Кататония

– Вы ужинали, магистр?

– Ужинал. Тебя пока дождешься, все остынет.

Рене положил в рот первую ложку, спросил, жуя:

– К чему было кричать на весь замок?

Абеляр сверкнул глазами из-под нависших бровей:

–Потому что по-иному тебя не выцепить было! Ты целыми днями где угодно, только не в академии! Я только сегодня посылал за тобой два раза. Эмиль один сидит в комнате и отвечает, что тебя нет.

– Я был у себя днем.

– А толку, что ты был? Где тебя носит, Рене?

Рене развел руками и сунул в рот еще одну ложку гуляша. Абеляр сердился, значит, мог выгнать в любой момент, а жрать хотелось очень сильно.

– Рене, – голос магистра стал строже, – на тебя жалуются. Ты пропускаешь лекции, не выполняешь задания, твои заклинания слабы. Ты явно тратишь силы и время не там, где положено. У тебя какая-то работа в городе?

Можно было бы соврать, но Рене никогда не врал Абеляру.

– Нет. Работы нет.

– Что тогда? Ты встрял в переделку?

Рене прикинул, можно ли считать Амайю переделкой, и ответил:

– Тоже нет.

– Тогда что с тобой? Ты никогда не был столь плох! Сколько тебя помню, ты был усердным учеником, умным и трудолюбивым. Куда все пропало?

Рене задумался. Поразмыслив, решил сказать магистру часть правды.

– Магистр, у меня были дела в городе. Я использовал вестника, это отняло кучу сил. Честное слово, после вашего гуляша я воспрял!

– Ну смотри, – Абеляр притопнул ногой. – Чем бы ты там не занимался – прекращай. Эльбор грозится оставить тебя на второй год! Твои городские дела сильно тебе вредят, Рене. Заканчивай с ними и берись за учебу. Ты доел?

– Да.

– Тогда иди. И не заставляй меня больше искать тебя по всей академии.

Выйдя от Абеляра, Рене не пошел к себе. Удивительно, но, несмотря на выволочку от магистра, настроение оставалось хорошим. Рене вспоминал, какой сегодня видел Амайю, представлял, как будет замечательно, когда они снова встретятся вживую… В голове уже возник план, как можно это сделать…

Магистр прав: хватит тратить силы на вестников. Хватит любоваться издалека. Рене хочется держать Амайю в своих руках, говорить с ней вживую, целовать ее.

Тогда он, наконец, успокоится и возьмется за учебу.

Окрыленный Рене поднял голову к темнеющему небу и тихонько пропел:

– В этом мире жестоком, где нежность как слабость,

Где, чтобы выжить, ты вынужден биться,

Я набрался неслыханной наглости!

Я! Позволил! Себе! Влюбиться!¹

Влада отодвинула ноутбук и усмехнулась. Нет, современная песня панк-группы, конечно, соответствует настроению, но из романа ее лучше вычеркнуть…

Глава 7

Субботний день оказался ясным и свежим. Влада, замотанная шарфом поверх пальто, вышла из метро и направилась по Среднему проспекту Васильевского острова к Университету. На переходе через Восьмую линию заметила знакомую спину и прибавила шагу.

– Стас!

Он обернулся и широко улыбнулся. Подался навстречу, будто попытался обнять, но на полпути передумал. Влада сделала вид, что ничего не заметила, и они пошли рядом.

– Вчера мне звонит начальник, – Стас говорил медленно, обстоятельно, будто обдумывая и подбирая каждое слово. – Ну, ты знаешь, Руководитель Аппарата. Звонит и говорит, мол, как хочешь, но чтобы завтра пришел на работу.

– А ты?

– А я говорю: «Никак не хочу».

Влада усмехнулась, искоса глядя на собеседника. Какой все же у Стаса красивый профиль! В литературе такие профили называют чистыми. Нос идеально прямой, губы четко очерчены. А ресницы какие длинные…

– Я ему объясняю, что при устройстве на работу четко обозначил свои приоритеты. Мне надо закончить магистратуру. Я и так слишком много времени потратил, пока был в академе – между прочим, во многом из-за работы.

– А он?

– А он начал на меня наезжать, мол, это работа, и нечего…

Влада с интересом слушала, что говорил начальник Стаса, что отвечал сам Стас, и могла бы наслаждаться монологом еще долго, но внезапно сбоку, то ли с Шестнадцатой, то ли с Четырнадцатой ( Влада не особенно обращала внимание, где они идут) линии вышел бомж.

