Ручка всегда поддерживала уголек, ведь уже давно сложилось так: они – друзья. Друзья должны быть рядом всегда, что бы ни случилось! Наедине ручка могла сказать ему и то, что сегодня он вел линии не четко, что они дрожали, и что штрих был неуверенным. Но никогда в жизни она не позволяла сказать то же самое при ком бы то ни было. Она знала, что уголь ценит мнение других. Поэтому ручка если знала, что их разговор может услышать хоть кто-нибудь, говорила о нем только лучшее. Она умалчивала о его неуверенных штрихах и говорила о приятном: о душе картины.

Вот и теперь, когда простой черный уголек совершенно потерял покой, она была с ним, она дарила ему свою веру. Она была нужна ему, ручка это точно знала, потому что в него больше не верил никто! Все смеялись и говорили, что черный уголь на то и черный: только и может, что контуры выводить. И каждый спорил с ручкой, утверждая, что у уголёчка не картинки, а рисунки. Силуэты. А у силуэтов души быть не может. Но она все равно верила, что когда-нибудь он нарисует самую прекрасную картину! Это будут уже не просто очертания. Каждый кусочек листа будет закрашен своим цветом, совсем не похожим ни на один другой. Она верила, хотя абсолютно точно знала, что это – невозможно.

–Вот скажи мне, подруга, ты веришь в меня?

–Верю, конечно! Не сомневайся даже!

–А почему ты веришь? Ведь больше не верит никто, а ты – веришь?

По вене ее стержня завибрировала кровь. Ручка не знала, что ответить. Она и сама не знала «почему». Просто верила, без бесполезных вопросов.

–Молчишь. А ты ведь знаешь, что у меня вряд ли что-то получится. Знаешь?

Она молчала.

–Но ведь знаешь, да?

–Знаю. Но верю.

–Это невозможно! Невозможно знать, что что-то невозможно, но верить в то, что оно всё-таки возможно.

–Почему же? – ни секунды не сомневаясь, ответила ручка. – За знание отвечает разум, за веру – сердце. Ты же знаешь, мое сердце всегда было сильнее всего. А уж тем более разума.

Уголёк был тронут её словами, но не придал им особого значения. Он был слишком увлечен тем, что о нём подумают остальные, которые беспрестанно унижали его и смеялись над ним. Он тщетно пытался научиться раскрашивать свои рисунки – у него ничего не получалось. Тогда он приходил к ручке, подпитывался ее верой, и опять уходил.

Ручке было невыносимо больно смотреть на него и она решила: она должна помочь. Она даже знала как. Вот только надо было найти где-то чистый лист бумаги.

Как обычно, совершенно подавленный, уголёк пришел к своей подруге.

–Они опять смеялись… Они говорят, что я способен только на то, чтобы обводить реальность. Что я никогда не смогу ее разукрасить. Ну хоть ты-то веришь в меня?

Тишина.

–Обычно ты сразу же отвечала. А теперь молчишь. Почему ты молчишь? Ты больше не веришь в меня? Ручка! Ручка!!! – практически воплем вырвалось из него.

Только сейчас он заметил, что там, где обычно ждала его ручка, была пустота. А ручка всегда ждала, когда придет он, и снова расскажет ей о том, как над ним смеялись и о том, как она ему нужна. Хотя, не она, конечно. Ему нужна её вера. Это ручка утешала себя тем, что он любит её, что он нуждается в ней. Она знала, что обманывает себя, но все равно верила в то, что напридумывала. Её сердце всегда было сильнее всего. А уж тем более разума.

Он огляделся, и хотел было окрикнуть свою подругу, как вдруг заметил пластиковые осколки и какой-то лист бумаги. На нем была надпись: «Теперь я не только верю. Я знаю. У тебя всё получится». На листочке лежал совершенно опустошенный стержень, а рядом – маленькое зеленое озерцо чернил – всё, что осталось теперь от ручки.

