Корректор. Книга третья. Равные звездам

– Ну уж нет! – решительно заявила Яна. – Мати, дядя Дор через полстраны летел, а ты ему даже отдохнуть не даешь! Дядя Дор, если ты мне скажешь, что не голодный, я тебе все равно не поверю. В холодильнике тушеная курица есть, рисовые колобки с рыбой и цурме из свинины. Тебе что разогреть? Кстати, там есть еще и кусок тортика, и если ты его съешь, то спасешь мою талию от лишних ста граммов…

Тот же день. Масария, Вторая картинная галерея

– …Как можно видеть, раздел современных авторов в нашей галерее не уступает даже лучшим выставкам Оканаки, – победоносно закончила главный директор. – Но, как ты и сама понимаешь, госпожа Мэдэра, приобретение выдающихся образцов живописи является отнюдь не дешевым удовольствием. Средняя цена акварели более-менее известного художника на аукционе составляет семьдесят–восемьдесят тысяч, а работы маслом редко обходятся менее чем в сто–сто двадцать. А если речь идет о работах на материальном носителе – на холсте или бумаге, как в данной экспозиции, то можно отдать и все двести. Даже прямая покупка у художника снижает цену не более чем на четверть. И это, в числе прочего, является ответом на вопрос, куда именно идут деньги наших уважаемых меценатов. Госпожа Мэдэра, при необходимости мы можем предоставить юристам твоего мужа полный доступ к нашей бухгалтерской документации, чтобы они могли убедиться в правомочном расходовании средств.

– Спасибо, меня устраивает объяснение, – кивнула женщина.

– А меня не слишком, – фыркнул кто-то рядом. – Тратить такие деньги на откровенную мазню…

Госпожа Мэдэра резко обернулась. В тихий дневной час галерея пустовала, и лишь в нескольких шагах от них с Кацаммой стояла молодая парочка откровенно выраженной северной наружности. На взгляд долговязому русоволосому молодому человеку можно было дать лет двадцать пять, в то время как конопатой рыжей девушке рядом с ним едва ли стукнуло двадцать. Девица, увидев устремленные на нее взгляды, вежливо поклонилась, тряхнув конским хвостом на затылке, но несносный мальчишка не удосужился даже кивнуть.

– Дилетанты часто делают подобные заявления, – сухо заявила госпожа Кацамма. От возмущения бесцеремонностью парня уши орки полуприжались к голове, но она тут же овладела собой и расслабилась. – Но для того, чтобы понимать всю глубину живописи, мало просто посмотреть на картину. Нужно учиться смотреть вглубь ее, видеть внутренние потоки энер…

– Чушь! – безапелляционно перебил директора наглый парень. – Вон та картина, например, висит вверх ногами. И что вы в ней поняли, спрашивается? Какие там потоки?

Все дружно посмотрели на полотно, в которое нахал возмутительно невежливо ткнул пальцем. Картина, выполненная масляной кистью на виртуальном холсте, принадлежала известному экспрессионисту и являлась гордостью галереи, и главный директор невольно заурчала от ярости, неприлично оскалив зубы и позволив острым когтям выглянуть из подушечек пальцев. Мэдэра давно знала Кацамму, особу весьма уравновешенную даже по человеческим меркам (а по орочьим она, вероятно, являлась просто ледяной статуей), и то, как неведомый парень буквально полдесятком фраз довел ее до белого каления, явно заслуживало внимания. Женщина сделала себе зарубку на память – всегда полезно знать, где у кого слабое место.

– Картина висит правильно! – прошипела главный директор.

– Докажи, – хладнокровно потребовал нахал.

Невероятным усилием воли Мэдэра удержала смешок. В логике ему не откажешь, но и поощрять такое неприличие не стоит. В конце концов, они обе по крайней мере в два раза его старше!

– С какой стати я должна тебе что-то доказывать, молодой господин? – наконец взяв себя в руки, сухо спросила директор, нажимая на слово «молодой».

– Наверное, ни с какой, – пожал плечами мальчишка. – Да только я вашего господина Гадзина лично знаю. Этот надутый кудзяка у себя самого обеими руками верх от низа не отличит, а на картине, даже своей, и подавно. Клепает модную мазню, на которую потом богатенькие ценители, – он бросил ехидный взгляд на Мэдэру, – бешеные деньги выбрасывают.

