Головорезы

Побрившись, Абрам тщательно промыл использованный станок в чистой воде. Иголкой прочистил лезвия от маленьких волосков и вытер насухо тряпкой. Такие вещи нужно беречь. Кожа на лице зудела после бритья. Несколько месяцев скрытая густой бородой, она казалась нежной и чувствительной. Абрам посмотрелся в зеркало и с трудом узнал себя. Это он? Разом помолодевший на пару-тройку лет. Как будто снова он стал тем, кем был когда-то. Молодым и симпатичным. Он знал, что был привлекательным. Не раз ловил на себе заинтересованные и даже восхищенные взгляды сокурсниц. Зачастую их интерес не ослабевал ровно до тех пор, пока Абрам не открывал рот, силясь что-то сказать. Заикание во многом сформировало его личность, как человека. Он никогда не был изгоем или объектом для насмешек, всегда мог за себя постоять и дать отпор обидчику. Просто проблемы с речью всегда толкали его к поиску своего круга общения, из которого он старался не выходить. Так было в школе, в университете и сейчас. Рядом всегда были люди, способные его понять. Его друзья. Остальные же часто считали его замкнутым нелюдимым молчуном.

Стоя голышом посреди комнаты, он снова осмотрел себя. Чувствовался сильных запах немытого тела, грязи и пота, но в остальном он был удовлетворен собой. Крякнув от усилия, Абрам осторожно снял с печки горячую кастрюлю, обмотав ручки старым полотенцем, чтобы не обжечься. От воды валил густой горячий пар. Вылил воду в ванну и попробовал ногой: горячо. Долил холодной. Затем забрался внутрь полностью. Ванна была маленькой, жесткой и неудобной. Спина упиралась в металлический ободок, колени поднимались до самого носа. Но горячая вода была праздником. Замерзшие пальцы ног приятно защипало. Тело, за день напитавшееся сыростью и холодом, начинало оживать. Он тщательно намылился. До скрипа и красноты растирал кожу жесткой мочалкой. Нельзя упускать возможности. Кто знает, когда снова появится шанс принять горячую ванну. Предстоящие дни и недели обещали быть тяжелыми и опасными. ФНС наверняка пришлет карателей в отместку за сегодняшнюю бойню. А значит, будет настоящая война. Не одиночные бои с ходоками, не преследование людоедов и бандитов, а настоящая битва на уничтожение. И скорее всего с оружием придут прожженные бойцы, ветераны множества боев, а не сегодняшние пьяницы, готовые за лишнюю буханку хлеба перестрелять друг друга. Раков и другие командиры говорили, что город может выстоять против любого противника, надеялись, что на помощь придут другие отряды, недовольные новым правительством, но сказать о чем-то с уверенностью не мог никто.

Абрам чаще всего с ужасом думал о будущем. И ужас этот уже давно стал рутинным, привычным. Он боялся ходоков, боялся ответных действий ФНС, боялся вражеских зубов, ножей, пуль и гранат. Но больше всего он боялся холодов и надвигающейся зимы. Если ходоки и столкновения с вооруженными врагами были событиями переменными, то в приходе зимы сомневаться не приходилось. Снова будут эти бесконечно долгие дни и ночи. Всегда не хватает теплой одежды и топлива для печки, всегда случаются простуды и обморожения, всегда дует из окон, всегда приходится спать в одежде, накрывшись ворохом одеял. Человек понимает, что прежняя жизнь разрушена, только когда приходит осознание, что незаметные прежде мелочи становятся все более редкими, а зачастую недостижимыми. Когда понимаешь, что не всегда есть возможность помыться в горячей воде и вдоволь поесть. Когда начинаешь вспоминать, как удобно было носить целые носки и трусы, как приятно не чувствовать копошение вшей в подмышках и паху и какое же все-таки счастье спать раздетым после того, как неделями не снимал тяжелый грязный бушлат.

