– Ваше Величество, я бы сразу хотел сказать, что как я и предупреждал, что-то выяснить абсолютно достоверно, спустя более чем два года представляется весьма маловероятным. – Он замолчал, готовясь к критичным замечаниям со стороны королевы, но та спокойно смотрела на него, ожидая продолжения. – Тем не менее мы провели огромную работу и поговорили более чем с полусотней участников тех событий. И думаю можно с полной уверенностью утверждать, что Ричард де Лаваль дю Тьерон искренне разделял идеи галлийских мятежников, всячески поддерживал их, состоял в "Легионе Орла", имел его тайный знак и был среди тех, кто сражался с армией Вашего Величества в Галиахоне. После нашей победы ему, как и прочим злодеям, отсекли правую руку и затем его четвертовали.

– Вы в этом абсолютно уверены?

– Более чем, Ваше Величество. За эти несколько дней я и мои советники буквально перешерстили всю историю Галийского мятежа. Теперь совершенно доподлинно известно, что молодой герцог Майеннский состоял в заговоре и был казнен в Галиахоне. Единственное что нам не удалось выяснить, так это знал ли сам Филипп дю Тьерон, что его сын участвует в мятеже прежде чем верный оруженосец принес ему правую руку сына и рассказал о том, как он погиб.

Королева подошла к столу.

– Как же так вышло, что его не узнали? – Медленно проговорила она. – Почему не сообщили мне? Как сын Королевского канцлера он требовал особого обращения. По крайней мере его не казнили бы … прямо там в Галиахоне.

– Молодой человек сам приложил все возможные усилия чтобы остаться неузнанным. Перед сражением, как и многие, понимая обреченность мятежа, он полностью переоделся в простое платье, избавившись от всех знаков своего рода и велел своим слугам уходить. Только его оруженосец нарушил его приказ и незаметно для него остался неподалеку. После того как Ричард де Лаваль был пленен, он назвался чужим именем и сделал всё чтобы сохранить своё инкогнито. Я смею предположить, что тем самым он пытался спасти от позора свою семью и в первую очередь отца. И надо признать, что он добился своего. Если бы вы, Ваше Величество, не дали мне этого поручения, высказав свою блестящую догадку, то всё по-прежнему оставалось бы в тайне. Если это возможно, то позвольте узнать откуда же вам самой стало известно об этом.

Королева покосилась на маркиза Ринье и сказала:

– Это будет трудно объяснить, граф. Это почти мистика. И мне не хочется говорить об этом.

Рене Согье поклонился, принимая ответ королевы.

– Ну что же мне предпринять далее, Ваше Величество? Вы желаете придать огласке эти сведения? Возможно нам стоит допросить Филиппа дю Тьерона?

– Нет-нет, граф, больше ничего не нужно. Это сугубо личное дело и не имеет никакого отношение к государственным интересам. Я прошу вас, и вас, маркиз, сохранить всё в тайне. Это никого не касается кроме меня и герцога Майеннского. А вам, граф, я весьма признательна за ваш тяжелый труд и поверьте я найду способ вознаградить вас.

Граф Согье с благодарностью поклонился.

Мария-Анна посмотрела на своего секретаря и её сердце взволнованно забилось, ибо от этого человека она ожидала услышать самые важные на сегодня для себя новости.

– Говорите, маркиз.

Антуан де Сорбон чуть вышел вперед и со скорбным выражением лица произнес:

– Прошу простить меня, Ваше Величество, но то что я должен сообщить вам поистине ужасно.

У Марии-Анны пересохло во рту и возникла слабость в ногах.

– Верховный командор королевства, наш великий герой, наш славный и отважный граф Шон Денсалье найден мертвым в парке собственного дома. По сведениям, что я получил выходит нечто неслыханное, просто чудовищное. Граф Ливантийский был убит совершенно по-варварски. По сообщениям его тело буквально изрублено на куски, а его голова отсечена. Никто не в силах представить, что за жуткий убивец мог совершить такое. Граф пропал еще вчера. Но его слуги и стража, зная его нрав и привычку покидать дом без предупреждения, не слишком обеспокоились. А сегодня один из слуг заметил кровавый след в саду и в конце концов нашел место ужасного побоища в самой глубине парка, практически в лесу. Ваше Величество, я искренне скорблю о нашей общей утрате, но что-то сказать ещё об этом мне нечего. Теперь это дело Его Сиятельства и его ведомства, – маркиз выразительно посмотрел на графа Согье.

