Оzеро

Вода оказалась настолько холодной, что, как только Егор вошёл в воду, ноги заныли, по телу побежали мурашки. Он наспех окунулся, громко крякнув; потёр быстро тело, смывая дневной пот; набрал в бутылку воды, и, высоко задирая ноги, выскочил на берег. Сразу стало свежо и весело. «Вот теперь можно и подружку сюда, – подумал он. – После холодной-то водички, да жаркие объятия – оно никак бы не помешало!..»

Вечерело. Воздух, наполненный ароматом хвои, потяжелел, длинные тени деревьев легли на поляну, стало заметно свежее, уютнее. Егор, наевшись вволю каши с тушенкой и сухарями, сидел над обрывом, прихлёбывая ароматный чай со смородиновыми листьями, смотрел то на реку, то на мост. Татьяны не было. «Хоть бы уж не пришла, – думал он, чувствуя, что его вконец разморило и клонило ко сну. – Люба, родная моя, – вдруг загрустил он, – ты видишь, что со мной творится? Я захотел эту девушку… Я изменил тебе, да? Но, ты же должна, ты же можешь понять меня в этой ситуации? Люб, мне столько сил приходится тратить на дорогу, на эти горы-косогоры, а где их черпать? Чем восстанавливать?.. Да, может, и не придёт она вовсе, это даже и к лучшему. Я останусь чист… Хотя… Ведь, захотел же я её… Сволочь я, да, Любань?.. Пожалуй, что так и есть, я – сволочь…»

Егор ещё раз взглянул на безлюдный мост и, то ли с сожалением, то ли с облегчением вздохнув, встал и пошёл в палатку. Писать что-либо в дневнике ему совсем не хотелось…

Утром Егор вылез из палатки, осмотрелся: велосипед был на месте; комары, похоже, и не улетали; костёр прогорел, но ещё не остыл – под пеплом тлели берёзовые головешки. «Люба! – радостно подумал он. – А ведь не было ничего! А то, что подумал – да, мало ли, о чём может подумать и помечтать человек?! Наши мысли нам же не подвластны? Откуда они берутся и куда уходят – от нас не зависит, так ведь? Так что, родная моя, я еду к тебе! Только ты мне нужна, Люба! Только ты!» Он обул сланцы и, отбиваясь от комаров, побежал к реке.

Последний перегон до озера, как показывали расчёты по карте, был не большим: около шестидесяти километров. Однако, дорога была сплошь усыпана острым крупным гравием, и ехать было очень непросто. Что было хорошо, так это то, что почти всё время дорога тянулась вдоль Бии, и проблем с водой не было. Несколько раз за день он останавливался и входил в лес, пригоршнями ел кислицу и малину, росшую повсюду.

Только к вечеру Субботин, вконец измождённый, докрутил до длинного моста, отделявшего Телецкое озеро от начала реки, вытекающий широким потоком с самого озера. На сильно всхолмленном берегу раскинулся посёлок, по обе стороны моста. Озеро оказалось не таким, как представлял его Егор, сравнивая с Байкалом. Узкая, километра в два шириной, озёрная гладь тянулась куда-то вдаль, зажатая с двух сторон горными грядами, поросшими хвойным лесом. Некоторые вершины гор были голыми, обезлесеными, высотой, видимо, достигавшие километра. У берега стояли несколько основательно заржавевших катеров, давно отходивших свою последнюю навигацию. С одного из них ребятишки ныряли в воду, купались. «Если уж пацаны купаются, – подумал Егор, – то какие проблемы вообще? А мужик говорит – вода холодная».

Он ещё порядком покатал свой велосипед по высоким пригоркам, прежде, чем нашёл безлюдную поляну у самого берега. Уставший и обессиленный, Субботин положил велосипед на поляну, подошёл к озеру, зачерпнул пригоршню чистейшей воды и умылся. Ощущения праздника, особой радости, оттого, что достиг цели, он не испытал: ему уже очень хотелось домой, поближе к Любе. Егор надеялся, что она, после таких его приключений, захочет увидеть его и выберет хоть несколько часов для встречи.

Он, по заведённому уже порядку, первым делом установил палатку и, собрав грязные одежды, пошёл к озеру. Вода была не холоднее, чем в Бие, поэтому Егор смело зашёл в воду. «Вроде, писали, что сразу от берега начинается глубина, а тут», – подумал он, всё дальше и дальше отдаляясь от берега. Только через несколько десятков метров вода достигла ему пояса и Егор, охнув от холода, окунулся. Хорошо взбодрившись, он вернулся к берегу и принялся за стирку.

