Никто не мог переубедить его в его собственном великолепии. Более того – никто бы не осмелился. Даже он сам. Его создал величайший композитор, настоящий мастер изысканно выражаться музыкой. Возникнуть от его прикосновений пальцами к клавишам фортепиано и не быть гениальным – немыслимо. Его музыкант придумал спонтанно, что делало его еще более выразительным и достойным в глазах других и, главное, – в глазах самого себя. Он был невероятно окрылен, ведь он знал, что находится в начале какого-то невероятно грандиозного пути, ведь именно он, мотив, вдохновит художника на глобальнейший в его жизни шедевр. Он был в этом уверен и был счастлив быть рожденным.

Когда отец впервые сыграл мотивчик своим друзьям, они были в диком восторге! Они расхваливали создателя, а мотив был горд слышать все эти восхищенные возгласы. Потом композитор решился познакомить с мотивом своих знакомых, а потом – незнакомых. Овациям не было конца! Мотив был уверен: раз рукоплещут, значит любят.

В один из вечеров, когда, уставший от затолпленных мероприятий, музыкант сел сам для себя поиграть на фортепиано, он начал исполнять сочиненный им мотив, и получалось у него это так душевно, что сам мотив был приятно поражен тем, как он может звучать в тишине. В эти минуты он только жалел, что никто его не слышит. Но он ошибался.

Она работала рядом за столом, когда до нее донеслись удивительной нежности и силы звуки. Она оторвалась от компьютера и с невыразимой задумчивостью стала вслушиваться в каждую ноту мотива. Он ее покорил. С той самой минуты она решила, что должна слушать его всегда и везде, не пропускать ни единой его нотки. Это не составило ей труда: когда композитор проходил мимо стола, флэшка прыгнула к нему в карман и теперь повсюду была с ним и с его сыном – мотивом. А мотив даже не подозревал о своей преданнице.

Но она не могла вечно следовать за ним в кармане музыканта. В конце концов, ее работодатель компьютер отказывался прощать ей все прогулы. Тогда она попросила у него одну единственную вещь: забить кусочек своей памяти мелодией мотива, чтобы тот всегда был с ней, и в любую секунду она могла бы насладиться его звуком. Компьютер согласился и записал на нее мотив. Но, когда они начали работать, оказалось, что места на флэшке больше нет – всё занято им. Компьютер потребовал стереть его. Она не смогла. Лишиться работы смогла, а стереть – не смогла.

Мотивом по-прежнему восторгались и ждали того дня, когда он превратится в громадное произведение. Когда его будут играть оркестры, и он будет покорять еще миллионы ушей своих воздыхателей. Так бы и случилось, если бы не скончался его отец. Случилось это так же спонтанно, как спонтанно когда-то написался мотив. Он умер быстро и окончательно. Мотив погибал вместе с ним. Почему? Потому что никому не было до него дела. Композитор отошел от жизни, не оставив ни одной записи с нотами, просто потому, что ненавидел делать записи от руки. Он никогда не любил свой почерк и особенно не любил, как у него рисуются ноты. Все сохраненные данные на компьютере удалились в тот миг, когда музыкант сделал свой последний выдох. Никто не знает: случайность эта была, глупое стечение обстоятельств или богу так было угодно, но компьютер «полетел» одновременно с вылетевшей из тела душой композитора. А все сотни слушавших и наслаждающихся когда-то мотивом людей даже не вспомнили, как он звучал. Забыли. Не запоминающийся он, говорят, какой-то был. Вот и не осталось от мотива ничего.

И только она, любившая его по-настоящему, знала, что он жив. Ее двухгигабайтовое сердце заполнено только им, поэтому она не даст ему умереть. Ни за что! Она обязательно попадет под руку какому-нибудь известному музыканту, знавшему отца мотива, и отдаст ему свое сердце, лишь бы мотив слушали вечно.

Про взаимопонимание

Такого раньше не было никогда! Сколько лет уж прошло, а такое – впервые! Чтобы оно, и не знало, чем заполнить собственную душу, как выразить собственные мысли, как излить свои переживания и поделиться эмоциями? Нет, это немыслимо! Письма всегда могли краше слов, брошенных в детально продуманном разговоре, описать всё то, что описанию не поддается. Письма всегда умело впечатляли своим внутренним миром глаза там, где уши переставали верить звукам. Все письма знали, как преподнести себя так, чтобы тот, кто держит их в руках, обязательно либо прослезился, либо умилился, либо что-то вспомнил, либо что-то понял. Они всегда очень точно угадывали, что хотят в них прочитать, и никогда не ошибались. Точнее, ошибались, конечно, но делали это специально, чтобы разнообразить свою жизнь и полюбоваться на разные эмоции заглядывальщиков в письменный мирок.

