– Я весьма слабая музыкантша, как вам известно, но благодарная слушательница. Извините, мне пора.
Маша шла в гардеробную Варвары Васильевны, где они раздевались с Нютой. Наверное, свернула не туда, потому что оказалась в каком-то узком тёмном коридоре. Вдруг сзади кто-то страстно обнял её: «Софи!» Где-то за поворотом стукнула дверь, руки разжались, и она осталась одна.
Маша прижала руки к горящим щекам: «Хорошо, что кто-то стукнул дверью. Иначе…» Она и сама не знала, что было бы…
Из-за поворота появилась Аглая со свечой:
– А вы… почему здесь?
– Право, так неловко… я заблудилась. Шла в гардеробную…
– Покои Варвары Васильевны в другом крыле. А здесь… кто-нибудь был?
– Я не видела… но кто-то был.
– Один?
– Нет, двое.
Аглая закусила губу. Маша поняла, что сейчас она будет выпытывать, кто. Нельзя, чтобы подозрение пало на Софи! Чтобы избежать неловкости, она решила солгать:
– Вы знаете, у меня папенька тоже горничную по щёчке треплет.
Сзади послышались шаги. Повернувшись, барышни увидели Василия Михайловича.
– Смейтесь, – приказала Аглая.
От неожиданности Маша хихикнула. Аглая подхватила её смех.
– Я не помешал?
– Нет, Василий Михайлович. Мы уже обо всём поговорили. Пойдём, Машенька!
Аглая подхватила Машу под руку и потянула за собой.
– Доведите меня до гардеробной, чтобы я снова не заблудилась, – попросила Маша.
– Вот, видите? В этом крыле. Если вы подождёте меня у входа, я оденусь и провожу вас до дома.
Барышни шли по укатанной санями дороге.
– Я никогда, никогда больше не поверю ни одному мужчине! – страстно воскликнула Аглая.
– Может быть, не стоит так огорчаться? Я по своей и по некоторым другим семьям знаю, что это дело самое обыкновенное.
– А сами что вы думаете о будущей семье?
– Только сегодня подумала, глядя на Варвару Васильевну. Не влюбись моя мама в вернувшегося с театра военных действий отца, не роди она меня, не заболела бы чахоткой и не умерла в тридцать лет, а жила бы сейчас в Зосимках здоровёхонька, как живёт в Конь-Васильевке незамужняя Варвара Васильевна.
– Но тогда не было бы вас!
– Да кому я нужна, – вырвалось у Маши.
– А… отцу?
– Папеньку не очень волнуют дочери. Сыном он, правда, дорожит.
Аглая замолчала и до дома Петровых не проронила больше ни слова. Когда Маша открыла рот, чтобы попрощаться, она порывисто обняла её и сказала:
– Только такую семью, как у моих папеньки и маменьки! Или никакой!
Повернулась и побежала назад.
«Бог ведает, когда мы увидимся, дорогая Кита! Это ужасно, и это повергает меня в грусть. Ты видишь, как без тебя я попадаю в неловкое положение и знаюсь не с теми людьми. Уговори Марью Афанасьевну хоть ненадолго приехать в Утятин. Твоя Маша».
Глава 7
Элеонора Игнатьевна с трудом сдерживалась. Она нарядила Зою в симпатичное платьице, а та натянула сверху материну шерстяную кофту и ни за что не соглашалась снять. А обещали сегодня до тридцати градусов. Второй день без Лены, а сил уже нет.
– Зоенька, я прошу тебя, сними…
Зоя упрямо поджала губы. Тетя повернулась к открытому окну, увидела свое отражение в стекле и прыснула: точно так же губы были поджаты у нее самой.
– Ты добрая! – улыбнулась племянница.
– Да надевай ты что хочешь! Иди во двор, я тебя догоню.
Элеонора Игнатьевна стала собираться. Когда начала застегивать блузку, до нее дошло, что уже некоторое время на улице слышен шум. Прислушалась, и с ужасом поняла, что кричит Зоя. Застегиваясь на ходу, она в шлепанцах выскочила на крыльцо и увидела, что племянница стоит в проулке, закрыв лицо руками, и воет на одной ноте, с крыльца «нерусского дома» срывается Ирин гость, за ним бежит Роберт и еще кто-то из женщин. Бросилась к калитке, но не смогла ее открыть: вплотную к забору приткнулась машина. Она развернулась и побежала к воротам, пробежала по улице и вбежала в соседний двор.