Какой кошмар! Он не мог в это поверить! Как такое возможно? Ради того, чтобы он наконец победил, ради всех тех, чей смех его обижал и у кого он хотел заслужить уважения, хотя было ясно с самого начала, что он не нужен никому! Никому, кроме нее… Ради него? Вот так? Господи! Ну почему он так поздно всё понял? Почему? Он не видел, что вот! Она! С ним! Верящая. Ценящая его. Зачем ему вся эта шелуха? Зачем другие? Если в мире есть хоть кто-то, кто верит в тебя – ты живешь не зря! Уголёк даже не знал, что ручка была зелёного цвета…Он всегда думал, что она – синяя.

Он обмакнул свой черный корпус в ее чернила и начал рисовать. Никогда он не рисовал вдохновенней! Линии совсем не дрожали, а штрих был очень уверенным. Все смотрели на то, как обливаясь слезами, он пишет картину ее кровью. Пока он рисовал, любопытные кисточки, краски, мелки и цветные карандаши приблизились к нему, и взглянули на готовящуюся картину. Какой красоты она была! Это уже был совсем не формальный контур, это был шедевр! На картине не осталось ни одного блёклого места. Каждый кусочек листа был закрашен своим цветом, совсем не похожим ни на один другой. Простой уголёк простой серостью умудрился заполнить лист бумаги так, что на нем не было ни одного одинакового сантиметрика. Переходы от светло-серого к откровенно-черному были настолько утонченными, что все цветные мелки признались, что никогда не рисовали ничего красочней. А зеленые линии чернил прожигали всю картину, и, казалось, были повсюду. Но никто бы не осмелился сказать, что хоть одна их капля была лишней.

Рисуя, уголёк думал только об одном: он не должен разочаровать ее. Она верила, а значит он должен сделать всё, чтобы оттуда, откуда уже никогда не возвращаются, она смогла увидеть, что верила не зря.

Про причастность

На земле она появилась осенью, после дождичка в четверг, и сразу уютненько расположилась на ее грунтовой коже. Она была такой зеркально-прозрачной и невинно-чистой, что любой пробегающий мимо зверек, любая пролетающая птичка, любой проползающий жучок не могли не остановиться, чтобы хотя бы глазком не глянуть в нее. Они это делали не потому, что им безумно хотелось познакомиться с новорожденной, а потому, что им хотелось полюбоваться собой. Ведь лужа была зеркально-прозрачной и невинно-чистой, поэтому в ней животные могли увидеть свое отражение.

Поначалу лужица радовалась тому, что в нее так часто заглядываются. С самого раннего детства она знала, что смотрятся в нее только для того, чтобы увидеть себя. Ее предупредила об этом мама – тучка, из которой лужа попала на свет. Мама сказала ей, что лужи нужны земле именно для того, чтобы остальные видели в них свое отражение. Изначально их создали для того, чтобы лужи показывали обитателей планеты такими, какие они есть на самом деле. Но однажды, в далекой-далекой древности, один саблезубый тигр глянул на себя в маленьком земляной озерке, и увидел омерзительную морду с клыками, тянущимися изо рта к земле и лапы с окровавленными когтями. Ему свое отражение не понравилось, и он со всего размаху ударил лужу, расплескав по почве ее водяные стеклышки. На следующий день, когда лужа увидела приближающегося тигра, она очень испугалась. Ей совсем не хотелось еще раз получить по себе лапой, поэтому на этот раз тигр увидел в отражении пушистого полосатого котенка. Он даже улыбнулся себе. Котенок улыбнулся ему в ответ и довольный хищник, подняв хвост и не тронув лужу, пошел по своим делам. С тех самых пор лужи больше не показывают то, чего не хотят видеть те, кто в них пожелал отразиться. Точнее: они показывают, только изображение в них неточное, размазанное и постоянно рябит и колышется. Поэтому возможно уловить только то, что хочется. Мама говорила лужице, что так лужи делают мир красивее.

Но лужица была другой: она не верила, что так можно сделать мир лучше. Кроме того, она не любила врать. Ей хотелось говорить правду и только правду. Она показывала точные, четко очерченные отражения. Но это желание в ней быстро подавили несколько пинков ботинками, пара ударов лапами и практически не ощутимый, но очень неприятный укус. Лужица поняла, что мир и правда не хочет видеть себя настоящим, и смирилась со своей участью.