Но сейчас речь не об этом, а о том, что, в первый раз за всю свою историю, письмо, одно единственное, но очень важное, не знало, какими словами лучше всего раскрыть свою душу. Оно пробовало вместить в себя все самые прекрасные и самые изысканные выражения, оно играло эпитетами и метафорами, пытаясь всё это органично собрать в один неповторимый текст. И получалось, вроде как, неплохо, но всё равно – не то и не так. Текст был огромным, но письму казалось, что в нем не удалось уместить и пятимиллиардной доли того, что так хотелось сказать. Письмо отчаялось. Завтра такой важный день, и оно так обязательно должно оказаться на столе у одной очаровательной особы, а оно выразиться не может. А что, если оно так и не сумеет ничего придумать? Что тогда? Она с трепетом поднимет его со стола своими нетерпеливыми ладошками, слегка приоткроет, чтобы продлить миг ожидания чего-то волшебно-фантастически-замечательного, потом резко ворвется в душу и…обнаружит пустоту? Нет-нет! Так быть не должно! Ни в коем случае! Нет! Нельзя! Если бы душа и правда была пустой – хоть не обидно. А тут – она же переполнена! Только что со всем этим делать? Как описать? Письмо себя изводило.

Перьевая ручка, которая очень-очень давно уже не воплощала в жизнь самые смелые и самые неуверенные душевные порывы писем, но по-прежнему любившая вспоминать те времена, не могла не заметить, как письмо мучается. Она долго наблюдала за ним, а потом решила, что, наверное, сможет ему помочь.

–Чего ты хочешь, письмо? – спросила она.

–Я хочу наполнить себя таким текстом, который передал бы всё то, что переполняет всего меня, – пытаясь размышлять вслух, ответило письмо.

–И что же тебя переполняет?

–Чувства, эмоции, слова…миллионы слов! Их так много, а толку от них так мало. Да ты не знаешь! Вот она – знает. – Письмо на мгновение замолчало. Перьевая ручка улыбнулась.

–Хочешь, я напишу на тебе всё-всё, что ты хочешь сказать?

–Да, но ты же говорила, что стара, и можешь писать совсем недолго. Как же мы напишем всё?

–Подумай.

Письмо застыло еще на милидолю милисикунды.

Да! Оно знало, что писать. Оно приблизилось к ручке и позволило вывести на себе всё. Всё, что невозможно выразить и тысячами миллионов слов. «Ты знаешь…»

Про возможности

Совершенно случайно они встретились. На берегу одного южного моря, куда солнце заглядывает невероятно часто – здесь его принимают особенно жарко. Торс приморской земли укрывали от волн миллиардики камешек и миллиарды камней, но он уложился рядом именно с этим ничуть не приметным, наиобычнейшим неидеально овальным камешком.

Буек не знал, зачем его привезли сюда, но пока он мирно всю дорогу лежал в багажнике и пытался понять что к чему, он слышал разговор с передних сидений автомобиля. Говорили о каком-то морском круизе что ли. В общем, буй ждал приключений. А пока он ждал, грезя чудным морским незабывательством…

–Такой ты довольный! – послышался чей-то высокий, но глуховатый голосок где-то совсем рядом.

Буек заметил чуть приподнятый над остальными и обратившийся всеми своими граньками к нему камушек, хотя сделать это было не так-то легко. Буй заметил его не сразу, ведь камень был таким…ну как самый обычный камень на берегу моря. Буек глянул на малыша с легким презрением, но все же ответил:

–Еще бы! В путешествие собираюсь.

–Правда? – камешек будто бликнул от солнца чуть сильнее. Это немного смутило буй и поддерживать беседу он стал еще презрительней и всё думал «Скорей бы уже в путь!»

–Стал бы я врать!

–А куда поплывешь? – не успокаивался камень.

–А ты чего такой любопытный? – ехидно передразнил его буек.