Рене Согье утвердительно кивнул.

– Да, Ваше Величество, как только я узнал об этом преступлении, я тут же занялся им. Мы уже тщательно допросили всю челядь графского дома. Но к величайшему сожалению они мало что смогли прояснить. Всё что мы знаем на данный момент так это то что графа посетил некий неизвестный человек, скрывавший себя под плащом и капюшоном. Мажордом сумел лишь сказать, что судя по фигуре и голосу, это был молодой высокий крепкий мужчина. Он отказался называть слуге своё имя и велел только сообщить "что явился к графу по личному делу".

Рене Согье выразительно посмотрел на королеву.

– Может быть вы, Ваше Величество, имеете какие-то догадки о том кто бы это мог быть?

Побледневшая Мария-Анна глянула на него ледяным взором и тихо произнесла:

– С какой стати мне иметь такие догадки, граф?

– Простите, Ваше Величество, я лишь пытался сказать, что вы знали графа чуть лучше, чем прочие и возможно вам что-то известно о его врагах. О его заклятых врагах. Потому что человек убивший графа, несомненно ненавидел его самой лютой ненавистью. Хотя вместе с тем, должен заметить, что судя по всему, имел место поединок. Рядом с графом нашли его армейский меч и его любимый италийский кинжал. И оба клинка обильно испачканы кровью. Из чего можно сделать вывод что противнику графа также пришлось несладко и учитывая кровавые следы в саду, он видимо покидал поместье графа, буквально истекая кровью. Так что это была своего рода дуэль. Но немыслимо жестокая и беспощадная, я просто не в силах припомнить чтобы дуэлянты когда-нибудь отрубали друг другу головы.

Мария-Анна, вцепившись пальцами в столешницу, сказала:

– Осмелюсь предположить, что здесь замешана женщина.

– Да, Ваше Величество, – сдержанно согласился Согье, – это весьма вероятно. Учитывая репутацию графа, его неотразимую внешность и его манеру, так сказать, страстного натиска на дам. Думаю что кто-нибудь из обманутых мужей или менее удачливых любовников вполне мог желать поквитаться с графом с помощью меча и кинжала. Вопрос только в том, что наш доблестный командор считался одним из самых непобедимых мечников нашего королевства и я просто не представляю кто тот человек что сумел одолеть его в честном поединке.

Мария-Анна отпустила стол. Она и сама не могла понять, что же она чувствует. Наверное в первую очередь пустоту.

– Кто бы он ни был, я уверена, рано или поздно ему воздастся по заслугам, – сказала она.

– Нашу прелестную графиню Бонарте ждет жестокий удар, – с грустью заметил секретарь. – Ведь кажется у них с графом Денсалье дело шло к помолвке.

– Это великая утрата для всех нас и мы разделим её горе, – бесстрастно проговорила королева. – Мы поддержим её.

Она посмотрела на Рене Согье.

– Ещё раз благодарю вас, граф, за ваш труд. Вы можете идти, увидимся в Зеркальной галерее.

Глава Судебного Ведомства поклонился и вышел.

Мария-Анна снова прошла до окна и снова принялась задумчиво глядеть вдаль. "Какое глупое чувство", сказала она себе, "Пустота. Словно бы этот Денсалье что-то значил для меня." Но печальное ощущение утраты чего-то хорошего, привычного, радостного становилось только острее. "Какой вздор!", решила она и резко повернулась к секретарю.

– Королевству нужен новый Верховный командор, – сказала она. – Подумайте над тем, кто мог бы занять эту должность и представьте мне кандидатуры.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– Только…, – она споткнулась. – Только не надо слишком пожилых или тем более дряхлых. Верховный командор должен олицетворять силу и мощь нашей страны, нам нужен …, – она задумалась.

