Сойвин открыл глаза и улыбнулся. Он чувствовал себя свежим, чистым, легким и счастливым. Изумленные, прямо-таки обалдевшие лица трех бриодов, на глазах которых только что произошло самое настоящее преображение и почти воскрешение, рассмешили его.

– Я узнал тебя, – сказал он Киту.

Робот молчал. Он считывал пульс, давление и биотоки мозга улыбающегося молодого человека и спрашивал себя не переборщил ли он с тонус-энергетиком. С некоторых пор он начал немного сомневаться в своих знаниях биохимии.

– Уходи из города и никогда не возвращайся сюда, – сказал наконец Кит. – Прощай.

Сойвин стал серьезным и покачал головой.

– Прощай…, – взволнованно произнес он. И хотел добавить что-то еще, что-то искреннее, трогательное, важное, рвущееся из глубины души. Он чувствовал себя так будто ему еще раз подарили жизнь, новую жизнь, новый шанс. Сильное, проникновенное переживание из сплетенных воедино благодарности и раскаянья, горячее, бьющееся словно это само сердце, поднималось из груди и комом застревало в горле. Он ничего не сказал и только протянул руку и осторожно прикоснулся к Киту.

В этот момент Ронберг, взглянув на стоявших позади лошадей, собрался с духом и, выступив вперед, решительно сказал:

– Господин Шак, если вы не держите на меня зла и если вам это еще нужно, я готов показать вам короткую дорогу к Аканурану.

Ронберг был напряжен как струна, он сам себе казался безумцем. После всего что он увидел, он всё еще намеревается предать это страшное существо в руки черных лоя. Но ведь он увидел не только жуткую гибель мивара, но и исцеление Сойвина. Да и в глубине души он убеждал себя, что всё сделают лоя, он же будет в стороне, он сразу же ускачет и будет спокойно ждать своё золото. А Делающий Пыль не обманет, никогда не обманывал.

Кит поглядел на пожилого бриода и сказал:

– Хорошо, покажите.

Ронберг, боясь утратить запал, тут же развил деятельность.

– Тогда едем, – бодро сказал он и направился к лошади, той что предназначалась для мивара. Уж наверное Альче выбрал для главы города лучшую. С некоторым трудом и кряхтением взобравшись в седло и выпрямившись, он строго поглядел на своих товарищей и приказал:

– Сойвина одеть, дать оружие, припасы, хорошего коня и вывести из города. Ясно?

Вархо, глянув на Ронберга исподлобья, едва заметно кивнул.

– И еще, – успокаивая гарцующего коня, сказал старый бриод, – унесите его в Цитадель.

Он кивнул в сторону мертвеца, после чего развернул лошадь мордой на север и посмотрел на Кита, давая понять что готов. Робот прямо с места перешёл на быстрый бег. Всадник устремился за ним. Трое мужчин некоторое время глядели им вслед.

126.

Каменные черные стены с массивными крестообразными зубцами холодно сверкали на солнце вкраплениями слюдообразных кристаллов. На деревянных шестах, торчавших из отверстий в стене, на цепях висели высохшие мертвецы, на груди которых болтались дощечки с написанными на них именами и совершенными преступлениями. Цыс бодро шагал по тротуару вдоль рва, отделяющего тротуар от стены, и не обращал на мертвецов ни малейшего внимания. Он шел из таверны "Волчья радость" после сытного завтрака и гораздо более его занимал кусочек мяса застрявший где-то в верхних зубах слева и который он безуспешно пытался выудить движениями языка. В его привычном кафтане скромного добропорядочного ремесленника с внутренней стороны в специальных узких кармашках как всегда присутствовали тонкие спицеобразные палочки, которые как раз очень бы подошли для ковыряния в зубах. Но все палочки были вымазаны в разных ядах и лезть ими в рот Цыс определенно не собирался.