Госпожа Кацамма, однако, уже полностью взяла себя в руки и на новую провокацию отреагировала лишь презрительным фырканьем.

– Интересно, и откуда же ты, молодой господин, знаешь господина Гадзина? – холодно осведомилась она.

– Встречал несколько раз в Оканаке на глупых тусовках, – пожал тот плечами. – Кудзяка и есть кудзяка. Говорит в точности как рисует: вроде все слова по-отдельности умные, а вместе такая чушь выходит!

– И тем не менее, – с оттенком снисходительности в голосе промолвила Мэдэра, – уверяю тебя, молодой господин, что очень и очень многие находят в его работах и глубину содержания, и богатство палитры, и высокую духовность…

– Палитра у него действительно богатая, – на лице нахала мелькнула озорная улыбка. – Он сам заявлял, что менее чем с шестнадцатью миллионами цветов не работает. Хотя, если по мне, ему и трех много. Не миллионов, просто трех. Госпожа, я могу признать за художником право на свободу самовыражения, но не раньше, чем он докажет свой талант и свое умение в реалистической манере. Ты когда-нибудь видела хоть одну картину господина Гадзина – или других подобных мазилок, если на то пошло – выполненную в классическом стиле? Что-то, в чем можно опознать реально существующий объект? Птицу, рыбу, человека, хотя бы простенькую вазу? Я видел в одной галерее то, что называлось его «ранними работами». Экскурсовод аж по полу растекалась от умиления – ах, какая экспрессия, какие энергичные линии, какая необычная перспектива! Нет там никакой экспрессии и перспективы, просто руки косые. Он не умеет рисовать. Ни природного дара, ни глазомера, ни должной выучки – только усиленная реклама за папашины деньги. Все, на что его «таланта» хватает – хватать из палитры первые попавшиеся кисти и махать ими по холсту как придется.

– Да ты сам-то хотя бы дерево нарисовать сумеешь, молодой господин?! – самоконтроль орки, похоже, снова дал трещину.

– Ага, как всегда! – усмехнулся парень. – Когда кончаются рациональные аргументы, переходят на личности. Госпожа Кацамма, а если ты в котлете в ресторане муху найдешь, тоже пойдешь повара ругать только после получения кулинарного патента? Но раз уж речь зашла о «нарисовать»… Можно попросить тебя подойти вон к тому окну? Здесь свет нехороший.

– Ты, никак, меня нарисовать задумал, молодой господин? – фыркнула орка, однако подчинилась. – Ну, давай посмотрим на твои собственные таланты. И ты уж попытайся доказать мне, что не просто завидуешь господину Гадзину.

– Завидую? – удивился парень, извлекая из поясной сумочки небольшой кубик мольберта. – Было бы кому! Встань, пожалуйста, вот так… Не обидишься, если я карандаш использую? В таком освещении в цвете не очень-то поработаешь.

Он сделал пасс в воздухе, и над кубиком слабо засветились очерчивающие линии холста. Молодой человек извлек из сумочки короткое стило, поманипулировал им в управляющей области холста и на несколько секунд замер, глядя на главного директора галереи.

Мэдэра глянула на мольберт повнимательнее – и почувствовала, в ней пробуждается странный новый интерес. Мальчик ей, скорее, нравился несмотря на все его нахальство. Но до сего момента она не воспринимала его всерьез – завел свою девушку в галерею от нечего делать и выпендривается, стараясь свою крутизну показать. Но она очень давно занималась меценатством, и хотя сама рисовать не умела, в художественных студиях оказывалась часто. Матово-черный кубик мольберта, небрежно стоявший сейчас на подоконнике, она не опознала, что само по себе казалось удивительным. Он не только выглядел совершенно незнакомым, но и не носил на себе никаких эмблем производителей. И он казался МАЛЕНЬКИМ – раза в три меньше по ребру, чем самая миниатюрная известная ей модель – особенно с учетом невероятно широких рамок проецируемого холста. Развернувшаяся непосредственно над верхней плоскостью мольберта призрачная панель инструментов тоже выглядела незнакомой. Ну да, обычно производители давали пользователям возможность изменять ее под себя. Но она еще в жизни не видела художника, у которого бы хватило желания – или ума, если на то пошло – чтобы возиться с настройками.