А навстречу ей уже вели троих подростков. Вокруг Зои образовалась толпа, которую расталкивала Потылиха:
– Отойдите, не пугайте дитё! Зоенька, покажи личико!
Она прижала Зою к себе и стала бережно отводить руки Зои от лица. Когда Элеонора Игнатьевна увидела кровь на лице и руках племянницы, она почувствовала сильную боль в груди и замерла, привалившись к забору, не в силах вздохнуть и пошевелиться. Первой это заметила Потылиха:
– Эй, кто-нибудь, «скорую» вызывайте! И мильтонов заодно! Эля, успокойся, это просто царапина! Губу ей разбили. Бабы, да помогите ей кто-нибудь! – Прижимая Зою к себе и поглаживая по голове, начала командовать. – А ну-ка, кавалер, показывай свою добычу. Так, этого малька можешь отпустить. Этот хороших кровей, Юрки Кожевникова сынок. Отец его покрепче милиции накажет. Так, а это у нас кто? Митрохин, что ль? Ну, этого бить надо самим. Гнилая кровь, тюремная. Вон, мамаша его летит.
Из проулка во двор ворвалась какая-то замызганная тетка и кинулась отбивать сынка у мужиков.
– Наташка, замри! Ты меня знаешь! Пашка, вон ведро помойное стоит, плесни на нее, чтобы заткнулась! – Баба замолчала. – Ты бы своего придурка уму-разуму поучила, вместо того, чтобы тут орать. Вырастила уголовника! У параши зачат, у нее и жизнь закончит.
– Что, Наташка в тюрьме сидела? – у спросившей об этом толстухи блестели восторгом глаза от такой информации.
– Заочница это называется. Замуж очень ей хотелось, вот и написала в тюрьму. Там ей «жениха» подобрали, там этого урода зачали. И не зыркай на меня так, учила бы своего выродка, чему следует, не стала бы я твои секреты рассказывать! Небось, сыну говорила, что он от Штирлица!
Трое девочек-подростков хихикали, глядя на покрасневшего до ушей нескладного парнишку. Он заорал:
– Кого вы слушаете! Она ненормальная!
– Может, и ненормальная, но память есть, – довольно равнодушно отреагировала Потылиха. – А ты у нас нормальный, больных обижать? Небось, в этого мужика камнем бы не бросил, побоялся, что убьет? Так, третий у нас кто? Чтой-то не знаю его. Фамилия твоя как?
Одновременно подъехали «скорая» и полиция. Выскочивший из машины молодой полицейский сказал, поглядев на Зою:
– Тут ничего, только кровь пустили. Тетя Тоня, вы женщину сначала посмотрите. А я с пионерами-героями разберусь. Двое?
– Третьего, Юрки Кожевникова сынка, мы отпустили, – сказала вредная Потылиха. – Юрке я все подробно расскажу, паршивцу этому мало не покажется.
– Ладно, тому герою четырнадцати нет. А Митрохин у нас всегда там, где пакости. Наталья Васильевна, учить не пробовали?
– Саша, да ведь не убили они дурочку-то. Ну, кинули в нее чем-то… случайно.
– Ага, случайно. Еще ты, герой, скажи, что не хотел. Давайте в машину. В отделении все запишем и расстанемся… до комиссии.
– Саша, зачем комиссию? Он больше не будет. Я его дома накажу.
– Разговоры мы с вами уже разговаривали. Теперь будем рублем учить. Так, а это что за гаврик? Фамилия? – Мальчишка молчал. Полицейский поглядел на окружающих, нашел взглядом девчонок и сказал. – Ага, знакомые. Кузнецова, Огородникова и Лещук, шаг вперед! Докладывайте, что за тип!
– Новенький, с севера они приехали, зовут Володя, – заложила приятеля одна из них.
– Это которые где гастроном квартиру купили? Осиповы, что ли? Телефон родителей говори!
Мальчишка угрюмо молчал. Полицейский перевел взгляд на девчонок.
– Не знаем.
– Ладно, по дороге заскочим. По-хорошему и вас бы прихватить.
– А мы что, мы не кидались!
– Не кидались. Но подстрекали. Все беды от баб. Так, герои, а прощения попросить западло?
Митрохин презрительно фыркнул. В это время во двор въехала еще одна машин. Из-за руля выбрался крупный пузатый лысоватый с потным лицом Юрий Петрович Кожевников:
– Зоенька, тебе больно? Покажи, деточка, что они тебе сделали? Антонина, ты что? – это фельдшеру.