Под утро Егору приснился сон. Егор видит Любу с каким-то мужчиной. Они держатся за руки и Люба, обращаясь к Егору, говорит:

– Не переживай за меня, Егор, у нас всё хорошо… Посмотри, какой он видный мужчина… Егор, ну как я могла отказать ему? Ведь он захотел меня…

Егор тянет к ней руки и, не понимая, что происходит, с дрожью в голосе, спрашивает:

– Люба, Любонька, милая, а как же я?!

Она, с явной грустью, отвечает:

– Где ты, Егор? Тебя же нет со мной… Я ждала тебя…

Мужчина, не говоря ни слова, закрывает ей рот ладонью и уводит. Люба пытается сопротивляться, но мужчина держит её крепко. Егор пытается закричать, бежать за ними, но голос куда-то пропал, а ноги, будто налившиеся свинцом, не отрываются от земли. Он снова и снова рвётся догнать их, чувствуя, как колотится сердце, делает несколько медленных, тяжёлых шагов и… просыпается.

Спортивная шапка, в которой он спал, сползла ему на нос. Егор резко сдёрнул шапку и, расстегнув спальник, вылез из палатки. Сердце, и в самом деле, бешено колотилось и тяжесть от увиденного сна давила сознание.

Было раннее утро. Весь берег и само озеро окутал густой, беспроглядный туман. «Ну, уж нет, – мгновенно приняв решение, подумал Егор, не обращая на туман никакого внимания, – домой! Сегодня же я еду домой! Люба, родная моя, любимая, жди меня, пожалуйста! Я скоро буду!»

Эта глыба, навалившаяся на его душу ночью, так и не свалилась, пока он готовил завтрак и торопливо упаковывал непросохшие от стирки и тумана рубашки. Задолго до обеда Субботин выехал в обратную дорогу.

Потихоньку-помаленьку его настроение улучшилось и ночное виденье стало терять свою остроту. «Домой! – радовался он, с усилием нажимая на педали. – К любимой!.. Господи, молю тебя, сохрани нас с Любой друг для друга! Ты подарил нам любовь, так помоги нам сохранить и укрепить её!» – молился он, не обращая уже внимания на окружавшие его красоты Горного Алтая.

Где-то к обеду началась очередная гроза. Вокруг разом всё потемнело, будто наступил вечер, со всех сторон засверкали молнии и загремел гром. Через несколько минут начался сильнейший ливень и Егор мгновенно промок до последней нитки. По дороге потекли мощные ручьи, грохотало и сверкало уже безостановочно, но Егору эта какафония только придала азарта и силы.

– Врёшь, не возьмёшь! – исступлённо кричал он во всё горло, рассекая лужи.

Вдруг громыхнуло так сильно, что Егор дёрнул руль и едва не свалился с велосипеда. Сухой треск пошёл по округе, будто сломались сотни деревьев. Он, всё-таки, остановился, опасаясь, что молния может попасть в велосипед, прислонил его к дереву у дороги, второпях достал кусок полиэтиленовой плёнки, уже бесполезной, и, накрывшись, отошёл в сторону.

Постепенно ливень стал ослабевать, переходя сначала в крупный, а затем в мелкий небольшой дождь. Посветлело. Молнии сверкали где-то вдалеке и гром перестал пугать, отдаваясь далёким, негромким эхом. Егор, дрожа от холода, снял мокрую одежду, отжал мало-мало и, снова натянув на себя, быстро покатил дальше, пытаясь согреться. Он уже выехал на асфальтированный участок дороги и усилий приходилось затрачивать не так много, а потому, согреться никак не получалось. Остановившись, он стянул мокрую футболу, достал куртку и, надев её на голое тело, покатил дальше.

Проезжая небольшую попутную деревушку, Егор слез с велосипеда и пошёл пешком. Увидев идущую недалеко впереди молодую девушку, он ускорил шаг и, догнав её, спросил:

– Девушка, а как ваша деревня называется, не подскажете?

Девушка, не останавливаясь, окинув взглядом его и его велосипед, ответила:

– Усть-Куют называется.