Пока она разглядывала мольберт, парень закончил изучать свою модель и повернулся к холсту. Держать объект перед глазами ему явно не требовалось – то ли зрительная память превосходная, то ли предпочитал творить в отрыве от реальности. Он пару раз махнул стилом по холсту, критически изучил проявившиеся линии, чуть убавил плотность штриха, попробовал еще раз и удовлетворенно кивнул.

– Ну, примерно вот так… – пробормотал он себе под нос.

В следующие мгновения стило бешено запорхало в воздухе. Сначала в проявляющихся на холсте линиях не замечалось никакой системы, и Мэдэра уже приготовилась насмешливо фыркнуть – но внезапно осеклась. Из сгущающейся сетки штрихов внезапно проглянуло лицо главного директора галереи. Орочья мордочка казалась важно надутой, во взгляде сквозила императорская надменность, но это, без сомнения, была госпожа Кацамма. Еще несколько секунд взмахов, становившихся все реже и реже, и в конце концов парень оглянулся на орку.

– Вот так, госпожа, – с озорной улыбкой произнес он. – Ну что, умею я готовить котлеты?

Вместо ответа орка приблизилась к картине почти вплотную и на несколько секунд застыла, тщательно изучая ее.

– Я знаю такую манеру работы карандашом, – наконец решительно сказала она, поворачиваясь к художнику. – Ведь ты работаешь под псевдонимом Май Куданно, если я правильно понимаю, господин Палек Мураций?

Улыбка пропала с лица молодого человека, словно смытая ударом волны. Он изумленно уставился на орку.

– Госпожа, – слегка ошарашенно произнес он. – Ты и в самом деле распознала мою технику? Или просто наугад выстрелила?

Мэдэра тихо охнула про себя. Май Куданно? Тот самый Май Куданно, загадочный и неуловимый, никогда не показывающийся на публике, за немногочисленными работами которого охотятся все картинные галереи страны? Да, у юнца определенно есть все основания презрительно фыркать в сторону остальных художников.

– Я все-таки эксперт, господин Палек! – обиженно произнесла орка. – Я даже не знала, что ты находишься у нас в городе… или ты здесь живешь? Но я профессионально занималась живописью еще до того, как ты родился, не в обиду будь сказано. Манера штриховать фон, способ придавать выражение глазам, еще кое-какие детали для тебя очень характерны.

– Ну надо же… – пробормотал Палек себе под нос. – Оказывается, и меня посчитать можно. Приношу свои извинения за несдержанность, допущенную ранее, госпожа Кацамма. Ведь ты госпожа Кацамма, владелица галереи?

– Не владелица, – орка качнула головой. – Галерея государственная. Просто главный директор. Но да, я Кацамма.

– Я слышал о тебе ранее, но никогда не видел вживую, – слегка поклонился парень. – Не любитель я по выставкам ходить. Рад знакомству, госпожа, прошу благосклонности. А чтобы компенсировать свою невежливость, сделаю-ка я так…

Он вновь поднял стило, быстро несколько штрихов стер, несколько добавил. Выражение лица портрета резко изменилось. Вместо брезгливой надутости на нем проявилась сосредоточенная серьезность, а взгляд из надменного превратился в пристально-изучающий. Казалось, лицо на портрете следило за зрителем, пытаясь взглядом проникнуть ему в самые глубины души.

– Подарок за наблюдательность, – объявил Палек. – Госпожа Кацамма, пелефон у тебя далеко? Давай я сброшу сразу, чтобы потом почтой не слать.

Уши орки пораженно затрепетали.

– Это… слишком ценный подарок, господин, – произнесла она, отступая. – Я не могу его принять.

– Да глупости! – отмахнулся Палек. – Он стоит ровно пять минут моего времени, я засек. Считай, что я себе так рекламу делаю.

Помедлив, главный директор галереи вытащила пелефон, и Палек, поманипулировав панелью инструментов мольберта, переслал ей рисунок.

