Загремели ключи в двери, загалдели экскурсанты. Влетела на кухню Алдона: «Ой, чем-то жареным пахнет! Сейчас умру от голода! Ой, чебуреки! Чур мне три… нет, четыре». «Ну вот, – вздохнула Римма. – Либо от голода помрёт, либо от обжорства лопнет. Совершенно невозможно без Оли».
Удар по ноге и вой! С колотящимся сердцем Римма вскочила. На диване между ней и Олей стояла на четвереньках Алдона и вопила: «Баба Оля!» В спальне орал Петя. Прибежал Алик: «Ты что творишь, малахольная!» Сдёрнул девчонку за подмышки с дивана: «Бабушек передавишь!» Побежал в спальню успокаивать Петю. Глядя ему вслед, Алдона сказала: «Модные у деда Алика труселя, боксерс. Надо такие деду Пете купить», Римма рухнула назад на диван и захохотала. Оля тоже хохотала, выговаривая сквозь смех: «Наконец-то я дома!» А Римма ей вторила: «Алдона, в наши времена они назывались семейные!»
Оля прилетела внезапно, никого не предупредив. Вернулась уже после полуночи, когда все спали. Римма попеняла, что не предупредила, они бы с Аликом встретили, отвезли и уехали домой. Оля отмахнулась: «Что мы, вдвоём на диване не поместимся?»
После завтрака и раздачи сувениров Алдона с Петей надели подаренные тельняшки и отправились во двор форсить. Римма сказала: «Всё, давай рассказывай, пока кто-нибудь не пришёл». Оля кивнула: «Да, дела… я ведь родную племянницу повидала… и внучатую племянницу. А вот ничего к ним не чувствую! В общем, это я бы назвала дурацкой историей, если бы речь шла не о моих родителях».
Когда Оля вошла в квартиру Екатерины Андреевны, её прежде всего поразило застывшее в ней время. Ничего не изменилось за последние сорок лет. Да и раньше, когда она была маленькой, и это был её мир, тут ничего не менялось. Потом она поднялась на второй этаж, где прежде жила её семья, а теперь жила Валина дочь с очередным мужем и дочерью от первого брака, девочкой, как теперь говорят, с особенностями в развитии. И тут было всё то же, даже мебель осталась мамина, вернее, та, что стояла здесь ещё при немецких владельцах дома. С соседкой ей удалось поговорить. Она была в ясной памяти и умерла на следующий день. Вот вкратце то, что она рассказала.
Оля всю жизнь считала, что мама и бабушка были узницами концлагеря. Когда-то слышала об этом, но больше никогда не переспрашивала. Оказалось, что это не так. Перед войной Олина мама закончила семилетку и собиралась поступать в техникум. Но после оккупации их угнали в Кенигсберг, в арбайтсамт, где богатые фрау выбирали себе рабов. К счастью, девочку с матерью не разлучили, и три года они работали в имении, занимаясь привычной деревенской работой: в поле, на ферме. Жизнь была голодной и бесправной, но, по крайней мере, выжили. На недолгое время они оказались в концлагере после освобождения, но это было просто временное жильё, пока их проверяли и оформляли документы. Там кормили, ворота были открыты, они свободно выходили и возвращались. В комендатуре дневальный признал в матери землячку, которой страшно обрадовался. Он рассказал, что их деревня Полюны полностью разрушена, и возвращаться некуда. Он же посоветовал остаться в Истербурге и пристроил женщин в строительную бригаду. Через несколько лет девушка даже поступила заочно в строительный техникум. А потом познакомилась с Иваном Быкадиновым и вышла за него замуж. Он после демобилизации тоже не стал возвращаться в родной Воронеж, потому что его жена и двое сыновей погибли под бомбёжкой. Родилась Оля. Может быть, жизнь семьи сложилась бы иначе, не появись у них новая соседка.
Юную Екатерину Андреевну после педагогического техникума направили в Черняховск. Квартиру ей дали. И сразу она влюбилась в видного соседа. Сначала только таращила на него свои чёрные глазищи. Потом стала его навязчиво преследовать. Мужик слаб, и Иван стал иной раз захаживать к соседке. Когда Катя забеременела, она объявила об этом Ивану и потребовала, чтобы он расстался с женой. Но он об этом и думать не хотел! Начались скандалы. Причём, что удивительно, истерики закатывала юная учительница, а грубая бригадирша строителей только сжимала зубы. Несколько месяцев продолжался этот ад, потом сказала она мужу: «Уходи!» И он уехал на родину в Воронеж, и больше вестей не подавал. То есть это семья так считала. На самом деле, было письмо, которое перехватила ревнивая Катя. Спустя 60 с лишним лет она вручила это письмо дочери адресата. А мама Оли до самой смерти сохраняла с соседкой приятельские отношения, всячески подталкивая дочь к дружбе с единокровной сестрой.