Он приближался к небольшому каменному мосту, прозванному "Вопящим" и ведшему через ров к мрачным вратам, за которыми скрывался сумрачный двор, окружавший тяжеловесное, высокое, темное, с чуть багровым оттенком здание Дома Ронга, на верхотуре которого, как суровый грозящий перст, возвышалась "колокольня мертвых", трезвонящая всякий раз как кто-нибудь испускал дух в этом малопривлекательном месте. С этой стороны моста, слева и справа от него стояли приземистые Привратные башни всё из того же черного камня что и стены, окружавшие территорию Дома. У подножия башен, вплотную к стенам лепились тяжелые металлические клетки, в которых на цепях сидели полунагие изможденные люди. Это было своего рода и наказание и назидание всем проходящим мимо. К клеткам крепились дощечки, на которых сообщалось имя сидевшего, его возраст, место рождения и совершенное преступление. Сие зрелище пользовалось немалой популярностью у горожан и гостей столицы. Люди собирались у клеток и громко обсуждали того или иного заключенного. Однако по галереям, опоясывавшим Привратные башни, под навесом конусовидных крыш, вышагивали молчаливые фигуры стражей, которые помимо прочего должны были следить чтобы зеваки не обижали сидевших в клетках "сверх меры", пытаясь ткнуть их палкой или приложить камнем, или наоборот не проявляли к ним излишнего милосердия, просовывая им фляги с вином и сладости. Цыс, почасту бывавший у Дома Ронга, уже пресытился этим зрелищем и никакого любопытства к выставленным на всеобщее обозрение заключенным не выказывал. Его интересовало другое. Объявления на деревянных щитах, расположенных над перилами моста через ров. Здесь можно было узнать о всех недавно осужденных и казненных, а главное о тех, кого доблестные служители Судебной Палаты пока еще не смогли заполучить в свое распоряжение, но очень бы хотели это сделать. Вот эти самые листочки Цыс и изучал самым прилежным образом, обращая особое внимание на тех, за поимку которых давали никак не меньше 10 золотых.

Сегодня его внимание привлек большой лист, на котором черными штрихами была изображена по пояс кирмианская девушка, а рядом с ней чуть изогнутый меч с длинной рукоятью. Первое что Цысу бросилось в глаза, так это надпись: "20 тон". "Однако", подумал он, удивляясь тому что какая-то кирмианская девка может стоить так дорого.

По мосту, среди любопытствующих зевак и тех кто пытался хоть что-то узнать о сгинувших в Доме Ронга родственниках и знакомых, важно ходили рослые воители в импозантной красно-черной форме Судебной гвардии. Они охраняли мост, следили за порядком, а также озвучивали для неграмотных содержание вывешенных объявлений. Один из гвардейцев заметил интерес Цыса к молодой кирмианке и остановившись поблизости, оперевшись на копье, украшенное красно-черной бахромой, с удовольствием сообщил:

– Жуткая баба. В Туиле настоящую резню устроила. Напала на артель лесорубов, человек пятнадцать их было, почти всех положила. Бошки срубала только свист стоял. – Рядом начал собираться народ и гвардеец, видя благодарных слушателей, продолжал с еще большим энтузиазмом. – А тех что сразу не поубивала мучила еще несколько часов. Ноги-руки отрубала, заставляла на культях ползать, головы им отпиливала, кровь пила, в распоротых животах джушу танцевала. И всё время своего бога Далонга славила, мол, всё во имя его. Троим чудом удалось бежать и они привели из города солдат, полсотни человек. Они лесосеку окружили и напали на бабу разом со всех сторон. Так она всё равно пару десятков из них зарубила. А когда у неё меч из рук выбили, она еще нескольких зубами загрызла.

Слушатели, за исключением Цыса, выглядели потрясенными. Курчавый мужчина-адар, соединив большой палец и мизинец сделал охранительный жест вокруг груди. Благообразная сорокалетняя женщина в белом чепце и глухом черной платье с нашивкой красно-белой эмблемы Госпитального ордена перекрестилась. Маленькая седовласая старушка со сморщенным лицом, впавшим ртом, крохотными глазками, но неожиданно большими ушами, за которые, словно специально для демонстрации, была заправлена черная косынка с розовыми цветочками, спросила:

– Откель же эта злыдня взялась, солдатик?

Страж Дома Ронга косо посмотрел на бабульку, воителям Судебной Палаты не нравилось, когда их именовали не гвардейцами, а солдатами, ибо они считали себя неизмеримо выше обычной армейской солдатни. Но сделав скидку на пожилой возраст женщины, он вежливо ответил:

– Что ж ты, старая, не видишь что ли?! – И он сильно постучал по изображению страшной преступницы: – Шмара она косоглазая. Из дикого Кирма к нам прибежала. Дикая настолько что мясом сырым питается и гадит прямо там же где спит и ест.