–Просто всю жизнь я мечтаю о том, чтобы путешествовать. Плыть вот так по морскому течению и прибиться волной на какой-нибудь удивительной красоты берег!

–Оо! Малыш, даже не мечтай! Ты же простой камень! Один из миллиардищ точно таких же как ты. Для путешествий по морю выбирают лучших. Даже нет, не лучших, – наилучшайших! А не наиобыкновеннейших. Чувствуешь разницу?

–Так значит… – расстроился камешек.

–Так значит лежи себе на бережочке и загорай, раз не посчастливилось родиться неповторимым.

Стоило буйку закончить свое вдохновенное выступление, как его, наконец, подхватили и потащили в море.

Его тянули, а он представлял себе, как на глубине здорово и весело. Может на глубине так оно и было, вот только ему далеко-далеко забраться не удалось. В тот день, когда его впервые погрузили в воду, буек был счастлив безмерно! Он предвкушал длительное путешествие, полное приключений и яркостей. Но, отплыв метров двести от берега, его почему-то остановили, привязали к нему какую-то огромную штуку на веревке, которая не давала двинуться в сторону ни на метр, и бросили. Поначалу буй думал, что это что-то вроде некого испытания. Пройдя его и вытерпев все эти сложности неподвижности, он продемонстрирует всем свою стойкость и ему позволят отправиться в путь по волнам. Но время шло, а железная штуковина на веревке не отпускала. Какой же он испытал стрессоносный ужас, когда через некоторое время рядом с ним, метрах в пяти, на воду положили еще один, точно такой же буек. Точно такой же! А потом еще один, и еще…Так он понял, что он один из наиобычнейших.

Теперь все дни его проходили в мечтах о том, что когда-нибудь эта чертова сдерживающая нить порвется и он отправится куда-нибудь далеко-далеко по морскому течению…

–Такой ты недовольный, –послышался чей-то высокий, но глуховатый голосок где-то рядом.

Буек даже вздрогнул. Этот голос определенно был ему знаком. Камешек он узнал не сразу: ярко играющий мокрой спинкой с лучиками солнца, необычайно блистающий, идеально овальный, он сидел на канате, связывающем между собой все буи.

–Как…? – начал было буек, но камень догадался, о чем тот хочет его спросить.

–Я всегда отличался терпеливостью. Твои слова немного задели меня. Я ведь и правда похож на всех…Но я понял, в чем мое главное отличие: я верю в мечту. По-настоящему верю! И я верил в нее всегда. Потому даже море вышло из себя, чтобы прогуляться своим гневом по земле, заметило меня и увело за собой. С этого и начались мои путешествия. Где я только не побывал!.. – камень резко оборвал свой рассказ, потому что заметил, как буек, услышав все это, отчаянно пытается открепиться от веревочных оков, как у него в очередной раз ничего не выходит и как он от злости хлюпается по воде.

–Но видишь, как все сложилось, – осторожно продолжил камешек, – я снова здесь, у этого берега.

–А я всю жизнь здесь, у этого берега! – выплескивал буек, – всю жизнь! А я ведь я думал, что смогу плыть по волнам туда, куда ветер дорогу укажет. Но я здесь, бултыхаюсь. Совсем не мечта…

Камень, ни бульком не перебив буек, дослушал его, нырнул в море и уплыл. Зачем ему знать, как страдает тот, кто когда-то смеялся над точно такими же его страданиями.

Прошло немало времени, а буек все также болтался на одной и той же морской волне. С другими буями он не общался, так как считал их предателями: как посмели они быть такими же, как он! Да и вообще камень был единственным, с кем он говорил за всю жизнь.

Он был безнадежно оскорблен. Он отчаялся. Как вдруг однажды он почувствовал: всё! «Всё» не в смысле «всё! Конец!», а в смысле «всё! Свобода!» Он не мог понять, как такое могло случиться, но оно случилось: железная штука веревкой больше не тянула его ко дну. Он бы подумал, что спит или попросту рехнулся от своих мечтаний, но буйки не умеют спать и сходить с ума. Он поднырнул, чтобы убедиться в том, что он и правда теперь на свободе, и увидел как будто чем-то отпиленный кусок веревки.

–Такой ты снова довольный!

Он не мог не узнать этот голос.

–Как…? – начал было буек, но камень догадался, о чем тот хочет его спросить.

–Я хотел, чтобы ты в мечту свою поверил.