– Нам нужен второй Шон Денсалье, – печально промолвил маркиз, решив что она думает об этом.

Мария-Анна сердито поглядела на него.

– Нет, не нужен! С меня хватило и одного. Нам нужен человек, который в первую голову будет занят вопросами армии, а не интригами, тщеславием, амурными приключениями и поединками с разгневанными рогоносцами. Мне нужен государственный муж, а не герой романов.

Увидев несколько как ей показалось странный взгляд Антуана де Сорбона, она с раздражением решила, что он конечно же вспомнил о том, что это ведь она сама выбрала Шона Денсалье на роль Верховного командора, заставив всех других согласиться с её выбором.

– Вы что-то хотите сказать, маркиз?

– Нет, Ваше Величество, – спокойно ответил он. – Я жду ваших следующих распоряжений.

Мария-Анна покусала губу.

– Да. Будет еще одно. Я намерена навестить Филиппа дю Тьерона в его замке в Альдене. Распорядитесь приготовить экипаж. Меня должны сопровождать: рота королевских драгун со смышлёным командиром, мой доверенный нотариус, двое придворных легистов, два десятка протикторов. И, – она посмотрела в глаза секретарю, – мэтр Сансэн.

Маркиз Ринье застыл на миг, но затем опустил взгляд и продолжил записывать.

Закончив, он спросил:

– Что-нибудь ещё, Ваше Величество?

Она отрицательно покачала головой.

– Можете идти, маркиз.

Антуан де Сорбон направился к двери, но затем остановился, повернулся, чуть помедлил и сказал:

– Ваше Величество, вчера вечером я узнал, что с лейтенантом Ольмериком приключилось несчастье. Говорят он тяжело ранен, может быть даже при смерти. Я хотел проведать его, но протикторы не пустили меня. Может вы позволите мне знать как он? Я искренне волнуюсь за него.

Сердце Марии-Анны гулко застучало, но оставаясь внешне спокойной, она проговорила:

– Откуда вы это узнали?

– От капитана дворцовой стражи капитана де Риза. Он сказал, что его люди нашли лейтенанта лежащим у ворот, истекающим кровью.

Мария-Анна пристально поглядела ему в глаза.

– С лейтенантом Ольмериком произошел несчастный случай, – твердо сказала она. – Он свалился с обрыва, упал на деревья внизу и сильно поранился о ветви. Но если на то будет воля Божья он выживет, лекари говорят что надежда есть.

– Слава Богу, – сказал маркиз, неотрывно и как-то очень пронзительно глядя на королеву. – Вот уж воистину, беда не приходит одна. Трагическая гибель графа Ливантийского, несчастье с лейтенантом. Можно даже подумать…, – он замолчал на полуслове.

– Не нужно об этом думать, – ледяным тоном произнесла Мария-Анна. – И велите капитану де Ризу и прочим поменьше молоть языком. А теперь ступайте, маркиз. Нам предстоит встреча с нахальными англичанами, соблаговолите приготовиться.

81.