Бомж как бомж: ничего необычного. Лохматый мужик в засаленной драной куртке, в ушанке, помнившей, вероятно, еще Петербург Раскольникова, в резиновых сапогах. Перед собой он толкал тележку с надписью «Дикси», в которой горкой был нагружен всякий хлам. К тележке же были примотаны большие пакеты, громыхавшие бутылками и банками.

Бомж подошел к мусорке, заглянул в нее, ухмыльнулся и сунулся в нее обеими руками.

Владу передернуло.

– Стас, давай улицу перейдем.

– Зачем? Нам тут к Универу по прямой.

– Пожалуйста! – Влада кивнула на бомжа, рывшегося в мусорке. Если бы они продолжили идти прямо, прошли бы рядом с ним.

– О как, – Стас с прищуром посмотрел на Владу, но повернул к пешеходному переходу, – а ты из брезгливых, оказывается.

– Не в этом дело. Просто некомфортно мне рядом с людьми, оказавшимися на обочине жизни. Я их боюсь.

– Боишься бомжей днем на светлой улице?

Влада вздохнула:

– Вот ты сказал, и зазвучало по-дурацки. Это что-то иррациональное. Я не могу объяснить, но мне тяжело рядом с нищими, с маргиналами всякими…

Стас усмехнулся:

– Звучит так, будто боишься от них заразиться. Но я тебя понимаю, действительно противно видеть, что человек довел себя до копания в помойках. Хотя знаешь, исследования показывают, что такие люди сами виноваты в своем образе жизни…

Они шли уже по другой стороне дороги, бомж со своей тележкой остался позади, но незримо преследовал Владу, оставаясь с ней неясным и очень неприятным образом. Влада слушала Стаса вполуха, зная, о чем он говорит. Да, действительно, проведенные социальные эксперименты показывают, что часть бездомных возвращается на улицу даже тогда, когда им предоставляют работу и жилье. Влада могла бы добавить, что на улицах есть и имеющие дом бомжи: люди с пропиской и даже правом собственности на жилье. Просто они не приходят домой. Им незачем.

Как мерзко он сунулся в мусорку обеими руками…

Владу передернуло. К счастью, Стас этого не заметил и перевел тему на что-то другое, бомжей никак не касающееся. Так, болтая, они подошли к 22 линии, повернули за угол, и уже через четыре минуты Стас открывал перед Владой тяжеленную дверь.

Пройдя по обшарпанным за столетия и не поддающимся никакому ремонту ступеням, магистры взошли на первый этаж, поздоровались с охранником, приложили карточки к турникетам.

– Не помнишь, пятьдесят вторая аудитория на каком этаже?

– На пятом, – вздохнула Влада. – На лифте или пешком?

– Конечно пешком! Где наша не пропадала, наша везде пропадала.

Влада прыснула, и они направились к ведущим на лестницу дверям.

Когда ноги принесли их, наконец, на пятый этаж, до пары оставалось еще минут пять.

– Ну, я сейчас, – Стас кивнул в сторону мужского туалета. – Припаси мне там местечко на первой парте.

– Ага, – согласилась Влада, и направилась к аудитории, в раскрытую дверь которой уже заходили однокурсники.

И в этот момент у нее в сумке зазвонил телефон.

На звонок телефона Влада ответила не сразу: айфон завалился на самое дно, и понадобилось время, чтобы его отыскать.

Влада торопилась – мама не будет долго ждать, решит, что дочь занята и не может говорить, и отключится. Что звонит именно мама, Влада не сомневалась: только на звонки от мамы у Влады стояла симфония Моцарта.

Наконец телефон ткнулся в руку.

– Привет, мам!

– Доча… тут такое дело… кое-что произошло… – голос матери звучал странно, совсем на нее непохоже. Будто ей трудно говорить, а вообще-то мать Влады без труда подбирала нужные слова.

Влада испугалась.

– Что?! Мама, что произошло?

– Доченька… мне папа позвонил…

Влада опешила. Дедушка умер три года назад…

– Мама… Мама, у тебя точно все в порядке? Ты же помнишь, мы его похоронили…

В голове появились странные мысли. Нет, нет, конечно, о чем речь, нет никакой путаницы, Влада сама приходила в больницу в последний день, видела дедушку в гробу…

– Доченька… – голос мамы дрогнул, – ты меня не поняла, доченька. Я не про дедушку. Я про твоего папу. Про Лешу.