– Подожди, Юрий Петрович, тут Эле плохо.
– Они что, и в нее?!
– За племянницу испугалась. Слава богу, не сердце, это невралгия. Сейчас отпустит. Давай двигаться.
– Иди, поганец, прощения проси, – это в сторону машины. – Зоенька, прости меня, что сына подлецом воспитал.
– Вот, сопляки, смотрите на настоящего мужчину, – сказал доселе молчавший Константин. – Мужик отвечает за себя, за свою семью и за свое дело. А вы, деточки-девочки, за себя ответить не можете.
– Эй, подождите! Одного отец накажет, другого девчонки задразнят. А приезжему ничего? – возмутилась Потылиха. – Зоя, скажи, что с ним сделать!
– Он лысый будет, – засмеялась Зоя.
– Постричь его, да? Или сам облезет?
– Сам.
– Какой идиот загородил калитку? – крикнула Антонина.
– У меня мотор заглох, – виновато сказал Роберт.
– Так сними с тормозов и откати!
Костя с Робертом поспешно сдвинула машину. Зоя, держа за руку Юрия Петровича и обнимая тетку, протиснулась в калитку. Замыкала шествие Антонина в чемоданчиком.
– Юрий! – грозно окликнула вылезшая из машины супруга.
– Вот вам и Париж, и Диснейленд! – махнул он в ее сторону кукишем.
– Посмотрим! – она села за руль и уехала.
– Что, разведутся? – жадно спросила Потылиху толстуха.
– Они так-то уже лет пятнадцать. Хороший мужик Юрка, но слабак, а Варька его змея.
– Ой, у меня тоже что-то в груди заныло, – сказал Роберт. – По коньячку бы сейчас! Слушай, Костя, у меня дома сыр, зелень свежая, суджук. Коньяка, правда, на донышке, но по рюмочке будет. Саша, ты с нами?
– Вы, Роберт Вартанович, умеете подбодрить офицера при исполнении. Спасибо, что слюной не захлебнулся. Васильев, поехали!
– Мужики, меня примите в компанию, – сказал вернувшийся Юрий. – Эх, кобра моя машину увела. Но я живой ногой за коньяком слетаю.
– Не надо никуда лететь, коньяк есть, сейчас принесу, – сказал Константин и взбежал на крыльцо.
Роберт с Юрием пошли следом.
– Чем ты ее пугал?
– В Париж собралась. Хрен ей, а не Париж!
– А деньги у кого?
– У нее карта. Но я только что ее заблокировал.
– Ты серьезно?
– Не живем, а мучаемся. Я ради сына только с ней живу. А сын, видишь, маменькой прикрывается. А пусть победнее поживет!
– Так в случае развода все пополам?
– Ну, не все. Магазин до брака в собственность приобретен, еще отцом. Дом на маму построен. Не такой уж я лопух.
– А сына не жалко?
– А сын в богатстве барчуком растет. Пусть теперь в бедности поживет. Квартира двухкомнатная, в которой мы жить начинали, мамина зарплата да мои алименты. Не бедно, но и без шика.
После второй рюмки Роберт снова насел на Юрия:
– Вот, Юра, не понимаю я, как это мать своих детей обижать…
– Ее обидишь! Она сама кого хочешь обидит… одно слово – кобра!
– А женился на кобре, или она тогда другим животным была?
– Женился на кобре.
– Да, как говорят у вас, любовь зла.
– Не было никакой любви! Она выходила за мой универмаг, я женился просто потому, что женилка отросла, извините.
– Получше найти не мог?
– А мне все равно было. Кого я всю жизнь люблю, она во мне мужика не видит.
– Надя?
– Надя!
– Выпьем за Надю, – сказал Константин.
Выпили.
– А ты Надю знаешь?
– А то! Потылихина дочка. За такую женщину надо сражаться!
– А как?
– По-разному. Можно цветы дарить, можно серенады петь. А можно прийти и помочь бабку искупать.
– Это ты так шутишь?
– Какие шутки! Ты представляешь, каково хрупкой женщине бабку кантовать? Цветы – это, конечно, приятно. Но тяжести для женского организма – это гибель.
– Это точно. Теща моя тяжелая была, – сказал Роберт. – Без меня Элла надорвалась бы.
– Может, ей помощницу нанять?
– Юра, понравился ты мне. Поэтому привожу пример. Угостила тебя любимая женщина обедом в ресторане или приготовила обед дома – есть разница?