Гвардеец с некоторой надменностью оглядел слушателей, лица которых выражали искреннее презрение к дикими кирмианцам.

– Ну да, – веско сказал он, словно подтверждая самого себя. – В общем привели её в Туил, судом судили, виселицу присудили, но казнь назавтра назначили, а пока её в камеру под землей посадили. Так ночью эта бабища прутья клетки разворотила, прорыла ход из-под земли, выбралась и убежала. – И с особенным удовольствием добавил: – Сейчас, говорят, в Акануран направляется.

– Свят-свят-свят, сохрани и помилуй Вседержитель небесный, – испуганно произнесла ушастая бабушка. – Что же делать теперь, милок?

– Есть, старая, одно верное средство против нее. Если увидишь её, то плюнь ей три раза в каждый глаз и скажи: "мысь-кысь-трысь злая баба отвернись" и она повернется и уйдет.

Сестра Госпитального ордена осуждающе поглядела на стражника, недовольная тем что он издевается над пожилым человеком. Цыс, понимая что ничего полезного от глупого гвардейца он не услышит, отвернулся и даже отошел в сторону, сделав вид что читает что-то другое. Сам же, скосив глаза, запоминал основные детали объявления о кирмианке. Главной деталью, конечно, была сумма вознаграждения, но это он уже запомнил. Минлу Такуладу Хин, 21 год. Рисунок, хоть и довольно схематичный, всё же позволял понять, что девица относительно симпатичная. Приятные тонкие черты круглого лица, без выраженных плоских высоких скул, столь характерных для её народа. Глаза чуть более широкие чем в среднем у кирмианцев. Длинные черные волосы, собранные в хвост. У нижней губы то ли родинка, то ли дефект листа, то ли у художника рука дрогнула, но Цыс на всякий случай постарался запомнить. Еще одна важная деталь меч. Ему было знакомо это оружие – традиционный клинок кирмианской аристократии, катана. Такое сразу бросится в глаза, не слишком часто в Агроне можно увидеть женщину вооруженную мечом, а тем более мечом иноземной культуры. Цыс с жадностью вчитывался в строчки объявления. "Обвиняется в умышленном убийстве." "Приговорена судом в Туиле к смертной казни." "Бежала из-под стражи. Очень опасна. Может быть в сопровождении белого лоя с лентой изгнанника и огромной собаки, напоминающей немерскую овчарку." Цыс усмехнулся: да уж, такую троицу трудно не заметить, кирмианка вместе с лоя, да еще и здоровенная псина. Он припомнил, что некоторые кирмианские горные племена держат при себе и даже целенаправленно разводят огромных псов. Неужели и правда дикарка с гор? Но каким образом её, одну-оденешеньку занесло в Туил, если этот город возле западной границы Агрона, а Кирм на востоке? Цыс ощутил сильное любопытство ко всей этой истории. Что кирмианку связывает с лоя? Почему она напала на лесорубов? Каким образом сбежала из тюрьмы? Откуда известно, что направляется в столицу? Внизу объявления значилось: "Живой или мертвой". "Совсем хорошо", решил Цыс. В охоте за людьми такая постановка его устраивала более всего. С живыми всегда много хлопот, корми их, пои, следи чтоб не сбежали. Можно, конечно, использовать не смертельный яд, как с этим оружейником Телумом, но и тут всё непросто. Яд нужно приготовить, рассчитать дозу, ввести, следить чтобы не окочурился, заботится о неподвижном теле. То ли дело труп, бросил в телегу, прикрыл рогожей и вези куда хочешь без всякого беспокойства. А превратить человека в мертвеца дело нехитрое, в этом Цыс уже изрядно поднаторел. И потому его по-настоящему взволновала возможность получить 20 золотых за мертвую кирмианку. "20 тон", восхищенно думал он. На эти деньги можно было вполне сносно прожить целый год, особенно если тебе не нужно платить за дом.