– Интересное название, – сказал Егор, пытаясь завязать разговор. – И кого же здесь у вас куют, если не секрет?

Она улыбнулась, охотно ответила:

– Да никого у нас не куют. И ни сеют, и не пашут.

– …Лишь окучивают пни… – закончил он за неё. – Чем же вы тогда на хлеб зарабатываете? – поинтересовался Егор, то и дело посматривая на девушку.

– Да кто чем. Самогонкой торгуют, – ответила она. – А что, хотите остаться у нас пожить? От жены сбежали, небось?

Егор, не ожидая такого ответа, расхохотался.

– Как вы угадали?.. Ты смотри, а… А что, я правда похож на беглеца?

– Да кто вас поймёт, – тоном бывалого человека ответила девушка.

Навстречу им прошли двое молодых мужчин. Егор не обратил бы на них внимания, если б вскоре не услышал сзади чавканье сапог по раскисшей дороге.

– У вас тоже ливень здесь был? – спросил Егор, но девушка не успела ответить, так как сзади послышался мужской окрик:

– Мужик, погоди маленько! Дело есть!

Егор оглянулся, остановился, девушка пошла дальше. Двое подошли вплотную к Егору и он явственно ощутил аромат перегара, исходившего от них. Мужики были так себе, хиленькие и довольно пьяные. Судя по изрядно помятым лицам, это было их нормальное состояние.

– Мужик, – сказал один, положив руку на седло велосипеда, тяжело дыша, – тебе чё-нибудь надо?

По их настрою Субботин понял, что ему не предлагают что-нибудь купить, а потому спокойно, глядя ему в замутнённые, молочного цвета глаза, улыбнувшись, спросил:

– А что, есть?

– Да есть маленько, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу.

– Ты чё к нашим девкам цепляешься? – спросил второй, доставая пачку сигарет. – У нас их и так, на пальцах можно сосчитать. Вали отсюда, пока мы тебе не наваляли!

Егор хмыкнул, смерил его взглядом, заводясь, но всё ещё спокойно сказал:

– А чего их на пальцах считать, ты в уме сосчитай. Или слабо?

– Ты чё, мужик, наезжаешь, что ли? – удивился наглости туриста первый. – Давно рёбра не считали? Или зубы жмут?

– О-о! Слова-то какие страшные знают они… – дерзко ответил Егор. – Да нет, пока что это вы наезжаете…, не я же вас догнал, а вы меня… Короче, мужики, вам чего надо-то, я не пойму? Веселья захотелось? Если так, то можно и повеселиться, только скажите мне сначала – больница есть у вас в деревне?

Первый непонятливо пожал плечами, спросил:

– А зачем тебе больница?

– Ну, если разговор будет и дальше продолжаться в таком духе, то кому-то она очень скоро понадобится, – вызывающе ответил Егор, чувствуя прилив адреналина.

– Ха, да ты, мужик, блатной чувак? Серый, мужик и правда просит, чтоб мы ему наваляли? – воскликнул первый.

Егор дёрнул у него из рук велосипед, не обращая на них внимания, подвёл его к столбу и, прислонив, спросил:

– Друзья! А вы хорошо подумали? Или живёте по принципу – пусть лошадь думает, у неё голова большая?

Он вспомнил сон и мужика, державшего Любу за руку, и это воспоминание придало ему ещё больше злости и решительности.

Мужики, видно, думать, и впрямь, были не в состоянии. Первый пошёл на Егора, второй пока стоял в стороне, прикуривал.

– Стоп! – вдруг воскликнул Егор. – Давай хоть познакомимся для начала! А то и вправду – подкуют, я и знать не буду, кто, – весело сказал он и протянул ему руку.

Мужик было опешил, но руку тоже протянул. Егор неожиданно схватил его за большой палец и резко надломил его. Мужик громко вскрикнул от боли и упал на колени. Егор, не выпуская его палец, сходу, что было сил, пнул его коленом в голову. Мужик завалился на спину и, похоже, вырубился. Второй, видя, что его друг сражён, с сигаретой во рту кинулся тоже на Егора, но получив встречный прямой в подбородок, отлетел назад, стукнулся об ограду и сполз вниз…

– Хху! – выдохнул Егор с удовлетворением, встряхнув руками. – Да, мужики, жаль, что нет у вас в деревне больницы… Да, я думаю, и так… оклемаетесь.