– Ну…
– За ресторан она заплатила деньги. В домашний обед вложила труд и душу.
– Понял… значит, деньги может дать любой. А поможет в таком интимном деле только близкий человек.
– Вот и становись близким!
– Ребята, как я вас уважаю!
Ираида Семеновна с Эллой, вернувшись с рынка, застали своих мужиков у дверей Погосянов в момент прощания.
– Мальчики, по какому случаю банкет? – благодушно спросила Ираида Семеновна.
– «Мерседес» починили на ближайшие два часа, – ответила за них Элла.
– Молчи, женщина! – строго сказал Роберт.
– Значит, не починили, – смекнула Элла, и просочилась в квартиру. И оттуда крикнула соседке. – Ирка, три бутылки коньяка!
– Неправда! Я принес бутылку… потом еще чуток… меньше четвертинки. И у Роберта было полбутылки.
– Меньше!
– Ну, не будем мелочиться. Все равно, меньше литра на три лба!
– Нет, ваше состояние я не критикую. И потребили вы в пределах разумного. Но Юра почему так нажрался, вы что, не закусывали?
– Ирочка-джан, пили поровну. Закуска была. Но у Юрия Петровича стресс.
– По какому поводу?
– Юра принял судьбоносное решение. Мы будем завоевывать Надю!
– Втроем? Как псы-рыцари?
– Я буду завоеватель… а мужики будут болельщики…
– Юрий, зачем так говоришь? Мы – консультанты!
– Юра, ты на машине?
– Да! Нет!
– Так да или нет?
– Кобра машину угнала.
– Ты у меня в гостях когда-нибудь был? Не был! Вперед, интерьер покажу. Костя, веди гостя! На диван его!
– Ир Семённа, неудобно.
– Неудобно на улицу выходить поддавши. Там твои работники, арендаторы и партнеры.
Юрий вырубился моментально. Хозяева вышли на кухню.
– Что за вздор насчет Нади?
– Почему вздор? Эта женщина заслуживает маленький кусочек счастья. А этот мужчина может его дать.
– Костя, они друзья одногоршечные, еще с детского сада. Надя его как мужика никогда не воспринимала.
– Так пусть воспримет. Можно подумать, вокруг кто-то получше крутится.
– Чего нет, того нет. И какой же совет ему дали консультанты по сердечным делам?
– Помочь бабку искупать.
– А совет-то неглупый. Молодец, Костя!
– Ты знаешь, что тут произошло?
– Еще бы! Весь рынок гудит. Такого наплели! Я сразу Тонюшке позвонила, так что в курсе. Не дай бог, еще этот приезжий мальчишка завшивеет, тогда Тумбасовым прохода не дадут.
– О чем ты, не понял?
Ираида Семёновна рассказала о пророчестве Зои по поводу перелома.
–А почему она сказала, что этот пацан будет лысым?
– На днях Таиска заходила со старшим внуком, с Витькой. Что-то он тут нашкодил, приводила извиняться перед Потылихой. Ругали его, потом внешность обсуждали. У него волосы густые, курчавые. Таиска и сказала, что он в отца, рано облысеет. А Зоя это восприняла в общей куче, как наказание за хулиганство. У приезжего мальчишки тоже волосы курчавые. Вот и всплыло у нее.
– Правда, ерунда. Но если он пострижется, бабки это воспримут как пророчество. Да, Роберт приглашает нас на рыбалку. Может, мне задержаться?
– Это уж, дорогой, как решишь…
Глава 8
– Решишь все эти столбики.
– Так много! А Лизе ты столько не задавала!
– Ты мужчина, будущий хозяин. Ты должен хорошо считать, чтобы не растратить капитала и не разорить имение.
– А Лиза?
– А Лиза выйдет замуж, за нее муж считать станет.
– А если ее, как тебя, никто замуж не возьмет?
– Тогда тебе придется считать за неё.
Лиза, сидящая против брата, показала ему язык.
– Я лучше ее замуж отдам за Мовшевича.
Лиза заплакала.
– Вася, перестань глупости говорить! Зачем Мовшевичу Лиза?
– У него жены нет и денег нет. А я ему Лизу дам и денег.
– И не жалко тебе…
– Лучше я деньги отдам, чем буду за вредную Лизу всю жизнь считать!
– Я думала спросить, не жалко ли тебе сестру.
– Не жалко! Она меня не жалеет! – Вася закашлялся.
– Опять сосульки лизал? Теперь заболеешь! А ну-ка, уроки делайте! Сейчас вернусь и проверю.