– Вот так, – удовлетворенно проговорил он. – А теперь, собственно, к цели моего появления здесь. Госпожа Кацамма, случилось так, что мне срочно нужны деньги. И я готов поработать наемным художником – три-четыре работы, не больше. Портреты, пейзажи, что угодно по желанию клиента – но дорого. Не могла бы ты посоветовать кого-нибудь из… постоянных посетителей?

– Я могу! – решительно заявила Мэдэра до того, как орка успела раскрыть рот. – Господин Палек, меня зовут Мэдэра Касумонай. Рада знакомству. Я готова заплатить тебе за свой портрет. Сколько ты хочешь?

– Радость взаимна, госпожа Мэдэра, – Палек прищуренно посмотрел на женщину. – Прошу благосклонности. Касумонай – случайно не Фуго Касумонай, который владеет третьей частью порта?

– Пожалована, господин Палек. Да, именно он. Как ты понимаешь, деньги у меня имеются.

– Так… – Палек задумался. – Портрет… Семьдесят тысяч тебя не отпугнут, госпожа?

– Семьдесят? – изумилась Мэдэра. – Господин Палек, вообще-то за такие вещи обычно берут раза в полтора-два дороже. Я готова заплатить сто тысяч за поясной портрет.

– Сто тысяч берут за натуральный холст. Но сейчас я работаю только в электронном виде. И… результат может показаться тебе необычным. Определенно, не поясной портрет в классическом стиле, нет. Сделаем так: семьдесят ты платишь мне в любом варианте, а если посчитаешь нужным – доплатишь сверху. У тебя есть время позировать сегодня? Завтра у меня неотложные дела, так что если не сейчас, то послезавтра.

– Сегодня… – Мэдэра задумалась. – В семь вечера я должна попасть на прием у… у одной моей подруги. У нас меньше трех часов времени – наверное, тебе столько мало. А где ты собираешься меня рисовать? Прости за нескромный вопрос, ты живешь в нашем городе? Или проездом?

– Живу, живу… – пробормотал парень, окидывая ее задумчивым взглядом. – Адрес не назову, госпожа, и не проси. Студии у меня нет за ненадобностью. Три часа, говоришь? Мне хватит для первых набросков, а закончу я без тебя. Госпожа Кацамма, могу я попросить об одолжении? Нет ли у тебя здесь, в галерее, комнаты, которую можно занять ненадолго?

– Есть, – кивнула директор. – На втором этаже пара кабинетов пустует. Но там нет ничего, кроме столов и стульев.

– Да мне больше ничего и не нужно. Каси, – Палек обернулся к своей спутнице, – наверное, тебе стоит вернуться домой. Ничего нового больше не предвидится, да и неинтересно на промежуточные варианты смотреть.

– Да, Лика, – кивнула рыжая девица. – Еще раз – на каком трамвае отсюда ехать? На седьмом?

– Ага. До Третьей Морской. А там спросишь, если забудешь дорогу. Или Яни с Мати позвони, они объяснят. Я часам к восьми вернусь, не позже.

– Хорошо. А мы с Яной что-нибудь тебе приготовим на ужин.

Девица повернулась и пошла по коридору галереи к выходу. Мэдэра задумчиво посмотрела ей вслед. Кто она мальчику – просто временная подружка? Или что-то более серьезное? Ну ладно, не о том следует думать. Главное – что все ее подруги обзавидуются смертельной черной завистью! Интересно, не получится ли заплатить ему деньги за то, чтобы он больше никого в городе не рисовал?

– Господин Палек, – деловито сказала она, – а не проще ли проехать к нам домой? Отсюда на машине не более четверти часа. И мне к подруге быстрее добираться. Домой тебя отвезут.

– К тебе домой… – пробормотал парень, потирая подбородок. – Можно и так. В таком случае, госпожа Кацамма, я крайне признателен за помощь и еще раз извиняюсь за свою невежливость. Надеюсь, мой подарок компенсирует тебе причиненные неудобства.

– Твой подарок слишком щедр… – орка заколебалась. – Господин Палек, мне неловко спрашивать… так нескромно… но…

Она глубоко вздохнула. Кисточки ее ушей затрепетали от противоречивых чувств.