В первое мгновение слова «папа» и «Леша» не складывались у Влады в голове. Но она мысленно покрутила их, как крутят кусочки головоломки или пазла, и… бац. Совпало.

Влада поняла.

– У меня, мама, папы нету.

– Владочка, я понимаю! – дрожь в материнском голосе усилилась. – Но он звонил и сказал, что болеет сильно, хотел бы увидеться с дочерью…

– Аааа, – Влада ощутила, как внутри поднимает голову ярость, притупленная за годы, но зародившаяся давно, около двадцати лет назад, когда маленькая девочка поняла: папа больше не придет. – Дочерью? И что ж ты не сказала, что у него нет дочери? Что дочери бывают у тех, кто их растит, кто их любит и воспитывает, а не у тех, кто свалил и десятилетиями не появлялся?

– Влада, – голос мамы стал тверже, – я все понимаю, но это твой отец. Не было бы его – не было бы тебя.

– Не было бы его, был бы другой мужчина. Я была бы другой. Как бы то ни было, я не считаю, что должна видеться и строить отношения с бросившим меня человеком.

– Я просто подумала, вдруг ты захочешь…

– С чего бы? – Владу трясло. – Он не появлялся двадцать лет! Двадцать лет, мама! А теперь он заболел, говоришь? И что? Может быть, ему денег надо, уход? И он решил: «О, у меня ж там еще дочка завалялась, пусть выполняет свой дочерний долг!» Да пошел к черту!!! Не смей мне больше про него говорить, не смей предлагать встречаться с ним! И уж тем более не вздумай давать ему мой номер телефона! Его для меня нет! Нету, понимаешь?!

– Понимаю, – тихо ответила Елизавета Павловна.

– Ну и славно, – хрипло проговорила Влада. – Разговор окончен. Ты извини, если тебе больше нечего сказать, то у меня много дел.

– Хорошо, по…

      Влада не дослушала.

Ее колотило, руки тряслись, начало ломить в висках.

– Ты кричишь на ведь коридор.

Спокойный голос. Знакомый. Влада обернулась и встретилась взглядом со Стасом.

– У тебя слезы в глазах стоят.

– Да, я чувствую, – Влада сморгнула, тяжелая капля упала на свитер, повисла на нем одиноким стразом.

Стас порылся в кейсе, достал упаковку бумажных платков, протянул Владе.

– Пойдем-ка, дорогая моя, посидим где-нибудь на скамеечке. Опоздаем минут на пятнадцать, но в таком виде все равно на пару идти нельзя. Да и началась она уже, так что все равно мы опоздали.

Они дошли до закутка в конце коридора, где Влада села на скамейку, прижала бумажный платок к глазам, стирая косметику вместе со слезами.

– Стас, ты иди на занятия, я подойду.

– Не, – однокурсник сел рядом, очень близко, положил Владе ладонь на плечо, – тебя одну оставлять как минимум негуманно. Что произошло?

Влада вздохнула.

«Рассказать? А почему бы и нет? Стыдно… стыдно признать, что была брошена собственным отцом».

– Влада! Колись!

Влада взглянула Стасу в глаза. Почувствовала, как его рука соскользнула с ее плеча, обняла за талию и притянула ближе к Стасу.

«А ведь ему не все равно, – внезапно поняла Влада. – Он ведь мог пойти прямо в аудиторию, но услышал меня и пришел сюда».

Влада вздохнула:

– Мой папа связался с моей мамой и сказал, что хотел бы со мной поговорить.

– А это проблема?

– Для меня – да. Мы не виделись двадцать лет. Однажды я пришла домой из школы, я тогда в первом классе училась, а мама сидит за столом на кухне вся зеленая. А папы нет, и его вещей нет. И все. Он со мной даже не попрощался, даже не объяснил ничего. Это потом, когда я стала сильно старше, мама сказала, что он завел другую семью.

– А… Дай угадаю: у него что-то случилось, и он решил воссоединиться с дочерью?

Влада усмехнулась:

– Ты на удивление проницателен. Я думаю, так и есть.