Предложение выглядело очень заманчивым. Но Цыс поспешил остудить свой пыл. Акануран город большой. Перехватить одного человека, когда сам ты тоже один, дело непростое. Тем более что в самом городе полным-полно судейских и их осведомителей, которые несомненно уже все знают об этой Минлу Такуладу Хин. И если она войдет в Акануран, не пройдет и суток как её схватят. Цыс в этом не сомневался. Он уже давно убедился насколько слаженно и быстро работает Судебная Палата в главном городе страны. Хотя и несколько однобоко, иначе почему, как говорят, здесь преступников больше, чем во всем остальном Агроне вместе взятом. Впрочем, это обвинение в адрес Палаты было не совсем справедливо. Цыс прекрасно понимал, что, во-первых, Акануран, как средоточие огромных финансовых ресурсов всего королевства, привлекал к себе многих лихих людей Агрона, да и не только Агрона, весь этот разномастный сброд любителей легкой наживы, резонно полагавший что "все деньги в столице", упорно стремился сюда, считая что здесь для их промысла наиболее широкий простор. Во-вторых, Акануран, как самый густонаселенный, а скорее перенаселенный город страны уже в силу этого ужасающего многолюдья должен был содержать в себе и самую многочисленную армию воров, грабителей, мошенников, убийц и прочих паразитов, стремившихся жить за чужой счет. Цыс твердо верил, что доля этих паразитов в любом обществе всегда одна и та же, по его прикидкам где-то около 20 процентов. И таким образом, размышлял он, если это деревня в 500 душ, то и этих негодяев будет всего лишь сто человек. А если это город с миллионным населением, то паразитов будет уже 200 тысяч и это уже и в самом деле самая настоящая армия. Кроме того эта армия непрестанно размножалась, рожая на свет божий всё новых и новых детей, которые видя перед собой единственным примером для подражания своих родителей-паразитов, сами очень скоро превращались в подобных им. Также ряды этой армии постоянно пополнялись бесчисленными представителями городской бедноты, которые, устав от беспросветного нищенского существования, в один прекрасный день решали, что вместо того чтобы жить честным трудом, за который платят гроши, лучше уж рискнуть и взять что хочется сразу и сколько нужно. И естественно Судебная Палата, при всём своем желании, не смогла бы справиться со всем этим морем человеческих отбросов, ранжирующихся от визгливых нищих до продажных министров. Но Цыс был уверен что она к этому и не стремилась. По его мнению Судебная Палата старалась лишь поддерживать какую-то видимость порядка, обуздывая до какой-то степени всю эту преступную мразь и сохраняя в городе шаткое равновесие. И это не говоря уж о том, что правосудие покупалось и продавалось в Акануране как и всё остальное. И грозный взор даже самых честных и принципиальных судей порой заволакивало золотым блеском щедрых подношений. Потому многие из тех кто номинально являлся врагами правопорядка, то есть теми с кем Палата нещадно боролась, чувствовали себя в столице совсем неплохо. Но то были местные, свои, городские. Они уже давно ныряли и плавали в этих мутных водах и знали как выживать в бурном и опасном хаосе столичной круговерти. Впрочем, для них и хаоса никакого не было, напротив, свой порядок присутствовал во всём и главное знать как работает весь этот зловонный устрашающий механизм. А такая как эта Минлу Такуладу Хин, чужак да еще и иноземец, здесь долго не протянет, если уж Палата объявила на неё серьезную охоту.

В общем Цыс понимал, что его шансы невелики, но всё же решил не мешкая отправиться по Цветочному тракту на запад. "Чем черт не шутит, может и встречу злыдню", с усмешкой подумал он. В Акануран было два пути: водой или сушей. Но путь по реке или по морю в любом случае оканчивался в порту, а там было практически невозможно сойти на берег незаметно, если только хорошенько не залить глаза портовой охраны "золотым маслом", так это называли сами моряки. Хотя конечно и через городские ворота, тем кто объявлен в розыск, попасть в Акануран непросто. По крайне мере без соответствующей помощи. Но чтобы плыть по воде этой Минлу нужен был свой человек на корабле и лучше сам капитан или старпом или на худой конец боцман. Конечно её мог спрятать на судне и какой-нибудь знакомый матрос, но это немалый риск, не просто утаить на судне человека так чтобы никто из команды не узнал. И маловероятно что у какой-то дикой кирмианки есть знакомый капитан или владелец корабля. Тем более что от Туила очень далеко и до Маи, реки впадающей в океан рядом с Аканураном и до самого Южного океана. Ну а если она поехала сушей, то ей не миновать Цветочного тракта. Это лучшая, а на большем части пути и единственная дорога из западных провинций королевства. Конечно подходя к столице тракт разветвлялся на несколько других дорог, ведущих к предместьям и деревням, но Цыс надеялся перехватить дикарку раньше.