Однажды росистым утром, играя с солнцем лучиками в волейбол, лужа задумалась о том, что жизнь несправедлива: почему все себя видели со стороны – пусть и не совсем настоящими, пусть только в отражении – а она себя не видела. Никогда. Она поделилась своими думами с солнцем и то, улыбаясь, ответило:

–Глупая! Да ты каждый день себя видишь!

–Я?! – удивилась лужа.

–Конечно! Всё, что отражается в тебе, и есть твое отражение.

–Как-то запутано. Я ничего не поняла.

–Тебе кажется, что ты себя не видишь. А как же все те, кто заглядывает в тебя? Это и есть ты! Ты – это те, кто тебя окружают, то, что происходит вокруг.

–Это невозможно.

–Посмотри, и ты поймешь, что это так. Всё, что в тебе отражается и есть твое собственное отражение.

–А если оно мне не нравится?

–Видишь. Ты всех упрекаешь в том, что они не хотят видеть правды, а сама боишься принять мир и себя настоящими.

–Но я совсем не такая! Я другая!

И расстроившаяся лужица перестала отбивать лучи. Солнце спряталось за тучи, подул северный ветер и налетели зимние вьюги. Лужа была рада зиме. Она знала, что буквально через каких-то пару дней она совсем замерзнет, превратится в кусок льда, в котором ничего не отражается, ведь лед – матовый, совсем не зеркально-прозрачный. Она сможет побыть в одиночестве и подумать о том, что она сегодня узнала.

Пришла весна, и холодящие вопли ветра утихли. Снег так вообще сдался в плен солнцу, которое своими лучами, как веревками, обвязало сугробы и заставило таять от теплоты его прикосновения. Из зимней депрессии вышла и лужа. У нее было много времени. Она огляделась вокруг и увидела мир, украшенный искрящимся золотом с небес. Проснувшись в таком мире, она согласилась быть его частью, его отражением. Но тут прямо над ней появился червячок. Он медленно полз по грунту, приподнимаясь на каждом ползке, как вдруг с яростным криком откуда-то сверху примчалась птица, схватила насекомое и унесла на растерзание своим голодным птенцам.

–Нет! – в отчаянии закричала лужа. – Нет! Нет! Это не я! Это они! Я не виновата, что они такие! Я не такая!

Солнце заметило, как мучается лужица, и решило ей помочь. Оно приблизилось на невероятно близкое расстояние к ней так, чтобы увидеть свое отражение. Лужица не могла не заметить. Солнце так приятно щекотало теплом ее крохотные бережка, что лужа засмеялась.

–Вот это другое дело! Вот это – я!

–Ты. Всё это – ты.

–Но если я не хочу! Я хочу быть такой, как сейчас – и только.

–Тогда ты быстро сгоришь, – сказало, отодвинувшись в небесную глубь, небо. – Ты высохнешь от постоянного тепла. Ты же тем и интересна, что в тебе одновременно уживаются совершенно разные образы. И, пойми, они сильно зависят от того, где тебе посчастливилось появиться, кто находится рядом с тобой и что происходит вокруг. Всё это отражается в тебе.

–И что же, я ничего не могу с этим поделать? – обреченно спросила лужица.

–Можешь. Ты можешь делать отражение менее точным. Размывать его, искажать, постоянно колыхать, рябить. Мир от этого, конечно, не изменится, он останется прежним, но в тебе он отразится по-своему: так, как хочешь этого ты.

–Выходит, я все равно могу сделать мир таким, каким я хочу его видеть?

–Для себя – да. Изменить его совсем у тебя не получится. Он существует уже миллионы лет, он взрослый, ему бесполезно что-то объяснять. Он всегда прав. Но и бежать от него не надо. Он – часть тебя, а ты – часть его, – от этого никуда не деться!