Комнаты Маши и детей располагались в мезонине. Занималась она с детьми в Васиной, проходной. Спустившись по лестнице, Маша пошла к кухне, на ходу отметив, что в гостиной кто-то есть. Подходя к кухне, услышала:
– А он сказал, что таких женихов у них пучок пятачок! Тимофей Силыч весь побелел и вышел вон. А что делать?
– Что-то все сегодня о женихах говорят. К кому это Кузнецов сватался? – спросила Маша. – Баба Анисья, молочка Васе нагрей, кашляет он.
В кухне собрались Анисья, которая в доме исполняла обязанности кухарки и ключницы, горничная Наташа и соседская кухарка Луша.
– Аришка митрохинская сказывала, к ним Тимофей Силыч приходил, а старик Митрохин возмущался, как он посмел на первейшую невесту губы раскатать.
– Да, Любовь Петровна, конечно, по купечеству у нас первая невеста. Но ведь и Тимофей Силыч – молодец хоть куда.
– Скажете тоже, барышня, – поджала губы Луша. – У старика капиталов мильёны. А у Кузнецова что? Лавка мелочная от отца осталась.
– А вот скажи, Луша, если бы им капиталами поменяться, глянул бы Кузнецов на Любашу?
Луша хихикнула.
– С таким капиталом, барышня, он на княгине мог бы жениться.
– А если бы нашей Наташе приданное хоть в половину Любашиного, кто бы у нас первой невестой был?
– Вот молоко, барышня. И ступайте, нечего девку портить. Ишь, приданное ей! Может, еще и вольную? – возмутилась Анисья.
– Так ведь и Митрохин из крепостных. Его отец в Москве торговал, капиталы нажил и себя с сыном выкупил. Вдруг и Наташу кто выкупит?
– Не морочь девке голову, Марья Игнатьевна, а то не посмотрю, что ты взрослая барышня и прутом выпорю!
Маша засмеялась, обняла старуху и понесла стакан с молоком наверх. В детской она с удивлением увидела отца.
– Почему дети без присмотра?
– Я за молоком на кухню ходила, Вася кашляет.
– Опять на прогулке не слушался?
– Я не знаю… самой неможется что-то… я и не выходила.
– Так с кем дети гуляли?
– Должно быть, с Софьей Анисимовной.
– Ладно. Дети, занимайтесь! И чтоб тишина! Марья, ступай за мной!
Недоумевая, Маша спустилась вслед за отцом по лестнице и прошла в его комнату.
– Федор Ионович оказал нам честь. Он просит твоей руки. Ступай и выслушай его.
– Но зачем?!
– Не говори глупостей!
– Но, папенька, с чего бы мне идти за него?
– Что тебя не устраивает?
– Да всё, папенька! Мы очень разные по возрасту, мы и незнакомы вовсе.
– Достаточно того, что я с ним знаком. И полно об этом.
– Я отказываю ему, папенька. Он… он старый, он небогат, он даже не дворянин!
– А вам, сударыня, граф нужен, как ваш прадедушка? Так покуда к вам на двадцать седьмом годочке вовсе никто не сватался. Что до дворянства, то Федор Ионович нынче ордена Святого Владимира удостоен, потому личное дворянство получил. Ступайте к вашему жениху и поблагодарите его за лестное предложение.
– Папенька, разрешите мне уйти в монастырь!
– Всё, Марья, я больше твои глупости слушать не намерен!
Маша поглядела на отца и поняла, что переубедить его невозможно. Сутулясь, она вышла. Прошла в гостиную и сказала поднявшемуся ей навстречу Микулину:
– Федор Ионович, папенька велел принять ваше предложение. Прежде чем вы его выскажете, я прошу вас меня выслушать. Давайте сядем.
Федор Ионович опустился в кресло, любезно Маше улыбаясь. Колыхнулась портьера на двери, ведущей в прихожую. Кажется, Софья Анисимовна даже не очень и скрывалась, а давала знать падчерице, что все будет доложено папеньке.
– Федор Ионович, мы с вами очень мало знакомы. Но, бывая у нас в гостях, вы могли убедиться, что здесь меня никто не любит, – жених протестующее поднял руки, но Маша остановила его. – Я же просила меня выслушать! О чем бишь я? О любви. Если девушку не любят, значит, чем-то она плоха. Не пожалеете ли вы, приведя в свой дом такую особу? Добавлю к тому, что и я здесь никого не люблю. Хотелось мне вам солгать, что имею любовника на стороне, да раздумала. Полагаю, что и это для вас неважно. Так объясните откровенно, в чем ваш интерес. Я немолода, некрасива, не очень умна, в главное, за мной приданого нет. И наследства никакого не предвидится. Папенька мой небогат, и знакомств полезных не имеет. Федор Ионович, я прошу вас отказаться от этой партии!