Ещё до озвучивания этой нелепой истории Оля почувствовала какую-то фальшь в давней знакомой. И на расспросы Екатерины Андреевны не стала откровенничать, а соврала, что лишилась квартиры, и теперь ухаживает за парализованным, чтобы иметь жильё. «То есть он помрёт, а квартира вам достанется?» – спросила жадно Катина внучка. «Нет, я получаю зарплату, а жильё не моё», – осторожно ответила Оля. Родственницы были заметно разочарованы. То есть бабка Катя хотела, чтобы одинокая Оля помогала её беспутной внучке и придурковатой правнучке! После всего хорошего, что она семье Оли сделала! В общем, Оля ночевать в Черняховске не захотела, а вернулась со Славой в Калининград. Назавтра внучка позвонила и сообщила, что бабка померла, просила помочь. «Я приеду на похороны», – ответила ей Оля. После похорон рассказала о банкире Быкадинове, просила быть осторожнее. Рассказ молодая выслушала с недоверием. Попросила помочь с деньгами. Оля отказала. Тогда она потребовала «вернуть письмо моего дедушки». На это Оля ответила: «Да, он был твоим дедом, но мне он был отцом. И писал он не твоей бабушке, а моей матери».
А в письме Иван Быкадинов писал своей Марусе, что, приехав в Воронеж, посетил то место, где прежде стоял его дом. Встретил соседку по дому и узнал, что после бомбёжки из-под завалов извлекли не три тела, а два. Один из сыновей оказался контуженым, но живым. И после госпиталя его определили в детдом. Что через год после войны сюда приезжала Иванова родная сестра Ульяна, которая сказала соседке, что заберёт племянника. Некоторое время Иван ездил по области, пытаясь найти детдом. Ребёнка дважды переводили. В списке Борисоглебского детприёмника был указан воспитанник Быкадинов, но без имени. А в Добринском детдоме он был в списке как Дима Быкадинов. Этого Диму усыновила Ульяна Кожевникова, жительница города Утятин. С мыслью «Игорь или Федя?» Иван отправился в Утятин и просил в письме жену написать в Утятин до востребования, согласна ли она принять его с сыном. Катя не созналась, но Оля предполагает, что Катя написала о Марусе какую-нибудь гадость. Больше писем от Ивана не было.
«Ох, это знак судьбы, что зануда Люда тебя в Утятин звала», – сказал Алик. «Ну, нет, хватит с меня путешествий! Не дальше дачи!», – ответила Оля. «Кстати, соседи твои по даче заезжали. Тоже в Утятин звали, – улыбнулась Римма. – Я думаю, ты немного отдохнёшь, и тебе захочется поглядеть на потомков этого Димы-Игоря-Феди. И предупредить их об опасности».
Глава шестая. В ПОИСКАХ БЫКАДИНОВЫХ
Оля проснулась рано, хотя приехали они в потёмках. Открыв глаза, некоторое время пребывала в недоумении, не сразу поняв, как она здесь очутилась. Из пластикового окна, приоткрытого на микропроветривание, доносилось щебетание какой-то птички. Вот дрогнула ветка, наверное, пташка порхнула с неё. Да, это Утятин!
Встала, подошла к окну. Боже, какой покой! Дорожки, кусты, дальше кирпичная ограда. Трава блестит от росы. Так, посмотреть, как там все. Петина спальня смежная. Ну и храп! И как Асояны ночуют у него в комнате? Ладно Эдик, он молодой, но Алик! Вышла в коридор. Со стороны комнат Алексея Степановича и Любови Алексеевны тоже храп доносится. Но тут, кажется, оба соревнуются. Молодёжь наверху. С вечера она туда не поднималась, очень устала, сразу легла. Так, девчонки устроились вдвоём. Кровать очень широкая, но и тут Алдонка умудрилась занять её почти всю, улегшись по диагонали. А у Эдика дверь приоткрыта. И окно распахнуто. Ладно, второй этаж, воры не влезут.
