже не радуют, и раболепие приелося, да и слово Чернобогу данное исполнять надобно. И тогда он указ издал: “Пусть братья мои двоюродные правят вашими народами, как и д՛олжно быть. Но за это накладываю на вас дань немалую. Раз в три месяца вы должны к храму моему приносить пятьдесят монет золотом и пятьдесят серебром. А раз в год в последний день марта отчёт о прибылях своих предоставлять и присылать ко мне в услужение самую красивую девушку и самого умного юношу.” И как только проги закончили храм, затворился в нём. А бояре послали гонцов Песо и Бата найти да вернуть их на родину.
А тем временем в семьдесят седьмых землях Песо явился к царю Москалю дочь его Елену за себя сватать. Ох, и обрадовался ему царь, парень и статный и красивый, всё как дочь его хотела. Встретил его как самого дорогого гостя: за стол рядом с собой усадил и давай его выспрашивать. Мол, как звать-величать, какого рода-племени. А Елена тем временем в щелку подглядывала. Царевич Москалю отвечает, что мол так и так, рода я царского, из тридцать девятых земель к вам прибыл, прослышав о красоте вашей дочери. А зовут меня Песо, сын Евродолла. Ещё больше Москаль обрадовался, говорит: