– Ты умеешь играть на гитаре? – удивился я.
– Только в этом году начала, – смущённо ответила она.
У неё оказался такой приятный голос. Я, конечно, слышал её пение на уроках музыки, но музыка уже давно закончилась, а голос изменился. Песню я раньше не слышал. «Милая моя, солнышко лесное…»
Окончив, Маруся передала гитару рыжей Таньке.
– Очень красиво, – шепнул я Марусе.
Танька пела нечто грустное, где были такие слова:
Мы выбираем, нас выбирают,
Как это часто не совпадает…
И я готов был поспорить, что она поглядывала на Никиту. Но тот, конечно, не заметил, потому что уплетал уже, наверное, пятую сосиску, которую якобы откопал среди выпотрошенных упаковок.
Гитара вернулась к Матвею, и его постоянно просили исполнить что-то на бис. Мне тоже хотелось, чтобы он не переставал петь.
Стало прохладно, и многие пододвинулись ближе к костру, но мы с Марусей остались на месте. Время от времени мы улыбались друг другу в полутьме, и этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливыми.
Потом ещё жарили маршмеллоу, Маруся снова меня угощала.
Но вот дровишки закончились, костёр догорел, и мы, кряхтя и зевая, начали подниматься. Я встал и подал руку Марусе. И, когда она взяла её, меня будто током пробило до самых пяток. Влажными руками я свернул коврик, помог засыпать тлеющие угольки, растолкал задремавшего Никиту, и мы двинулись.
Возвращались полевой дорогой под звёздным небом. Пахло влажной землёй, из леса доносились сказочные соловьиные трели. Я дрожал от холода и не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего. Сам не заметил, как взял Марусю за руку. Даже сейчас, когда я просто пишу об этом, почерк становится неровным.
Я проводил её до девочкового коттеджа. И отправился к своему. Меня поджидал выспавшийся Никита.
– Ну как? – спросил он с хитрой улыбкой.
– Всё хорошо, – ответил я, не желая прощаться с магией момента.
– Понравилось? – уточнил Никита.
– Что? Сосиски? – не понял я.
– Ты чего, издеваешься? – рассердился Никита. – Она к тебе ради сосисок подсела?
– А-а, – протянул я и снова рассмеялся. Мои терзания казались теперь такими смешными. Теперь-то я знал, что всё получится само. Тогда, когда нужно. – Не, ничего не было, я жвачку в школьном рюкзаке забыл.
Никита тоже рассмеялся.
На следующий день уже ничего интересного не помню. Но что-то капитально изменилось. Меня тянуло к Марусе неодолимым образом, как мощнейшим магнитом. Я сопротивлялся, цеплялся за Никиту, но всё равно оказывался рядом: и в очереди в столовой, и на волейбольной площадке, и на всех фотографиях.
Когда сели в электричку, её окружили девочки, и я с нарочито грустным видом прошёл дальше. Мы с Никиткой сели в противоположном конце. «Электричка доедет, – думал я, – мы попрощаемся и расстанемся на целых три месяца. Как обидно терять эти последние два часа».
Никитка уткнулся в телефон.
– Ты не против, если я позову к нам Марусю? – спросил я.
– А если против, то что? – поднял недовольный взгляд Никита.
– То, конечно, не буду, – ответил я.
– Я не знаю, что с тобой было вчера, но вот этот взгляд я, благодаря Коле, хорошо знаю, – усмехнулся он. – Ты подсел, тебя ломает.
– Чушь не говори, – рассердился я.
– Ох уж эти отличницы на мою голову, – запричитал Никита. – Сначала потерял брата, теперь друга.
– Никого ты не терял, не выдумывай. Самому уже пора глаза открыть.
Никита и правда раскрыл их на полную.
– Что ты хочешь сказать?
– Танька вчера для тебя песню пела, пока ты по сосискам ударял. Кстати, она не отличница.
Никита разразился гомерическим хохотом.
– Всё ясно, теперь ты решил меня кому-нибудь сбагрить, чтоб не мешался? Просто гениально!
– Ничего подобного, – возразил я как можно спокойней. – Я бы мог поспорить.
И вдруг рядом с нами появились Маруся с Таней, я даже икнул от неожиданности. А Никита уставился на меня, как на фокусника, который провернул свой фокус совершенно необъяснимым образом.
– Мы утащили в отеле печенье – хотите? – И Танька протянула его Никите.
Никита взял его с недоверием. «Маруся утащила из отеля печенье, ну-ну», – подумал я.
– А у меня игра с собой есть, – вспомнил я. – Сыграем?
И я достал карточную игру, где надо блефовать (мама всучила, несмотря на мои протесты). Так вот Танька блефовала лучше всех. Хлопала большими глазами небесной голубизны, и все ей верили. Если б не густая россыпь веснушек, её вполне можно было бы назвать симпатичной. Кажется, зимой их было поменьше. Никита потихоньку втянулся, предложил играть на оставшееся печенье и смешно расстраивался, когда в очередной раз проигрывал.
Вдруг смотрю – все поднимаются, снимают с полок рюкзаки. Я вздохнул. Снял свой и пошёл помочь Марусе. Я надеялся проводить её, но за ней приехал папа. Даже не попрощались толком.
Прошло два месяца. Я всё лето сижу на даче, помогаю маме в огороде, а папе – с ремонтом бани. Каждый день пишу эти воспоминания. Несколько раз в день пишу Марусе, она обычно тут же отвечает. За её лагерь ни капли не волнуюсь. Слушаю «Милая моя» и ужасно скучаю.