– Мне стыдно признаться, но у нас в галерее только одна твоя работа. Раз уж ты живешь в нашем городе… могу ли я присоединить к ней и мой портрет?

– Можешь ли ты? – изумился Палек. Он прижмурил один глаз, а вторым глубокомысленно посмотрел в потолок. – Госпожа Кацамма, я невеликий юрист, но не помню, чтобы следовало просить чужого разрешения для распоряжения своей собственностью. Рисунок – твой, пусть даже подпись на нем моя. Разумеется, ты можешь сделать с ним все, что захочешь.

Он прощально кивнул и вопросительно взглянул на Мэдэру.

– Едем, – решительно сказала та. – Прошу, господин Палек, следуй за мной.

Тот же день. Отель «Мароновая роща»

«Ну почему он не отвечает на вызов?» – Канса едва не произнесла эти слова вслух, но вовремя сдержалась. Невежливо так доставать госпожу Яну – нет, просто Яну! – которая из солидарности с ней уже третий час сидит в столовой. Стрелки часов на стене – Яна переключила их циферблат на классический вид – подбирались к десяти, и Канса подавила внезапный порыв вскочить и броситься к дверям, чтобы немедленно ехать в картинную галерею и выяснять, куда дели ее мужа. Она заставила себя тупо уставиться в экран тихо бормочущего телевизора. Кажется, передавали какие-то новости, но смысла передачи она не понимала.

Яна, однако, почувствовала ее порыв – наверняка с помощью своих способностей – и, оторвавшись от пелефона, на котором читала какую-то книжку, успокаивающе улыбнулась Кансе.

– Не волнуйся ты так, – сказала она. – Я же говорю – шалопай он безответственный. С него станется до утра не появиться. Цу много лет едва ли не каждую неделю из-за него изводилась. То на работе зависнет на всю ночь, то с друзьями о политике диспут устроит в ресторане – и, конечно, не предупредит. Потом привыкла и сейчас уже внимания не обращает.

– Но пелефон…

– Пелефон можно отключить. Если он начал работать, то наверняка так и поступил. Я его знаю, уж если он в работу ушел, то с головой, бульдозером не оторвешь. Про все забывает, даже на дальнюю связь не откликается. Я час назад пробовала звать, не слышит. Давай так – если в полночь не сумеем прозвониться, достану его форсированным вызовом, пусть попрыгает. О… – Она прислушалась. – Легок на помине, сам вызвал. Едет. Пересек границу контролируемой территории.

Взметнулся радужный вихрь – и фея Фи зависла перед Кансой, трепеща стрекозиными крыльями.

– Палек едет, – пропищала она звенящим хрустальным голоском. – Палек едет.

И тут же исчезла, рассыпавшись радужной пылью.

– Ну нифига себе! – ошарашенно проговорила Яна, растерянно хлопая глазами. – Он что, докопался, как Фи говорить заставить? И мне не рассказал? Ну, я ему устрою…

Она покачала головой и вернулась к книжке.

Полминуты спустя за окном тихо заурчал мотор автомобиля, и Канса, вскочив на ноги, стремительно выскочила из кухни и бросилась к крыльцу. Студеный ночной воздух заставил ее вздрогнуть и поежиться в своем тонком коротком платье, но она заставила себя успокоиться и выпрямилась под неярко горящим фонарем. Только не ругаться, напомнила она себе. Мама говорила, что жена ни за что не должна ругать мужа с порога, пусть даже он страшно разозлил ее. Дом для него должен оставаться местом, где не ругают, а ждут, куда хочется вернуться.

Скрипнула калитка, и Палек нетвердой походкой вошел во двор, потирая глаза кулаками. Подойдя к крыльцу, он вздрогнул и удивленно уставился на Кансу и вышедшую за ней Яну.

– Вы еще не спите? – удивленно спросил он. – Я-то думал, вы уже завалились.

– С возвращением домой, Лика, – тихо сказала Канса. – Я тебя ждала.

– И вся извелась при том! – язвительно добавила Яна. – Лика, ты бестолочь! Вы с Каси еще даже контракт не зарегистрировали, а ты ее уже изводишь по пустякам! В следующий раз с самого начала шарахну тебя форсированным вызовом, чтобы знал! Ты что, позвонить не мог? Или меня позвать? Почему пелефон выключил?