– Ты…, щас…, погоди… – попытался что-то произнести второй, пытаясь подняться, держась за штакетник, но Субботин, потеряв к ним всякий интерес, сел на велосипед и покатил дальше по каменистой дороге, невдалеке выходящей за деревню, негромко напевая:

– …А он был полковой разведчик, ну а я – писаришка штабной…

Глава 5

Второй сезон в лагере подходил к концу. Любовь Николаевна, и в лагере работая заместителем директора лагеря по воспитательной работе, крутилась, не зная ни отдыха, ни продыху. Ежедневные планёрки, совещания, подготовки к мероприятиям, сами мероприятия, бесконечные проверки, комиссии – всё это порядком ей уже надоело. Свободного времени, которое можно было потратить на себя, чтобы отдохнуть, переключиться, позагорать, в конце концов, не было ни часа, ни минуты.

Лишь по утрам, когда весь лагерь ещё спал, она выходила за территорию лагеря на утреннюю пробежку. Она бежала вокруг поля, засеянного горохом, по полевой дороге, наслаждаясь утренней свежестью загородного воздуха. И только здесь, во время пробежки, ей никто не мешал думать не о работе, а о чём-то своём.

Люба вспоминала Егора и думала о том, что время, когда они встречались, для неё теперь стало казаться каким-то далёким, будто из прошлой, непонятной жизни.

«А был ли он? Был ли в моей жизни этот мужчина, Георгий Субботин? – спрашивала она себя, пытаясь понять свои чувства. – Да нет, был, конечно… Я же помню его голос, его поцелуи… Песни его… Я же помню… А хочу ли я, чтобы всё вернулось, чтобы он вернулся?.. Даже и не знаю уже… Мы полтора месяца не виделись, и почти две недели не знаем друг о друге ничего… Егор, думаешь ли ты обо мне, там, в своём походе? А, может, и я для тебя теперь – прошлая жизнь? Всё может быть, – думала она, неторопливо пробегая вдоль поля. – Эта работа забрала у меня всё – время, эмоции, чувства, желания… Я уже не женщина, а просто – замдиректора, без пола и желаний… Но мне уже трудно, да, мне трудно оставаться только рабочей лошадью. Я же, всё-таки, женщина…, сильная – да, самостоятельная – да, но… Иногда и мне хочется побыть просто слабой, обласканной и защищённой женщиной, хочется праздника, в конце концов… А тебя всё нет и нет, и времени у меня не предвидится, и когда мы встретимся – никто не знает. Может, через месяц только… Может, и зря мы затеяли все эти отношения? И ты измучился весь за это лето, я же вижу, по разговорам, да по смскам. Да и мне нелегко, уж поверь. Твои чувства… Ну зачем они мне? Как меч над головой повисли, давят и давят… Знал бы ты, сколько ухажёров у меня здесь, Егор… Сколько желающих заменить тебя… Но ты не думай, я не зря тебе сказала, что я занята тобой. Так оно и есть. Пока, во всяком случае… Эх, Субботин… И какого чёрта ты влюбился в меня? Как цепями какими приковал меня к себе своей любовью. Ты же не можешь не понимать, что я-то?.. Мне с тобой было интересно, да, не спорю… А что дальше? Я-то таких сильных чувств к тебе не испытываю, ты же всё прекрасно видишь. И не только к тебе, ты не подумай. Я, наверное, вообще не способна на какие-то глубокие чувства?.. Не знаю, ничего не знаю» – не находя ответа, подводила Люба итог своим размышлениям.

В то утро она, как всегда после пробежки, облилась остывшей за ночь, холодной водой в летнем душе и в приподнятом настроении, пришла в сою комнату, где она жила вместе с директором лагеря, Зинаидой Павловной и старшей вожатой Натальей. Они ещё лежали в кроватях, хотя уже проснулись.

– Как там погода сегодня? – спросила, потягиваясь в кровати, Наталья. – И охота тебе мучить себя по утрам, Люба? Лучше бы лишний часок поспала.

– Погода великолепная! – ответила Люба, садясь перед зеркалом. – А варианты, Наташ? Зарядка потому и называется зарядкой, что хоть немного сил прибавляет.

– Нет, – сказала Наталья, – вот мужичка бы сюда, вот это и зарядка, и силы. Да, Зинаида Павловна? Правильно же я говорю?