Филипп дю Тьерон сидел в своём, обшитом дубовыми панелями кабинете, и нацепив на нос очки для чтения, внимательно вглядывался в строки лежавшей перед ним книги. Шевеля губами, он тихо произносил: "Праведен Ты, Господи, и справедливы суды Твои". После чего, устремив взор на зеленые поля и бледно-голубое небо за окном с горечью думал: "Где же она эта справедливость? Если эта злодейка годами творит свои бесчинства, преступает все мыслимые и немыслимые законы и ничего ей не воздается, лишь румянее и круглее лицом становится". "Негодяйка, мерзавка, холера, гадина, сучка…" Старик остановил себя усилием воли, напомнив себе, что у него под носом святая книга и не гоже при ней так сквернословить. Он нахмурился, убрал книгу и придвинул к себе тяжелый фолиант гроссбуха. Ему давно следовало заняться сведением доходов и расходов нескольких своих вотчинных деревень, но он постоянно откладывал это, ибо всякий раз его обессиливала горькая мысль что все эти усилия теперь ни к чему, они бесполезны и напрасны. Зачем беспокоиться о капиталах если их некому передать? И снова черная, бескрайняя ненависть на ту что отняла его сына накрывала его с головой. Он пытался убедить себя, что ненавидит её не только за то что она уничтожила его сына, буквально разорвала его на части, но и за то что она сделала с королем Джоном и многими другими. Но нет, всё дело конечно было в Ричарде. Как же это так получается что Ричард мертв, а эта подлая тварь продолжает царствовать и благоденствовать?! Филипп пытался напомнить себе, что у него еще есть две младших сестры, которые давно вышли замуж и родили детей, и эти племянники и племянницы конечно были бы очень рады получить какую-то часть дядиных богатств. И наверное ради них стоило бы… Но нет, бывший Верховный канцлер королевства ясно понимал что сердце не обманешь, он почти ничего не чувствует к этим практически чужим для него людям и его нисколько не волнует их нынешнее или будущее благосостояние. Впрочем… Лицо старика слегка просветлело. Мартин, сын Изабеллы, самый старший из племянников, этот юноша определенно что-то значил для него. Каждый раз при встрече с ним герцог ощущал укол пронзительной надрывной тоски, ему мерещилось что в чертах Мартина, в его голосе, в его рассуждениях, в его смехе, в его манере держать себя едва заметно, очень легковесно, на неуловимо краткий миг проступает родной образ Ричарда. Возможно это было лишь наваждение, возможно он это придумывал сам, чтобы хоть как-то избавиться от одуряющей пустоты в своей душе, но тем не менее он явственно ощущал симпатию к племяннику и был бы наверно не прочь хоть как-то поспособствовать его будущей судьбе.

Филипп дю Тьерон решительно раскрыл гроссбух, намереваясь наконец разобраться с докучными цифрами. Но в этот момент он услышал торопливые шаги за дверью. Волна теплоты омыла сердце герцога, ибо эти шаги тоже были родными. Человек, который вот-вот должен был войти в кабинет служил Великому ловчему уже тридцать с лишним лет и хотя Филипп часто ворчал и брюзжал на его счет, он скорее согласился отрубить себе руку или ногу, чем расстаться со своим верным помощником.

В комнату вошел Андрэ Мостин, секретарь и первый помощник герцога Майеннского.

– Ваша Светлость! – Взволнованно произнес он.

Филипп взирал на секретаря с деланным неудовольствием.

– Что на этот раз? – Ворчливо спросил он. – К нам пожаловал король Англии или Бухарский эмир? Или может быть сам царь Иван?

Андрэ Мостин нервно покашлял и объявил:

– К нам пожаловала королева!

Герцог ощутил на мгновение тревожную пустоту в животе, словно все внутренности рухнули в какую-то бездну. Это был страх. Но герцог тут же отмахнулся от этого. С чего бы ему бояться этой мерзавки?! И всё же её неожиданный визит расстроил его. Он решил, что это как-то связано с его нелепым назначением министром по морским делам, что он расценивал как какую-то насмешку со стороны королевы. И вот наверно она придумала новую пакость для него.

– Экая неприятность, – искренне подосадовал герцог. – И какого чёрта её принесло?!

Чуть подумав, припомнив визит Верховного командора, он спросил:

– Она одна или может быть с маленькой армией?

– Два экипажа, Ваша Светлость, два герольда со знаменами и дюжина протикторов. Они остановились перед мостом и ждут, когда поднимут решётку.

– Может не поднимать? – Усмехнулся герцог. – Ну её к дьяволу эту девку.

– Тогда, Ваша Светлость, я боюсь она действительно явиться с армией.

– Что, уже поджилки затряслись? Раньше надо было бояться, а теперь дело сделано. – Герцог медленно поднялся. – Ладно, прикажи одеваться. Фламандский костюм синего бархата. И все регалии Великого ловчего. И мою шпагу конечно. Принимать её буду в Ореховой зале. Там то египетское кресло что у камина поставьте в центре напротив входа. Будет а-ля трон. А остальные кушетки, диванчики и кресла оттуда вынесите. И всё делаем не спеша. Нам торопиться некуда. Решетку прикажу поднимать, когда, – он усмехнулся, – на свой трон сяду.