Ещё спускаясь по лестнице, услышала звон посуды. На кухне Любовь Алексеевна: «А я услышала, как ты встала. Что-то плохо спится на новом месте». «Нет, я выспалась. Сходила посмотрела, как там молодёжь. Девчонки вместе устроились». «Значит, Наташа в себе не уверена». Переглянулись, засмеялись. Сели пить чай. «Люба, мои с утра кашу едят. Вот, я быстро завариваемой запаслась. Я-то, как Эдик встанет, сразу в Патриаршее». «Не волнуйся, Лёша тоже кашей завтракает».
Вышли во двор, спросили у зевающего у ворот местного охранника: «Как к речке пройти?» Он махнул рукой за дом: «Там калитка. Открывается тем же ключом». За калиткой заросшая травой тропинка спускалась к мосткам. В двадцати метрах от ограды плескалась о берег волна от проплывающего мимо катера. «Господи, какая красота», – воскликнула Оля. «Ну вот, а ты ехать не хотела!» «Не говори пока дедам об этой калитке, а то она сразу рыбачить кинутся. А за ними пригляд нужен. Заставь Степаныча для вас экскурсию по городу провести, заодно продуктов прикупите».
В дверях стоял Эдик: «Ну что, поехали? Пока свою старуху не увидишь, всё равно не успокоишься». Выскочила на крыльцо Наташа: «Эй, я с вами. А если помощь потребуется? Помыть там, перевернуть».
После завтрака шофер-охранник Сергей Иванович спросил: «Вас сопровождать?» Любовь Алексеевна ответила: «Нет, нас и так много, поползём по улицам как цирк с конями». Алексей Степанович показал на видневшуюся вдали колокольню: «Собор стоит на центральной площади. Там автостанция и рынок. Наверняка и торговля вся там». Когда они переходили через дорогу, идущая по противоположному тротуару пожилая женщина даже остановилась, с любопытством наблюдая за двумя колясочниками и сопровождавшими их девочкой и женщиной. Алдона с Петей, как всегда, препирались: «Я сам!». «Деда Петя, держись за тормоз! Видишь, какие тут дороги крутые?» Степаныч сказал: «Это улица Чирка. Я её даже не узнал. Она раньше была односторонняя. С речной стороны только травка и ивы, речка была видна. А сейчас, ишь, застроились». Попутчица спросила: «Вы из местных?» «Нет, но я тут в шестидесятых в училище механизации учился». Женщина засмеялась. Любовь Алексеевна рассердилась: «Что смешного?» «Не обижайтесь, я просто вспомнила, как училищных называли». «Кулешники!» – весело объявил Степаныч. «Деда Лёша, почему?» «Не знаю, наверное, потому что нас кормили бесплатно». «Вы с тех пор здесь не бывали?» «Нет, вот, к концу жизни решил порыбачить в местах юности». «И подлечиться?» «Ногу, что ли, отрастить?» – нахмурился Алексей Степанович. «Не обижайтесь, у нас и не такого ждут. Меня Таисия Андреевна зовут, давайте, я покажу вам, где тут что».
Они ходили по рынку вместе с новой знакомой, закупали продукты и складывали их что в пакеты, что под сиденье Петиной коляски. Против картошки Алдона запротестовала: «Нет уж, пусть дядя Эдик или Сергей Иванович на машине за ней съездят!» «Правда, что это я», – спохватилась Любовь Алексеевна. «А здесь самое вкусное в Утятине мороженое, ты просила показать», – кивнула Алдоне на кафе «Селезень» Таисия Андреевна. Петя повернулся, крутанул колесо, въехал в выбоину, коляска крякнула и осела на один бок. Алдона горестно охнула, Степаныч объехал приятеля вокруг и сказал: «Тут сварка нужна», новая знакомая вытащила телефон: «Починим, не волнуйтесь» и вызвала какого-то Женю. Пока они разгружали коляску от продуктов и перетаскивали в кафе, прибежал молодой мужчина: «За полчаса сделаю». «Вы тормоза проверьте, уж больно тут дороги крутые», – пропыхтела Алдона, закидывая Петину руку себе на плечо и резко разгибаясь. Таисия Андреевна кинулась помочь, но Любовь Алексеевна её остановила: «Петя только с внучкой ходит». Обнявшись, они довольно быстро проковыляли в кафе, входную дверь которого придержала для них буфетчица. Пока остальные устраивались за столом, Алдона уже подпрыгивала у прилавка: «Деда Петя, деда Лёша, тут шесть сортов! Мы все будем!»