–Но это же…

–Было сложно? – опять перебил камень, – сложно, спорить не стану. Выравниваться, катаясь на волнах, гораздо проще, чем затачиваться, убиваясь вместе с волной о камни. Но нет ничего невозможного, если речь идет об исполнении твоей мечты.

–И что теперь? – рассеянно-счастливо спросил буек.

– Поплыли, я тебе всё покажу!

Про дружбу

Оно плавно раскачивалось из стороны в сторону, всё дальше ускользая от небес. Оно не чувствовало ничего: ни легкого ветра, щекочущего пушинки, не пены облаков, сквозь которые оно летело вниз, ни веток деревьев, которые старательно пытались прервать полет, ни снежных сугробов, на которые оно приземлилось, едва касаясь их верхнего пористого слоя собой. Оно было без сознания. Его кто-то потерял, вот оно и падало вниз. Огромное белое пушистое перо.

Над ним тут же склонились своими кронами самые прекрасные деревья, другие же – аккуратно подглядывали. Мелкие веточки бережно укрывали пёрышко от снега, а те, что покрупнее – не давали солнцу обжечь его белизну. Перо было восхитительно красивым! Его пушинки, подрагивающие от суетившегося воздуха, были похожи на снежинки, плавно кружащиеся в вальсе. Стебельку, на котором держались, плотно прижимаясь друг к другу, шёлковые ниточки, позавидовала бы самая утонченная и переливающаяся сосулька, таким он был изысканным. Вся форма, напоминающая берёзовый листок, была какой-то особенно нежной и идеально превосходной. Цвет перышка был настолько завораживающим, что невозможно было оторваться, поймав лишь один из его оттенков. И хотя казалось, что перо – исснеженно-белое, оно было каким-то перламутровым и постоянно меняющим свои цвета.

Пёрышко зашевелилось. Растения и палочки отпрянули, чтобы освободить место этому чуду, которое, пробудившись, наверняка захочет глубоко вздохнуть. Так и случилось. Волшебное создание пробудилось, втянуло в себя чистый лесной воздух, взглянуло в небо и…с ужасом поняло, что оно лежит на земле. Прервав своё пробуждение, пёрышко оглянулось: находившиеся вокруг не спуская взгляда ловили каждое его движение.

–Кто ты? – осмелилась спросить ёлочка. Во всем мире накануне праздновали Новый год, поэтому за это короткое время она привыкла быть хозяйкой зимы, и теперь брала на себя все самые ответственные дела.

–Я-то? – пренебрежительно ответило перо. – Я – пёрышко… – оно выдержало паузу, наблюдая за тем, как все вокруг не могут произнести ни слова, пораженные его красотой, – я – пёрышко с ангельского крыла.

Деревья зашумели своими веточками, перешёптываясь о том, что произошло несказанное чудо! Перья с крыла ангела еще никогда за 2 тысячи лет не прилетали на землю! Ангелы, как известно, своих перьев не теряют. Если они их и бросают, то делают они это зачем-то, специально. Но зачем?

Этот вопрос деревья не волновал, они восторгались тем, что теперь в их родных местах будет обитать это прелестнейшее создание, этот жемчужно-кристальный пушистый лист, брошенный ангелом накануне Рождества.

И зажило перо себе распрекраснейше! Его все любили, им восхищались, его охраняли, подносили на ветках к небесам, чтобы оно могло поздороваться со своим ангелом и передать привет облакам. А пёрышко о своих опекунах совсем не думало. Оно только хвасталось своей красотой. Оно говорило, что у него пышные волосинки, а у деревьев все ветки голые – фу! Оно гордилось своим стройным ровным стебельком, ведь у деревьев стволы были мощные и иногда даже кривые – фи! У пёрышка все тоненькие ниточки были одинаково ровными и приглаженными, а ветки у деревьев топорщились в разные стороны и были разной длины – фе! В общем, любило пёрышко только себя, и совсем не ценило того, что делали для него деревья. Пока однажды…

В лес случайно залетел голубок. Он со скоростью страусиного бега мчался по воздуху сквозь толпу лесных великанов. Он что-то искал. Вдруг он заметил, что на земле, рядом с затянувшимся льдом озером, лежит пёрышко. Оно как раз любовалось своим ледяным отражением, а печальные деревья склонялись к нему и слушали его восторженные речи. Голубь обрадовался и пикировал на землю.