– Ваша Светлость, это может привести её в ярость.

– Пошла она к чертям собачьим со своей яростью! – Злобно воскликнул Филипп дю Тьерон. – Какое мне до этого дело? У нас тут не постоялый двор, чтоб перед каждой бродяжкой двери распахивать. Коли не сочла нужным предуведомить о своём визите, пусть ждет.

Королева и её спутники прождали более часа по ту сторону моста. Но никто не выказал ни малейшего возмущения. И сама Мария-Анна оставалась совершенно спокойной, никак не проявляя своих эмоций.

Наконец решётка была поднята и две больших массивных кареты, каждая запряженная шестеркой лошадей, въехали на просторный внутнренний двор. Первая из них остановилась возле широкой лестницы, ведущей к главному входу поместья. Однако оскорбления продолжались. Никто не поспешил к экипажу, дабы распахнуть дверцу и смиренно приветствовать государыню. Вместо этого Андрэ Мостин, в окружении шести рослых, разодетых в парчу и шелка, вооруженных до зубов надменных молодых миньонов, недвижно стоял на верхней площадке парадного крыльца, с равнодушным видом ожидая, когда королева выйдет из кареты и поднимется к нему. Но Мария-Анна не спешила. Глянув в окно и увидев помощника герцога, она оставалась на месте, предполагая, что всё же сейчас он спустится и встретит её как подобает. И хотя её уже унизили, заставив больше часа томиться практически на дороге, она всё ещё верила, что на этом неучтивое поведение закончено и дальше этого дело не пойдет. Но Андрэ Мостин не двигался с места. Видя столь неслыханное поведение, один из герольдов вставил знамя в держатель у седла, соскочил с коня и поспешил к королевскому экипажу. Распахнув дверцу, он склонился и проговорил:

– Прошу вас, Ваше Величество.

Мария-Анна ещё немного помедлила и вышла. Она была очень бледна. Во дворе и на стенах присутствовали люди герцога и все они пристально наблюдали за ней. Она огляделась по сторонам, стараясь ни с кем не встретиться взглядом. Уяснив что помощник хозяина замка не намерен спускаться к ней и ей придётся пережить еще одно унижение и подняться к нему самой, Мария-Анна повернулась к Олафу Энрикссону и сделала ему знак. Тот спрыгнул с коня, а за ним и пятеро других протикторов. Все они приблизились к королеве и тогда она начала подниматься по лестнице. На последней ступени она остановилась, ибо перед ней стоял Андрэ Мостин и отходить не спешил. Он смерил королеву взглядом и спокойно произнес:

– Прошу вас, следовать за мной.

Он не произнес "Ваше Величество", но Марию-Анну это уже не трогало. Поднявшись на крыльцо, она уловила отчетливый стойкий аромат "Леонской воды". Вместе с протикторами, в окружении вооружённых хмурых миньонов герцога, она шагала за своим провожатым. Пройдя пару галерей они все остановились у высоких позолоченных дверей, рядом с которыми застыли два могучих воина с огромными вычурными разукрашенными протазанами.

Андрэ Мостин повернулся к королеве и издав череду негромких, но трескучих покашливаний, объявил:

– Ваши люди должны остаться здесь.

Мария-Анна даже слегка усмехнулась от столь невероятной грубости. Это было что-то запредельное чтобы ей в её собственном королевстве какой-то холоп указывал что она должна делать и как ей поступать. А главное никто и никогда не смел разлучать её с протикторами, это было равносильно прямой угрозе королеве. Такое разве что от Римского папы можно было стерпеть.

Она уловила возбужденное движение у себя за спиной. Её протикторы тоже прекрасно знали, что никто не смеет указывать им оставить свою госпожу. И Олаф, которому, к легкой досаде Марии-Анны, определённо не хватало выдержки Ольмерика, явно вознамерился дать кое-какие объяснения зарвавшемуся слуге. Но она обернулась и строго поглядела на него, а затем и на остальных, молча призывая их сохранять хладнокровие.

