– Когда мы познакомились, у тебя кукла любимая была. Грязная, потрёпанная. Вот её ты Катей звала. Может, мама тебе её тебе подарила? Как Колька её ненавидел! Трижды выбрасывал. А мы с тобой находили и отстирывали. Я думала, он её вида стыдится. А он имя выкинуть из памяти стремился.
Лара осталась с внучкой. Погуляли, поиграли, пообедали. Спать уложила. Ничего, справилась, хотя Наташа волновалась и пару раз позвонила. А после обеда пришли Девятьяровы, и Миша терпеливо возился с Катей, которая восприняла его как собственность, и командовала по-генеральски.
Дима Лару спросил, что это сын так терпеливо с малявкой возится, до сих пор в чадолюбии как-то замечен не был. Она засмеялась и шепнула: «Потом скажу». Зато рассказала про «царицу Тамару». Он кивнул и сказал, что данных может хватить. Позвонил коллеге из Уремовска, который, к счастью, оказался на дежурстве, попросил поискать свидетельницу по таким приметам.
Поздно вечером зашёл:
– Вижу, у вас свет ещё горит. Вот, решил сразу отдать.
На блокнотном листочке – адрес. И два имени: Хованская Тамара Григорьевна, Хованский Андрей Павлович.
– Это в Уремовске?
– Это у нас. Вот, из твоего окна видно, – показал на сияющую огнями окон девятиэтажку. – За хрущёвками. Они одиннадцать лет назад сюда переехали. Эх, зря, наверное, сказал, теперь ночь спать не будешь.
Выглянула из кухни Наташа, сделала комплимент сыну.
– Да, ты же обещала объяснить, что это Мишка таким образцово-показательным был?
Лара засмеялась:
– Возникло у него опасение, что ты женишься…
– Это мать его заводит!
– Ну, я объяснила, что «рече Господь Бог: не добро человеку быти единому». Понял. Ещё сказала, что может жена оказаться с ребёнком. В этом случае ему придётся принять и ребёнка. Мне кажется, он сегодня проверял себя на семейное терпение.
– Спасибо, Лара, ты настоящий друг. Я, конечно, сыт семейной жизнью, но всё равно спасибо. И сын у меня, оказывается, хороший.
– Эх, – высказалась Наташа, когда он ушёл. – Я думала, это твой мужик, а оказывается, друг.
– У меня, знаешь ли, врождённая патология. Сердце в форме ловушки для осьминогов. Вот и не попадают туда мужики. Одни осьминоги заплывают.
Утром Наташа повела Катю в гости к прабабушке и прадедушке, а Лара отправилась к Хованским. Очень переживала, удастся ли достучаться до их сердец. И что сказать в домофон? Повезло, дверь распахнулась перед её носом, вылетела стая девчушек, и последняя даже вежливо придержала дверь перед ней. Некоторое время стояла перед дверью, восстанавливая дыхание. Наконец решилась и протянула руку к звонку. Дверь распахнулась почти моментально. На пороге стояла небольшого роста женщина с фигурой типа «снежная баба» – узкие плечи и очень широкие бёдра. Судя по её реакции, ждала она кого-то другого.
– Мне надо поговорить с Хованским Андреем Павловичем.
– Вы по какому вопросу?
– По личному.
– А точнее?
– Это я ему объясню, – возмутилась Лара желанием мамаши контролировать сына. – Или он недееспособен?
В это время распахнулась дверь напротив, судя по тому, что вывалился оттуда мужчина с мокрой головой, это была ванная. Лара взглянула на него и завершила разговор:
– Да, недееспособен.
И стала спускаться по ступенькам. А из лифта выходили парень с девушкой. Парень нёс стойку для переливания крови, девушка – чемоданчик. Цель их визита не предполагала иного толкования: «откапывать будут». У Лопахиных, как у любого семейства с пьющим родственником, тоже были знакомые медики, выводящие из запоя.
У соседнего дома ей пришлось присесть на заснеженную скамейку, чтобы справиться с одышкой. Она шла в семью вузовских преподавателей, боясь, что они могут оказаться людьми бессердечными. Но что в семье может оказаться обыденный, а потому ещё более безнадёжный изъян, об этом она как-то не подумала. Подошла к Ларе рыжая собачонка, обнюхала её руки.