Дамы выпили по чашке кофе, заскучали и решили пройтись до мясного павильона. Остальные продолжали ковырять шарики мороженого, разглядывая яркие картинки, намалёванные прямо на стенах. «Донна у-у», – замычал Петя, тыкая ложечкой в направлении одной из них. «Жуть какая! Деда Лёша, это кто?» «Местная легенда, кладбищенский демон. Если пройтись по кладбищу босиком, он убьёт твоего врага». «Деда Лёша, а ты ходил?» «Знаешь, Донна, за всю жизнь не встретил, кого бы убить захотелось». Алдона задумалась. «Донна, бандитов», – предложил Петя. «Нет, пусть в тюрьме сидят» Петя подумал и согласился: «Пусть!» «Значит, и мы на кладбище не пойдём!» Появившаяся в дверях Любовь Алексеевна спросила: «Что за разговоры?», Таисия Андреевна пояснила: «Это они про нашу достопримечательность», и кивнула на картину. «Мы решили, что никого убивать не надо», – весело объявила девочка. «Он вообще-то разные пожелания исполняет. Деньги, любовь, здоровье можно попросить». Алдона загнула три пальца и уточнила: «Для себя или для других?» Таисия Андреевна подумала и ответила: «Наверное, для себя». Отгибая пальцы по очереди и дойдя до последнего, девочка сказала: «Тогда точно ничего не нужно! Деда Петя, а ты пойдёшь к демону?» «Да ну его!», – пробурчал Петя. «А то давай, ты у него здоровья попросишь, а я – чтобы родители меня у бабы Оли оставили. Деда Лёша, а ты с нами пойдёшь?» «Много ли он даст за одну-то босую ногу?», – спокойно улыбнулся Степаныч. Так спокойно, что жена удивилась и обрадовалась: первый раз он так о своей инвалидности. Они за последние недели прошли разные периоды: шока, отчаяния, раздражения, обиды. Сидел как сыч дома, никого видеть не хотел. Но вот завёл новых знакомых, и настроение стало меняться. Спокойно разъезжает на коляске, стесняться своего положения перестал и даже подшучивает над ним. «Давайте, наверное, машину вызовем, – предложила Любовь Алексеевна. – Оля звонила, они забирают свою знакомую из больницы». «Она выздоровела?» – спросила Алдона. «Наоборот, ей там очень плохо». «Это в какой же больнице?» – спросила Таисия Андреевна. «В Патриаршем». «Да вы что! Это же концлагерь! Как она туда попала?» «Ехала сюда, по дороге плохо стало».
Распахнулась дверь, Женя завёз коляску. «Ура, деда Петя, твой лимузин подан!»
Дома их встретила расстроенная Оля: «Я попросила, чтобы приехал участковый терапевт, а они отказывают! Придётся в больницу ехать и частным образом договариваться». Таисия Андреевна, которую Любовь Алексеевна зазвала в гости, вмешалась в разговор: «Девчонки, скажу вам честно, нет у нас терапевтов, которым хоть рубль стоило заплатить помимо зарплаты. Я вам сейчас фельдшера вызову, которая лучше всякого врача. И деньги она не берёт категорически, даже не предлагайте, обидится». «Спасибо, Таисия Андреевна, это, по крайней мере, лучше, чем ничего», – сказала Любовь Алексеевна. «Как тут всё просто», – шепнула она Оле, когда новая знакомая позвонила на скорую, узнала диспетчера по голосу, попросила прислать по их адресу Надю, настояла на своём («Ну и что, что смена заканчивается, скажи, что я очень прошу»), отказываясь от другой бригады, рассказала про Патриаршее, заодно поделилась сегодняшними ценами на овощи, посоветовала после дежурства зайти в «Селезень», где сегодня в буфете в витрине с полуфабрикатами углядела адыгейские чебуреки с сыром, предупредила, что видела некого Ваську, у которого «сегодня глаза не такие, как бы не пришлось вам график дежурства менять». Потом подсела к хозяйкам, взяла нож и принялась чистить картошку, рассказывая при этом, что сегодня к утру в больницу поступило уже три человека с алкогольным отравлением: «Где-то палёнкой торгуют, не давайте вашим мужикам пить». Когда охранник возвестил о прибытии «скорой», они уже накрывали на стол.