– Я понимаю, Марья Игнатьевна, что девушкам свойственна стеснительность, и правила приличия не позволяют дать согласие сразу…
– О господи! Вы меня слышите, Федор Ионович? Если бы я желала этого брака, то сначала выслушала бы ваше предложение, а затем начала бы кокетничать и кривляться. А я даю вам возможность не получить отказа. Скажите, в чем ваш интерес, и может быть, мы найдем его в другом месте?
– Марья Игнатьевна, оставим это, – перестав любезно улыбаться, сказал жених. – Я формально прошу вашего согласия выйти за меня.
– Я вас поняла, Федор Ионович.
– Так каким будет ваш ответ?
– Никаким. Ответ дал мой папенька. А моего согласия, видно, не требуется.
– И все же…
– Если я откажусь выйти за вас, полагаю, моя семья сумеет сделать жизнь мою невыносимой, – Маша выразительно взглянула на штору. – Софья Анисимовна, передайте папеньке, что мы с Федором Ионовичем сговорились. – И вышла, не дав возможности жениху встать, а мачехе отойти от двери далеко.
Через несколько дней она писала Ките:
«Представь себе, друг мой, я – невеста! А жених – тот самый нуда Фёдор Ионович, что щиплет за щёчку нашу смазливую горничную Наташу. Не перестал щипать и будучи женихом. Так что можешь представить себе ожидающее меня семейное счастие!
Впрочем, тебе наверняка уже всё известно. Ведь не далее как вчера я плучила письмо от тётушки Марьи Афанасьевны с поздравлением по случаю помолвки. Стало быть, всё давно уже решено было за моей спиной! Какой насмешкой звучат её слова: «Избранный тобой в супруги человек достоин тебя во всех отношениях. Бог да благословит вас вечною взаимной любовью».
Пыталась я заручиться поддержкой о.Василия, но он только разгневался. Про монашество сказал, что этим не шутят. Так что участь моя решена».
Свадьба была назначена через месяц. Фёдор Ионович предполагал выйти в отставку и переехать на жительство в Утятин. Он уже снял домик на Кузнецкой, «к сожалению, далеко от ваших родителей». «И слава богу», – мысленно ответила ему она.
После завтрака она оделась и ушла гулять. Была ранняя весна. Листва ещё не распустилась. День был ветреный и холодный. Маша долго ходила по Набережной, потом зашла в лавку Кузнецова и купила какие-то мелочи. Обслуживал её сам хозяин. Сочувственно поглядев на его мрачное лицо, она подумала: «Я тоскую, что просватали, а этот красавец – что отказали». Отогревшись в лавке, вышла на Дворянскую и ещё раз прошлась до Петропавловской церкви. Захотелось помолиться, но в этом храме она чувствовала себя чужой, предпочитая небольшую деревянную церковь Михаила Архангела, в которой служил отец Василий. «И маменькину могилку навещу», – решила она и пошла к мосту.
От кладбищенских ворот Маша, запрокинув голову, поглядела на церковный холм, на крест, чернеющий на фоне голубого неба, и поняла, что не сможет сегодня переступить порога храма. Не хотелось видеть отца Василия. На отца она не сердилась, понимая, что ему, не любящему дочери, незачем было её щадить. А вот священник относился к ней хорошо, и она обижалась, что он не хочет её понять. Маша повернула на тропинку, бегущую вдоль кирпичной ограды, и побрела к могиле матери.
Пока дошла, промочила ноги. «Вот бы заболеть и умереть». Но сидеть с мокрыми ногами было неприятно, поэтому, зайдя в могильную ограду, она присела на скамейку и разулась. Повесив мокрые чулки на почерневшие от дождей дощечки оградки, Маша вытянула на скамье ноги, накрыв их юбкой. Через разрывы в облаках иногда выглядывало солнце, и Маше даже показалось, что стало теплее.
– Здравствуйте, мадмуазель Тумбасова.
Маша вздрогнула и подняла глаза. За деревянной оградкой стояла какая-то смутно знакомая ей барышня. Господи, это же пепиньерка из пансиона! Как её Кита звала? Софочка!