– Вот так, подружка, – сказала ей Лара. – Фея напрасно стучала волшебной палочкой по тыкве. В карету она так и не превратилась.
Глава девятая, в которой ведутся разговоры у больничной койки
Надоедливо гудел телефон. «Сколько можно», – с досадой подумала Лара. А потом дошло: «Значит, уже утро, я, наверное, на работу опоздала». С трудом разлепила глаза. Действительно, утро. В больнице. Врач подошёл. Тот самый, у которого она первый раз лечилась. Да, она же сама к нему просилась. Он взял с тумбочки телефон и буркнул: «Да! Она не может подойти. Под капельницей. Да! В третьей кардиологии. Если мать, должны знать. Она тут у нас не так давно уже лежала. На Толбухина, да». И Ларе: «Выключу, надоел».
– О-о, – застонала Лара.
– Что не так?
– Мама!
– Она что, тоже сердечница? Ей плохо станет?
– Это мне совсем плохо будет.
– Понятно. Мама – из осьминогов?
– Мама не осьминог. Но все люди в моём сердце рано или поздно начинают выделять яд.
– Ага, и отращивать присоски на щупальцах.
Какой человек лёгкий! Ничего объяснять не надо. И говорит с ней на понятном языке. Недаром Лара вчера попросила скорую отвезти её сюда. Ей после посещения Хованских совсем плохо стало. Она даже вещи собрала на случай, если придётся в стационар ехать. Но потом ничего, оклемалась. Наташу с Катей обедом накормила и до машины проводила. Передохнула и на дежурство в аквацентр пошла. В бассейне поплохело, а потом ничего. А вот когда ночью уже к выходу шла, поняла, что всё, лимит исчерпан. Охрана ей скорую вызвала.
Через два часа после звонка до неё добралась мать. Верещать она принялась от порога. К счастью, по коридору врач проходил. Поставил на место сходу. Она подсела к Ларе на койку и песню сменила:
– Всё! Хватит. Возвращайся домой. Чего ради гробить себя дополнительной работой, чтобы потом отдавать всё заработанное за съёмную квартиру?
– Мам, а дома хорошо?
Мать опешила:
– А что плохого?
– У нас, чтобы одной побыть, надо или в туалет, или в ванную. Только ведь ненадолго. Другим тоже надо.
– Конечно, мать виновата. Не обеспечила вас жильём!
– Мам, мы уже и сами родители больших детей. И тоже их ничем не обеспечили. Но жить-то как-то надо! Вот и живём… кто как может. Тебе, чтобы разрядиться, надо проораться. А мне – помолчать в тишине. Значит, жить нам надо отдельно.
Мать всхлипнула. Удивительно, что не взвыла. Видно, предупреждение врача пока ещё действовало:
– Ну, спасибо, доченька, оценила материнскую заботу…
– Оценила? То есть конвертировала в денежном выражении? Ты обо всех нас заботилась, мама… и сейчас заботишься. Но я не оценила. А Володя оценил? В чувствах или в денежном выражении? Он дом свой продал… не спорю, дом его! Но по сравнению с тем домом, в котором он живёт… ты ведь хвалилась Семёновне, какой Володенька дом построил, фотки показывала. По сравнению с его особняком эта деревенская халупа – тьфу! И деньги, которые он за него выручил – тьфу! Не для нас, конечно, для нас это было бы просто богатством. А в чувствах? Что значил этот дом для нас всех? Покой! За эти 8 лет все Витины дружки в городе сгинули. А он держится. Экономия! Вы с огорода кормились. И за Вику душа не болела: подросток в деревне, опасностей и соблазнов меньше. И всё это Володя оценил… в той самой сумме. Для него маленькой, для нас большой. Про Витю не говорю, он свою собственную жизнь не ценит…
– Володе в детстве досталось…
– Если досталось, то я этого не помню. Ты всегда над ним квохтала: ах, бедняжка, с отчимом растёт! И что плохого сделал ему отец? Построже говорить с ним ты папе не давала, нам с Витькой больше доставалось. Вырастил, выучил. Высшее образование дал. Одному ему, родным детям не довелось.