– Я не особо проницательный. Просто люди так делают всегда. Вспоминают про родню, когда нужна помощь. Вот ты к кому пойдешь, если что?

– К маме… Ну да. Это так. Ему не к кому идти.

– То есть, вариант, что он нажил миллионы и хочет оставить наследство, тобой принципиально не рассматривается?

Влада невольно рассмеялась:

– Даже если так: пусть оставляет. Видеться со мною для этого не надо вообще.

На душе немного полегчало. Влада теснее прижалась к Стасу, замолкла, будто заряжаясь от него спокойствием и уверенность. Стас прижал Владу к себе еще плотнее, повернул голову, и Влада могла бы покляться: она ощутила легкий поцелуй у себя на волосах. Но удивляться и наслаждаться моментом долго не пришлось: Стас отодвинулся, деловито достал из упаковки второй платок, протянул Владе.

– Я считаю, ты поступаешь правильно. Не надо общаться с людьми, которые с тобой плохо обращались. Надо уметь вычеркивать их из жизни. Он ведь понимал, что делает плохо, уходя. Он мог уйти от твоей мамы, но от тебя уходить не был должен.

Влада ощутила, как глаза снова наполняются слезами.

– Ты даже не представляешь, что нам пришлось пережить после его ухода. И с ним-то тяжело было… финансово, я имею в виду. А потом… вообще кошмар, – Влада тряхнула головой. – Ладно. Спасибо тебе. Я пойду умоюсь, воды попью и приду. Иди на пару. Не жди меня.

– Окей, – Стас встал. – Ты молодец. И не считай себя плохой и неправой. Для твоих чувств есть все основания.

Спустя десять минут Влада вошла в аудиторию, где уже шел семинар. Села на последнюю парту, пряча заплаканные глаза. К концу пары она окончательно пришла в себя. И запретила себе даже возвращаться к мыслям об отце.

Глава 8

Обычно девушки, которым впервые предстоит выйти в свет – не просто приехать к кому-нибудь на обед, сопровождая мать, не прийти в театр с единственной целью посмотреть спектакль – а именно дебютировать, появиться на балу с заявкой: «Я невеста! Я ищу мужа», ужасно нервничают. И не даром. От того, как примет общество новоявленную красавицу, зависит очень много. Скажем, какая-нибудь старая бабка из рода де-Бусси кинет презрительно: «Вульгарно одета», и все. Хоть прячься дома, и в этом году больше не выезжай.

Всем, всем надо понравиться: и старым девам, и престарелым отцам и дедам семейств, и пожилым дамам, и, конечно, молодым кавалерам. Последним – в первую очередь.

Не обошла тревога стороной и Амайю. Витавшая в фантазиях, она вынырнула из них ради подготовки к первому настоящему в ее жизни балу. Она не думала о женихах, не думала, что предстоящий вечер может стать знаковым, и все равно все существо ее распирало от волнения и предвкушения, тесно сплетенных одно с другим.

Выбирая платье, подбирая прическу и украшения, Амайя представляла, как войдет в бальный зал, как дворецкий громко произнесет: «Амайя де-Марсо!», как обратятся к ней сотни глаз… При этих мыслях Амайю пробирала дрожь, она с тревогой смотрела в зеркало, размышляя, достаточно ли ярки сапфиры в ее ожерелье? Достаточно ли пышно платье?

Мадам Триаль создала прекрасные туалеты, достойные столицы. Амайя с удовольствием и сомнением разглядывала платье цвета индиго с широкими ажурными кружевами.

– Мэй! Мэй, мне точно надеть это? Не то, серебристое?

– Модистка однозначно сказала, что именно это платье сшито для дебюта, – улыбнулась де-Фраулли, ловко скрывающая тревогу за свою подопечную. – Тебе не стоит переживать.

Ох, если бы слова могли успокаивать!

Часть волос Амайи заплели, часть прядей красиво уложили по плечам. Миледи Элинор восхищенно охнула, увидав дочь.

– О, милая, они все будут от тебя без ума.

Амайя улыбнулась дрожащими губами. Отражение в зеркале соглашалось, что она красива… Видел бы ее Рене…

Дебютанткам положено немного опаздывать на балы: чтобы вся собравшаяся публика могла увидеть новую девушку одновременно и в наиболее выгодном свете: одну, а не в общей толпе прибывающих. Поэтому миледи Элинор и де-Фраулли привезли Амайю в дом де-Виарри за полчаса до девяти. Де-Фраулли оправила подол выбравшейся из кареты Амайи, поправила ей локон.