Фельдшер Надя поднялась с Олей наверх, а остальные приступили к первому. Любовь Алексеевна сказала: «Нет, я так не могу! Водителя пойду позову, что же он там один сидит, а уже смена закончилась!» «Коля не пойдёт», – придержала её за руку Таисия Андреевна. «Мою Любу все слушаются», – засмеялся Степаныч. И Коля пришёл. В этот момент компания обсуждала кладбищенского демона. Таисия Андреевна посмеялась, что Алдона отказалась от денег, любви и здоровья. «Ну, баба Тася, здоровье у меня пока есть, деньги… если много, то отец отберёт и в имение своё вбухает. А если немножко, на мороженое, так мне деда Петя так даст. Дашь, деда Петя?» Петя засмеялся: «Попа слипнется». «Дашь, дашь! Ну, вот, а любовь… какой от неё толк?» «Ничего себе, – удивилась приведшая Надю на кухню Оля. – Ты что, никого не любишь?» «Баба Оля, я маму и даже папу люблю, я тебя люблю и других тоже! Вот всех, кто здесь, люблю! Кого знаю, конечно, вот этих докторов и Сергея Ивановича я ещё не знаю. Но это другое! У демона просят, чтобы тебя любили ни за что! А я вас всех люблю за то, что вы хорошие!» «Алдона, не придуривайся, не маленькая, понимаешь ты, что у демона просят любви, которая семьи соединяет, от которой дети бывают, – вздохнула Любовь Алексеевна. – Не сегодня-завтра и тебе мужа искать». «Вот ещё! – фыркнула девочка. – У нас в классе у половины ребят родители разведённые. А в бабушкином дворе только у Вовки отец, остальных ребят мамы и бабушки воспитывают. Ну, ещё отчимы у некоторых. Вот так, сначала любовь-морковь, потом другая любовь, а маме детей кормить. И хорошо, если дети здоровые. А то как у Толика: родился с ДЦП, лечили-лечили, а потом папа устал. У него теперь другой сын, здоровый, а к Толику он раз в год заходит. Толик говорит, лучше бы совсем не ходил, чтобы забыть его. И мама работать не может, потому что Толика нельзя одного оставлять. У них денег мало, а Толик мечтает поехать в Москву, там таких, как он, в скафандрах учат ходить. А мама плачет, когда он не видит, но он всё равно видит…» Алдона шмыгнула носом и завершила: «Да ну вас! Вот пойду к демону и выпрошу у него денег для Толика!» Любовь Алексеевна встала, наклонилась, прижалась к ней щекой и сказала: «Да ну его к дьяволу, этого демона! Есть у меня знакомые в благотворительных организациях. Вернёмся – поищу, кто сможет на эти скафандры направить».
Эдик добавил: «Она ведь литератор, эта мама? Наши учёные тексты сами набирают. Но грамотность, но стиль! Подгоню я ей клиентов на редактирование. Деньги, конечно, небольшие, но всё-таки. И ещё в Каринином банке какие-то проценты есть на благотворительность. Попробую её озадачить. Не хнычь, моя красавица, мы и тебе мужа найдём!» Алдона фыркнула. «Что, неужели никто не нравится? Ты опиши, каким видишь идеального мужа. Ну, вот кто из знакомых тебе бы подошёл?» Степаныч подхватил: «Да, вот из нас кто самый хороший муж?» «Не подговаривайся, деда Лёша, ты не самый хороший, ты на бабу Любу орёшь». «М-да, если уж Алексей Степанович не идеальный, тогда не знаю. А сколько вы вместе?» «Сорок восемь лет», – вздохнула Любовь Алексеевна.
Внезапно в разговор вступил водитель Коля: «Вот я гляжу на вашу компанию, и не пойму. Вы ведь все по крови чужие. Что вас связывает?» Эдик ответил моментально: «Не что, а кто. Тётя Оля нас связывает. Помню, когда я маленьким был, мама нас ольгинскими звала». «А как связывает, объяснить можете?» «Да пожалуйста! Я – сын тёти Олиной однокурсницы, Алдона – внучка другой однокурсницы, тоже покойной, дядя Петя – вдовец той же однокурсницы, но это второй брак бабушки, и Алдоне он не дед. Наташа – падчерица или как?» «Нет, падчерица – это когда от предыдущего брака, на тёте Оле отец первым браком был женат. А я, кажется, от четвёртого… или третьего, не знаю, все ли были законными». «Ну вот, с хозяевами этого дома мы недавно познакомились, недели две. Но Алдона их уже полюбила. Значит, хорошие люди, в любви она Эйнштейн». Коля продолжал задавать странные вопросы: «А вы помните самые первые слова при знакомстве?» Степаныч захохотал, и сквозь смех сказал: «Деда, у тебя тоже инсульт? Хочешь мороженого?» «Это очень хорошо, знакомство, начатое с преломления хлеба, означает, что девочка – ваше спасение». Всем стало как-то неловко от этих странных слов. Но тут Алдона вскрикнула: «Баба Оля, я поняла, за кого бы замуж пошла! За деда Алика!» Все оторопели, с трудом переключаясь с одной странной реплики на другую, а потом Оля сказала: «Похоже, за Алдону я могу не волноваться, у неё хороший вкус». Наташа подхватила: «Точно! Я тоже думала, кому бы из знакомых женщин позавидовала. Римме Ивановне – да!»