Она повернулась к Андрэ Мостину.

– Со мной пойдет он, – сказала она, указав на Олафа.

– Все ваши люди должны остаться здесь, – холодно повторил Андрэ.

Мария-Анна почувствовала, что её сейчас затрясёт.

Она подошла к помощнику герцога почти вплотную, вглядываясь ему в глаза. Затем вдруг склонилась к его шее и втянула в себя воздух.

– "Леонская вода"? – Спросила она.

Андрэ Момтину стало не по себе. Не из-за её вопроса, которого он словно и не услышал или не понял о чем она спрашивает, а из-за её бледного лица и темных серых глаз, в которых пылало черное пламя ледяного бешенства.

– Хорошо, – пробормотал он. – Один может войти.

Он сделал знак и привратники с копьями распахнули створки дверей.

Проследовав внутрь помещения, он громко объявил:

– Ваша Светлость, Мария-Анна де Савойе!

Мария-Анна уже не обращала внимания на новые оскорбления.

Но когда она вошла в роскошную Ореховую залу, обшитую изящными резными темно-бордовыми панелями из орешника, украшенную множеством зеркал и великолепных картин, ей стало ясно что главное унижение впереди.

Герцог Майеннский восседал на внушительном кресле, отделанном серебром и слоновой костью, а больше ничего для сидения в помещении не было. Она и Олаф прошли несколько шагов вперед по направлению к хозяину замка и остановились. Мария-Анна оглянулась. Она увидела, что створки высоких дверей наглухо закрылись, отрезая пятерых протикторов от своей повелительницы. Андрэ Мостин остался в Ореховой зале, замерев у самых дверей.

Королева снова поглядела на герцога. Тот, облаченный в пышный, расшитый блестящими нитями наряд, с увесистой золотой цепью на которой сверкала череда бриллиантовых медальонов, с двумя яркими лентами через грудь, на которых держались внушительные драгоценные знаки Великого ловчего, сидел, гордо выпрямив спину и держа левую руку на эфесе, упертой в пол, широкой массивной шпаги, и недобро взирал на свою непрошенную гостью.

Мария-Анна сделала еще пару шагов к нему и остановилась. Он сидел перед ней, а она стояла перед ним. Он буквально плевал ей в лицо, создав эту ситуацию. Но Мария-Анна глядела на него спокойно, словно бы даже задумчиво.

– Вы кажется заняли моё место, герцог, – сказала она вполне добродушно.

– Нет. Мы все на своих местах. Я герцог, ты графиня.

– Ясно.

Она внимательно разглядывала его лицо. Набрякшие отвратительные мешки под глазами, сами глаза, тусклые, с пожелтевшей склерой, с навечно застывшей в них злобой и желчью, крупный нос с широкими ноздрями, из которых так омерзительно торчали пучки волосков, обвисшие, как у индюка, складки кожи под подбородком, неприятные багровые прожилки, проступающие на старческой пятнистой истончившейся коже. "Господи, какое чудовище", со злорадством подумала прекрасная Мария-Анна, "Глупое чудовище".

Она обернулась к своему протиктору.

– Олаф, принеси мне что-то на чём можно сидеть.

Громадный норманн развернулся и направился к двери. Возле двери на его пути стоял Андрэ Мостин. Олаф остановился и тяжелым мрачным взглядом поглядел на высокого худого мужчину в яркой ливрее, обтягивающих панталонах и пропахшего душистой водой. Андрэ лихорадочно размышлял стоит ли ему препятствовать норманну, но в конце концов вняв голосу здравого смысла, помощник герцога отступил.

Олаф вернулся с большим белоснежным стулом с мягкой обивкой и поставил его возле королевы.

Мария-Анна опустилась на него и, не спуская глаз с Филиппа дю Тьерона, твердо сказала:

– А теперь я хотела бы остаться с герцогом наедине.

Никто не шелохнулся.

– Вы боитесь остаться со мной наедине? – Усмехнулась Мария-Анна. – Даже с этой вашей большой шпагой?

Филипп дю Тьерон поднял глаза на своего помощника и слегка качнул головой.