– Но ты же выучилась, хоть и заочно…
– Я сама! До 19 лет меня учили и кормили. Дальше – сама! Ты мне со Славиком помогала, иначе бы не осилила. Я это ценю! Но… Володю и Витю ты жалела. А меня – почти никогда. Почему, мама?
– Они слабые, болезненные. А ты – сильная. Спортсменка.
– Ага. Помню, как мы с Володькой корью болели.
– Неправда! Тебе четыре года едва исполнилось, не можешь ты помнить.
– А вот помню. Мою кроватку в вашу спальню перенесли, за спинкой вашей кровати она стояла.
– Правда, мне сказали, что надо в темноте…
– А Володькину раскладушку в угол поставили. И он ныл почти без перерыва. А у меня почему-то всё время пачкались руки.
– Это сыпь. А тебе казалось, что грязь.
– Ма, а я ныла?
– Нет, только несколько раз попросила ручки тебе помыть. Да у тебя и сил не было. Всё время температура под сорок. Володя ныл, потому что болел в лёгкой форме.
– Вот! Ты их жалела, и они себя жалеть привыкли. За это я на тебя в обиде, что не научила себя жалеть.
– И что теперь?
– И всё. Не жалела, всё на себя грузила. От последней соломинки хребет переломился.
– Что ты говоришь!
– Да не ужасайся, я ещё не умираю. Но здоровье моё в дальнейшем не даст мне подработать. В бассейне я дежурить не могу. Уже предупредила Петровича, что не вернусь.
– Ну, уж дежурить-то…
– Спасибо, мама.
– А что, я неправду сказала?
– Я дежурный спасатель, а не смотрительница в музее. Бывает, что люди тонут, не слыхала про такое? Прошлой зимой пьяный дебил ученицу мою топил. Я её спасала, а он мне руку сломал. А какое спасение теперь, если у меня от влажного воздуха аритмия!
– Ты же сказала, что упала… про руку-то.
– Упала. И не один раз. К чему тебе подробности?
Словом, поговорили.
А вечером пришли Дима и Нина Васильевна. Он днём пытался дозвониться, узнать, сходила ли к Хованским, но Ларин телефон был отключён, поэтому позвонил на служебный и узнал о её болезни. Договорились навестить вместе. По дороге обменялись новостями. Услышав о нашедшейся «царице Тамаре» и её сыне, Нина Васильевна сказала:
– Господи, неужели вся эта история закончится? Мальчика пристроим, и наконец-то Лара начнёт приходить в себя! Как она пугает меня этой одержимостью им!
– А вы хорошо с Мишей знакомы?
– Вообще незнакома. Единственный раз видела его на похоронах матери. Да и Лара, ну, учила она его плавать когда-то, но только на похоронах узнала, что это Дунин сын. Она даже Дуню толком не знала.
– Вы близко знаете Лару? Вы понимаете, откуда эта одержимость?
– Да совесть у неё…
– Что совесть?
– Есть у неё совесть. А это плохо.
– Ну, вы сказанули…
– Понимаете, Дмитрий Сергеевич, совесть – она как шуба. Нельзя сказать, что не нужна, но надевается редко. Раньше, говорят, всю зиму носили, а теперь от силы несколько дней в году из-за изменения климата. А наденешь – реакция от окружающих негативная. Одни говорят, что выпендриваешься, у нас, мол, есть, но мы же не носим! А другие: сроду у меня её не было, и не нужна она. Возни, опять же, с ней много: просушивай, выветривай, нафталином пересыпай. Места много занимает в шкафу.
– Какой цинизм, – хмыкнул Дмитрий Сергеевич.
– Не цинизм, а здравая оценка.
В больнице первым делом она спросила Лару, успела ли та посетить Хованских. А услышав рассказ о визите, с робкой надеждой предположила: может, не он отец?
– Вот тут никаких сомнений, – вздохнула Лара. – Он, когда вывалился из ванной с мокрой головой… уши лопоухие, глаза близорукие, да ещё голову набок… господи, у Миши и так здоровье слабое, да к нему ещё наследственный алкоголизм!
– Ладно, не тушуйся, Юрка уже предложил Мишу после санатория к себе забрать на пару недель. Лечись, потом дальше думать будем! Обращусь в фонд, попрошу приёмную семью поискать. Только бы бабка активность сократила.