«Значит, вы все приехали сюда просто отдохнуть?» – продолжил расспросы Коля. Любовь Алексеевна и Оля переглянулись, Оля кивнула. Любовь Алексеевна сказала: «Мы с мужем рыбачить приехали. А вот Ольге Ивановне требуется помощь местных жителей. Дело в том, что она разыскивает своих родственников». «Кого конкретно?» «Её, конечно, нет в живых. Предположительно жила здесь в конце сороковых. Ульяна Кожевникова, урождённая Быкадинова». Таисия Андреевна уронила ложку, фельдшер Надя подняла голову, Коля сказал: «Блин!» Оля испугалась: «Что вы знаете о ней?» Надя вступила в разговор: «О ней – нет. Но фамилия эта в городе ненавистная». «Какая из них?» «Ну, Кожевниковых-то у нас в городе тысячи две. А вот недоброй памяти Быкадинов Эдуард Фёдорович принёс нам много бед». «Тёте Оле тоже, – вступил в разговор Эдик. – Появился его шпик, мол, родню разыскивает. А мы поняли так, что донор органов ему нужен для дочери. Тётя Оля по возрасту не годится, вот, решила родственников предупредить. В Калининград слетала, там предупредила, но узнала, что, возможно, её брат здесь живёт. Скорее, его потомки, ему лет восемьдесят. Есть сведения, что где-то в 46-м его усыновила эта Ульяна, а в 53-м отец узнал, что сын жив, и поехал за ним сюда. С тех пор ни об отце, ни о сыне ничего неизвестно». «Да, эта сволочь может и родственника распотрошить», – кивнул Коля. «А что он у вас натворил?» – спросила Любовь Алексеевна. Аборигены переглянулись. Потом Коля спросил: «Вы о наших Утятинских чудесах ничего не слышали?» «Да, баба Тася про кладбище говорила», – кивнула Алдона. «Я слышала, – вступила в разговор Наташа. – Вернее, читала. Мне наш ответственный секретарь целую кипу газетных распечаток выдал. Об оживших мертвецах, о провалах и подземных ходах, о колдовстве…» «Ух, ты! Наташа, почему ты нам ничего не рассказала?» – подпрыгнула Алдона. «Потому что я в это не верю. Он мне отпуск дал только с тем условием, что я напишу про Утятин. Но я такие темы не признаю, моя тема – экономика. Тут комбинат большой, картофель перерабатывает. Вот о нём напишу. Ещё могу об экологии, тут есть за что бороться». «Это правильно, – кивнул Коля. – Но есть в столице один институт, который эту чертовщину изучает. И спонсирует его банкир Быкадинов. Что они тут творили!1 Похищали людей, даже ребёнка двухлетнего, сначала пытались его у бабки через органы опеки забрать, потом из детского сада выкрали. Ещё троих подростков исследовали, правда с согласия их и родителей, но использовали боль, это, мол, экстрасенсорные способности усиливает». «А ребёночка?» – испуганно спросила Оля. «Он у них умирать стал, они его по дороге в яму сбросили. Его спасли, но вот уже год у него одна сторона не совсем восстановилась. Вот вроде вашего Пети». «У-у…», – затянул Петя. «Что, деда Петя?» «У-убивать надо, вот что!» «Наши убивали, – кивнул спокойно Коля. – Руководителя этой группы один старик топором зарубил, дочь спасая, ещё одного учёного парализовало, девушку в пещере завалило, один из охраны в коме почти год, у банкира обе руки сломаны». Сказать, что приезжие были шокированы – значит, ничего не сказать. Любовь Алексеевна воскликнула: «Лёша, куда ты нас затянул! Быстро надо найти Олиных родственников – и домой!» «Правильно, Любовь Алексеевна, дома ангелы летают, все злодеи в Утятин переехали, – кивнул Эдик. – Успокойтесь вы, здешние люди такие же, как везде. Если на Алексея Степановича покусятся, разве вы топор в руки не возьмёте?» Степаныч засмеялся: «Моя Люба, между прочим, в молодости биатлоном занималась. Так что мы и отстреливаться можем». «А почему вы протез не носите?» – спросил Коля. «Натирает», – нахмурился старик. «Коля, посмотри, что-то я устала», – сказала фельдшер, болтая чайным пакетиком в чашке. Вид у неё, и вправду, был утомлённым. «Сиди, Надюш», – сочувственно кивнул ей шофёр, ловко опустился на колени, раскрыл чемоданчик и закатал штанину на культе. Взял какой-то пузырёк, намочил салфетку и намотал её на ногу. Степаныч поморщился. «Неужели болит?» «Да нет, – ответил пациент удивлённо. – Затихло». Любовь Алексеевна принесла протез, Коля прощупал его пальцами и сказал: «Вот, заусенец. Сейчас мы его… да вот, хоть кухонным ножом».