– Балаболка ты, Наташка! – ответила Зинаида Павловна, вставая с кровати. – Выбрось мне эти мысли из головы! Ишь, мужичка ей захотелось… Будут вам сегодня мужички, такие, что держитесь только!

– Вы о ком, Зинаида Павловна? – спросила Люба.

– Комиссия сегодня у нас опять ожидается, девочки мои, – ответила Зинаида Павловна. – Да не простая комиссия, а депутатская.

– То есть? – спросила Люба.

– Депутат Государственной Думы со своей свитой должны приехать. Так что, девчонки, быть во всеоружии: чтобы красивые и весёлые были у меня! Понятно вам?

– Депутат? – воскликнула Наталья. – И молодой? Хотя… Приедет какой-нибудь толстопуз, смотреть тошно…

– Так, Наталья Васильевна, – строго одёрнула её директор, – ты язычок-то свой попридержи! Думай, прежде чем сказать.

– Да ладно вам, Зинаида Павловна, – весело ответила Наталья, – я ж не претендую! – сказала она и засмеялась.

– Вот, стервь молодая, – улыбнулась Зинаида Павловна. – Давайте, девочки, поднимаем лагерь, а после завтрака всех вожатых сюда, на планёрку. Любовь Николаевна, мероприятие должно быть на высочайшем уровне, вы, надеюсь, это понимаете, – официальным тоном сказала она.

– Не беспокойтесь, Зинаида Павловна, – ответила Любовь Николаевна, – у меня всё расписано до конца сезона.

– И, тем не менее, надо постараться. А я займусь фуршетом, надо, чтобы гость уехал от нас с желанием ещё вернуться, – продолжала Зинаида Павловна. – Глава города просил меня лично, чтобы мы постарались.

– Будет сделано! – весело воскликнула Наталья. – А можно с ним познакомиться поближе? А то я ещё ни разу депутатов Госдумы не видела в упор.

– Познакомитесь все, я это вам гарантирую, – ответила Зинаида Павловна и, взяв полотенце, вышла из комнаты.

Наталья встала с кровати, снова потянулась, взлохматила и без того всклокоченные волосы, и мечтательно произнесла:

– Буду сегодня самая красивая… Ох, и охмурю депутата, будут знать, – сказала она, непонятно кого имея в виду. – Хотя… Люба, ты у нас такая красавица, на тебя-то он точно глаз положит, можешь мне поверить.

– Наташка, хватить балаболить, и вправду, – отчего-то взволновавшись, сказала Люба. – Давай уж готовиться, а то и в самом деле не понравится ему что-нибудь, тогда всем нам на орехи достанется.

Перед обедом вся администрация лагеря выстроилась у главных ворот. Отряды детей, во главе с вожатыми, томились под палящим солнцем на поляне, где проводились линейки. Наталья всё примерялась к недавно испечённому караваю хлеба, чтобы случайно не выронить его от волнения. Директор со своими заместителями стояли шеренгой у ворот. Милиционеры, охранявшие лагерь, тоже стояли у ворот, нервно покуривая и, то и дело, поправляя свою форму. Наконец, на дороге, проходящей вдоль дачного посёлка, ведущей к лагерю, показалась чёрная большая иномарка.

– Так, коллеги, кажется – едут! Подтянулись все, улыбочки на лица! – заволновалась директор. – Наталья Васильевна, как только он войдёт, идёшь к нему навстречу и, с поклоном, подносишь каравай, ясно?

– А как я его узнаю, Зинаида Павловна? – спросила взволнованно Наталья.

– Я сначала встречу его, а потом подойдёшь ты…

Машина, между тем, подъехала к воротам, остановилась. Два милиционера вытянулись по стойке «смирно», взяли под козырёк. Из машины вышли трое мужчин, улыбаясь, направились к воротам. Впереди шёл крупный черноволосый мужчина лет пятидесяти, одетый в светло-бежевые брюки и белую рубаху с короткими рукавами. Двое других, один из которых был глава города, одетые так же в светлые костюмы, шли чуть поодаль, сзади. Едва они вошли в ворота лагеря, директор, сияя от счастья, ступила к ним навстречу, громко сказала:

– Здравствуйте, дорогие гости! Мы рады вас приветствовать на земле нашего замечательного детского лагеря! Мы всегда очень рады гостям и просим вас, Борис Петрович, принять от нас хлеб-соль!

