«1-го послушника», или «Антонио», или даже «Отца Бенедектина», в «Обручении
в монастыре», когда сам ректор, который пел басом (у notre papa басом тоже
получалось, я уже сказал) был в командировке…
Дюба, дюба, дюба, дюба,
Дюба, дони, дони, ан,
Ашáри буба, шари буба,
Ашмарики дони дван
Энэ-бэна-рики-токи,
Каль-буль-буль калеки чмол
Эмерисе, флёре троки
Кильки томэ онэ пол.
Papa звенит угольником и колокольчиком. Notre petite maman включает и
выключает настольную лампу на столе с мандаринкой. ( Они – Papa и notre petite
maman отвечают за шумовое, музыкальное и световое оформление)
Да, как жужжат взрослые, так щебечут и детки (об этом ещё будет). Наряду с
другими пьесками, Софи разыгрывала со своими куклами сочинённую ею самой
комическую оперу, про любовь трёх апельсинов.
64
СОФИ
(в качестве ведущей и управляющей всеми другими персонажами, и говорящей
за всех, которые и есть суть её куклы):
ЛЮБОВЬ К ТРЁМ АПЕЛЬСИНАМ! Готическая феерия по мотивам
драматических представлений! – объявляет Софи.
Папа звенит угольником и колокольчиком. Мама включает и выключает
настольную лампу на столе с мандаринкой.
СОФИ: Темно (мама выключает). Издалека и всё ближе доносится музыка и
песня, которую поют «Промокашки».
ПРОМОКАШКИ:
Дюба, дюба, дюба, дюба,
Дюба, дони, дони, ан,
Ашáри буба, шари буба,
Ашмарики дони дван
Энэ-бэна-рики-токи,
Каль-буль-буль калеки чмол
Эмерисе, флёре троки
Кильки томэ онэ пол.
СОФИ: Раскат грома ( папа изображает раскат), вспышка молнии (мама
изображает вспышку), и вот, у нас на берегу волшебного озера, уродливая, как
тысяча леших и водяных, возникает фея Моргана.
(возникает фея Моргана)
СОФИ: Раскат грома ( папа изображает раскат), вспышка молнии (мама
изображает вспышку) и появляется маг Чельо, который ничуть не уродливее
Морганы.
(появляется маг Чельо)
СОФИ: Они играют в шахматы под аккомпанемент враждебных духов, по
прозванию «Промокашки».
ПРОМОКАШКИ (поют и танцуют)
Дюба, дюба, дюба, дюба,
Дюба, дюба, дони а!
Шарли руба, шарли буба,
65
Шарли ру и шарли ба!
МАГ ЧЕЛЬО
Давненько не брал я в руки шашек!
ПРОМОКАШКИ
Дюба, дюба, дюба, да!
МОРГАНА
Знаем мы вас, как вы плохо играете!
ПРОМОКАШКИ
Шарли ру и шарли ба!
МАГ ЧЕЛЬО
Давненько не брал я в руки шашек!
ПРОМОКАШКИ
Дюба, дюба, девять десять,
Царь велел меня повесить…
МОРГАНА
Знаем мы вас, как вы плохо играете!
ПРОМОКАШКИ
А царица не дала,
И повесили царя!
Царь висел, висел, висел
И в помойку полетел,
МОРГАНА (переставляет фигуру)
А в помойке царь Борис – (делает колдовской пас и появляется царь Борис)
ЧЕЛЬО (делает ход)
66
МОРГАНА
А в помойке царь Борис!
МАГ ЧЕЛЬО
Председатель дохлых крыс!
ПРОМОКАШКИ (радостно)
И жена его Лариска – (Промокашки выставляют Лариску) –
Замечательная крыска,
И дочурочка Ивуся (выводят Ивусю) –
Несмеяна-Несмевуся,
И племянница Наташа – (показывают Наташу) –
Замечательная наша,
МАГ ЧЕЛЬО и МОРГАНА (вместе делают колдовской пас)
МАГ ЧЕЛЬО: И дворцовый хитрый гусь
МОРГАНА: По прозванию Вавусь!