– Но, Ваша Светлость! – Взволнованно произнес он.

– Ступайте, Андрэ, – хмуро сказал герцог.

Мария-Анна повернулась к Олафу и очень пристально взглянув ему в глаза, словно пытаясь дать ему некий знак, сделала жест рукой чтобы он уходил.

Секретарь герцога и протиктор вышли из Ореховой залы. Тяжелые двери закрылись.

Мария-Анна посмотрела в глаза Великого ловчего.

– Знаешь, никогда не могла понять почему отец Джона сделал тебя канцлером. И почему сам Джон не выгнал тебя в шею. Ведь ты же непроходимо глуп.

Старик посмотрел на неё исподлобья и проговорил:

– Я тоже никогда не мог понять почему Джон выбрал тебя. Кроме твоей дешевой смазливости в тебе нет ничего. Ты просто обычная алчная, завистливая, примитивная девка, мечтавшая только о том чтобы ей поклонялись как богине.

Мария-Анна усмехнулась.

– Лишнее доказательство твоей глупости.

Мария-Анна, сидя на краешке стула, изо всех сил пыталась скрыть своё напряжение. Пока она здесь отвлекала герцога разговорами, где-то там снаружи происходило главное действо. Во втором экипаже вплотную друг к дружке разместилось восемь протикторов, это была по сути своей штурмовая команда, которая должна была, спустя ровно четверть часа после того как королева уйдёт на встречу с герцогом, произвести захват надвратной башни и получив доступ к подъёмному механизму решетки, позволить войти в замок сотне королевских драгунов во главе с верным и сообразительным капитаном Виктором Ренардом. После недолгого совещания королева выбрала именно его, ибо всецело доверяла ему после дела с баронами. Когда замок будет захвачен солдатами, герольд проиграет на своей трубе бравую мелодию "Санорского марша". Ещё предстояло как-то справиться с дюжиной миньонов герцога и двумя могучими стражниками у дверей в залу, но Мария-Анна полагала что Олаф и пятеро его товарищей сумеют с этим разобраться. Тем не менее она прекрасно понимала, что многое если не всё может пойти не по плану и потому находилась в напряжении и тревожном ожидании. При этом стараясь оставаться спокойной и не вызвать никаких подозрений у Великого ловчего. Но про себя она уже решила, что он совершил ужаснейшую глупость впустив её в замок.

Но видя перед собой человека, пытавшегося убить её сына, а может быть умышленно растягивавшего страдания ребёнка, дабы мучить его мать, Мария-Анна с трудом держала себя в руках. Гнев и ярость то и дело скручивали ей внутренности и она чувствовала, как пылает её лицо и дрожат пальцы. Но она пересиливала себя, она очень боялась сорваться раньше времени. Ещё как только они вошли сюда вместе с Олафом и она увидела рассевшегося как на троне герцога, ей нестерпимо захотелось наплевать на весь план по захвату замка и приказать протиктору выхватить свою секиру и рубить этого мерзкого старика пока не устанут руки. Но конечно промолчала. Филиппу дю Тьерону совсем ни к чему умирать от одного могучего удара мечом или секиры, это будет почти милосердие для него, а Мария-Анна вовсе не собиралась быть милосердной по отношении к нему.

– Догадываешься зачем я явилась к тебе? – Спросила она.

Герцог равнодушно пожал плечами.

– Кто тебя знает. Видимо чтобы совершить очередную подлость или может нелепость наподобие назначения меня морским министром. До сих пор не понимаю зачем тебе это было нужно.

– Я пришла чтобы совершить справедливость, – торжественно произнесла Мария-Анна.

Филипп усмехнулся.

– Справедливость? Неужели ты намерена заколоть себя кинжалом у меня на глазах? Если так, то боюсь этого недостаточно. Если ты и правда хочешь справедливости, то тебе следует собственноручно распороть свою грудь, вырвать своё черное сердце и растоптать его. Хотя за твои злодеяния и этого будет мало.

Мария-Анна ощутила, как внутри неё закипает бешенство.