На прощанье Коля сказал: «У нас не любят приезжих. Но местные вас не обидят. Разве что кто-то из молодняка… но это как везде. А вот приезжие тут, в основном, ведут себя нагло. Так что приглядывайте за ребёнком, одной лучше бы ей не ходить».
После отъезда «Скорой помощи» Любовь Алексеевна спросила: «Таисия Андреевна, что это вы как в рот воды набрали?» Гостья вздохнула и ответила: «Я его боюсь». «Кого?» «Ведьмака. Ну, Коля, он ведьмак. И не смейтесь, он всё наперёд знает. Сказал, что девочка в опасности – берегите девочку».
Вечером Любовь Алексеевна спросила: «Где наша пациентка ужинать будет?» Оля пошла наверх и вернулась с Ирой. Выглядела она ужасно. Обрюзгла, похудела, голова мелко тряслась. Впрочем, возможно, тряслась она вся – от озноба. «Боже мой, зачем вы встали?» «Надя не велела залёживаться, – присаживаясь на кухонный диван, прошелестела она и раскашлялась. – Я и так сегодня весь день спала». Оля села рядом и спросила: «Люда, конечно, властная особа, но как ты, и в молодости за пределы Ленобласти не выезжавшая, могла согласиться на этот дурацкий вояж?» «Оля, я сама не понимаю! Она меня как загипнотизировала! Разум ко мне начал возвращаться только в вагоне…»
Поскольку выезжали они внезапно, а время летнее, выбирать не приходилось. Им достались две верхние полки, причём не в одном купе, а по разные стороны одной переборки. «Ты что, как мы с нашим весом…», – робко попыталась Ира остановить подругу у кассы. «Поменяемся», – отрезала та. И пошло-поехало! Обмена она потребовала в ультимативном тоне, благо в её купе оказались все люди относительно молодые. Но это не в техникуме в былые времена! Сначала ей сухо отказали, а когда она стала настаивать, послали в пешее эротическое путешествие. События развивались по нарастающей, была привлечена проводница, пропотевшая толстая тётка с мятым подолом и на грани нервного срыва. Но она, привычная к таким ситуациям, от разборок устранилась. Ира присела на нижнюю полку в своём купе, оценила соседей и поняла, что с ними затевать разговор бесполезно. Перевела взгляд на молодого человека на боковой полке, который сидел, уткнувшись в телефон. Встала, прошла дальше. Тоже бесполезно! В следующем купе на боковой две девчонки с кислым выражением лица. Вдруг одна из них спросила: «Что вы хотели?» «Верхняя у меня… я доплачу…» «Я уступлю, но тут маленький ребёнок». От кричащего младенца девочка удирала с посветлевшим лицом. Она же уговорила поменяться с Людой парня с телефоном. Подруги устроились голова к голове, и тут начался такой храп! Куда кричащему младенцу! Перебросила подушку, несколько раз выходила в тамбур, чтобы дохнуть хоть не свежего, но всё же прохладного воздуха. Потом сказала запаренной мамаше: «Давай своего крикуна, приляг на часок». Когда мамаша уснула, сняла со вспотевшего младенца одеяло. Стало прохладнее, и он замолчал. Когда рассвело, мамаша проснулась и сказала виновато: «Что же вы меня не разбудили? Господи, я в первый раз за три месяца столько проспала! Ложитесь, ради бога!» «Да я на этой жёрдочке…» Толстая Ира кивнула на свою узкую полку. Молодка взяла Ирину подушку и перебросила на свою полку. И часа три она проспала. С перерывами, конечно. То ребёнок закатывался криком, то мамаша собирала вещички на выход. Слышала, как та наказывала соседям: «Не допускайте к ней скандальную подругу, пусть поспит». Встала Ира за час до прибытия и получила свою порцию упрёков: «С твоей нервной системой могла бы и на боковой полке выспаться! А я глаз не сомкнула!» Соседи хихикали. Дальше добирались тоже с приключениями: автобус газанул перед самым их носом, а следующего ждать два