(появляется Вавусь)
Фейерверки, салюты, петарды и сверкающие огни (всё это устраивают notre
petite maman и papa. Промокашки орут во всю глотку: Вавусь, Вавусь, Вавусь!
МАГ ЧЕЛЬО (делает ход)
Мат, колдунья и Моргана!
МОРГАНА
О, маэстро! Das ist Kuatsch! Нонсенс!
СОФИ
Нонсенс – это бессмыслица и нелепость. И никак нельзя сказать, что «мат», я
имею в виду schach mat, что в переводе с персидского значит – король умер – это
бессмыслица и нелепость.
МОРГАНА
67
А я и не говорила! Нонсенс – это ничто! Не нечто угрожающее непонятно чем,
что есть забавный вздор и привлекательная несуразица, а ничто!
СОФИ
Знаете, Фата!.. Зачем Вы заводите всё это в это симфоническое недоразумение, в
эту философическую спекуляцию, если хотите?.. Хотелось бы уже узнать про
любовь… к трём апельсинам.
ПРОМОКАШКИ (недоумённо и подозрительно)
Дзуба-дзуба дзуба дза,
Дзуба квери дон коза!..
МОРГАНА (показывая на Бориса)
Не коза он, а Борис –
Председатель дохлых крыс!
ПРОМОКАШКИ
Дэка-дема чарли буба,
Чарли буба и заруба!
МОРГАНА
Да-да-да-да! Да-да-да! Чарли буба и бубá! (делает пас над царём Борисом и его
царская одежда превращается в белый балахон, а в руках появляется скрипка с
одной струной, остальные оборваны, свисают кольцами).
СОФИ: Всё погружается во тьму, из которой постепенно высвечивается, под
погромыхивание грома и посверкивание молнии, Траурное царство. Такое
траурное, что все флаги чёрные, и их не развевает ветер; окна перекошенные,
дома перекошенные, улицы и переулки перекошенные, будто они поели чего-то
кислого или горького, какой-нибудь касторки или уксуса, например. Правильно,
напились уксуса, но не отравились, а только перекосились. Деревья, почти без
листьев, опустили ветки и плачут горькими слезами, и всхлипывают, и слёзы,
«кап-кап-кап», капли, падают на мостовую и выстукивают контрапункт для
скрипки, у которой осталась одна струна, остальные оборваны, на которой играет
и поёт, и ещё плачет, целыми фонтанчиками из глаз, весь белый, похожий на
Пьеро, получившего только что тысячу пощёчин от Арлекина, царь Борис. Царь
Борис (играет на одной струне и поёт)
68
Ах, зачем же, зачем,
Ах, за что же, за что?
Почему же ни чем,
Отчего же никто?
СОФИ: Плачет фонтанчиками из глаз.
ЦАРЬ БОРИС
Никому, никогда,
Ни за что, ни про что!
Неужели всегда,
Неужели не то?
(плачет фонтанчиками из глаз)
Ничего, нипочём,
Никакой и никак!
Ни про что, ни о ком!
За ничто, за вот так!
(плачет фонтанчиками из глаз и играет на одной струне)
К Царю Борису подходят, по очереди:
ЛАРИСКА (подпевает)
Ниоткуда ни-ни,
ПЛЕМЯННИЦА НАТАШКА (подпевает)
Нечем, незачем нам,
ПАНТАЛОНЕ (подпевает)
Не пройдёт, не смотри,
ЛЕАНДРО (подпевает)
Несмотря, что не там.
СОФИ (как ведущая):
Труфальдино, Арапка Смеральдина и вся дворцовая компания выходят на сцену.
Все в белых балахонах на фоне чёрных перекошенных домов и жёлтых окон; все
подхватывают на разные голоса песню Короля Бориса, и вот уже хор выстроился
и поёт:
69
ТРУФАЛЬДИНО, АРАПКА СМЕРАЛЬДИНА и ВСЯ ДВОРЦОВАЯ
КОМПАНИЯ.
Ах, зачем же, зачем,
Ах, за что же, за что?
Почему же ни чем,
Отчего же никто?
и т.д., и все плачут фонтанчиками из глаз.