Прошлая зима была относительно спокойной, теплой и дождливой. По весне Двина вышла из берегов, вода затопила подъезды, подвалы и выгребные ямы. По улицам вместе с талой водой потекло дерьмо. Канализация в домах не работала, во дворах рыли выгребные ямы и ставили деревянные общественные туалеты. Зима, которая была до этого, обернулась для города кошмаром. В декабре ударили морозы, которые держались до середины марта. Когда холода ослабевали, на смену им приходили метели и снегопады. В заброшенных районах сугробы достигали третьих этажей. Снег чистили, как могли, но за ночь завалы вырастали снова. Часовые и патрульные замерзали насмерть. Ходоков останавливали только на подступах к жилищам людей. А так они свободно бродили по городу, выли по ночам, барахтаясь по пояс в снегу. Абрам с содроганием представлял себе следующую зиму. Какой она будет. И будет ли вообще. И доживет ли он сам до первых настоящих холодов.

Помывшись, Абрам насухо вытерся и оделся в чистое. В комнате уже было тепло, можно хоть голышом ходить. Он замочил грязную одежду в мыльной воде и принялся за уборку. Вымел мусор во всех комнатах, набрал ведро воды для мытья полов. После он почистил на ужин гору картошки. Весной несколько ведер посадили на дворовом огороде, осенью накопали два мешка. На целую зиму не хватит, но уже кое-что. Есть консервы, хлеб, самодельная колбаса, на худой конец сушеная мясо и рыба. Абрам поморщился, вспомнив сегодняшнюю страшную находку в лагере гвардейцев. Человечина была под запретом, зато вход шло другое мясо. Точнее любое. Кто-то в городе держал свиней и коз, но никто не брезговал голубями, воронами и собаками. Крысы на вкус тоже были вполне ничего. Особенно те, которых можно было поймать в подвалах, здоровенные, жирные, отожравшиеся на падали. Но это в крайнем случае. Еду экономили, ели всегда ровно столько, сколько нужно для поддержания сил. Пищи должно хватить. Если что, всегда можно добыть. Дикие животные порой заходили в город. Они уже не боялись людей, чувствовали себя полноправными хозяевами на опустевших улицах. Частенько удавалось подстрелить дикого кабана, оленя или даже лося. Туши разделывали, делали из них колбасы и консервы, сушили и солили. Продовольственный налог силам ФНС резко урезал рацион горожан, но сейчас все должно стать, как раньше. Хоть отъедимся напоследок, подумал Абрам и тут же отругал себя. Плохие мысли, неправильные. Нужно гнать их от себя, как бы ни было трудно.

Он промыл картошку, ссыпал в большую кастрюлю, залил холодной водой, посолил. Кастрюлю поставил на раскаленную печь, подбросил в топку еще несколько деревяшек и принялся за стирку. Собрал по квартире всю грязную одежду, которую нашел. Закатал рукава рубашки, добавил горячей воды в ванну, потея и отдуваясь, колошматил мокрые пенные тряпки. Абрам старался работать на общее благо, ему здесь нравилось. Нравилась эта квартира, он любил друзей. Новополоцк он тоже любил, родился здесь и, так уж вышло, что никогда его надолго не покидал. Он закончил школу и поступил в местный университет. Потом хотел распределиться и уехать куда-нибудь, но не получилось. До эпидемии он жил с матерью в другом районе, недалеко от кинотеатра «Минск», но сейчас старался обходить бывший дом стороной. Слишком много тяжелых воспоминаний.

За работой его застали вернувшиеся друзья. Громко разговаривали, тяжело шагали, воняли сыростью и порохом. Оружие составили у стены в прихожей. Чирик долго возился с чем-то, звеня пулеметными лентами. Артем прошел в гостиную, как был, в одежде и не разуваясь, устало сел на диван, хлопнул Абрама по спине.

– Трудишься, Золушка?

Абрам покосился через плечо на его грязные ботинки.

– Тема, ттт… та… тапки обувай. Я то… то… только что все тут помыл.

– Угу, – буркнул тот, встал и поплелся обратно в прихожую.

Его место занял Кувалда. Скинул разгрузку и куртку, растянулся на диване, закинув ногу на подлокотник.

– Что на ужин?

– Ккк… картоха.

– Много?

– Как обычно. Це… целую кастрюлю нач… начистил. Можно ккк… конс… конс…

– Консерву?

– Ага. Открыть.

– Раз-Два придет с Тимохой. Посидим сегодня немного, погудим. Победу отметим.

– Можно. Они же с пустыми ррр… руками не пр… не прид… ннн…

– Не придут. У Раз-Два всегда что-то есть.

– Т… тогда жратвы хватит.