– Выключил? – еще сильнее изумился Палек. Он выхватил из кобуры на поясе пелефон и уставился на его экран. – Действительно, выключил. А я еще радовался, что никто не вызывает и не отвлекает. Каси, ты действительно волновалась?

– Ну… – девушка смутилась. – Да. Немножко.

– Так немножко, что чуть инфаркт не схлопотала! – фыркнула Яна. – Слушайте, вы так и намерены на крыльце ночевать? Холодно, между прочим. Вы как хотите, а я в дом пошла.

Она развернулась и, вздернув нос, пошла в дом. Палек поднялся на крыльцо и увлек Кансу за ней. Закрыв за собой дверь, он сбросил сандалии, поднялся на высокий пол и обнял девушку. Та со вздохом облегчения приникла к нему, наслаждаясь теплом тела, пробивавшегося сквозь по не по сезону легкую рубашку.

– Прости, Каси, – глухо сказал он. – Не подумал. Ну, зато одну проблему мы решили.

– Правда? – спросила Канса, отстраняясь. – Тебе заплатили деньги?

– Пошли в столовую, расскажу тебе и Яни сразу. А то она все равно заставит повторять.

В столовой он тяжело плюхнулся на стул и сладко потянулся. В свете люстры Канса с тревогой заметила, что под его глазами залегли тени, а лицо, кажется, даже слегка осунулось. Впрочем, на его лице заиграла обычная озорная полуулыбка, и она расслабилась. Кажется, все на самом деле хорошо.

– Ну и как? – Яна, подперев локтем голову, взглянула на него. – У тебя выражение физиономии, словно ты все-таки банк ограбил. И внутри все соответствует. Ну, братик, сколько заплатили?

– Двести, – торжественно заявил Палек, в качестве доказательства поднимая пелефон. – Все тут, взял электронной наличкой. Надо завтра в банк забежать, в бумагу перевести – мало ли какие в Граше с обменом электроники проблемы нарисуются.

– Двести?! – охнула Канса. – За один рисунок? Лика, покажи!

– За один, – кивнул тот. – Правда, сил я на него потратил, как на десяток обычных. Прямо какой-то запой: начал работать – и оторваться не смог. Госпожа Мэдэра сначала позировала, потом к подруге уехала, потом вернулась и грязно приставать начала – покажи да покажи, что выходит, еле отбился. В общем, закончил все за один присест. Вот…

Он вытащил из поясной сумки мольберт, поставил на стол и поманипулировал стилом. В воздухе вспыхнули линии, очерчивающие овальную раму холста. А между ними…

Канса еще ни разу не видела, чтобы Палек работал в цвете. Обычно он рисовал карандашом на бумаге или карандашной кистью на мольберте, создавая быстрые черно-белые наброски в своей любимой воздушно-летящей манере. Но на этой картине светились пастельные краски – синие, зеленые, золотые, бирюзовые… Фигурка молодой женщины, в лице которой без труда угадывались черты госпожи Мэдэры, стояла на краю высокого обрыва, далеко внизу под которым волновался пронизанный солнцем океан. Стан женщины туго облегало тонкое платье до пят в древнем придворном стиле, с буфами и фалбалой, ветер развевал подол, рвал из рук кружевной зонтик от солнца, трепетал в побегах молодого тикурина. Солнца на картине видно не было – оно оставалось где-то за границей холста, бросая блики на ковер весенней травы, усеянной белыми бусинами судзурана, на далекую морскую поверхность, на плечи и грудь женщины. Картина казалась безмятежной и спокойной, но чувствовалось в ней какое-то странное напряжение, ожидание грядущей бури, а на морской поверхности в углу холста виднелся край чего-то, что вполне могло оказаться гребнем растущей на мелководье волны цунами.

– Ох, Лика… – прошептала Канса. – Как красиво!

– Тебе в самом деле нравится? – искоса, со странной неуверенностью глянул на нее Палек. – Серьезно?

– Конечно! – искренне ответила та. – Это… это просто замечательно!