СОФИ:
Перед хором появляется фея Моргана и дирижирует хором. Вдруг фея Моргана
делает волшебный пас, и, изнутри, из хора появляется Ивуся. Моргана водит
вокруг дочурки Ивуси хоровод промокашек. Они поют всякие противные
заклинания.
СОФИ: Тут идут всякие противные заклинания, от которых Ивуся-Несмевуся
извивается и корчится, как червячок, когда его насаживают на рыболовный
крючок…
СОФИ
Монпансье, принцесса, ну где Вы? Ваш выход! (ищет в коробке куклу)
ПРИНЦЕССА МОНПАНСЬЕ
Но, Софи! Я же принцесса! Я не могу играть всяких Ивусь!
СОФИ
Вам не стыдно, принцесса? Мы уже давно покончили со всякими этими de и da, и
дон, и донья, и von, и сэр, и кабальеро, всякими этими… этими (смотрит на
papa)…
PAPA
…сословными привилегиями.
СОФИ: Все, мадемуазели и принцессы, и кавалеры и даже промокашки
поднимают крик: «Ай, ай, яй, яй!»
СОФИ: Хорошо, скажите мне тогда, как можно любить сразу трёх апельсинов?
СОФИ: Никто не отвечает.
70
СОФИ: Скажите тогда Вы, mon cher papa, как можно любить трёх апельсинов
сразу?
PAPA: Mon papa ne veut pas Que je danse, que je danse Mon papa ne veut pas Que
je danse la polkа.
Папа разводит руками и рассказывает о символическом значении трёх апельсинов
и про нелюбовь Гоцци к Гольдони, а Гольдони к Гоцци.
Да-а, за такими занятиями и застигла весна Софи. Может, лучше будет: Софи
весну… весну своей юности.
Весна, как все понимают, в метафорическом смысле… о-о-о! пошутил! Это да,
да, шутка…
Из Шлегеля Фридриха, из его эротических новелл.
Из эротических новелл позже, ещё не время.
весна священная (транскрипция)
«Весна… – воображает себе что-то, не знаю что Софи, Софи нежится, вдыхает
запахи, зацветающей Весны. Зацветающие весенние цветы посылают ей знаки. И
знаки, знаки будоражат всё внутри неё, и её «всё внутри» нежно отзывается. Все
Малербы, Селадоны и Артамены прошли. Теперь, посидеть бы рядышком с
этим… с этим туманом, – Весна-а…»
Весна бывает разная. Одна такая, что как вдруг займётся! ручьями, речками и
водопадами; вчера ещё всё было так далеко; «…до весны, как до Луны, – говорил
известный уже нам патологоанатом, раскладывая топоры и пилы перед вскрытием
(ну, наконец! рассмешил!); а сегодня! солнце вразнос, птички вразнос, и у тебя
неистовствует всё и припекает тоже всё, словом, «мама родная!»
Есть другая весна. В день по чайной ложке. Живёшь себе, вроде и ничего не
происходит, и незаметно ничего, и не ждёшь-даже-пождёшь, листаешь себе
Kalenderblatt, а Kalenderblatt – извини, на минуточку – бесконечнось. А потом
смотришь – все уже в майке, а ты ещё в шубе – не заметил.
А бывает весна священная… когда, как в сон, проникают звуки, эти, которые
гобоями-свирелями, шепелявя, шевелят туман, который прилип к земле, боится
оторваться от земли, прилип к ней, приник; который, вздохнув, всё же
поднимается, выворачивается, боязливыми, боязливыми спазмами, перекличками
флейт…
71
– Гуси, гуси!
– Га-га-га?
– Есть хотите?
– Да-да-да!..
Насчёт «священная»: если у молодых όсобей всяких видов растений и
животных набухают весной почки – так у человеческих όсобей они набухшие в
любое время года, хотя, весна… весна добавляет жару, вершит своё весеннее
дело, весенние свои делишки; упорно, настырно, и ласковая, и хитрая, и сильная.
Ах, весна священная – это не та весна, которая наступает каждый год с почками
и с томлением членов, а та, которая наступает раз в жизни, у мотыльков,
например (бабочек); эх! известный энтомолог разошёлся бы здесь.