– У тебя много стирки?

– Ну, так, сссобрал кое-что.

– Надо бы мне тоже прополоскаться.

– Давай я.

– Не, я сам. Все равно завтра мне дежурить.

– Ккк… как хххочешь. Мы… мыться будете? Я уже. Ввводы можно наносить пока не стемнело еще.

– Потом.

Артем переобулся, подошел к печке, погрел руки. Заглянул в кастрюлю, вода в которой начинала закипать, потрогал вилкой верхнюю картошину.

– Солил?

– Чуть-чуть.

– Надо нормально посолить. Я без соли не люблю.

– Не люби. А сссоль гд… где возьмешь?

– Украду, – ответил Артем.

Оставил вилку, пошел в другую комнату, скрутил папиросу, начал молча курить в открытое окно. С улицы доносился шум непогоды. Снег прекратился, превратившись в холодный проливной дождь. Чирик уселся в кресло возле печки, удобно вытянув ноги. Пытался читать какую-то потрепанную книжку в тусклом свете единственной лампочки.

– Что в штабе сказали?

– Ну а что они могут сказать? – за всех ответил вопросом на вопрос Кувалда и добавил многозначительно, – Будем воевать.

– Ясно.

За окнами барабанил дождь. С улицы слышались крики и ругань. Под конвоем вели пленных гвардейцев, жалких и промокших до нитки. Их всех держали в заброшенном двухэтажном доме в самой старой части города, недалеко от бывшего дома культуры. Здание обнесли ограждением из колючей проволоки, превратив его во временную тюрьму. Пленных, почти сорок человек, солдат и чиновников, разделили на две группы, которые по очереди занимались уборкой трупов с улиц. Из динамиков на крыше исполкома гремел записанный на ленту голос Рыкова. Повторяемые по многу раз слова про смену городской власти теряли смысл, сливаясь в монотонный звуковой эффект. Аккомпанемент безнадёге и непогоде.

7

Гости шумно ввалились в темную прихожую. Мокрые, веселые, обвешанные сумками.

– Здорово, братишки! – крикнул Раз-Два. – Я вам покушать принес!

Вообще-то его звали Олег. А свое оригинальное прозвище он получил из-за того, что к каждой фразе любил добавлять «раз-два».

– Привет, гости дорогие, – Кувалда забрал у него одну из сумок, – откуда столько? Где взяли?

– Где взяли, там нету. Трофейное. У гвардейцев на раз-два забрали.

Раз-Два был одет в темное пальто до колен и высокие резиновые сапоги. На голове красовался его знаменитый головной убор, ставший объектом для шуток и насмешек. Хоккейный шлем с прикрепленным к макушке раскрытым зонтом с обрезанной ручкой. Сейчас с него ручейками стекала вода.

– О, наследили мы тут у вас, – сказал Раз-Два, стягивая сапоги.

– Ничего, – ответил Кувалда, – Абрам помоет.

– Не помою, – донесся из гостиной голос Абрама, который снова подкладывал дрова в горящую печь.

– Хорош уже, Санек, – останавливал его Тема, – сжаримся тут сегодня.

– Сыро.

За Раз-Два в квартиру притянулся Тимоха. Здоровенный парень, с которым тот не расставался ни на секунду. Они всегда были вместе, не разлей вода. Улыбаясь, он стал крепко жать руки друзьям и шамкал что-то невнятное. Тимоха сильно шепелявил еще до эпидемии. Однажды он попал в плен к банде мародеров, которые долго издевались над ним – переломали ребра, отрезали уши и два пальца, разбили в кашу лицо, лишив большинства зубов. Когда его отбили свои, Тимоха был едва жив. Выздоравливал он долго и тяжело, а встав на ноги, стал нервным и дерганным. С тех пор его речь почему-то понимал только Раз-Два.

Помимо сумок с едой с собой гости принесли жестяную канистру, в которой плескалась жидкость.

– Это что? – спросил Кувалда, открывая крышку.

– Вискарь, – гордо ответил Раз-Два.

Кувалда понюхал, поморщился.

– Ух, е-мое! Мы от твоего вискаря не ослепнем?

– Все пили на раз-два, не жаловались. Только вы, неженки, всегда чего-то боитесь.