Лужа поняла, что всё то, что есть вокруг нее, несомненно в ней отражается, но сама мысль о том, что она может сделать так, чтобы отразилось оно как можно красивей, придавало ей силы. И она стала играть с отражениями. Рябью и размыванием границ она из неприятных ей отражений делала неузнаваемые и порой очень забавные зеркальные отпечатки. Ей нравилось брать из мира вещи, и отражать их в себе, по-своему.

Приближалось лето, и лужа знала, что недолго ей осталось играть. Скоро настанет засушье, и ей придется впитаться в землю, чтобы через каких-то пару месяцев снова родиться на небесах. Она отразила удар солнечного луча и проникла под грунтовую кожу. Она больше не боялась ничего. Не боялась исчезнуть. Она знала: мир не изменить, просто можно сделать так, чтобы он отразился в тебе по-своему. Пусть немного искаженно, зато на отражение приятно будет посмотреть.

Про промахи

«Сна-ча-ло» – из раза в раз она выводила это слово, и постоянно не правильно. Постоянно! Сколько бы ни ставили ей двоек, сколько бы ни зачирикивали эту проклятую «о» на конце, сколько бы жирной красной ручкой ни исправляли – бесполезно! Все равно «сначалО»! Хоть ты растекись чернильным пятном по тетрадке! И самое забавное: ее саму это жутко раздражало, но она ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, натыкаясь на это слово, ей становилось страшно, она жутко терялась и забывала всё на свете – включая то, как правильно пишется слово «сначала» – и снова и снова делала ошибку в одном и том же месте.

Рука вообще не умела ошибаться. Точнее, она этого дико, невероятно, невыносимо, сумасшедше боялась. Ей казалось, что, сделай она ошибку в том или другом слове, и рассыплется всё предложение. А за ним и весь текст. Мир рухнет, если она позволит себе сделать хотя бы одну ошибку. Ей всегда казалось, что кто-кто, но она уж точно должна всегда и всё писать правильно. Она должна была быть самой безошибочно-правильной и грамотно пишущей. Поэтому она не ошибалась. А если и ошибалась, то билась в диком отчаянии об стол, пытаясь наказать себя за эту непростительность.

Вот почему она так боялась «сначала». Это слово вызывало в ней особую внутритрясость и она не владела собой. Оно пугало ее. И, казалось бы: выучить его – и дело с концом. Но что-то не давало ей сделать этого, и она ошибалась снова. А ведь она ненавидела ошибаться. Каждый раз, описавшись, она доказывала себе, что это не ошибка, это невнимательность. Она боялась признаться себе в том, что и она способна описаться. Она же всегда была идеально-грамотной! Она не может ошибаться! Не может! Она не желала понимать, что невозможно исписать всю тетрадку, не допустив ни единой ошибки. Она и слышать не хотела о том, что не нужно бояться описываться, нужно уметь запоминать, как пишутся слова правильно, тогда в следующей тетрадке ошибок будет меньше.

Она сломалась. Билась в очередной раз после «сначалО» об угол стола и сломалась. Не специально. Так получилось…

Слышали новость? Рука запомнила, как пишется «сначала». Она знает теперь, и вот именно сейчас начать бы с начала, а поздно. Сломана. Как назло! И почему надо было сломаться тогда, когда, наконец-то, все выучила? Но рука не привыкла сдаваться. Нет, она не писала. Она вспомнила о своей подруге, которой запретили с детства писать, потому что она была левой. Почему такая несправедливость? Правая рука решила во что бы то ни стало научить писать левую руку и, главное – научить не бояться делать ошибки в словах. Иногда и правда бывают ошибки, из-за которых рушатся целые тексты. Чтобы не делать таких ошибок, надо научиться писать правильно, а чтобы научиться писать правильно, надо ошибаться. Это было так запутанно и так сложно для руки, что понять это она смогла лишь сломавшись. Она всерьез занялась воспитанием левой руки, но та не поддавалась ни в какую. Она боялась не только ошибаться, она даже чернильные следы за собой оставлять боялась.

