Однажды на дне их городка, по случаю которого устраивались празднества, выставлялись жаровни, коптильни, разливали пиво и вино всем желающим, Розу, уже слегка разгоряченную какой-то шутник спросил, мол, из года в год ждем-ждем обещанного апокалипсиса, а тот опаздывает. Не ошиблась ли ты книгами? Русские варвары и не такого понапишут, дорого за враки не возьмут. Вон их сколько по миру расплодилось, где не осядут, мафию плетут. Оплели и наши берега. Понастроили вилл да домов на деньги от продажи оружия. Жируют, а мы тут прозябаем.
– Та чья бы корова мычала, Хавьер?! – в ответ выбросила пику толстому соседу Роза и попала в самое яблочко. Хавьер весь раскраснелся от жара мангала, так как отвечал за мясо. – Ты ж сам два года назад родину продал какому-то русскому брюхану с длинным кошельком?! Ты ж с Балгес-дель- мар? Там жили и умерли родители Оньяр?
– Продал, – хмуро подтвердил Хавьер и еще больше побагровел лицом, глядя как над ним стали похихикивать соседи, видя, что за живое схватила его Кривая Роза.
– Говорят, аж за два миллиона продал? И куда деньжища такие дел? Может, публичный дом в Альеге прикупил? Видела я там как-то тебя, ошивался. Хочешь русскую мафию переиграть?
Хавьер побледнел, но зато глаза налились кровью.
– Ты, причесанная, собери свои мозги и уматывай… – ругнулся Хавьер. – Плевать я хотел на твоих русских. То еще отродье! Пусть платят за то, что живут на моей земле. А потом хоть потоп! Перебьют друг друга и передохнут! И я в их дома перееду жить!
Хавьер затронул давнюю тему, где обсуждалась политика. Еще полгода назад на дне рождении одного общего друга скрестились мечи по этому вопросу, который мусолили уже несколько лет каналы телевидения.
– Вот из-за такой маргинальной позиции, – специально непонятно выразилась Роза, зная, что прораб Хавьер, окончивший только среднюю школу, не поймет ее, – скоро на твоей земле не останется ни одного испанца.
Хавьер полез в драку, бросив мясо на произвол огня, но Роза упрямо стояла на месте, не боясь охамевшего бугая, способного ударить женщину. Разъяренного мужика на полпути поймали другие соседи и сзади огромным поленом в догонку его огрела жена, прося прощения у Розы за то, что муж первым начал подколы и за неприглядное завершение разговора.
– Нежели читать тупые книги про русских, ты бы лучше за внуком присмотрела. Он у тебя… – Хавьер кричал через чужие плечи и спины, упорно продвигающие его к подъезду дома, – непричесанный..! не читает про Сталина… ! А Сталин таких в Гулаг ссылал…
Роза развернулась и с тревогой стала искать лицо мужа. Рафа, стоящий далеко, не сразу заметил столпотворение и скандал, но последние слова успел расслышать и отрицательно покачал головой, показывая, что не в курсе событий.
Роза и Рафа, как и любые другие родители, с сыном имели весьма специфические отношения. Хуан рос перекати-полем. Учился в школе очень даже не плохо, как и мать любил читать, и тем самым опережал, сверстников в умственном развитии, получая «exelente», отлично по всем предметам. Но повзрослев, решил стать музыкантом, то есть человеком без определенных планов, а значит, и заработков. Родители скинулись ему на гитару, думая, что это очередное хобби, но сын пропал вместе с ней. По два-три месяца где-то «гитарил», правда не просил при этом денег, и к девятнадцати годам привез из одних гастролей невесту Глорию и сына Пако.
Оказалось, профессия музыканта весьма востребованная, проблема состояла только в том, что ребенок мешал работе гитариста и солистки. Глория и Хуан вновь уехали, оставив сына на попечение дедушки и бабушки. Оба старика были счастливы такому подарку, но Рафа, не одобряя стиля жизни, обиделся на сына за безответвенность и попросил его более не бывать у них дома, передавая важные сообщения исключительно через мать.
– Его одежда пропахла марихуанной. Рожа лоснится от алкоголя. Мне стыдно, что он мой сын. Надеюсь, гнильцо не передастся Пако.
Шли года. Сначала на пенсию вышла Роза, за ней через пару лет Рафа. На выплаты за выслугу лет они приобрели поддержанный ялик, пристрастившись к рыбалкам и сну на диких пляжах в удобных палатках со всем нужным инвентарем. Внук всегда находился при них. В отличие от сына с ним дедушка и бабушка жили и плыли на одной волне. Родство душ чувствовалось во всем.
Однако старели и становились более «sedentario», то есть оседлыми, и родители-хиппи, бросив якорь недалеко, в ста километрах от родной деревни в приморском городке Балгес-де-мар. Они открыли небольшую точку по продаже марихуанны с разными вкусами, что позволял употреблять закон в умеренных дозах.