– Не так уж и замечательно на самом-то деле, – вздохнул Палек. – Сейчас, когда отдохнувшим взглядом смотрю, вижу кучу огрехов. В море с цветом напортачил, ветер в разных частях холста, получается, по разным векторам дует, и солнце, похоже, на небе сразу в трех точках расположено… В общем, недаром я госпоже Мэдэре сказал, что еще дорабатывать придется. Пожрать есть чего? Я бы перекусил и еще пару часиков поработал.

– Ну еще чего! – возмутилась Яна. – Его жена заждалась, а он – поработал бы! Завтра с утра закончишь.

Она обошла стол и еще раз внимательно осмотрела картину.

– Да… – наконец сказала она. – Лика, поздравляю – наконец-то ты сделал что-то стоящее.

Неожиданно она склонилась к нему и нежно поцеловала его в щеку.

– Молодец, братишка! – сказала она. – Одобряю. А меня нарисуешь? У меня двухсот тысяч нет, но я за тебя лишний раз подежурю.

– Два раза! – быстро сказал Палек, подмигивая Кансе. – За меня и за Каси.

– Ну ты жук! – возмутилась Яна. – Целых два раза – за одну картинку? Ну ладно, я сегодня почему-то добрая. Обещать второй раз не обещаю, посмотрим по результатам.

– Заметано! – согласился Палек. – Имей в виду, если что, у меня свидетель есть.

– Жена права свидетельствовать против мужа не имеет! – усмехнулась Яна. – Лика, но все-таки – та госпожа… Мэдэра в самом деле тебе за одну картину двести тысяч заплатила?

– Двести тысяч? – переспросил Саматта, вместе с Дентором входя в столовую. – Богатенькая тетушка. Она на картине? Лика, ты, случайно, вторую жену заводить не решил?

– Она в два раза меня старше! – фыркнул парень. – Не она мне жена получится, а я ей бесплатная сиделка на смертном одре. И потом, у меня принцип – я с клиентами не трахаюсь. И с клиентками тоже.

– Да у тебя и клиентов-то раньше не водилось! – подозрительно прищурилась Яна. – Когда ты успел какие-то принципы выработать? Или ты просто помалкивал?

– Ну, не водилось, – легкомысленно пожал плечами Палек. – Мэдэра первая. Вот как появился повод, так сразу и завел принцип. Вы, девочки и мальчики, станете смеяться, но тетушка и в самом деле заплатила две сотни. До нее в конечном итоге дошло, что Карина Мураций – моя сестра. А Кара брату ее мужа пять лет назад в позвоночнике какую-то неоперабельную опухоль откромсала, и тот с тех пор цветет и пахнет, что твоя орхидея. Так что ее муж не то что не возражал, а даже пытался еще денег подбросить. Но нам лишнего не надо, ага?

– Лишнего нам не надо, – нахмурился Дентор. – Только, надеюсь, ты не разболтал, для чего конкретно нам деньги нужны?

– Вот еще! – обиделся Палек. – Я что, дурак? Они думают, мы на выкуп собираем.

– Ну, иногда ты действительно головой пользоваться умеешь, – усмехнулся полицейский. – Не всегда, правда. Иногда ведешь себя совсем как типичный художник, куча экспрессии и никакой логики. Ты вообще сплошной парадокс. Сколько лет на тебя смотрю, но все понять не могу – вроде бы ты и технарь до мозга костей, а рисовать все-таки умеешь не хуже профессионально-патлатых и бородатых личностей с пузом до колен.

– Да нет никакого противоречия, дядя Дор, – неожиданно серьезно откликнулся Палек. – Технари, гуманитарии – выдумки болтунов и лентяев, которым где бы ни работать, лишь бы не работать. Те, кто себя гуманитариями зовет, не потому в технике ничего не понимают, что возвышенными материями занимаются, а потому, что лень учиться. Потому что мышление им не поставили правильно, не научили думать системно, не приучили правильно информацию запоминать и по полочкам раскладывать. Вполне можно работать инженером, математиком, физиком – и при том являться поэтом, художником или артистом. Дай Варра – астроном, но какие книги писал! Цуцума Хосё – летчик и поэт, его даже в старшей школе изучают. Ацука Масий – бард и инженер-строитель. Да если покопаться, то кучу народа вспомнить можно. «Я – гуманитарий» заявляют обычно, когда гвоздь в стену забить ленятся, отмазку придумать нужно.