– Насчёт бабки могу вас успокоить, – сказал Дмитрий Сергеевич. – Вы знаете, что такое трастовый фонд?
– Чай, с образованием, – фыркнула Нина Васильевна.
– Так вот…
В общем, Витецкий при допросе вынужден был рассказать, что знал. А дальше – проще. Выяснилось, что в разное время Дуня и Валерий Лопухов летали в Женеву. И, действительно, дело было в наследстве.
В семействе их матери что-то вроде традиции: двое детей, один любимый, другой нелюбимый. Так что была у Дуни тётка Анна, в семье нелюбимая дочь. Она после восьмого класса поступила в ПТУ, причём уехала в Новогорск, чтобы с матерью и сестрой не общаться. И там она первый раз вышла замуж. Про мужа её ничего не известно, прожили они лет десять, а потом он умер. Брак был бездетным. Прошло какое-то время, она познакомилась с иностранцем, вышла за него замуж и уехала в Нидерланды. Через несколько лет и этот супруг умер. Был он небогат, но оставил ей солидную страховку. Потом она познакомилась со швейцарцем из Цюриха, тоже не миллионером, а мелким чиновником. Потом она овдовела в третий раз. Возраст у неё был такой, что уже хотелось покоя. После похорон она перебралась в какое-то там живописное местечко на берегу Женевского озера, где муж оставил ей уютный домик с клочком земли с виноградниками. И она внезапно увлеклась хозяйственной деятельностью. А через пару лет вдруг в четвёртый раз вышла замуж. За соседа, который давно глаз положил на землю её покойного мужа. Был он совсем стареньким, у него даже ноги не ходили, на электрической коляске ездил. Но вдвоём они увлечённо занимались виноградарством и виноделием. Когда супруг слёг, Анна с русским терпением за ним ухаживала, а после его смерти стала единственной наследницей. Правда, наследство изрядно потрепали швейцарские налоги, да так, что тётке стало плохо. Пришлось обратиться к докторам. И тут выяснилось, что богачкой ей долго быть не удастся. Как принято у них, медицина сурово уведомила, что жить ей осталось считанные недели. И стала Анна думать, кому наследство оставить.
А надо сказать, что Анна ностальгией не страдала, и родину посетила за все эти годы один только раз, да и то из соображений прагматических. Одиннадцать лет назад умерла её первая свекровь и оставила ей в наследство квартиру и небольшие накопления. Оформляя наследство, Анна в выходные дни от нечего делать съездила в родной Ефимовск, где с величайшим неудовольствием пообщалась с сестрой и её любимым сыном. А потом от соседей узнала о существовании нелюбимой и непутёвой дочери. Сама такая была, поэтому поехала в Уремовск и быстренько разыскала племянницу. Та нашлась в кризисном центре, где пребывала после роддома. Тётка увезла её с ребёнком в Новогорск и стала переоформлять квартиру на неё.
Приглядевшись за эти дни к племяннице, в восторг она не пришла. Дуня была полной противоположностью аккуратной, педантичной и ответственной тётке. Анна сначала ведь предложила Дуне уехать с ней, но та сказала, что мечтает о журналистике, а в чужой языковой среде это не получится. И Анна попросила отдать ей ребёнка. Дуня возмущённо отказалась, и женщины поругались. Всё же тётка оставила Дуне денег на первое время. Но в дальнейшем связь не поддерживала. И вот теперь она решила приглядеться к племяннице: может, с возрастом она изменилась? Дуня получила приглашение и авиабилет.
Дуня не изменилась. Общение было тяжёлым. Под конец Анна высказалась: вот, мол, разве можно тебе наследство оставлять? А племянница беспечно расхохоталась, вспомнив, сколько раз в жизни её облапошивали. И сказала, что при её безалаберности она какую-то часть бездарно потратит, а остальное мошенникам отдаст. «А сыну твоему если оставить?» На что Дуня руками замахала: мать с братцем меня враз сумасшедшей объявят и на наследника лапу наложат. Не желаю я сыну такого детства, каким моё было. Да и богатство часто не на пользу ребёнку. Пусть с детства знает, что ничего даром не даётся, пусть будет стимул работать и учиться. Тут тётка поняла, что экстравагантная Дуня рассуждает вполне здраво. И уже в полном согласии они обратились к юристу. В результате тётка создала траст, который прекращается после смерти внучатого племянника. Наследство отходит его детям в равных долях, если смерть отца произойдёт вследствие естественных причин. В случае насильственной смерти или если он умрёт бездетным, всё отходит каким-то благотворительным организациям.