Он медленно побрел с моста прочь, с приятностью раздумывая о том как будет хорошо заиметь 20 тон. Сейчас, когда у него свой дом, да еще и с садом и огородом, он мог бы с этими деньгами припеваючи прожить целый год. Но конечно не в безделье и праздности, как какой-нибудь ленивый охламон, радующийся всякой подачке, а сосредоточенно изыскивая возможность сорвать главный куш своей жизни. Он мечтал об этом сколько себя помнил, с самого детства желая заиметь столько денег чтобы уже до конца жизни не думать о них. Но пока он такой возможности не находил и приходилось зарабатывать на жизнь всякой с его точки зрения "поденщиной": убийствами, грабежами, охотой за людьми и прочей мелочевкой. Однако Цыс ни в коем случае не терял надежды, внимательно глядя по сторонам и терпеливо ожидая счастливого шанса. Он вообще считал что главной добродетелью человека является терпение. Терпение и еще раз терпение, вот что в конечном итоге неминуемо приводит к победе. Он искренне презирал всяких торопыг, необдуманно и алчно бросающихся в разные сомнительные авантюры, порой ради совсем уж ничтожной выгоды. Хотя, конечно, признавал что иногда надо действовать быстро и решительно.

Цыс направлялся к своей лошади, оставленной вне границ вымощенной камнем широкой дороги, окружавшей кольцом мрачные стены Дома Ронга и прозванной в народе "Покойницким цирком" или просто "Цирком". Въезжать на эту дорогу верхом простым смертным категорически возбранялось, стражи знаменитой тюрьмы имели право стрелять со стен из дальнобойных луков и тяжелых арбалетов во всякого всадника появившегося на Цирке. Вообще лошади и повозки могли приближаться к тюремным стенам только возле второго, южного въезда/выезда Дома Ронга – Костяного моста, также охраняемого двумя Привратными башнями. Это был исключительно служебный вход, используемый для различных хозяйственных нужд тюрьмы, а также собственно для доставки заключенных и вывозу мертвецов. По слухам, раньше мертвецов закапывали во рве под этим мостом, причем Булинвинг, один из прежних начальников тюрьмы, прославившийся своим жестоким садистским нравом в свое время приказал прибивать кости казненных прямо к мосту, вследствие чего тот очень быстро приобрел весьма зловещий вид и соответствующее название. Добрый король Гениус, однажды из любопытства посетивший Дом Ронга, пришел в такой ужас от вида этого моста, что тут же распорядился содрать с него эти жуткие "украшения". Повеление монарха было исполнено, но большая часть костей были вмурованы в каменные колонны опоры моста и чтобы не разламывать строение каменщики просто замазали кости свежим раствором. Так что сохранившееся с тех времен название моста всё еще вполне соответствовало содержанию.

Выйдя с Вопящего моста, Цыс повернул направо и уже отходил от привратной башни, когда обратил внимание на дощечку на одной из клеток, самой крайней, практически уже нависающей над рвом. Никаких зевак там не было и Цыс, чуть поколебавшись, приблизился. На дощечке значилось: "Миаргон, 28 лет, из Олши" и большими буквами: "ОТРАВИТЕЛЬ". Цыс с любопытством рассматривал своего собрата по ремеслу. То был тощий, практически костлявый длинноволосый субъект в заношенной до ветхости фуфайке, на которой с некоторым трудом различалась надпись "Агрон для агронцев" и таких же ветхих, расползающихся на лоскуты коротких штанов. Из-за свисающих как веревки, сальных, слипшихся прядей рассмотреть его лицо было затруднительно. Арестант, сидевший прямо на деревянном настиле клетки, был до невероятности чумаз и грязен. Возле клетки в нос Цысу ударило ужасающая вонь и от давно немытого человеческого тела и от небольшого отхожего ведра, стоявшего возле левого бока заключенного. Превозмогая отвращение, Цыс замер у самых прутьев, с интересом разглядывая измученного человека. Тот, почувствовав что рядом кто-то есть, поднял голову и посмотрел на неизвестного. Цыс увидел темное изможденное длинное лицо с неряшливой бородой, массивным носом и глубоко запавшими карими глазами. Отравитель Миаргон глядел на любопытствующего зеваку угрюмо и неприязненно. Не смутившись, Цыс поинтересовался:

– Ну как ты, приятель?