– Здравствуйте, мадмуазель Котова.
– Зачем вы встали? Вы же босиком! Немедленно сядьте, как сидели. И ноги прикройте, а то заболеете.
– Мне бы хотелось заболеть… и умереть.
– Откуда такое уныние? – Софочка зашла за оградку и присела у Маши в ногах. – Ну-ка, рассказывайте!
И Маша рассказала.
– Вы очень хотите, чтобы свадьба расстроилась?
– Больше всего на свете!
– А что бы вы отдали за это?
– Половину жизни!
– Это, пожалуй, много. Давайте вместе подумаем, как можно предотвратить свадьбу.
– Чтобы кто-то раздумал… или папенька, или Фёдор Ионович. Но это невозможно, у них какие-то расчёты.
– Если они не могут раздумать, то могут умереть.
– Бог с вами, что вы такое говорите?
– Вам жаль папеньки, хоть он не жалеет вас?
– Жаль. И опора он для семьи. На папенькино жалование мы живём, от имения доход небольшой. Если папенька помрёт, как дети жить будут?
– А если Фёдор Ионович помрёт?
– Наверное, и по нему кто-то заплачет. Но не я.
– Так, может, пожелать ему смерти?
– Как можно!
– А если бы приходилось выбирать, или ему жить, или вам, вы пожелали бы ему смерти?
– Не мне судить, кому жить, а богу.
Помолчали. Софочка пристально посмотрела Маше в глаза и сказала:
– Да, вы не хотите этого. Тогда страдайте! – встала и, не прощаясь, быстрым шагом удалилась. Маша растерянно посмотрела ей вслед. Потом натянула на ноги мокрые чулки и ботинки и поспешила домой.
«Кита, представь весь мой ужас, когда, крестясь на Архангельский храм, я вдруг вспомнила, что мадмуазель Котова умерла от тифа в год нашего выпуска из пансиона! Что это было, сон или соблазн? Начну говеть».
Маша зашла на кухню и попросила:
– Баба Анисья, чаю мне горячего налей, я ноги промочила.
– Что же ты, анчутка! И перед свадьбой! Ой! Барышня, мы вас поздравляем с помолвкой!
– Поздравляем, – подхватила Наташа.
– Да будет вам, – недоумённо поглядела на них Маша: они действительно выглядели взволнованными и радостными. – Будет смеяться!
– Что не так? – удивилась Анисья.
– Выйти замуж за нуду-старика – чему тут радоваться?
– Грех какой! Что ты говоришь, Машенька?
– Грех выходить замуж за человека, который тебе гадок. И не маши руками, баба Анисья. Наташа, вот тебе он нравится?
– Как я могу, Марья Игнатьевна, о таком почтенном барине рассуждать?
– Почтенном? Это он почтенный, потому что за щёчки тебя треплет вслед за папенькой?
Маша увидела испуг в глазах горничной. Обернувшись, она увидела в дверях Софью Анисимовну. Впрочем, хозяйка, не сказав ни слова, ушла. Наташа залилась слезами.
– Ох, Наташа, прости, вырвалось. Может, тебя мне отдадут?
– Нет, барышня, Игнатий Ларионыч не согласится.
Вечером за ужином Игнатий Илларионович спросил холодно, почему дети так шумели днём. Маша промолчала. Уже глядя на неё, он повторил вопрос.
– Не знаю, не слышала, – равнодушно ответила она. – Впрочем, меня и дома не было днём.
– Наша невеста теперь с детьми заниматься не желают, – язвительно сказала Софья Анисимовна.
– Давно пора Васе настоящего учителя нанять. А Лизаньке или гувернантку, или в пансион определять. А пока, что делать, придётся вам ими заняться.
– Как это понимать, – спросил отец. – Ты что, не желаешь брата и сестру учить?
– Я, папенька, к переезду готовлюсь, занята очень. Да и не вчера вы решили меня замуж отдать, давно, наверное, всё обговорено. Стало быть, и учителей нашли.
– Именно что вчера.
– Я сегодня с утра от Марьи Афанасьевны поздравление с помолвкой получила. Как такое может быть?
Отец обозвал её лгуньей, Маша послала Наташу за письмом. Увидев при чтении письма изумление на его лице, Маша удивилась и сама.
Маша безропотно примеряла подвенечной платье, а затем уходила в свою комнату и бездумно сидела над раскрытой книгой, ни разу не перелистнув страниц. Приходил Фёдор Ионович, она выходила к нему в гостиную и сидела рядом, лаконично отвечая на его вопросы. Если же его принимали всей семьёй, то равнодушно молчала.