Наталья, стоявшая напротив ворот, с широкой улыбкой на лице и караваем на вытянутых руках, шагнула навстречу гостю, чуть присела перед ним и поклонилась.

– Здравствуйте, здравствуйте, мои дорогие! – произнёс, заметно шепелявя и улыбаясь, Борис Петрович и, отломив щепоть хлеба, макнул её в узорную берестяную солонку, стал жевать. – Спасибо за хлеб-соль, за приём! – громко говорил он, прожёвывая хлеб.

Затем он прошёл вдоль ряда заместителей, поздоровался со всеми за руку. Его помощник и глава города проделали то же самое.

«А депутат-то… навеселе» – подумала Любовь Николаевна, когда он, пожав ей руку, вдруг сказал:

– Не думал, не думал, что у вас такие феи лесные в лагере работают!

– Да, Борис Петрович, красивыми женщинами наша земля богата! – поддержал его глава города.

– Ну что…, как вас? – спросил он директора.

– Зинаида Павловна, – торопливо ответила она.

– Зинаида Павловна, – продолжил Борис Петрович, – показывайте свои владения лесные!

– Да, пожалуйста, проходите! – сказала Зинаида Павловна и, когда они пошли вперёд, осторожно придержав Любовь Николаевну, шепнула ей: – Будь с ним рядом, будешь рассказывать ему.

– Хорошо, – только и ответила Любовь Николаевна.

Пока Борис Петрович со своим помощником и Зинаидой Павловной прошли вперёд, к Кашириной подошёл глава города Вербин Иван Игнатьевич, тихо сказал:

– Любовь Николаевна, очень вас прошу, будьте с ним полюбезнее. – Он как-то странно посмотрел ей в глаза и заговорщицким тоном проговорил: – От этого во многом будет зависеть моя судьба… Прошу вас…

– Иван Игнатьевич, я сделаю всё, что смогу, не беспокойтесь, – тихо ответила Любовь Николаевна, понимая, что сумеет и рассказать, как надо, и показать то, что надо.

Процессия подошла к поляне и дети громко захлопали в ладоши. Борис Петрович остановился у флагштока, на котором развевался триколор, и, подняв руки, громко сказал:

– Здравствуй, племя молодое, незнакомое! – Дети хором громко поздоровались. – Я депутат Государственной Думы, Михайлов Борис Петрович! Мне вы можете рассказать всё, что вас беспокоит! Хорошо ли вам в лагере?!

– Да-а! – хором ответили дети.

– А домой хотите?!

– Не-ет! – послышался ответ детей.

– Ну, что ж, это замечательно! Вы, дорогие мои дети, видите, как наше правительство, руководство страны, и наша Государственная Дума, в том числе, заботится о вашем здоровье, о вашем хорошем отдыхе! Мы делаем всё возможное, и будем делать всё, чтобы вы выросли настоящими гражданами, патриотами нашей страны! Любите свою Родину, природу, своих близких и родных, набирайтесь сил, чтобы в следующем учебном году вы учились только на пятёрки! Сможете?!

– Сможем! – единогласно ответили дети.

– Растите, крепкими, работоспособными и здоровыми! – продолжал Борис Петрович. – Надеюсь, у вас ни у кого нет вредных привычек? – улыбнувшись, спросил он.

– Не-ет! – почему-то вразнобой ответили дети, в рядах послышались смешки.

– Вот и хорошо! – воскликнул Борис Петрович. – Помните, что пить и курить – это последнее дело! Нам нужны крепкие ребята, сильные и толковые! Хорошего отдыха вам, дети! – снова раздались аплодисменты.

Вперёд вышла Любовь Николаевна и громко скомандовала:

– Внимание! Лагерь, смирно! Равнение на… флаг!

Зазвучал гимн Российской федерации.

После того, как торжественная линейка была окончена и дети выступили перед почётными гостями, отряды распустили, а гости вместе с администрацией пошли осматривать корпуса. Любовь Николаевна, не переставая улыбаться, рассказывала Борису Петровичу о том, как живут дети, чем занимаются, какие мероприятия с ними проводятся, как организована охрана детей и всё остальное. Борис Петрович, было видно, остался доволен такой красноречивой, а главное – привлекательной рассказчицей. Он несколько раз брал Любовь Николаевну под руку и спрашивал о чём-то, заглядывая ей в глаза.