Он сладко зевнул и снова потянулся.

– Ну что, пожрать есть чего? – деловито осведомился он. – А то давайте от дяди Дора отрежем кусочек мяса! Он большой, даже и не заметит, а нам – ужин на пятерых. А?

– Яна, ты бы дала ему какую старую кость погрызть, – посоветовал Дентор. – А то ведь в самом деле от меня шматок откусит. А я к своим кусочкам трепетно отношусь. Да и у меня, кстати, в брюхе что-то забурчало.

– Мужики! – презрительно фыркнула Яна. – Между прочим, жрать в полночь вредно для фигуры.

– А мы с Яной кальмарный салат приготовили, – робко сказала Канса. – И еще морского окуня в сухарях. Только он уже остыл, его разогревать надо. И рисовые колобки еще остались. И упаковку кадзуноко я купила. Нести?

– Я знал, что не зря женюсь! – возликовал Палек, вскакивая и чмокая девушку в нос. – Каси, ты золото! Не надо нести, я и сам все слопаю прямо из холодильника.

Он заулюлюкал и на одной ножке ускакал в кухню. Канса тихонько улыбнулась, глядя ему вслед. Все-таки он такой смешной!

Ее взгляд упал на картину, все еще светящуюся над мольбертом, и внезапно она почувствовала легкий укол ревности, который тут же решительно задушила. В конце концов, ту женщину он видел в первый раз в жизни – и, возможно, последний. А ее он еще успеет нарисовать – пять раз, десять или сто. Если захочет, конечно. Художники – они все такие капризные!

19.04.868, земледень. Где-то в Сураграше

Снаружи что-то стукнуло, и по корпусу корабля прошел глухой гул. Карина заставила себя оторвать голову от тюфяка и взглянуть на Цукку. Та лежала с закрытыми глазами, ее дыхание казалось частым и неглубоким. Ну, по крайней мере она в сознании, и ее не корчит в судорогах – острые приступы, кажется, прошли окончательно. Сейчас, если судить по собственным ощущения, тяжело в основном психологически. Жаль, что нельзя продержать ее без сознания еще день-другой – плохо кончится для организма.

Лязгнула и заскрипела на несмазанных петлях дверь. В проеме показался Батаронг.

– Вставайте, – резко сказал он. – Сходим на берег.

Он повернулся и вышел, а вместо него в камеру вдвинулись трое угрюмых здоровяков с автоматами. Карина подавила позыв застонать и, пересиливая себя, потормошила Цукку за плечо.

– Цу! – прошептала она. – Цу, проснись. Цу!

Цукка медленно разлепила глаза и взглянула на Карину мутным взглядом. Та поспешно дотянулась до стоящего с другой стороны стакана с водой и поднесла к губам подруги, приподняв ее голову. Цукка с трудом сглотнула, потом отстранила стакан и попыталась сесть. Карина осторожно помогла ей.

– Как ты? – спросила она.

– Бывало и лучше, – вяло ответила Цукка. – А ты?

– Аналогично, – Карина слабо улыбнулась. – Ничего, самое скверное позади. Цу, нам надо идти. Нас высаживают на берег.

– Голова кружится, – пробормотала Цукка. – Странное ощущение – как будто пустота внутри. Хочется чем-то заполнить.

– Привыкание. Цу, твой организм все еще требует наркотик. Сейчас самая опасная стадия – если не удержаться и вколоть его, все страдания окажутся напрасными. Они, – Карина мотнула головой в сторону конвоиров, – с удовольствием дадут маяку, но ты не должна поддаваться искушению. Пожалуйста!

– Понятно… Ну, давай вставать. Должно получиться… я надеюсь.

Опираясь на плечо Карины, Цукка, пошатываясь поднялась на ноги. Карину едва не скрутило очередным приступом тошноты – она автоматически попыталась задействовать манипуляторы, и ошейник отозвался импульсом, к счастью, слабым, предупреждающим. Однако показывать слабость перед лицом врагов она не намеревалась. Подхватив тяжело опирающуюся на ее плечо подругу за талию, она развернулась к конвоирам.