Рука готова была впасть в отчаяние и возненавидеть себя за такую ненависть к себе и собственной иногдашней безграмотности, но оказалось, что в специальных заведениях перелом лечат в течение какого-то определенного срока. Все зависит от степени слома. Рука вернулась к жизни. Кости не были такими прочными, но зато были прочными убеждения: тот, кто ошибается, понимает в правописании гораздо больше чем тот, кто не ошибался никогда. Тот, кто пишет – не может не ошибаться. Не ошибается только тот, кто попросту боится писать. Она теперь не боялась.

Про прошлое

Она появилась у нее еще давно. Тогда она и не планировала, что испортит собой ее гладкую мордашку. Но так уж случилось.

Все рано или поздно покидают этот мир – древняя, как жизнь вселенной истина. Тогда почему всегда так забывчиво сознание и не готово принять эту данность, когда дело доходит до «покидают». Покинул. Как он мог так поступить с ней? Даже не предупредил! Она ненавидела его за то, что он оставил ее совсем одну: с двумя крошками на руках и размазанным по стенкам тела сердцем. Она ненавидела и мстила всем, кто встречался ей на пути за то, что она его потеряла. Она не могла пережить того, что он выбился из-под ее контроля и вот так вот просто, не спросив, готова ли она его потерять, потерялся. Он сделал это целенаправленно! Он знал, как опасно она в нем нуждается и всё равно посмел ее оставить. Теперь она скалилась, надгрызала взглядом, задевала нервы, стучала и громила души…

Она появилась у нее еще давно – в тот день, когда девушка впервые разбила вазу из-за того, что дочь спросила об отце на следующий день после похорон. Тогда она была едва заметной. Но дни шли, ваз в доме оставалось все меньше, а она становилась всё более глубокой. Морщинка и не планировала, что испортит собой ее гладкую мордашку. Но так уж случилось.

Девушка не могла не заметить образовавшуюся прямо над переносицей складочку. Ее она ненавидела еще больше, чем ненавидела все остальное. Это ведь ее лицо! Как посмела мерзкая трещина его так изуродовать? Подлая, подлая морщина! Но чем больше она ее ненавидела, тем глубже морщина вонзалась внутрь.

Как бы ей хотелось появиться не на лбу, а под глазками или на верхней губе! И не от боли, а от улыбки. Ведь в прошлой жизни морщинка родилась именно от улыбки. Она пыталась понять, когда же она была глубже – тогда или сейчас, – и не смогла. И боль и радость с одинаковой глубиной въедаются в лицо. Они одинаково легко появляются и одинаково глубоко вонзаются в кожу. Избавиться от них невозможно. Это не просто трещины. Это жизнь. Ненавидеть себя за них бесполезно – нельзя же ненавидеть себя за то, что ты живешь. Люди часто боятся прошлого – вот почему они так не любят морщины. Им страшно, что кто-нибудь когда-нибудь узнает, что на самом деле по-настоящему способно тебя рассмешить и что приносит тебе невероятную боль. Им нравятся пустые гладкие лица и безжизненный смайлик, после которого не остается морщин, потому что он – фальшивка.

Она появилась у нее еще давно. С тех пор прошло много-много лет. На лице она уже была далеко не одна. Но теперь ей нравилось быть над переносицей. В боли есть свой шарм. В глубокой морщине на лбу есть своя история – тайна для всех, кроме той, кому эта тайна принадлежит. И чем глубже она сидит, тем ярче о ней воспоминания. А улыбка…повезло тем морщинкам, которые появляются на улыбке! Они не дают забыть лучшие истории. И так же как от боли, морщинки от радости втыкаются в лицо не потому что хотят его испортить, а потому что не могут быть плоскими те вещи, которые заставили улыбнуться всей мордашкой.

Про рак

Противный, маленький, задиристый, приставучий краб! В своей жизни лично мне не встретилось ни одного существа, которому он был бы хоть чуточку приятен. Еще бы! Ведь этот клешнеобразный – мерзкий, злой и ненавидящий. Если он выбрал тебя своей жертвой и схватился своими могучими клешнями – можешь прощаться с жизнью. Он уже ни за что тебя не отпустит. Уберечься от него невозможно. Он нападает мгновенно и, как правило, подло – из-за спины. Высвободиться из захвата его клешней не удавалось еще никому. Никто даже и не пытался, все знали, что этот десятиногий – очень опасен. Поэтому его не любили, остерегались и истерично боялись.