– А ещё эти две дуры внесли туда столько ограничений, что Миша получит не наследство, а от мёртвого осла уши, – с досадой сказал Дмитрий Сергеевич.
– Ну-ка, ну-ка, – оживилась Нина Васильевна.
– С двадцати одного года ему пойдут ежеквартальные выплаты. Или раньше, со времени, когда он начнёт получать профессиональное образование. А пока он находится на попечении родственников, он ничего не получает. Вот это к чему?
– Это называется «У советских собственная гордость», – подумав, предположила она. – Пока Дуня была жива, она хотела содержать ребёнка сама. И это ещё лишало соблазна её родственников тянуть руки к Мише в случае её смерти. Что ещё?
– С этого же возраста он имеет право проживать в доме своей двоюродной бабки. Но и только. Дом остаётся в распоряжении попечителя и не может быть Мишей ни продан, ни сдан в аренду.
– Тоже нормально. Если мальчик не в состоянии приобрести жильё – вот тебе угол. А если пропить захочет – фигушки. Если это всё, то хорошее завещание. Только плохо, что не предусмотрена оплата серьёзного лечения.
– С этим как раз порядок. На обучение и лечение ограничений нет.
– Тогда всё прекрасно. А ваши придирки – это обычное желание мужика, чтобы на пиво оставалось. Но что же бабка за внуком гонялась?
– Покойница Дуня, судя по отзывам, была трепло. Что-то она про богатство кому-то на работе ляпнула. А Витецкий сообщил дружку. И Валерий рванул в Женеву. А там тётка ему заявила, что они с сестрой детей поделили, и пусть он от матери наследства ждёт. Он просто не догадался, что можно запросить копию завещания. И после смерти сестры решил, что теперь по российскому закону Дуне наследуют сын и мать.
– Ну, и ограничился бы материной долей! Зачем мальчишку тиранить?
– Два куска лучше, чем один.
– А теперь они отстанут?
– Я его адвокату копии дал. Он скис. Одно дело богатого наследника защищать, и совсем другое – обычного офисного работника. А когда Валерий узнал о том, что им с матерью в любом раскладе ничего не выпадает, он, говорят, весь день выл в КПЗ.
– А зачем он Лопухина убил, и как они вообще оба там оказались?
– Молчит. Вернее, говорит, что встретились случайно, поссорились и схватились за ножи. Врёт, конечно, чтобы на аффект свалить. Но вряд ли прокатит, удар-то в спину. А вот что они оба там искали – большой вопрос, на который, я боюсь, ответа мы не получим. Скорее всего, чем-то Дуня их подразнила. И, странно, значит, не терял её из вида законный супруг? Может, тоже на её наследство рассчитывал?
Нине Васильевне позвонили. Она коротко переговорила и встала:
– За мной сейчас Арлекин заедет. Дмитрий Сергеевич, вас подвести?
– Нет, я ещё поболтаю. Лара, ты что смеёшься?
– Нина Васильевна всех знакомых кличками припечатывает. Арлекин – это у неё от младшего сына невестка. Бывшая невестка от старшего у неё баба Гаша, нынешняя – Петрушечка. А генерального она зовет «Хрен с диареей». Боюсь даже предположить, как она зовёт меня.
– Но вы же дружите!
– Ну, едва ли это можно назвать дружбой. Мы ведь общаемся только на работе. Конечно, за столько лет узнали друг друга досконально. Всех родственников до третьего колена, все вкусы и пристрастия, слабости и достоинства. Ценю её советы, не обижаюсь на её критику. Она и помочь старается с ворчанием, как бы ставя заслон благодарности. По сути она самый близкий человек, ближе даже родственников. Они хуже меня понимают и многого обо мне не знают. Дима, давай пройдёмся!
Вышли, не спеша прошлись по коридору.
– Ну, давай, колись, что сказать хотел!
– Какие планы на Новый год?