К канистре подошел Абрам, понюхал. В ноздри ударил едкий запах чего-то забродившего и спиртового. Даже глаза защипало.

– Т… ты бы хоть ккканистру от ббензина отмыл, прежде ч… чем чего-то туда наливать.

– Все шутите? Не хотите, не пейте, я не заставляю. Мы с Тимохой на двоих эту канистру оприходуем на раз-два. Не в первый раз уже. Да, Тимош?

– Угу.

В центре гостиной поставили большой стол, куда выкладывали принесенные припасы. Буханки самодельного хлеба, который пекли горожане. Еще полтора года назад работал местный хлебозавод, но оборудование на нем окончательно износилось, а обслуживать и чинить его было некому, с тех пор хлеб пекли сами. Несколько банок консервов. Маринованные фрукты, ананасы и персики. На банках можно было рассмотреть выцветшие яркие рисунки и надписи. Помидоры, огурцы, луковицы и картошка. Сверху на гору продуктов Раз-Два взгромоздил два больших кольца самодельной колбасы.

– Что за мясо? – Тема недоверчиво покосился на колбасу, – Тоже у гвардейцев взяли?

– Не. Это я у тетки Тамары обменял на бутылку спирта. Она свинью заколола две недели назад. А про гвардейцев мы знаем все, рассказали уже. Сволочи.

– Что с ними будет? – спросил Чирик.

– Кто-то мне говорил, что постреляют на раз-два. Вот трупы уберут и их всех туда же, людоедов.

– И этих? Из администрации?

– Нет, этих оставят, ценные пленники. Их обменять можно будет.

– Что зззначит об… обменять? Во… воевать же сссобрались?

– Ну, повоюем, это да. На раз-два, сам знаешь. Но в случае чего всегда должен быть запасной план. Договориться там, все дела.

– Лично я ни с кем договариваться не буду, – уверенно сказал Кувалда, обвел друзей взглядом, будто ища у них поддержки, – ведь так?

Кто-то молча кивнул, Тема согласно ответил за всех:

– Да.

– Ну вы-то известные боевики, – улыбнулся Раз-Два.

– А ты с Тимохой?

– Мы как все.

На стол подали горячую, пышущую паром, разваливающуюся на куски картошку, сразу принялись есть. Вскрыли банки с консервами и маринадами, нарезали хлеб и овощи. Стол получился богатым, никто из собравшихся давно не видел сразу столько еды. По всему Новополоцку сегодня пировали, праздновали победу, заедая ее добытым у ФНС продовольствием.

Соли в картошке действительно было мало. Есть ее нужно было быстро, пока горячая. Остынет – станет невкусной. Раз-Два прямо из канистры разлил в подставленные стаканы и кружки свой «вискарь», мутный коричневатый самогон, который он гнал, как говорил, «по старинному рецепту». Чокнулись.

– За нас, – жуя, коротко сказал Кувалда.

– Ага, – поддакнул Абрам.

От одного запаха самогона можно было опьянеть. Во рту же он горел огнем, язык и небо онемели за секунду. Абрам с трудом проглотил мерзкое пойло и закашлялся, к горлу подкатила тошнота, дыхание сперло.

– Закуси, братан, – Раз-Два сунул ему соленый огурец, разрезанный вдоль

Абрам захрустел, быстро работая челюстями, заел горячей картофелиной. В животе приятной тяжестью разлилось алкогольное тепло, поползло вверх и вниз, по рукам и ногам. Организм, соскучившийся по обильной пище, радовался подвернувшемуся празднику.

– Как вискарь? – спросил Раз-Два, снова разливая.

– Нормалек, – за всех ответил Артем.

Ел он мало. Медленно обсасывал сочащийся соком мягкий консервированный помидор да медленно ковырялся вилкой в большой картофелине.

– А я вам, о чем. Не напиток, а сказка. Мы с Тимохой еще с лета каждый день по сто на раз-два дуем и никакая хрень к нам не липнет. Так, Тимош?

– Угу.

– Лекарство, – сделал вывод Раз-Два, грациозным жестом поднимая над столом металлическую кружку, словно рекламировал дорогой выдержанный коньяк.