– Дорогие гости, – наконец сказала директор, – вы посмотрели наш лагерь, а теперь просим вас пройти на обед, попробовать, как мы кормим своих детей!

– С удовольствием, с удовольствием, – дважды согласился Борис Петрович и, обращаясь к Любови Николаевне, спросил: – Надеюсь, вы поухаживаете за мной?

– Конечно! – весело ответила Любовь Николаевна.

Все прошли в комнату, где проводились планёрки, расселись за длинный массивный дубовый стол, накрытый новой бежевой скатертью. На столе чего только не было: всевозможные салаты, икра, рыба, нарезки и разные горячие блюда. Кроме закусок, стояли несколько бутылок водки, дорогой коньяк и вино.

– Люба, – садитесь со мной, – не то попросил, не то потребовал Борис Петрович.

Люба села рядом, с другой стороны сел глава города, затем директор, помощник депутата и все остальные члены администрации.

– Ну что, Иван Игнатьевич, – сказал Борис Петрович, – должен сказать – я остался доволен вашим лагерем. Молодцы. А за это можно и выпить. Так, Зинаида Павловна?

– Конечно! – охотно согласилась директор и взялась было за бутылку, но Борис Петрович остановил её:

– Ну, что вы! У нас есть мужчины! Иван Игнатьевич, наливай!

Глава города подхватил бутылку, вскрыл и наполнил стопки. С другой стороны стола это же проделал заместитель директора по безопасности, Сергей Ильич.

– Ну, будем здравы, бояре! – сказал Борис Петрович и, подняв стопку, потянулся чокнуться с Любовью Николаевной.

Она тоже подняла стопку, чокнулись и все выпили. Несмотря на жару, стоявшую на дворе, водка была прохладной, вкусной. Выпив, все задвигались, но – ещё несмело, то и дело озираясь на депутата. Борис Петрович оказался мужчиной свойским: сразу же взял бутылку сам и снова наполнил стопки, стоявшие вокруг.

– Поесть мы всегда успеем, – сказал он, покрываясь испариной, – а вот выпить на природе – это дорогого стоит. Верно говорю, Любовь Николаевна?

– Наверное, – ответила Любовь Николаевна, не знавшая уже, как себя вести. – Нам здесь не до этого.

– Во-от! Вот и пользуйтесь моментом! – захохотал Борис Петрович. – Пока я здесь, вам всё разрешено!.. В разумных пределах, конечно… – понизив голос, добавил он.

После нескольких стопок обстановка стала более благодушной: директор разговорилась с главой города; помощник депутата что-то рассказывал Наталье, от чего та смеялась, не умолкая; сидевшие за столом напротив тоже нашли темы для разговора. Борис Петрович всё своё внимание обратил на Любовь Николаевну.

– Люба, ты такая красивая баба, и работаешь завучем в школе? – дышал он ей в ухо, одновременно поглаживая её колени и, нет-нет, да прикасаясь к её грудям. – Это не твой уровень, Люба… – Он крепко обнял её и шепнул: – Я заберу тебя в Москву, хочешь?

– Не знаю, Борис Петрович, – отвечала Любовь Николаевна, пытаясь аккуратно, чтобы не обидеть, увильнуть от вездесущих рук депутата. – У меня родители здесь, куда я поеду?..

– Ничего, Люба, ничего, – уже пьяно говорил Борис Петрович. – Я сделаю тебе квартиру в столице, возьмёшь родителей с собой… Запиши мой телефон… Я тебе позвоню на день шахтёра, приедешь ко мне…, мы с тобой, Люба, такое сотворим! Ты не смотри, что я старше, я ещё мужик о-го-го! Дай, я тебя обниму… – продолжал он её тискать, не обращая внимания на сидевших вокруг людей.

– Борис Петрович, неудобно, люди кругом, что они подумают о нас, – тихо возражала Любовь Николаевна, доставая свой телефон.

– Им не надо думать, Люба… Я здесь – Дума, мы за всех всё подумаем… Пиши.

Он назвал ей номер своего телефона, в свою очередь, записав её. Любовь Николаевна, понимая, что такая беседа может далеко завести, с каким-то страхом смотрела на Сергея Ильича, сидевшего напротив, глазами прося помощи. Сергей Ильич, видя, что депутат позволяет себе очень много, только смущённо пожимал плечами.

– А где музыка? – вдруг спросил Борис Петрович. – Мы с Любой танцевать хотим! Зинаида Павловна, организуйте-ка нам, милочка, музыку!