Он затормозил прямо рядом с пером. Деревья тут же его заметили. Он был мокрым от бившихся о всё его птичье тело снежинок, но всё равно было видно, что он – очень красивый, исснеженно-белый голубь.

–Наконец-то! Наконец-то я нашёл тебя! Я-то уж было думал, что больше не найду тебя никогда! Что потерял тебя совсем! – не могла сдержать радости птица.

Пёрышко резко отползло подальше.

–Кто вы, и что вам от меня нужно?

Голубь удивился:

–Ты что, не узнаешь меня? Это же я, голубь! Ты – моё пёрышко!

Перо отдалилось еще резче.

–Никакого голубя я не знаю!

–Как это не знаешь? – недоумевал голубок. Он пытался найти поддержку в ком-то из тех, кто окружал перо, но они были деревянными. – Как это не знаешь… – повторил он, потом последний раз глянул на пёрышко, которое отвернулось и продолжало любоваться собой во льду озера и, расстроенный, еле взмахивая крыльями, стал медленно исчезать в межветочных пространствах.

–Уф! – выдохнуло перо. – Итак, продолжим. Я такое прекрасное, что…

–Ты – отвратительное! – прервала его берёза. – Никакое ты не ангельское перо! Ангельское перо бы так никогда не поступило!

–Да, – подхватили сосны, – ты – жестокое, злое и самовлюбленное перьеобразное существо! И совсем ты не красивое! Обычное самое.

Пёрышко сделало вид, что обиделось, но деревья это только рассмешило.

–Брось! Ты нам противно! Ты можешь остаться у нас, но больше мы не будем помогать тебе! Делай, как знаешь! Ты отвергло того, кто жил тобой многие годы. А почему? Потому что ты решило, что ты – прекрасно! Да ты прекрасно было только потому, что голубь любил тебя! Без него ты не будешь больше таким прекрасным никогда! Ты придумало себе глупость про то, что ты – ангельское перо! Чепуха какая! Надо же было так соврать! Надо же было в эту чушь поверить!

–Но я помню ангела! Я помню его! Я помню его прикосновения, а потом раз! И ничего! А потом земля, потом вы. Я очнулось здесь, я не помню, что было со мной…

–Мы не верим тебе!

И деревья раздвинули свои ветви, дав возможность снегу осыпать собой перо.

Пёрышко стало замерзать, но не показывало деревьям виду. Оно все промокло и пушинки стали жиденькими, а стебелек стал сгибаться, поддаваясь холодному воздуху. Перо стало понимать, почему у деревьев голые ветки и мощные кривые столбы. Им пришлось пережить столько зим, а оно было к ним так несправедливо! И как они правы, что отвернулись от него! Оно понимало это, но ему всё равно хотелось, чтобы они согрели его своим куполом из веток. Вдруг резко дунул ветер, и пёрышко не смогло удержаться на месте. Оно чувствовало, что сейчас его унесет куда-то далеко-далеко, и тогда оно уже никогда не увидит своего голубя. Было жаль, ведь за несколько холодных зимних минут оно столько всего осознало…

Оно проснулось от скрипа старой ветки.

–Сосна! Не шуми! Разбудишь! – доносилось до пера. И оно окончательно пробудилось.

Пёрышко обернулось и увидело, что находившиеся вокруг, не спуская взгляда, ловили каждое его движение. Рядом стояли деревья. Те самые, которые оберегали его и охраняли от зимы. Ведь оно было таким хрупким и беспомощным.

Перо ничего не понимало. Ведь оно обидело их всех, оно оскорбило голубя.

–Зачем? – желая, чтобы вопрос докрикнулся до каждого дерева, громко спросило оно.

Ёлочка опять взяла на себя самые важные слова:

–Мы не могли тебя оставить. Мы слишком много для тебя уже сделали.

–Но ведь я…но вы и правда и так для меня много сделали…зачем вы не дали мне улететь?

–А ты хотело?

–Нет, но…

–Не спрашивай больше ничего.

Вопросы и правда излишни. Пёрышко было так благодарно деревьям и ощущало себя настолько счастливым от того, что они не поступили с ним так же, как оно поступило с голубем. Да, с голубем…где теперь его искать?

Послышалось гудение ветра, но казалось, будто какое-то препятствием мешает ему разогнаться на полную мощность. Со скоростью страусиного бега кто-то мчался по воздуху сквозь толпу лесных великанов.