Снова чокнулись, выпили, закусили. Кувалда десантным ножом разобрался с кольцом колбасы, каждому досталось по приличному куску. Жевали прямо со шкуркой, не очищая, заедали хлебом и картошкой. Колбаса была жирноватой и твердой. Жилистой, почти пресной, без соли и приправ, но сейчас казалась подарком небес. Даже любимая всеми тушенка из консервных банок не могла с ней сравниться. Все ели и набитыми ртами улыбались от счастья. Только Артем чуть-чуть отрезал от своего куска и отправил в рот. Словно нехотя принялся жевать.

С лестничной клетки кто-то постучал.

– Открыто! – крикнул Кувалда.

Входная дверь скрипнула, пропуская неизвестного, и снова закрылась. Из прихожей донеслись тяжелые шаги, через секунду в комнате появился Иван Клебан, командир отряда, который утром штурмовал штаб ФНС.

– Здорово парни, – улыбнулся он, – можно к вам? А то мои бойцы разбрелись кто куда.

– Конечно, Сергеич, заходи, – ответил Кувалда, – Угощайся.

Он широким жестом обвел стол рукой.

– Я с пустыми руками в гости не хожу, – Клебан доставал из карманов бушлата и из-за пазухи консервы, кругляш хлеба и пол-литровую бутылку спирта.

– О, – потянулся к подаркам Раз-Два, – спасибочки от всех.

– Чего двери не закрываете? – спросил Сергеич.

– А чего бояться? Нас много, ты один.

– А если бы не я? И если бы не один?

Кувалда не ответил, отмахнулся и снова поднял рюмку, проворно наполненную Раз-Два.

– Как раз к третьему тосту успел. Ну…

Все молча поднялись.

– За наших погибших братьев, – четко и громко сказал Кувалда, – за Колю Крупко…

Перечислять имена всех погибших было бы слишком долго, поэтому обычно называли только тех, кого не стало сегодня. Но Кувалда запьянел, продолжал говорить.

– За бойцов доблестной пятой бригады. За всех, кто погиб в Витебске и здесь. За мой родной город Борисов…

– Витя, – тихо прервал его Сергеич, – не надо. Просто за всех.

– Ага.

Пойло из канистры уже не казалось таким мерзким и ядреным, как поначалу. Еда теперь была неимоверно вкусной, головы кружились, желудки приятно наполнялись.

– А все-таки, – подал голос Раз-Два, вгрызаясь в колбасу, – третий тост нужно пить за любовь. Любовь – вещь хорошая. На раз-два делает тебя лучше.

– Нет, – возразил ему Кувалда, – Третий всегда за тех, кого нет рядом. Армейский закон.

– Я человек гражданский. До всей этой фигни оружие в руки вообще не брал. У нас свои порядки. Кстати про любовь. Вот женской компании между прочим не хватает.

– Ну, – поддержал его Артем, – Слышь, Абрам, ты чего не позвал ту свою, глазастую. Она дама видная, хоть и с головой у нее это. Ну, знаешь…

Он покрутил пальцем у виска.

– Все у нее ннн… н… нормально с головой.

– Конечно, нормально, – Артем улыбнулся, – Шучу я, не злись.

– Я не зззлюсь.

Кувалда, орудуя ножом, вскрыл одну из консервных банок. Разложил по тарелкам аппетитную тушенку.

– Что в штабе говорили Сергеич? Мы раньше ушли. Вас командиров оставили.

Клебан улыбнулся.

– Что значит «нас командиров»? А ты кто? Сам же сегодня командовал. И по отзывам успешно.

– Успешно, – поддакнул Тема, – зверюга просто. Раскатали ФНСников по самое не хочу.

– Вот, – Сергеич хрустнул огурцом, – сейчас у нас триста сорок два бойца. Всех поделим на три роты. Одной командует сам Раков, вторая моя, третью отдают тебе.

– Ого, – Тема хлопнул Кувалду по плечу, – с повышением, что-ли.

Снова выпили. Сергеич продолжил.

– Назначишь командиров взводов. Трех. Подумай, люди должны быть надежные.

– Что тут думать? Чирик, Тема, Муха.

– Отлично. У ФНС будут танки, это факт, они без техники никуда не суются. Машин пять-шесть не меньше. Плюс пара бэтэров, БМП, грузовики может быть. Будем с ними воевать издалека. В городе преимущество за нами. Заманиваем между домами, валим в упор, отходим. Постреляли немного, меняем позицию. Бей и беги. Будем партизанить, короче. У нас девять РПГ, по три в каждой роте. Плюс «мухи», наделаем бутылок. Будем сжигать их к хренам.