– Прекрасно! Лучше и быть не могло. Ты будешь самой красивой девушкой на балу.

– Спасибо, Мэй, – тепло ответила Амайя. – Никто не приложил к этому столько усилий, сколько ты.

Подъезд блистал множеством огней. Миледи Элинор шла впереди, Амайя и де-Фраулли на два шага позади. Короткий коридор, ведущий в бальную залу, и вот семья де-Марсо уже у широких двустворчатых дверей.

– Миледи Элинор де-Марсо с дочерью и компаньонкой Мэй де-Фраулли! – провозгласил дворецкий.

Дамы вступили в зал.

Огромная комната вызывала восхищение: хрустальные люстры, золотые канделябры, лепнина на потолке, колоссальных размеров витражные окна. Дом семьи де-Марсо был гораздо скромнее.

Роскошно выглядели и гости вечера, все вместе напоминавшие стаю экзотических птиц.

Навстречу шла хозяйка, сама миледи де-Виарри. Она обняла поочередно Элинор и Амайю, топя их в аромате духов.

– Мои дорогие! Как рада я вас видеть! Вы изумительно выглядите!

Амайя, улыбаясь, взглядом бродила по залу, видя, как многие с интересом смотрят на нее. Тревога, даже робость, испытываемые ею до сего момента, сходили на нет. Амайя ловила на себе восхищенные взгляды. Краем уха слышала перешептывания, понимая: это о ней! И уже совсем другое волнение поднималось в Амайе: удивительное чувство девушки, впервые по-настоящему ощутившей силу своей красоты.

В душе все пело. Де-Фраулли предусмотрительно достала бальную карточку и протянула ее подопечной. Очень вовремя. Де-Виарри представила Амайю своему сыну, и его имя тут же оказалось напротив третьего и шестого танцев. Стали подходить другие молодые люди, и уже скоро Амайя вовсю кружилась посреди зала, наслаждаясь чувством свободы.

– Вы замечательно танцуете, – говорили ей партнеры, и она улыбалась, на самом деле не видя их.

Все существо Амайи заполнял чистый восторг. Она молода, она красива, она пользуется успехом в лучшем обществе.

«Рене, Рене… если бы ты мог видеть меня, если бы ты мог танцевать со мной».

Три часа пролетели незаметно. Амайя изредка отвлекалась на закуски, в изобилии расставленные на столиках вдоль стен. Она выпила бокал вина, и в голове зашумело. Амайя увидела приоткрытое окно: огромное, от пола до потолка, подошла к нему, чтобы подышать воздухом, но, заметив, что это скорее дверь, чем окно, сделала шаг за пределы комнаты. Она очутилась на открытой веранде, выходящей в сад, отделенной от него лишь невысокими перилами. Амайя подошла к ним, оперлась обеими руками, подняла лицо к звездному небу.

Маленькая яркая точка, кружа, спускалась сверху.

– Давненько высматриваю тебя, – произнесла голубка знакомым голосом, садясь подле Амайи. – Как тебе вечер?

– Прекрасно. Прекрасно, но мне так жаль, что здесь нет тебя.

– Ты хочешь меня увидеть? Прямо сейчас?

– Да. Очень.

– Тогда прямо отсюда беги в свою карету, скажи кучеру, что тебе плохо и чтобы вез тебя домой по набережной.

Амайя кивнула, не гадая, может ли Рене видеть ее через своего магического посланца, и, спустившись по невысокой лесенке в сад, побежала по направлению к улице.

Кучер поставил карету далеко от ворот: все ближние подъезды заняли экипажи гостей, прибывших раньше.

– Джейк, мне ужасно плохо! – воскликнула Амайя, подбегая. – Меня мутит, я боюсь опозориться. Увези меня, пожалуйста, домой, а потом вернись за мамой и Мэй. И поезжай, прошу, по набережной, мне нужен воздух.

Обеспокоенный Джейк усадил госпожу в карету и стеганул лошадей. Амайя зашторила окно.

Она гадала, когда увидит Рене, думая, что это случится на набережной, но в этот момент темнота в углу шевельнулась, и беловолосый маг улыбнулся ей.

Амайя едва сдержала удивленный вздох.