– Да бог с тобой, где я, а где Новый год? Может, в этих стенах встретить его придётся.
– Давай крайний случай не рассматривать. А вообще?
– Нет планов.
– Лар, тогда я тебя попрошу… пошли в ресторан!
– И в чём подвох? Да не ври, ты совсем не похож на жуира, давай честно!
– Ну, если честно… навязали мне билет, он на два лица. Требуют непременно с дамой. Это весь зал наши откупили…
– Понятно, – засмеялась Лара. – Сначала навязали билет, а потом стали навязывать даму. И ты испугался.
– Тут испугаешься! У наших баб сёстры, золовки, соседки бесхозные. И все просто мечтают позаботиться о симпатичном, в меру упитанном мужчине в самом расцвете сил. На ужин приглашают, на выходные завлекают. Но предел всему жена Сани Алла. Она всё ещё не теряет надежду помирить меня с бывшей. Лара, спаси, умоляю! Я уже даже соврал, что ты со мной ходила ботинки покупать! Что я тебе зарплату отдаю!
– Ну-ка, ну-ка, – Лара потянула его за штанину, чтобы разглядеть ботинок. – Вообще-то я бы тоже такие выбрала. Так, кожа натуральная, мех искусственный. А вот носки ты зря эти надел. Я бы такие к этому галстуку тебе не выдала…
Они переглянулись и засмеялись.
– Мам…
Перед ними стоял Славик.
– Здравствуй, сын. Тебя что, бабушка прислала?
– А я что, сам бы тебя не догадался навестить? Кстати, ты не так уж плоха, как она наговорила.
– Ну, извини, что разочаровала…
Он дёрнулся.
– Мама, ну сколько можно…
Договорить ему не дал визгливый голос медсестры:
– Лопахина, это что за самодеятельность? Кто разрешил? Тебе что, жизнь надоела?
Лара сказала, что у неё от длительного лежания отсохла спина, что в палате жутко спёртый воздух, а соседки категорически запретили открывать форточку. Что она только немножечко пройдётся по коридору, а потом ещё немножечко здесь посидит. А потом уже заляжет в палате до следующего утра. Медсестра махнула рукой. Лара сказала:
– Ладно, Дима, мы обо всём договорились. Ты иди. Спасибо, что навестил.
После его ухода Славик грубо спросил:
– Это твой мужик?
– Ладно, Слава, ты что пришёл-то?
– Намекаешь, что я не имею права спрашивать? Недостаточно взрослый?
– Ты достаточно взрослый, чтобы задавать любые вопросы. Я достаточно взрослая, чтобы решать, на какие вопросы отвечать, а какие игнорировать. Так что давай следующий вопрос.
– Я не понимаю, что с тобой происходит! Ты отказалась от меня! Ты меня игнорируешь!
– Это, наверное, странно, учитывая, что ты от меня никогда не отказывался, и был очень ко мне внимательным в последнее время. Ладно, не будем препираться. И я не буду задавать тебе вопросов. Просто скажи, что хотел сказать.
– Почему ты отказалась поговорить с отцом?
– У меня нет к нему вопросов.
– Ты из ненависти к нему не захотела помочь мне?
– Ненависти у меня к нему не было… вернее, я ненавидела его четыре дня, когда он похитил тебя маленького. Потом я просто боялась, что он снова тебя похитит. А потом поняла, что ты ему не нужен, успокоилась и просто не думала о нём. А почему ты решил, что он хочет тебе помочь?
– Он снял для нас квартиру! Он обещал, что купит её для нас!
– А ты знаешь хозяйку этой квартиры?
– При чём тут хозяйка… ты думаешь, это его любовница?
– Ещё смешнее. Это твоя сестра.
– Какая сестра?
– Наташа. Странно, он что, ничего о ней тебе не рассказывал? Николай позвонил ей и попросил на время ключи от её квартиры. Наташа уже несколько лет живёт в Уремовске, а эту квартиру сдаёт. Продавать пока не собирается. Строит карьеру, не исключает переезда в другой филиал. Думаю, с её амбициями не остановится, пока не попадёт в головной столичный офис. Вот тогда продаст. И Николай прекрасно об этом знает. Как ты думаешь, почему он тебе соврал? Может, это меня он ненавидит, а ты ему безразличен? Ты ему покланялся, а он теперь пытается меня унизить твоим унижением? Не будем спорить, ты мне всё равно сейчас не поверишь. Просто предупреждаю: жди большую пакость.