Все за столом одобрительно загудели.

– На крышах будут снайперы. У нас сорок шесть СВД³, будет в кого пострелять, как в тире. Техники у нас немного. Бэтэр, два БМП, четыре грузовика с пулеметами. Плюс «Мясорубка». В этом плане мы проигрываем, но тактика у нас будет другая, я объяснил.

– Сколько их будет?

– Хрен знает. Тысяча-полторы, может чуть больше. Нам, главное, отбиться и жахнуть по ним помощнее. А если…, то есть когда мы отобьем их штурм, ФНС пойдет на переговоры. Снова терять своих в таких количествах они не станут…

Его прервал Тимоха. Великан прошамкал что-то беззубым ртом. Он был уже заметно пьян, шрамы на лице стали пунцовыми, налились кровью. Раз-Два поднял руку, призывая всех выслушать его, прожевал большой кусок, проглотил.

– Он спрашивает, что эти переговоры дадут.

– Для нас, главное, что? – риторически ответил вопросом на вопрос Сергеич, – Для нас главное избавиться от продовольственного налога. Чтобы жить, как раньше. И чтобы в городе не было их солдат. Рыков говорил, что в крайнем случае будет требовать от них автономии. Типа мы как бы с вами, но сами по себе. Вы к нам не суйтесь, и мы вас тоже не тронем. Идти войной на Минск нам незачем, да мне и пофиг, честно говоря, что у них там в столице творится. Так что я думаю, что на таких условиях они согласятся.

– Сомневаюсь, – подал голос молчавший до этого Чирик.

– С чего вдруг?

– Слышали когда-нибудь о Миорской республике? – Чирик вопросительно обвел взглядом сидящих за столом.

Никто не ответил.

– Года три назад, когда ФНС только-только появился, он начал подкупать отряды и банды, чтобы они служили столице. Среди них была Армия Плетнева, о ней, надеюсь, все слышали. И вот в Миорах сложилась похожая ситуация, как и у нас. С одной стороны, люди были рады, что наконец-то появилось центральное правительство, которое собиралось навести порядок и защитить их, с другой – им не нравились налоги и солдаты, которые грабили их дома. Решить проблему задумали мирным путем, все-таки демократия вернулась, как-никак. Задумали провести референдум о создании той самой автономии, Миорской республики, мол, мы как бы с вами, но тоже сами по себе. А потом, после референдума решили поставить ФНС перед фактом – вот смотрите, народ высказал свое мнение. Начали голосовать. Их было немного, около сотни человек, плюс столько же из соседних деревень. В день референдума в Миоры вошла Армия Плетнева, оцепила исполком, где проходило голосование, согнали всех на площадь, достали списки. Тех, кто проголосовал, сразу убивали и бросали в озеро. Красивое озеро с набережной прямо в городе, возле костела. Им специально стреляли в живот или в грудь и сразу бросали в воду. Там они оживали и плавали. Представляете, куча ходоков барахтаются в воде. А тем, кто не проголосовал, отрубали руки, чтобы они уже не могли этого сделать. Мы пришли в город уже после этого. В озере плавали ходоки, а по улицам бродили измученные люди с отрубленными по локоть руками. На площади стояли большие деревянные колодки, как для колки дров, все в крови. Вокруг были разбросаны отрубленные руки. На стене исполкома кровью кто-то написал «Нет рук – нет голоса». Вот, а вы говорите – переговоры…

Длинный, непривычный для Чирика монолог закончился. В комнате стало тихо.

– Я думал, что Плетнев воевал против ФНС, – сказал Артем.

– Это потом, – ответил Чирик, – через пару месяцев ФНС укрепился и ему уже не нужны были такие отморозки, как Плетнев. Они что-то не поделили и его так называемую армию разбили за несколько недель. Это назвали великой победой, а про Миоры уже никто не вспоминал. Но до этого головорезы Плетнева сделали еще несколько рейдов от Браслава до Верхнедвинска, после которых я оказался здесь.

– Чирик, – сказал Кувалда, – ты хороший парень, наш друг. Но мы не знаем о тебе ничего до того, как ты появился в Новополоцке. Откуда ты?