– Я накинул морок, – шепотом объяснил Рене. – Очень легкий, для отвода глаз. Чтобы скрыться от кучера. Ну, расскажи, что ты делала на балу?

Он глаз не отводил от Амайи, она видела: ее образ не оставил его равнодушным.

– Я танцевала, – так же шепотом ответила она. – Я танцевала почти три часа, но мне все еще мало.

– Хочешь вернуться на бал?

– Нет! Я так хотела бы потанцевать с тобой…

– Обещаю, однажды мы это сделаем, – улыбнулся Рене. – Что еще ты делала?

– Я пила вино, – призналась Амайя. – От него у меня закружилась голова. Скажи, как ты узнал, что я выйду из залы?

– Я не знал. Просто я очень хотел увидеть тебя и следил за балом из парка.

– Ты видел меня?

– Да, и подумал, что ты прекрасна.

Амайя слегка покраснела.

– Ты сегодня не впервые слышишь это о себе?

– Не впервые. Но так, как ты, мне этого никто не говорил.

Рене улыбнулся. Амайя с наслаждением втянула его запах: смесь трав, выделанной кожи, немного лошади и мужского пота. Никакого парфюма.

– Ты ждал меня, даже зная, что мы можем не увидеться?

– Я жду так тебя не первый раз.

Амайя удивленно округлила глаза. Это было для нее новостью.

– Мне хочется видеть тебя постоянно, ежедневно. Это уже вредит моим занятиям в академии, но мне все равно. Я хочу быть около тебя, говорить с тобой: не через птицу и не при посторонних.

– Я тоже, – прошептала Амайя. Она знала – ее учили – что таких вещей мужчине нельзя говорить никогда, но Рене был не одним из светских юношей. С ним все было по-настоящему. С ним Амайя звенела натянутой струной.

– Я придумаю, как это устроить, – пообещал Рене, и Амайя тут же поверила. – Я думать не могу ни о чем, кроме тебя.

Карета покатила по набережной. Рене осторожно взял руку Амайи в свою, принялся перебирать ее пальцы.

– Говори. Расскажи мне, чем ты будешь дальше заниматься. Какие балы ждут тебя впереди, какие прогулки.

Амайя рассказывала, наслаждаясь ощущением руки в руке. Потом он переплел их пальцы и стал рассказывать сам. Об академии, о ее залах и толстых каменных стенах, о его комнате в этом здании и его соседе Эмиле.

Им обоим хотелось знать друг о друге как можно больше.

Карета стала замедляться. Они подъезжали к дому Амайи.

– Пока, – прошептал Рене. – Развлекайся, а я найду способ побыть с тобой вместе снова. Пока, моя прекрасная ночная фея, – и с этими словами он поднес руку Амайи к губам и поцеловал.

Карета остановилась, Джейк соскочил с козел, чтобы открыть ворота, и в этот момент Рене приоткрыл дверь и выскользнул в темноту.

С Амайей осталось лишь тепло его поцелуя.

Карета заехала во двор и встала у крыльца.

– Ох, миледи, вы и впрямь сама не своя! – с сочувствием произнес Джейк, помогая Амайе выйти из кареты. – Вам хоть немного полегчало?

– Да, спасибо. Но я пойду прилечь, – пролепетала Амайя. – А ты вернись за мамой и передай ей мои извинения. Я ведь уехала, никого не предупредив.

«Он поцеловал меня! Он меня правда поцеловал!» – думала Амайя, поднимаясь к себе в комнату. Поцелуй Рене огнем горел на ее коже. Пальцы пахли им.

«Я его люблю, – внезапно поняла Амайя. – Я его люблю!»

Ей стало и страшно, и сладко от этой мысли.

Когда через час приехали леди Элинор и де-Фраулли, Амайя уже разделась и легла в постель. Обеспокоенная мать без стука зашла в ее комнату, не скрывая возмущения.

– Амайя! Как ты могла? Мы с Мэй обыскали весь дом и весь сад, чуть с ума от беспокойства не сошли, а потом приезжает Джейк и говорит, что тебе стало плохо, и он отвез тебя домой. Так нельзя поступать, Амайя!

Амайя ощутила укол вины. Ей приходилось лгать, и, пусть встреча с Рене того стоила, Амайе была неприятна ложь.

– Прости, мама.