– Гуси, гуси!
– Га-га-га…
Всё дело в линии горизонта. Одно дело, когда горизонт – прямая линия, сразу
понятно, что речь идёт о земной жизни, о жизни на земле… бабочки те же,
мошки, канарейки; всякий здесь хочет со своим маленьким разобраться, своё
маленькое устроить и пристроить, поступить на службу, послужить в меру, быть в
ладу со своей совестью в меру, полюбить немножко, погрустить, если надо,
немножко, словом, как сказал один знакомый дрессировщик собак: «есть такие
собаки, которые неистовствуют», «а есть, – как сказал один тоже знакомый
служитель зоопарка, в том же разговоре – птица, которая называется марабу – так
у неё, в её лысом лбу, – сказал он, – собраны все загадки мирозданий». Так это всё
Театр? Спектакль? и вот тут, когда «загадки мирозданий», на картине перед нами
вдруг появляется выпуклый горизонт, линия горизонта такая выпуклая, как лысая
голова марабу, как внешняя часть шара, как глобус; и художник, у которого на
картине тоже и охотники, и собаки, и кролики, говорит нам уже не о жизни на
земле, а про то, как Земля вместе с Марсами, Венерами, созвездиями Пса и с
Большой Медведицей, как Земля в окружении всех этих Марсов, Венер, созвездий
Пса и Большой же Медведицы, со всеми этими выпуклыми ли вогнутыми, никто
этого не знает, мирозданиями несётся сама не зная куда; только и охотников, и
собак теперь, на картине, художник поворачивает к нам спиной, потому что лица
их, как бы они ни были красивы, умны, учёны, добродетельны и
целеустремленны, будут изображать одно и то же, то, что велит им мироздание, и
законы, конечно же, придумает сам художник, железные законы, по которым, в
его картине, живут все: и солнце, и планеты, и кролики, и сама весна священная, и
все умные, учёные и добродетельные. Словом, ещё раз, чтоб понятнее: одно дело
Зигфрид, которому и споткнуться или чихнуть (это как кому больше нравится -
всё равно и то, и другое mauvais ton) и чихнуть лишний раз нельзя (миф всё же,
Парки, Норны и т.д.), и другое дело «добрый мой приятель», которому ни чихать,
72
сколько хочешь, ни спотыкаться, хоть заспотыкайся, не запрещается и даже
кажется, что у них с Татьяной (роман всё же)…
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
…с Татьяной Лариной ещё что-то могло бы и быть, или может ещё что-то и
получиться, получится… или получится ещё, хотя, это только кажется. На этот
предмет можно было бы поговорить, всё равно о тенях говорим, в смысле,
простите, развития литературной формы от эпоса к роману, но потом, потом,
вполне возможно, почему бы нет?
Да мне плевать… это неправильно! Да нам плевать на то, что мы не знаем кто
такой Грюневальд, или Брейгель, или святая Бригитта, нам главное – понять, что
для всякого, кто бы он ни был и где бы он ни был, и когда бы он ни был есть своя
красота. А все разговоры по поводу того, что века должны пройти, чтоб от всей
этой мистики, от всего этого спиритуализма перейти к Малербам и Селадонам,
Артаменам, мадемуазелям де Скюдери, Фонтенелям, Монтескье и к Нежности-на-
Любовной Склонности, и Нежности-на-Уважении и Нежности-на-
Благодарности?.. или, пусть и к Земфирам и Алеѝкам, Болконским и Наташам – все
эти разговоры – сплошные риторические фигуры и художественные произведения
своего «я»… Это мне подходит, это мне нравится, это я и считаю настоящим,
настоящими разговорами о тенях. Всегда и у всех есть свои Гоцци и свои
Гольдони.
Вот тебе и Битва Поста и Масленицы! как говорил не раз наш папа
патологоанатом, когда на столе лежал повреждённый и лишившийся жизни в
драке покойник с наколотой на тыльной части ладони цитатой «Мы все учились
понемногу/ Чему-нибудь и как-нибудь», извините, всё из бессмертного романа.