На выходных Хуан и Глория подрабатывали пением на праздниках. В общем, жили не плохо, при деньгах, хватало на рестораны и чтоб вести гламурно-богемный образ жизни. Потому однажды решили забрать сына к себе.
Рафа был в ярости. И если б не желание самого Пако, к шестнадцати годам, как и любого подростка, рвавшегося к блеску и шику городской жизни, он бы отсудил внука у безотвественных родителей.
Когда Пако съехал, дед запретил Розе не только приглашать блудного сына домой, но упоминать его имя в суе. Хотя Хуан походил на отца как две капли воды: высокий, растолстевший маляр, переделывавшийся в песняра, вместо аккуратной отцовской стрижки, имел немытые патлы и, как символ богемы, всегда носил золотую цепь на безволосом пузе, пролазившем через не застегнутую рубаху в пальмы и попугаи. В остальном можно было подумать, что Рафа старший брат Хуана. А по утрам – наоборот.
Пако же был другим. Среднего роста, ладный, красивый, бледнокожий с огромными материнскими глазами. «Цвета неба, в котором тонуло море», – так стихотворно выражалась Глория, пишущая стихи на музыку своего novio, то есть жениха Хуана. Жениться в богеме считалось неприличным, потому они до сих пор ходили в женихах и невестах.
Пако любил поэзию, как мать, музыку, как отец, обожал читать, как бабка, слыл весельчаком и добряком, как дед. Им невозможно было не восхищаться. На него засматривались на улицах. Подруги Розы величали его «принцем», когда он изредка заходил попить кофейку с патронессами, ведь провел в их компании все детство.
Роза души в нем не чаяла, собственно как и в сыне. Умная по жизни и мудрая от прочитанных книг, пусть и про коммунизм, женщина понимала, у каждого человека свой путь, и никто не в праве забрать или присвоить драгоценный опыт его прохождения. Даже если со стороны лучше видно, как надо жить.
Но слова соседа пошатнули основы философии Розы.
После того, как она вышла на пенсию и оставила оба дома инвалидов, изредка навещая своих бывших подопечных, то ходила пить кофе к часам десяти после хорошего крепкого сна и наведения моциона. Неизменно с кудряшками от химии и морковного цвета помадой, в чистом платье и подходящей под туфли сумочкой, она шла в дом культуры с большим кофейным кортом, где подносили прекрасный кофе по сниженным ценам для пенсионеров. Сюда, словно мухи, слетались все кофеманки и кофеманы старше шестидесяти лет.
– Расскажи мне, Консоль, что не так с Пако? – серьезно спросила лучшую подругу Кривая Роза. Эту ночь она не спала, стал дергаться глаз, и левая щека некрасиво сотрясалась от нервных импульсов, будто посчитывающих количество упаднических мыслей в рыжей голове.
– Мы не хотели говорить тебе, дорогая, – печально начала подруга, и к ней присоединились другие, окружив Розу со всех сторон, став ее опорой, ее телом. – Говорят, мальчик ведет развратный образ жизни. Мой сын, Карлос, что имеет бар в Балгес-де-ла мар, часто видит Пако с разными не хорошими людьми. Ну ты понимаешь, – брезгливо махнула красивой старой рукой в перстнях Консоль. – Ты бы поговорила с ним. Тебя он послушает. Ты много знаешь. Ты грамотная. Расскажи ему, там, куда он рвется нет будущего. Там сортир ‘mierda”.
Все заохали и закивали, стали припоминать прегрешения современного поколения и как жилось им в свое время, где труд и семья заменяли все глупости и странности этого нового мирового порядка.
Роза поднялась, так и не допив своего кофе, и отправилась домой. Но нашла себя посреди поля у кромки леса, где они когда-то играли сначала с Хуаном, потом с Пако. Прятались в кукурузе, искали друг друга, и затем поедали ее спелую и сочную.
Роза чувствовала, что надвигается беда. Но не знала с какого конца ее ждать. Куда бежать, что б спасти. И главное кого: Пако? Себя? Рафаэля? Хуана с Глорией? Этот мир, катящийся в сортир…
Она вытерла рукой холодный пот с лица от мучительных раздумий.
Труднее всего будет ничего не говорить Рафе. Если тот прознает, он сразу же помчится в Балгес-де-мар и насильно вернет внука домой. Но это вряд ли поможет. Пако не ребенок. И не глупец. Посидит с месяц, крепко разобидится на деда за самоуправство и опять сбежит на свободу, чтоб напортачить посильнее. К тому же эти ужасные плакаты расставленные повсюду, мол, тебя обижают родители, позвони нам, мы решим твои проблемы, – могут и вовсе одурачить пацана, если дед пережмет с воспитанием.