– Так нельзя поступать, – уже спокойнее повторила Элинор. – Ты должна была подойти ко мне, и мы бы уехали вместе. Мне предстоит сделать много извинений де-Виарри. И это происшествие подпортило твой дебют. Что с тобой случилось, скажи мне?

– Я выпила бокал вина, – жалобно всхлипнула Амайя. Ей было стыдно перед матерью. – Мне стало дурно. Я испугалась, что мне станет еще хуже… при всех. Я так боялась опозориться!

Мать ласково погладила Амайю по голове.

– Ну ладно. Но запомни: тебе обо всем нужно рассказывать мне или Мэй. Больше так не делай.

– Не буду, – пообещала Амайя.

Но в душе она знала: если Рене попросит ее еще раз, она поступит ровно так же.

На следующий после бала день Амайя проснулась поздно. Когда она спустилась к завтраку, вся семья уже разошлась по делам. Не было даже Мэй.

Похоже, предполагая усталость вчерашней дебютантки, ее решили оставить в покое.

«Что ж, тем лучше», – подумала Амайя и, взяв чашку чая и булочку, вышла на открытую террасу.

Погода стояла изумительная: чистое небо без единого облачка, солнечные лучи, застревающие в ярко-зеленой листве, пение птиц, доносившееся едва ли не с каждой ветки.

Идеальное утро для завтрака на природе.

В голове безостановочно прокручивались сцены прошлого вечера. Не сцены бала, нет, их затмило другое: приятное волнение в полутьме кареты, ощущения переплетенных пальцев, и, наконец, прикосновение теплых губ к коже.

Амайя села в плетеное кресло, собираясь до обеда предаваться мечтам.

Но планам не суждено было сбыться. Едва Амайя доела булочку, как на террасу вышла де-Фраулли. На ней было фиолетовое платье, которое Мэй надевала ради обычных выходов в город. На туфлях лежал слой пыли – видимо, компаньонке пришлось прогуляться пешком.

– Доброе утро, наконец-то ты проснулась! Я уж собиралась тебя будить! Миледи Элинор, видимо, не сказала тебе вчера: вас ждут на обеде у де-Муасси. Я только что от модистки, забрала последнее платье. Оно как раз идеально подойдет.

– Де-Муасси? – удивилась Амайя. – Я помню, нас познакомили вчера, но про обед не помню…

– Приглашение поступило уже, когда ты уехала, – ответила Мэй, упрекая Амайю не словами, но тоном. – Ты очень понравилась миледи де-Муасси, а с ее племянником даже танцевала.

– Я не помню, –призналась Амайя. – Если честно, я толком не запомнила никого, кроме де-Виарри, да и его только потому, что он первый записался в бальную карточку.

– Это ожидаемо, – отмахнулась компаньонка, – это был твой дебют, ты была взбудоражена. Не переживай, ты еще не раз увидишь этих господ, успеешь запомнить их имена. Ну а теперь давай-ка в спальню, иначе рискуешь опоздать. Миледи Элинор заедет за тобой, она утром уехала к де-Виарри – ну, понимаешь, чтобы объяснить твой вчерашний уход и выпить чаю. У нас всего около часа на сборы.

Амайя послушно поднялась. Сейчас ей вспоминалось, как мама приговаривала бывало: «У дебютанток нет времени бездельничать». Тогда Амайя не верила этим словам, но сейчас поняла их глубокий смысл. У дебютантки только одна обязанность: развлекаться, но развлекаться надо красиво, ярко, а главное – неустанно.

Привезенное Мэй новое платье разлеглось на кровати. Ничего особенного: бледно-голубой цвет, много легкого нежного кружева, жемчужные пуговички вместо украшений. Идеальный наряд для скромного обеда в кругу друзей.

Мэй сама расчесала Амайю и уложила ее волосы в простой, но изящный узел, сверху накинула сеточку с жемчугом, гармонирующую с пуговицами на платье.

– Мило, – заключила компаньонка, оценивая свои труды. – А вот и миледи Элинор.

И правда, по подъездной дорожке уже стучали подковы. Амайя выглянула в окно и увидела карету матери.

– Мама, я готова, я спускаюсь! – крикнула Амайя и побежала вниз.

Дорога до особняка де-Муасси заняла совсем немного времени. Знать в Брасте селилась по соседству друг от друга, что было весьма удобно.