– Неважно, откуда. Главное, кто я. А я – человек.

Отвечать так было принято среди приверженцев веры в Мертвого Пророка. Они вкладывали в понятие «человек» гораздо больше, чем просто слово. Они гордились тем, что еще живы, видели в этом возможность для свершения добрых дел.

– Ты говоришь, как этот сектант, – сказал Раз-Два, – которые красят рожи белым и малюют на стенах.

Чирик улыбнулся.

– Так и есть. Я верю в Мертвого Пророка и жду его приход.

– Ну, дело твое.

В стаканах и кружках снова появился «вискарь». Пили уже без тостов и чоканья, как воду. Тела становились легкими, языки заплетались, руки и ноги не слушались. День, полный переживаний и опасностей, закончился, оставив после себя усталость и маленькое счастье в виде сытного ужина, крепкого спиртного и хорошей компании. Утро встретит их похмельем и головной болью.

– А почему ты не живешь с остальными в вашей церкви? – спросил Чирика Артем.

Церковью называли бывший молельный дом Адвентистов Седьмого Дня, который находился недалеко от здания автовокзала между двумя пустыми теперь торговыми центрами. Там же располагался небольшой участок частного сектора с пустующими коттеджами, где теперь отдельной общиной жили уверовавшие в Мертвого Пророка.

– Я живу с вами, – ответил Чирик очевидную вещь, – Вы мои друзья. Вообще у нас нет понятия церкви. Пророк повсюду. Он все видит и все знает. Нам не нужны специальные здания, чтобы молится ему. Да и вообще молиться ему не надо, я не так выразился. Нужно просто верить в него и ждать его прихода.

– А он же скоро придет, да? – спросил Раз-Два.

– Да.

– И что будет?

– Родится ребенок. Спаситель.

– Типа Иисус?

– Одно из его воплощений.

– Чушь! – рявкнул опьяневший Сергеич, – Полный бред. С эпидемии не родилось ни одного ребенка, который прожил бы больше года. Ни здесь, ни во всем мире, я уверен. Болезнь. Это все она. Кого-то она убила, превратив в ходоков, а остальных сделала ущербными, бесплодными. Не будет никаких детей и уж тем более спасителей. Люди вымрут и все. Останутся только ходоки, они сожрут друг друга и тоже вымрут. Думать о будущем глупо, его нет. Надо думать, как выжить. Сейчас это главное. А то, что втираешь здесь ты, – он указал пальцем на Чирика, – и остальные сектанты – это полная хрень. Сказка, чтобы не было так страшно жить.

Чирик снисходительно улыбнулся, как в споре с маленьким ребенком.

– Теперешний мир, – сказал он, – не место для детей. Пророк это видит и не пускает их сюда, чтобы оградить от опасностей. Первым ребенком после эпидемии станет новый Спаситель. Но до этого должна состоятся великая битва. Праведники победят или принесут себя в жертву. Мертвецы перестанут оживать и очистившиеся люди построят новый мир.

– Победят или принесут себя в жертву, – задумчиво повторил Раз-Два, – Что-то эта неопределенность мне не особо нравится. Или… или…

Сергеич побагровел и поднялся с места, от выпитого у него развязался язык. Все здесь знали причину его негодования. До эпидемии у него была жена, с которой они мечтали завести детей, но у них никак не получалось. Долгожданный первенец появился, когда обоим супругам было под сорок. Сергеич постоянно носил с собой потрепанную фотографию малыша, иногда показывая товарищам. Смешной пухлощекий карапуз в цветастом детском костюмчике сидел на руках у матери, полноватой темноволосой женщины. И сейчас Сергеич достал из нагрудного кармана рубашки плотный бумажный прямоугольник. Сунул под нос Чирику, который даже глазом не моргнул. Старая фотография могла бы показаться никому не нужным мусором в эпоху цифровых технологий, предшествовавшую эпидемии, но сейчас становилась чуть ли не священной реликвией, свидетелем даже не другого времени, а другого мира.

– Вот! – с трудом сдерживая ярость, прошипел Сергеич, – Вот во что я верю! Вот мои пророки и спасители! Больше никто! И не смей убеждать меня в чем-то еще!

Он замолчал. Грузно и устало опустился обратно на место. Стул под ним скрипнул.