Арестант, хоть и относился весьма отрицательно к тем кто останавливался у клетки поглазеть на него, всё же так измучился от своих тяжелых тоскливых мыслей, что был рад немного отвлечься от них, пусть даже пустопорожним разговором с неприятным ему человеком.

– Лучше не бывает, – холодно ответил Миаргон.

– А ты кого отравил? – С прямолинейностью ребенка спросил Цыс.

Заключенный мрачно воззрился на него сквозь грязные пряди и нехотя произнес:

– Невинен я.

– Да это понятно, иначе чтобы бы ты тут делал, – быстро сказал Цыс. – Ну а всё же кого?

Миаргон медлил. Поглядев по сторонам, он, загремев цепью, взялся закованными в кандалы руками за прутья и приблизил себя к ним. Новая волна вони облепила голову Цыса.

– Своего подельника, гада, – хрипло сообщил арестант. – Он собрался порешить меня, да я вишь опередил его. – Сделав паузу, он опустил глаза и удрученно произнес: – Только этот потрох не подох. Изошелся весь синей пеной, а не сдох как надо. Чтоб у него суки рог на жопе вырос. Дело в таверне было, так он судейских кликнул, свидетелей собрал, на меня вину возвёл. Подвел секретут проклятый под монастырь.

– Ты что ж его "ведьминой солью" травил? – Почти весело полюбопытствовал Цыс.

– Да, – простодушно ответил арестант, удивленно уставившись на незнакомца.

– Да еще небось и в вино подсыпал?

– Ну а куда ж еще.

– Ну ты и дурачина! Ведьмину соль нельзя с алкоголем смешивать, этак ты ему только промывание желудка устроил. Да и вообще она дрянной яд, её полстакана нужно чтобы взрослого мужика извести, да и подсыпать только в твердую пищу можно.

Миаргон растерянно глядел на человека столь осведомленного в темном искусстве отравлений.

– А бабка на базаре сказала что самое то, – расстроенно сообщил он.

Теперь уже Цыс уставился на арестанта с удивлением.

– Ты что ж просто пошел на базар и попросил у первой попавшейся бабки яду?

– Почему же у первой попавшейся, – обиженно проговорил Миаргон. – Походил уж, присмотрелся, выбрал самую страшную каргу на базаре, которая явно прямиком с Лысой горы на метле в Акануран прилетела. Торговала грибочками, травками, настоями, плесенью какой-то. Думал уж такая-то точно должна знать каким порошком человека на тот свет спровадить. А выходит подсунула, дура старая, не то, еще и две сильвиды взяла, чтоб ей пусто было грымзе бородавчатой.

Цыс усмехнулся про себя: "Надо же какой дуралей. Тут каждое дело со всех сторон обдумываешь, прикидываешь как взяться, как подойти, как уйти, переживаешь, готовишься, внешность меняешь. И если чувствуешь, что риск запределен, то и вовсе бросаешь. А этот наверно утром с похмелья проснулся, в затылке почесал, решил что неплохо бы товарища угробить и отправился на базар за ядом. Нашел страшную бабку, решил что ведьма, купил за серебро неизвестный порошок и тут же за обедом, прямо в многолюдной таверне и подсыпал сотоварищу. И ведь 28 лет, не дитё малое." И Цыс решил что эта клетка заслуженное место для такого кретина.

– Тебе чего присудили? – Спросил Цыс, полагая что пару месяцев этой клетки, а потом еще пару лет на рудниках, каменоломнях, галерах или северных плантациях. Агронское правосудие было известно своим прагматизмом и мало кто из преступивших законы просто томились в тюрьмах, почти всех ждала изнурительная каторга на благо любимой страны и милосердного монарха.

– "Горячее чрево", – буднично сообщил Миаргон.

Цыс едва не вздрогнул и с неприятным зловещим холодком в душе подумал: "Однако! Сурово же они обходятся с отравителями". И подивился спокойствию заключенного.

– Ты знаешь что это?

Миаргон пожал плечами:

– Смерть.

– Смерть, – согласился Цыс. – Только уж казнь тебя ждет донельзя лютая. Свяжут тебя, поставят в яму по грудь, задерут башку и воткнут в рот трубу металлическую, запихают её тебе до самых потрохов. А потом через неё будут тебе в брюхо раскаленное масло вливать, неспешно так выжигая всё твоё нутро. И будешь ты и выть, и биться как припадочный, и боль будет такая что глаза из орбит вылезут. Но умрешь ты не скоро. Они будут по чуть-чуть цедить и прежде чем все твои кишки сварятся, ты ума от боли лишишься, а если бог даст, то и сознания.