Бланш де-Муасси – дородная дама средних лет в ярко-изумрудном платье – встретила мать и дочь де-Марсо на пороге дома.

– Мои дорогие, как я рада! Идемте, у нас сегодня очень узкий семейный круг.

Так оно и оказалось. За столом собралось не более десятка человек: сама де-Муасси, ее муж, сестра, племянник де-Муасси, которого Амайя вспомнила, когда увидела, сын миледи де-Виарри, тепло улыбнувшийся Амайе и сделавший несколько комплиментов о ее умении танцевать, две молодые девушки – чьи-то то ли сестры, то ли кузины, и, наконец, сами Амайя и Элинор де-Марсо.

Подали обед. Потек неспешный разговор ни о чем.

Де-Муасси говорила, в основном, с Элинор. Разговор зашел о детях, миледи де-Марсо рассказала об успехах сына в учебе, посетовав, что мальчик редко бывает дома, из-за чего между ним и Амайей толком нет родственных чувств, де-Муасси покивала, сказав, что сама редко видит сына, поскольку учеба в Магическом Оплоте занимает все его силы…

Амайя, услышав о магической академии, заинтересовалась.

– Миледи де-Муасси, ваш сын маг?

– Да, дорогая, маг. Разве ты не знала? Мы мало говорим об нем, потому что какой смысл? Эмиль все равно что потерян для нашего общества… Но он предмет нашей особой гордости. Не каждая благородная семья имеет в роду мага.

– Да, – пробормотала Амайя, не зная, что на это сказать.

– О, да, – продолжала де-Муасси. – Я очень горжусь своим мальчиком. Его дар открылся, когда ему было девять лет, и его сразу же забрали в академию. Мы были так удивлены…

– Немного неприятно удивлены, – вмешался милорд де-Марсо. – Ну, вы понимаете…

Все присутствующие закивали, а Амайя недоумевающе переводила взгляд с одного лица на другое. Что-то ускользнуло от нее, но Амайя пока не понимала, что именно. Она уяснила только одно: с магами все не так просто. Для них, похоже, существуют какие-то особые правила, и она этих правил не знает.

По дороге домой она спросила у матери:

– Мама, я немного не поняла: почему то, что сын де-Муасси оказался магом, их расстроило?

Элинор немного помялась, подбирая ответ, наконец, проговорила:

– Ну, дорогая, у сыновей благородных людей есть определенные обязанности перед семьей, которые маг выполнять не может. Поэтому семейство де-Муасси и было расстроено: Эмиль единственный сын.

– Но я все равно не понимаю: какая разница, маг человек или нет?

– Амайя, неприлично обсуждать людей за их спиной, ты же воспитанная девушка и прекрасно это знаешь… О, Создатель, дорогая, задерни штору!

Амайя, послушная матери, схватилась за шнур, придерживавший штору, но замерла, привлеченная странным зрелищем. Вровень их каретой ехал открытый экипаж. Внутри восседал бородатый мужчина, а подле него молодая черноволосая женщина в чрезмерно открытом, больше подходящем для вечернего туалета, нежели дневной прогулки, малиновом платье. Она смеялась, ничуть не обращая внимания, что на них смотрят.

– Закрой штору, Амайя!

Амайя дернула шнур, тяжелый бархат упал, скрывая от глаз Амайи экипаж с его седоками.

– Отвратительно! – негодовала Элинор де-Марсо, кровь прилила к ее шекам, делая их алыми от гнева. – Позволять себе такие вольности днем на улице, по которой ездят приличные люди! Амайя, дорогая, оставь штору опущенной, – мало ли что еще по дороге встретится. Я уже ничему не удивлюсь…

Амайя удивилась:

– Мама… Но чего такого особенного делал этот господин?

Элинор нахмурилась:

– Ты, дорогая, просто многого не понимаешь. Эта пара – неприличные люди. Его принимают в обществе, потому что он богат.

– А его спутницу?

– Не принимают совсем! Она не принадлежит свету. И не спрашивай о них больше. И отцу не говори, я сама расскажу.

Амайя замолчала, обдумывая произошедшее.

«Выходит, так бывает, что люди, имеющие в обществе разное положение, могут быть вместе? Ведь они были вместе, эти мужчина и женщина, я уверена. Значит, вот, что смутило маму. Что разные люди открыто показывают свои отношения на публике?»