По какому принципу краб выбирал себе «следующего», не знал никто. Он просто замечал его издалека, а может быть совсем рядом, и вонзался в него своими удушающими хватательными органами. Зачем он это делал? Разгадку пытался найти почти каждый, но ответить на этот вопрос оказалось так же невозможно, как если бы пришлось из колибри делать отбивную. Краб просто за что-то злился на весь мир и решил ему мстить.

Заморив свою очередную жертву, краб направился по морю в поисках нового обреченного на смерть. Крабу нравилось обрекать на смерть. Он был готов расправиться с каждым, но тот, кто его особенно прельщал, умирал первым.

Вот сейчас краба прельстила тончайшая водоросль, изящно танцующая в ритм волн и изнеженно-гибко покачивающаяся под струны течения. Краб присмотрелся, и хотел было прошмяфкать мимо, чтобы не тратить время зря, потому что водоросль была уж слишком тоненькой. Сломать ее – проще простого. Но потом краб подумал, ему вдруг захотелось легкой добычи, и он ринулся к ней.

Схватился за водоросль он безжалостно, заметно согнув ее стебель. Волнообразными движениями трава выражала боль, мучаясь от каждого своего шевеления. Клешни впивались невыносимо, но она не ломалась. Краба это удивило. Он был уверен: стоит ему дотронуться до травинки, как она тут же окажется на земле. Но она боролась. Боролась! У краба такое было впервые: раньше никто не пытался спастись. Силу сжатия клешнями выдерживали недолго, мгновенно сдавались и больше уже не жили. А эта тростиночка так отчаянно держится корнями-корешочками за песок. Краб начал елозить клешнями, пытаясь перекусить стебель. Водоросль извивалась от боли, но не поддавалась.

Краб, рассчитывающий, как всегда, на элементарную победу, растерялся даже. Он отчаянно впивался в водоросль, а она всё не ломалась. Травинка оказалась не так проста! Ей слишком хотелось жить, а краб не мог позволить себе проиграть. Он не умел! В жизни ему не приходилось проигрывать! И он пытался еще отчаянней сломать водоросль, но чем больше пытался, тем отчетливей замечал, как крепнет стебель внутри водной травинки, как яростней она разрастается и как трудней ему становится просто удерживать ее у себя в клешне.

Еще минута, и краб больше не в силах держать водоросль. Он ослабляет зажим, и травинка тут же освобождается. Поражен! Растерзан! Покорен! Какой-то маленькой водорослинкой. Теперь ее и не узнать: не поддается на провокации волн, не играет под музыку течения. Она обрела стержень, сломать который теперь уже не сможет ничто. И всё же краб попытался еще раз. Он разогнался и снова вонзился в ее тело. Но на этот раз его попытка оказалась настолько вялой, что он и сам это понял, и через несколько часов борьбы с непрогибаемой водорослью отцепился от нее и уплыл. Больше к ней он не возвращался никогда.

И если бы он исчез совсем и навсегда – счастливы были бы все. Но он по-прежнему шмяфкает по этому миру и мстит, вгрызаясь своими морскими когтями. Его всё еще боятся, но теперь с ним борются. Узнав о водоросли и о том, что ей удалось сделать немыслимое – победить краба – все поняли, что бороться надо. До конца, потому что награда за эту борьбу – жизнь. У краба многолетний стаж и огромный опыт, но отчаянное желание жить и умение держаться даже тогда, когда кажется, что ты уже на грани надлома, заставляет краба задуматься, а нужно ли ему драться вообще, или же лучше отстать и поискать себе жертву попроще.

Примеру водоросли следовали многие. Получалось не у каждого, но она показала всем, что сражаться надо, даже если до этого не побеждал никто. Даже когда всё кажется безнадежным. Ты – сможешь.