с лишним часа. На такси не нашли попутчиков. И тут в недобрый час одна женщина сторговалась с попутчиком до Патриаршего, который в Утятинском районе и всего в двадцати километрах от райцентра. Утомлённая Ира уговаривала дождаться автобуса, но Люда была непреклонна: «Поехали, я его уговорю нас дальше везти», хотя шофёр сразу сказал, что едет только до Патриаршего. Но с ним не суждено было и до Патриаршего доехать. Он курил, открыв окно, и слушал какую-то заунывную кавказскую музыку. Люда потребовала курение прекратить, окно закрыть и музыку выключить. Водитель остановил машину и выставил сумки подруг на обочину: «Вылезайте, дальше я вас не повезу!» Когда машина уехала, стал накрапывать дождь. Редко проезжавшие машины не останавливались, Люда упрекала подругу, что не надо было вылезать из машины, никуда бы шофёр не делся, повёз бы. Когда, наконец, их пустил в свой ржавый жигуль сердобольный дедок, у Иры уже поднималась температура. Душил какой-то сухой перхающий кашель, Люда шипела: «Прекрати, хватит притворяться!» Дедок сказал: «Вы совсем никуда, давайте доедем до больницы». Больница эта сестринского ухода, здесь, в основном, не больные, а старые, кто уже себя обиходить не может. Медсестра послушала и сказала: «Бронхит жуткий. Рентгена у нас нет, но завтра передвижной флюорограф приедет. Останетесь?» Ира кивнула, Люда шипела: «Ты с ума сошла, я тут не собираюсь задерживаться!» Медсестра ей сказала: «Через 10-15 минут будут два автобуса. Один – в Утятин из Рясовска, другой – из Москвы до Новогорска». Люда заявила: «Я уезжаю!» Ира только рукой махнула, сил уже не было. Снимок показал пневмонию, сокамерницы склочные, кормёжка скудная, да и аппетит пропал. Становилось всё хуже. Позвонить родным не могла, зарядку впопыхах дома забыла. Если бы не Оля…
Собравшиеся на ужин сочувственно внимали рассказу. Алдона, сразу подошедшая погладить по головке расстроенную старушку, стала расчёсывать её спутанные за время болезни волосы, а потом сказала: «Терпеть не могу эту Люду-зануду. Сашка её зовёт занудной бабушкой». Оля прикрикнула: «Нельзя так про взрослых», на что Эдик возразил: «Я тоже так её зову. А Алдонка наша сама уже почти взрослая». Петя тоже вставил свои три копейки: «Моя Таня ни с кем не ругалась. Только с ней». Оля их упрекнула: «Они с детства дружат!» «Да никогда мы не дружили, – вздохнула Ира. – Жили в соседних домах, попали в один класс. Иногда гуляли вместе. И всё. После школы разбежались: я – в ЛЭТИ, Люда – в ЛКИ. Здоровались при встрече во дворе, я же всю жизнь живу на одном месте, и Людина мать также. А после пятидесяти, когда она со вторым своим разбежалась, потом мать померла, стала мне названивать. У психологов этот синдром называется «вечерний звон». Пока человек на работе, он не ощущает своего одиночества. А домой приходит – и понеслось! Она преподаватель, рабочий день вдвое короче. Прилетишь домой, есть охота, дела хозяйственные накопились. Картошку чистишь, а тут – дзинь! И пошла выдавать! Вода льётся, стиралку отключать пора, сковорода подгорает. А она о своём». «А чего терпела-то?» – спросил Степаныч. «Ну, как сказать. Это мне вроде послушания. Да и жалко её. Мама воспитала пуп земли. Если до таких лет она в этом непоколебима, другой уже не станет. И то, что с нами в дороге случилось, в её глазах целиком и полностью моя вина. Так ведь она тебе сказала?» «А может, хватит терпеть? – вмешалась Любовь Алексеевна. – Она при мне эту историю излагала. Мы все в шоке были. Как можно бросить больную подругу в богадельне и унестись домой? Оля за вас испугалась, если бы не эта история, она бы в Утятин не поехала».