Увидев как темное лицо арестанта стало пепельно-серым от переживаемого ужаса, Цыс почувствовал себя удовлетворенным.

– Может помилуют еще, – обессиленно пробормотал Миаргон, – слыхал я бывает такое для тех кто в клетках сидят.

– Отравителя не помилуют, – твердо сказал Цыс. – Но если хочешь…

Цыс огляделся по сторонам, убеждаясь что вокруг никого нет, и понизив голос проговорил:

– Если хочешь, могу убить тебя прямо сейчас, легко и безболезненно.

– Как?! – Ошарашенно спросил арестант.

– Нож есть отравленный. Чиркану по руке до крови и в течении десяти минут подохнешь, тихо и без мук.

Миаргон остолбенело глядел на теперь уже страшного человека, стоявшего по ту сторону прутьев.

– Мне три месяца клетки назначили, еще месяц сидеть, – пролепетал Миаргон.

– И что? – Сурово спросил Цыс. – Хочешь выгадать еще один месяц позорной унизительной жизни в тесной звериной клетке, на потеху этим ротозеям? А потом истечь мочой и дерьмом от "горячего чрева"? Не лучше ли достойно и мужественно принять спокойную смерть сейчас?

Цыс и сам не знал зачем он прицепился к несчастному Миаргону с этим предложением. Наверно ему просто было очень любопытно как поведёт себя загнанный в ситуацию такого жуткого выбора человек.

– Н-нет, – испуганно сказал наконец Миаргон, желая теперь только того чтобы этот незнакомец оставил его в покое.

– Зря. Может подумаешь еще? Дело верное. Я тебе не бабка с грибочками, сдохнешь за милую душу.

– Нет! – Миаргон отполз к задней стене стенки, едва не опрокинув отхожее ведро.

Эти движения и лязг цепей привлекли внимание нескольких людей на Вопящем мосту и Цыс также уловил движение на галерее привратной башни у себя над головой. Пора было уходить. Неровен час перепуганный Миаргон прокричит какой-нибудь вздор о том что его пытаются убить и тюремная стража на всякий случай решит прихватить странного прохожего.

– Как хочешь. Ну прощай. Удачи тебе на казни. У некоторых сердце не выдерживает и они сразу же умирают. Может и тебе повезет, – быстро сказал Цыс и зашагал прочь, не оглядываясь и стараясь идти спокойно. Он сетовал на себя. Ему очень не нравилось подвергать себя напрасному риску и если он, по недомыслию или поддавшись эмоциям, всё же совершал нечто подобное, то всегда крайне негодовал на себя. Напрасный риск это для конченных глупцов, считал он, умному человеку так вести себя просто стыдно. В его жизни риска и так хватает и лишний раз испытывать судьбу абсолютно неразумно и неподобающе. "Стыд и позор на мою лысину", обычно говорил он себе.

Благополучно добравшись до своего смирного серого жеребца, спокойного дремавшего у коновязи за внешним бордюром "Покойницкого цирка", Цыс снова вернулся к мыслям о 20 золотых монетах. Это будет отличным вкладом в его счастливое будущее. Только бы встретить эту девку, тогда уж он своего не упустит.

Взобравшись в седло, Цыс вспомнил слова из объявления "очень опасна" и страшные россказни гвардейца о резне на лесосеке у Туила. "Вздор", решил он. Цыс вполне допускал, что кирмианская дикарка и вправду умеет сносно обращаться с мечом, но чтобы она зарезала этим самым мечом три десятка взрослых мужиков это конечно абсолютные враки. И не сомневался, что если удача будет на его стороне и ему повезет натолкнуться на кирмианку, то он сумеет с ней справиться. Он ни в коем случае не собирался нападать на неё с клинком и устраивать кровавое ристалище, это был бы всё тот же самый "стыд и позор" на его лысину. Нет, по его мнению, лучшей стратегией будет вхождение в доверие, искренняя улыбка, усыпление бдительности, расчетливый обман, нанесение ударов неожиданно, исподтишка и наверняка. Также, конечно, допустимо идти на некоторый риск. Ради 20 золотых монет он вне всякого сомнения будет оправдан. И Цыс, окрыленный радостной надеждой и верой в себя, поскакал к городским воротам.