Но в этот момент где-то снаружи, во дворе замка, раздались какие-то крики и словно бы даже лязг оружия. Мария-Анна с тревогой посмотрела на герцога. Но тот то ли не услышал, то ли не предал этому значения, продолжая угрюмо глядеть на свою гостью.

– Я заберу у тебя всё, – сказала она негромко.

Герцог подался назад, упираясь в спинку стула, сгорбился и сник. Свою грозную шпагу он положил на колени.

– С этим ты опоздала, – проговорил он, чуть помолчал и добавил: – Тварь!

Мария-Анна вздрогнула и залилась краской. Но она удержала себя от резких слов и всё ещё достаточно спокойным тоном произнесла:

– Не я убила твоего сына. Это ты не сумел уберечь его.

Глаза герцога вспыхнули.

– Тварь! – Почти крикнул он. – Ублюдочная, алчная, безжалостная гадина! Ты убила не только моего сына, ты убила бессчётное количество сыновей. Ты убила даже своего мужа. Ты жадная ненасытная кровососущая паучиха. Бог и тот уже отвернулся от тебя. И за все свои злодеяния тебе непременно суждено гореть в аду. После твоей смерти люди будут проклинать твоё имя и плевать на твою могилу.

Мария-Анна опустила взгляд в пол. Перекошенное злобой лицо герцога было невыносимо отвратительно. Кроме того она подумала что его вот-вот может хватить удар и почти испугалась этого. Она ни за что не хотела ему такого милосердного конца. И с томительным нетерпением она ждала трубный глас своего герольда, но труба молчала.

Когда герцог затих, она снова посмотрела на него и поняла, что больше не в силах ждать.

– Ты пытался отравить моего сына и ещё смеешь проклинать меня?! – Сказала она дрожащим от гнева голосом. – Ты подлый мерзавец, мизер! Ты заставлял ребёнка месяцами страдать от боли, биться в судорогах и корчах, исходить жаром в лихорадке и теперь говоришь о Боге?!

Филипп дю Тьерона казалось был ошеломлен её словами. Он глядел на королеву с удивлением.

Мария-Анна перевела дух и сказала еще раз, теперь громче и злее:

– Я заберу у тебя всё, негодяй. Всё что только осталось. Даже мёртвую руку твоего сына.

– Ты пришла чтобы убить меня? – Спросил он.

Мария-Анна угрожающе посмотрела на него, но ничего не ответила.

Филипп дю Тьерон встал с кресла, взяв свою шпагу обеими руками, и некоторое время глядел на королеву сверху-вниз. Затем медленно вынул клинок и отбросил ножны в сторону.

Глаза Марии-Анны испуганно расширились. Она вскочила со стула и принялась пятиться назад, не спуская глаз с герцога. Тот стоял на одном месте, взирая на женщину с нескрываемым презрением.

– Мне следовало это сделать ещё двенадцать лет назад, – сказал он. – И я спас бы мою страну, моего короля и моего сына. Но я струсил. Трусость самый гнусный из грехов человеческих.

Он сделал шаг вперед, поднимая шпагу.

Мария-Анна оглянулась на дверь. Было очевидно, что она не сумеет легко распахнуть эти тяжелые, высотой в два человеческих роста, дубовые створки и выскользнуть из залы. А главное как же это будет унизительно, когда все кто за дверью, и свои, и чужие, увидят как она улепетывает со всех ног от старика. Она будет выглядеть жалкой и ничтожной, а герцог мрачным, грозным и величественным. Она снова посмотрела на него. Он медленно приближался. Филипп дю Тьерон не выглядел немощным и определенно ему хватит сил и умения чтобы сделать один выпад и она отчетливо представила как стальной клинок пронзит её нежную белую грудь, скорей всего пронзит так что выйдет у неё из спины. Её охватил ужас. Она бросилась к двери, собираясь закричать, позвать на помощь. Но не закричала, ей опять помешала гордость. Она оглянулась. Великий ловчий приближался.

За дверью послышался шум. Шаги, грохот, громкие голоса. Створки открылись внутрь залы и в помещение вбежал Андрэ Мостин.