– Я ни в чем и не убеждал, – тихо сказал Чирик, опустив глаза.

В комнате повисла тишина. Только трещали дрова в печке, да снаружи барабанил дождь по жестяному карнизу.

– Простите, мужики, – снова заговорил Сергеич, пряча фотографию обратно в карман – Пришел тут к вам в гости, наорал…

– Ничего, – за всех ответил Кувалда, – Ничего страшного…

Другие согласились, закивали. Абрам ободряюще хлопнул Сергеича по плечу. Чирик виновато улыбнулся. Все знали, что женщины и ребенка на фото уже давно нет в живых. Они умерли от болезни с разницей в несколько дней. Их тела, как и трупы тысяч других горожан, нашли покой в погребальных кострах, которые пылали вокруг Новополоцка в первый год, когда по улицам ходили санитарные отряды, когда старая жизнь еще не осталась в прошлом окончательно. Сергеича связывало с ней именно это фото, как якорь, не позволяющий окончательно потеряться в бушующем шторме настоящего. Больше у него не осталось ничего и никого.

Кувалда незаметно сунул руку в карман штанов. Там у него лежал собственный якорь. Такой же, как у Сергеича, но совершенно другой. Заламинированный когда-то предусмотрительной маленькой блондинкой. Подаренный в день отъезда, когда казалось, что разлука не будет долгой. Последний хороший и спокойный день, о котором приятно вспомнить без всяких скидок. Эту маленькую фотографию Кувалда не показывал никому.

– Давайте выпьем, – как ни в чем не бывало предложил Раз-Два.

Его поддержали. Вечер снова вернулся в прежнее русло. Алкоголь, еда, разговоры. Говорили о предстоящих боях, в сотый раз вспомнили и обсудили сегодняшние события, снова коснулись темы переговоров с ФНС. Потом стройным потоком потекли обычные пьяные разговоры: анекдоты, воспоминания, случаи из жизни.

За выпивкой, едой и болтовней принесенная Раз-Два канистра опустела. Он, словно не веря, заглянул в темное жестяное нутро и разочарованно с грохотом запустил пустую тару в угол.

– Ты бы тут не кидался особо, – сказал Кувалда, – Не у себя дома.

– Надо было больше брать, – с досадой буркнул расстроенный самогонщик, – сейчас на раз-два сгоняю. У нас еще есть

Тимоха что-то промямлил, соглашаясь.

– Вы как хотите, а я все, – пьяно промямлил Артем, – Мне больше не наливать. Нам с Абрамом и Чириком еще завтра дежурить.

– А нам с Тимохой завтра отдыхать, что ли? На раз-два завтра с вами дежурим.

Раз-два рвался принести еще порцию пойла, но после недолгих споров все-таки согласился, что на сегодня хватит. Разлили по стаканам принесенный Сергеичем спирт. Его выпили быстро, уже почти не закусывая.

Кувалда, Артем, Чирик и Абрам вышли в подъезд покурить. Стояли возле двери на улицу и смолили самокрутки, освещая лица и руки тусклым светом огоньков. На личных огородах выращивали табак и коноплю, сушили и употребляли по назначению. Кувалда затянулся один раз и закашлялся.

– Что за хрень?

– Смесь, джоинт, – ответил невидимый в темноте Артем, только висел в воздухе огонек его папиросы.

– Никогда не понимал. Уж лучше без добавок, или табак, или гашик.

– Смесь дольше держит.

– Зато от чистого приход лучше.

– Не, пацаны, – подал голос Абрам, который пьяным и накуренным почти не заикался, – Это все фигня. Я ссслышал, есть другой способ. Варишь листья конопли, получается в… вязкая такая каша. Ее выс… высссушиваешь и жуешь потом. Нужно только много с… сахара добавлять, а то гггорькая очень. Жарёха называется.

– И в чем прикол? – спросил Кувалда.

– Приход дольше, – ответил за Абрама Артем, – Вот покурил ты, кайфанул пару часов и все. А от этой жвачки можно на несколько дней прибалдеть. Только я слышал, что не с листьями надо так делать, а с семенами. И не варить, а что-то другое. Хотя не знаю точно, не пробовал. И не хочу. Сейчас время такое, что жить нужно на трезвую голову.