Глава десятая, в которой всё не так, как казалось, поэтому начинаются ритуальные индийские танцы
Двадцать пятое. Нина Васильевна обещала, что её брат Мишу из санатория заберёт на время к себе. Лара его жену не знала совсем и волновалась, будет ли мальчику хорошо в незнакомом доме. Юрий Дмитриевич позвонил поздно, сказал, что всё нормально, Миша устал и уже спит. Через день привёл мальчика:
– Соскучился он по тебе, Александровна. Хотел я сказать, что у тебя грипп, но решил: чего врать-то? Тебе и самой лучше будет, как повидаетесь!
Ей и вправду при виде его на душе полегчало. Мальчик выглядел не в пример лучше, чем до санатория. Чувствовалось, что хорошо питался, занимался лечебной физкультурой, гулял, играл со сверстниками. Да ещё узнал, что родственники больше не будут его преследовать. Он то присаживался рядом с ней, то вскакивал и махал руками, то вспоминал, что в больнице надо тихо себя вести, и прикрывал рот ладошкой, то кидался к сумке с гостинцами. Невольно Дуня вспомнилась. Она такая же суматошная и несобранная была. Внешностью Миша, конечно, в отца, но, может, отношение к алкоголю ему от матери передастся?
А рассказывал Миша о том, с какими приключениями они из санатория уезжали. Так получилось, что Юрия Дмитриевича задержали на работе. Собственно, он и сразу мальчика предупредил, что после обеда приедет, но знать бы, что снегопад, начавшийся с утра, во второй половине дня усилится! Короче, на полпути попал он в пробку, образовавшуюся из-за того, что несколько машин застряли в снегу. Дорогу, конечно, расчистили, но её снова заметало, и на одном участке пришлось долго стоять. Прикинув, на сколько это может затянуться, Юрий Дмитриевич испугался. Он подошёл к полицейским, регулирующим движение в узком месте и попросил помощи. Посоветовавшись, они дали ему возможность развернуться на встречку и посоветовали добираться на электричке. Юрий Дмитриевич свернул к Липкам, бросил машину у станции и доехал до Никольской по железной дороге. Когда он выбежал через парк к санаторию, его буквально затрясло:
– Представляешь, Лариса Александровна, стоит эта семиэтажная громада среди поля, и окнами не светится! Только по центру, где лестничные пролёты, окна горят! Захожу, и точно: всех забрали! Сидят наши бедные ребятишки в холле и плачут… ну, то есть Анечка плачет, а Миша-то ничего…
– Я тоже немножко плакал, только когда Анечка не видела, – признался Миша.
По странному совпадению вторым ребёнком, задержавшимся в санатории, оказалась знакомая Юрия Дмитриевича, падчерица его соседа. За девочкой выехал дед и застрял в той же пробке. Дозвониться до него не удалось, что неудивительно. Пока машина там буксовала, Юрий Дмитриевич убедился, что связь в этом месте то и дело пропадала. В общем, он забрал обоих ребятишек, оставив записку деду и копию паспорта дежурной медсестре. Но на этом приключения не кончились. Когда пришли на станцию, оказалось, что две следующие электрички отменены, и ждать возобновления движения им придётся несколько часов. Он уже подумывал пойти по домам в поисках водителя, который согласится довезти их до Липок, но тут вдруг из-за ремонта путей незапланированно остановился поезд дальнего следования. И проводница одного из вагонов пожалела запорошенных снегом путников и впустила их. Естественно, далее поезд следовал без остановок и довёз их до города. Оказалось, что и Миша, и Анечка впервые ехали на поезде:
– Представляешь, Александровна, ни разу не ездили!
– Лариса Александровна, там такие стаканы красивые!
– Ну да, пришлось нам чай заказать, как же, в поезде прокатиться и чаю не попить!
В общем, от чая с подстаканниками, от лазания на верхние полки дети получили столько позитива, что все неприятности были забыты. От вокзала они до дома добрались на автобусе. А машину из Липок Юрий Дмитриевич пригнал только на следующий день.