«Mon papa ne veut pas
Que je danse, que je danse
Mon papa ne veut pas
Que je danse la polkа»
И зритель хлюпает в ладоши.
Ах, зачем Вы это сделали, доктор, доктор Меццетино, доктор Труффальдино,
Табарино, доктор, считающий, что историю пишут маги и проходимцы? Своих
Вам теней и фантомов мало было? зачем Вы так пошутили? Лю-у-бовь! Софи!
«Вам бы в куклы играть, Софи!»…
73
Стало темно вдруг. «Вернись в Соренто», «Ах да ох!» Стало вдруг темно…
«Увидимся!» «Не пропадай»!
Луна спряталась, и будто штору зашторили, и будто занавес закрыли.
Вступление закончилось. А когда снова дали свет, не вовсю, процентов на
тридцать, будто за шторами, чтоб нагнать мороку, уже шло первое действие. Все
играли в любовь…
–…игрались в любовь, – встрял откуда-то… известно откуда взявшийся гер
Шлегель.
Доктор
(ах, нет, не тот Доктор, Панталоне, Баландзоне и Грациано, который в
итальянских комедиях вечно с клистером, не тот, а тот, тот, который
облапывает куклу Франческину)
Не надо, не надо, не надо выдавать желаемое за действительное, моя куколка.
Франческина
Ах, то ли желаемого нет в действительности, то ли действительность такая, что
и желать уже нечего?
Доктор
Как красиво! Двусмысленно красиво!
Кукла
Ах, Ох! (прячась в тень вазы с камышами и травами) Ох!..
Профессор
О, только б огонь этих глаз целовать.
Хер Шлегель
Вспомнили, профессор?
Кукла
Ох! Ах!
Вокруг все мадемуазели и все кавалеры прижимаются друг к другу и трутся
друг о друга.
Кукольный патологоанатом.
Mon papa ne veut pas
Que je danse, que je danse, – напевает.
Хер Шлегель приглашает танцевать патологоанатома. И танцуют они (все и без
меня уже знают):
74
Mon papa ne veut pas
Que je danse, que je danse
Mon papa ne veut pas
Que je danse la polkа
Картины, которые заполняют видения профессора, эротичны.
Доктор с Франческиной заманивают на диван (не волнуйтесь, не Вас) за
полосатую занавеску Куклу.
Кукла
Ах, ох!
Профессор ревнует и восклицает:
– Но, уважаемый! Как же? Как же так?..
– Вам нравится, профессор? – говорит Кукла, поводя пальцами и проводя
пальцем… это как кому больше нравится, по уже обнажённой груди куклы
Франческины (какая там у куклы грудь? одно воображение), которая, на самом
деле, принцесса Монпансье, а на самом самом деле girlfriend доктора Жабинского,
любимая Софи (при этом Франческина, ах, что делает при этом Франческина!)
– Нравится Вам, профессор? – говорит развратник. – Тогда просим, подвинься
Франческа, придите к нам.
Картины, которые дальше заполняют воображение профессора сексуальны.
Всё трётся друг о друга, и он, она и хер Шлегель трутся и уплывают, терясь в
фантазиях лунного света.
Картины, которые дальше заполняют профессорское воображение настолько
эротичны и настолько сексуальны… но все же помнят, помнят, что публика
собралась просвещённая.
Философ Фихте вскинулся и вскрикнул: «Ах!.. – и продолжал: – Когда это
красиво! скульптура, картина, фраза, красивое слово, оборот, красивое
доказательство, красивый сюжет, красивая музыка, красивая Фудзияма. Красота
видимая, красота слышимая, красота мыслимая. Красивая бабочка… ну, неужели
красота бабочек только для выживания?»
Неожиданно, вдруг, словами неродившегося ещё, в его время, поэта, подвёл
философ черту.
Бедный мальчик! Весь в огне
75
Всё ему неловко!