– Борис Петрович, да у нас дети вокруг, – ответила смущённо Зинаида Павловна. – Вы уедете, а нам с ними работать, а что они о нас подумают? Прошу вас, не надо музыки?

– И правда, Борис Петрович, обойдёмся без неё? – попросил Иван Игнатьевич. – Вам с Любовь Николаевной и так есть о чём поговорить, зачем время тратить на танцы, в такую жару? – добавил он.

– Люба, ты когда-нибудь танцевала с депутатом Госдумы? – спросил Борис Петрович, положив ей руку на плечи и крепко прижимая к себе.

– Успеется ещё, Борис Петрович, – пыталась улыбнуться Любовь Николаевна. – Мы же с вами увидимся ещё? Вот там и потанцуем, когда детей рядом не будет. Хорошо?

– Ладно, – согласился Борис Петрович. – Там мы с тобой не только потанцуем, Люба! Ты узнаешь, что такое настоящий мужик!

Люба, испытывая, с одной стороны, удовольствие, что на неё обратил внимание такой мужчина, а с другой стороны – смущение, опустила голову, чтобы не видеть, как на неё смотрят коллеги.

Наконец обед подошёл к завершению и гости стали собираться уезжать. Вспотевшие от жары и водки, все стали выходить из-за стола, а Борис Петрович громко объявил:

– Зоя Павловна!

– Зинаида Павловна, – тихо, как бы извиняясь, поправила директор.

– А…, ну, да – Зинаида Павловна! Я забираю у вас Любу, завтра она вернётся…– Директор, в замешательстве, промолчала. – Пойдём, Люба! – сказал он и, взяв её за руку, повёл на улицу.

Любовь Николаевна не на шутку встревожилась, оглянулась назад, не зная, что ей делать. Когда уже дошли до ворот, к ним подошёл Сергей Ильич, и, видя, что происходят не совсем уместные действия депутата, сказал, обращаясь к Любови Николаевне:

– Любовь Николаевна, вас срочно просят пройти в пятый корпус, там что-то дети в старшей группе не поделили. Быстрее, пожалуйста!

Она остановилась, попыталась освободиться от Бориса Петровича, крепко державшего её за предплечье, извиняющимся голосом сказала:

– Борис Петрович, ну, правда, мне надо идти! Мы с вами потом созвонимся, хорошо?

– Люба, нет, ты со мной поедешь…, в Москву, – ответил Борис Петрович заплетающимся языком.

– Хорошо-хорошо, – согласилась Любовь Николаевна, – обязательно поеду! Но сейчас мне надо бежать, извините меня, Борис Петрович, ну, пожалуйста!

– Борис Петрович, миленький, – вступилась Зинаида Павловна, – пусть Любовь Николаевна бежит? Дети её любят, они сразу успокоятся, если она придёт. А потом она вам позвонит, я сама за этим прослежу!

– А я тоже её люблю! – вдруг сознался Борис Петрович.

– Борис Петрович, нам надо ехать, – негромко, но твёрдо сказал ему помощник. – Может некрасивая ситуация выйти, – шепнул он ему на ухо.

– Ты думаешь? – негромко спросил, покачиваясь, Борис Петрович. – Да кто мне что скажет? – спросил он, отпустив Любовь Николаевну. Она, едва он выпустил её руку, быстро, не попрощавшись, ушла вглубь лагеря. – Эти, что ли? – не глядя назад, махнул он рукой… Ладно, поехали… – вдруг сменил он тон. – Дорогие хозяева, спасибо вам за встречу…, будем считать, что у вас всё замечательно!

Он, громко икнув, сел в машину, предупредительно открытую Иваном Игнатьевичем, за ним сели оставшиеся гости. Милиционеры снова взяли под козырёк и машина тронулась.

Любовь Николаевна забежала в свою комнату, взяла полотенце с мылом и быстро пошла к умывальнику. Лицо её горело, то ли от выпитого, то ли от жары, то ли от стыда. «Господи, стыдоба-то какая, – сердилась Люба. – Всю облапал, живого места не оставил! Слуга народа…, – ругалась она, тщательно намыливая руки. – Вот, кобель! В Москву… Ага, сейчас, только шнурки поглажу и поеду с тобой! Завтра же сменю симку, пусть звонит, на деревню дедушке…»