В положенный срок отец Василий обвенчал их. Свадьба была скромной, потому что у Фёдора Ионовича она была уже третьей.
Глава 9
Антонина усадила Элю на диван:
– Лучше ляг. Я сейчас Зою обработаю и сделаю тебе массаж.
– Мамина кофта! – всхлипнула Зоя, глядя на кровавые пятна на груди.
– Не плачь, Зоенька, я все холодной водой отстираю.
Антонина обработала ранку, помыла Зою, отстирала кофту и занялась Элей.
– Спасибо, Тоня, мне даже дышать легче стало.
– То-то. У себя в Москве обратись к специалисту. А пока носи с собой сильное обезболивающее.
Когда Антонина ушла, Эля сказала:
– Зоенька, я посплю?
– Я не буду шуметь, тетя Эля.
Зоя принялась двигать по столу паззлы. Эля глядела на нее сквозь слезы и думала, как она, родной человек, могла брезговать племянницей? Перед глазами стоял Юрка, вытирающий Зоины слезы и сопли, безобразная одноклассница Лены Сонька, прижимающая ее к груди, другие соседи, переживающие за девочку.
Спала она недолго. Сквозь неглубокий дневной сон слышала, как звонил телефон, как разговаривала Зоя. Когда проснулась, спросила:
– Кто-нибудь звонил?
– Тетя Тоня.
– Что говорила?
– Говорила, ты храпишь или не храпишь.
– Господи!
– Ты обиделась?
– Что ты, Зоенька. Надо ей позвонить.
– Она сказала, позвони на пульт.
На вопрос о храпе Антонина резонно ответила, что не могла спросить у Зои, жива ли ее тетка.
– Не дождешься! – весело сказала Эля и обратилась к Зое. – А пойдем мы все-таки на кладбище.
– Пойдем, – ответила Зоя.
Снова она одевала племянницу. Снова та сказала:
– А мамина кофта?
– Вот мамина кофта. – Эля взяла с кресла брошенную Леной при отъезде блузку и накинула Зое на футболку.
– Мамой пахнет.
«Вот я дура бесчувственная! – ругала себя Эля. – Она за вещь, пахнущую матерью, хватается, как за защиту, а я злюсь». Зоя шла, низко нагнув голову, не открывая взгляда от блузки. Один раз даже погладила рукой обшлаг. У собора Эля неожиданно решила:
– А давай, Зоенька, зайдем, свечку поставим.
Хорошо, что захватила косынки на случай, если на кладбище не будет тени. Когда стала повязывать платок Зое, та замотала головой: «Мне не идет!». «Мне тоже. Нужно смириться перед господом», – ответила ей Эля. «Да-а?» – протянула Зоя, но возражать больше не стала. В храме она подняла голову и стала медленно поворачиваться, в восторге разглядывая роспись купола. К ней с шипеньем бросилась одна из бабок, работающих в церкви. Эле первый раз за день удалось вылить свое раздражение:
– Христос сказал: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им». А про тебя он ничего не говорил. Отойди от ребенка.
– Опять своевольничаешь, Мария? – укоризненно сказал проходящий мимо священник. Бабка отступила.
Подошла Катя, жена Гены. Она раньше вместе с ним работала у Ираиды Семёновны, а теперь сидела дома с маленькой дочерью.
– А я Риточку покрестить решила, – шепотом сказала Элеоноре Игнатьевне Катя. – Вот, договорилась на завтра.
– А можно Зою покрестить?
– А она что, некрещеная? Ну да, Елена Игнатьевна у нас убежденная атеистка. Не рассердится?
– Ничего. Может, немного и посердится. Но я хочу племяннице крестной матерью стать.
– Давайте я с вами вернусь, покрестим детей вместе.
Когда встал вопрос о крестном, Эля растерялась.
– Может, Роберта?
– А он какой веры?
– Ну, армяне, кажется, считаются как православные, армяно-григорианская церковь, что ли…
Священник, услышав их с Катей разговор, отрезал:
– Не прихожанин.
– Да, в церковь он не ходит, – подтвердила Катя. – И что мы мучаемся, у меня крестные Лида и Сашка, вот он заодно и Зою покрестит.
– А Зоя его подпустит?
– Вы правы, надо знакомого. Тихоныч бы подошел, но он на этой неделе не просыхает. Кого еще Зоя не боится? Да что мы думаем! Гена!