–Голубь! – воскликнуло перо, – Голубь, я здесь!

Но птица его даже не заметила и, не снижая стремительности полёта, промчалось мимо.

Пёрышко еще долго вглядывалось в небо, надеясь, что голубь вернётся, но он не возвращался.

Оно взглянуло на деревья. И сосны, и ели, и берёзы попытались поддержать его, но ощущение того, как сильно оно виновато, не давало перу покоя.

Оно не знало как и где искать свою птицу, ведь оно такое маленькое…оно пропадет. Теперь оно понимало, что в одиночку оно – ничто. Красивая ерунда, никчемная и ненужная.

–Эй! – прервала его мысли берёза, – не так уж всё плохо.

Перо ответило молчанием.

Тогда берёза взяла его на ветки и подняла на свою верхушку.

Оказавшись на самой высокой точке в лесу, перо сначала сжалось, но потом почувствовало как-то свет и раскрылось.

Ангел…Прямо на него летел ангел. С точно такими же перьями, как оно само: с пушинками, подрагивающими от суетившегося воздуха, со стебельком, на котором держались, плотно прижимаясь друг к другу, шёлковые ниточки, с формой, напоминающей березовый листок, с цветом настолько завораживающим, что невозможно было оторваться, поймав лишь один из его оттенков. И хотя казалось, что перья – исснеженно-белые, они были каким-то перламутровыми и постоянно меняющими свои цвета. Неужели, правда? Неужели оно – ангельское перо? А как же голубь?

Ангел приблизился к нему, взял его в ладошку и молча куда-то понес. Перу не хотелось оставлять деревья, но обернувшись, оно увидело в их глазах восхищение им, и радость, что, наконец-то, оно себя найдет. Они махали вслед ему ветками и дотрагивались до него на прощанье потоком ветра.

А оно вместе с ангелом куда-то летело. Вдруг ангел остановился, посадил перо на крышу какого-то дома и заговорил.

–Ветер сегодня какой-то не по-зимнему тёплый… Ты не ошиблось. Ты действительно ангельское перо. Но среди моих крылатых перьев ты жило совсем недолго. Ты было слишком своенравным и самолюбивым, я хотел проучить тебя, сделать обыкновенным пером самой обыкновенной птицы. Но кто ж знал, что этот голубь будет любить тебя так сильно, что ты, непримечательное и такое же, как миллионы других птичьих перышек, вновь обретёшь ангельское сияние. Всё потому, что голубь спас тебя, он дорожил тобой, и ты было ему очень нужно. Ты стало частью его. Он выронил тебя, потому что дрался за своих детей с другими голубями. Его не любят, потому что он – особенный, он белый. А белый он из-за тебя. Когда я думал, чьим же пером тебя сделать, я подумывал о лебедях. Но этот голубь убедил меня, что ты должно быть у него. Он пожертвовал своим сизым окрасом, он согласился быть не таким, как его братья, лишь бы ты было с ним. Ты не знал этого. Тебе же всё равно. Ты даже не помнишь его, потому что ты постаралось забыть, думая, что он тебя бросил, и у тебя получилось. А теперь посмотри на него, и вспомни.

На крыше вдруг появился голубь, нагрянувший откуда-то сверху. Перо обернулось – Ангел исчез.

Голубь сразу же заметил пёрышко, но почему-то не улетел, а просто отвернулся. Подхваченное ветром, перо оторвалось от крыши, подлетело к птице и спряталось у него прямо под левым крылом. Голубь почувствовал, как оно снова вернулось к нему, оно снова с ним. Оно вновь стало сиять своей исснеженно-белой перламутровостью. Он наклонился к нему и приятно почесал клювом. Выходит, что голубь был ему нужен даже больше, чем оно ему. Одному ведь ни летать, ни холода переживать – ничего невозможно. И разве не понять было этого раньше?

Ангел, скрывшийся в это время за ёлочкой, снова поднялся в небо.

– В искренности разочароваться невозможно. А если разочароваться всё же пришлось, значит искренность была не настоящей. Счастлив будет тот, кто никогда не разочаруется. Перо будет счастливо! – обратился он к деревьям и, взмахнув крыльями, исчез в заснежено-туманных облаках. Лесные великаны махали вслед ему ветками и дотрагивались до него на прощанье потоком ветра.