Показалось Ларе, или вправду что-то хотел ей ещё рассказать Юрий Дмитриевич, но так и не решился. Или при Мише не мог? Но это дошло до неё позже, когда она уже была дома. Он то мялся, а то вдруг заспешил: «Надо ещё к Нине заехать».
А тут палатный врач, зашёл, и она выпросилась. Он отпустил её неожиданно легко. Договорились, что ещё два дня будет приезжать, сделают ей две последние капельницы и отдадут больничный:
– Ладно, подышите свежим воздухом. Только не перегружаться!
И Юрий Дмитриевич повёз её домой. Там посмотрел на суматошного Мишку и сказал:
– Да ладно, оставайся. Вижу, соскучился. Вещи завтра завезу.
Утром прилетела Нина Васильевна. Миша встретил её радостно. Она удивилась:
– Неужели ты меня помнишь?
– Да! У вас вот такая большая булавка, – и показал пальцами.
Нина Васильевна засмеялась:
– Прекрасное оборонительное украшение! Я – слабая женщина, мне же нужно защищать свою жизнь!
– И ничего вы не слабая! Вы очень даже сильная! И вообще классная!
Позвонил в дверь Дима, сказал, что идёт в магазин, надо ли чего купить? Нина Васильевна скомандовала:
– Миша, собирайся, поможешь Дмитрию Сергеевичу сумки нести. Возьми ключи запасные. А нам с Ларой надо кой-куда наведаться. Пока, мужики! Ты одевайся, Лара, а я буду рассказывать. В общем, всё не так, как ты поняла. У нас случился ряд дурацких совпадений, как в индийском кино. Косвенно в этом Юрка виноват…
Первое совпадение заключалось в том, что сестра Андрея Хованского, а, следовательно, родная тётка Миши, вышла вторым браком за соседа Юрия Дмитриевича. Естественно, он был знаком со всеми её родственниками. И Андрея Хованского как-то с каким-то грузом от соседей подвозил. А второе совпадение состояло в том, что Баринов попросил его накануне заехать в ритуальную службу, забрать заказанные там эмалированные овалы с фотографией Дуни, именем и годами жизни и прикрепить их к кресту на кладбище. Заказ-то он забрал, а поездку на кладбище отложил на потом. И когда Хованский вынимал свои сумки из багажника, он увидел этот портрет и эту надпись. И спросил, что это. Занятый выгрузкой, Юрий Дмитриевич коротко ответил, что это их молодая сотрудница, трагически погибшая. А как бы там ни развели Дуню с Хованским, как ни оболгали, какое зло у него на неё ни накопилось при расставании, но это было самое сильное чувство в его жизни. То, что мужику стало плохо, завхоз понял, а почему – не допёр. Помог ему до квартиры дойти, вещи донёс и откланялся. А Хованский, когда в себя пришёл, начал горе заливать. Он вообще-то непьющий, а тут его понесло. И пришлось матери привлекать медицину, чтобы из запоя вывести. Вот и третье совпадение – именно в этот момент Лару к ним принесло.
– Так Юрий Дмитриевич об этом со мной пытался в больнице поговорить?
– Нет, – замотала головой Нина Васильевна. – Его Полинка – баба суровая. Но на нашего Мишеньку сразу запала. И в первый же вечер предложила мужу: давай сиротку усыновим! Он у тебя об этом хотел спросить. Потом поехал ко мне посоветоваться. Тут от меня фамилию отца услышал, и понял, почему профессору плохо стало. Мы посоветовались с ним, и он поехал к соседям. Спросил аккуратно, мол, видел я вашего брата очень уж пьяного. Как же это он, учёный, в университете преподаёт, а сам пьёт? Ну, а она скрывать не стала. Говорит, совсем он непьющий, но ему жизнь одна дрянь подзаборная сломала. В себя влюбила, от невесты увела. Сама-то я, мол, видеть её не видела, я в Москве в то время училась, но мама рассказывала. И вот узнал братишка о её смерти. И запил. С того света, мол, и то навредила! Да чёрт с ними, его бабами, надо всё-таки с Хованским поговорить! Отец же он! И профессор, и непьющий! Пошли, Лара, одну я тебя на этот раз не пущу!