Ляг на плечико ко мне, –
Прислонись головкой! 1
Чертý, ни чертý! но профессор был несколько озадачен таким разоблачением,
таким поворотом дела. По словам романтика получалось, да, и это было так, что
он сам, это он сам был причиной, это он сам делал всяческие движения: «Я
отвоюю…», «…не устал бы желать», «пастушка», «лужайка», ведущие в… как
говорил только что упомянутый философ, в жизнь, которая есть ни больше, ни
меньше, чем художественное произведение нашего «я», и, поэтому, профессор
был озадачен, был профессор расстроен, был профессор смятён, а философ, по
всему видно было, хотел не только подвести черту, это видно по стихам, но
успокоить его и приласкать.
– Ха-ха-ха! – вот кто (романтик Ф. Шлегель) не пытался сгладить, как
говорится, углы, а шёл прямо к цели, минуя нравственные преграды. – Она не
смогла перенести неразделённую, Вашу, господин минералог (почему минералог?
Хорошо хоть не кондитер), Вашу любовь и решилась: «А пусть будем, -
решилась она, – все втроём пользовать любовь разделённую – профессор, доктор и
я!» – и, тут же, упавшая с неба Софа (хорошо хоть не наковальня2) занялась
осуществлением этого решения, первым актом в котором (которого) и был этот,
так называемый, акт создания кукольного дома… раз уж Доктор насоветовал.
И здесь-то, всем, вдруг, всё стало по-настоящему понятным, парадокс стал
понятен, так как был объяснён, оказался объяснённым, перестал всем казаться
абсурдом и бессмыслицей. Как сказал… скажет потом одна выдающаяся
английская писательница: «Но многие странные вещи удаётся объяснить, если по
настоящему вдуматься в их причины»3.
«Вот он и разобрался с тобой, голубчик!» – сказал сам про себя, о себе в
третьем лице, называя парадокс голубчиком, Фридрих; отпил глоток пива, а
может это был глоток отличного гохгеймера и нирштейнера, и перешёл к более
интересующему его на этот час вопросу, тем более что тема проскользнула (были
проблемы с девочками, см. выше), и, вскочив, что называется, на своего коня,
оседлав, как говорится, своего конька, запрягши своего, как уже было сказано,
Гиппогрифа, повернул он оглобли в другую сторону и выложил свои воззрения на
любовь и женщин: мол, «…следовало бы в шутку любить всех женщин», – этакая,
сказал он, – «шутливая любовь», – хи-хи-хи! – «или любовь к шутке», – выложил
свою точку зрения на брак, разобрался в преимуществах, как он выразился, жизни
втроём и даже вчетвером (свинг, флинг, триолизм, sexswife и т.д., словом, ménage
à trois, – бедный Фридрих, и слов-то ещё таких не знал), которые, по правде
говоря, ещё с давних времён так нравились обманутому всякими христианскими
императивами человечеству (человеку), так нравились, что были повсеместно и
1 Майков.
2 Читай миф о Зевсе и Гере.
3Джейн Остин «Нортенгерское аббатство».
76
обычным образом употребляемы, и никем, кроме тех же христианских
поборников (пособников) и служителей общих мест, что одно и то же, или одно
другого стоит, не осуждаемы, и про которые он рассуждал (с иронией, конечно же
– не так же просто он создал целую теорию романтической иронии), рассуждал в
его романе «Люцинда» и в других художественно-публицистических своих
творениях.
Тра-та– та-тàм! Тра-та-та-там! – ударил клавишами, по клавишам, в этом месте,
из Бетховена, самый романтичнейший, на мой взгляд, романтик Э.Т.А. Гофман и
стал цитировать своего знакомца полковника фон Хальдена, того, который вместе
с бароном von Laudon надрал как-то хвост Великому Фридриху: «Свобода духа,
тела, – остерегал героический полковник свою, склонную к особого рода
удовольствиям супругу, чья перламутровая, перламутрово-пагубная грудь и
описывающая, при ходьбе, невероятные траектории попка (всё со слов самого
полковника) стоили гораздо больше, чем все городские истории и все
гражданские акты, хранящиеся в городской ратуше, – свобода духа, тела,
моральной и физической силы – есть стремление, которое никаким
законодательным границам не поддаётся. Или, вы скажете, христианский брак,
который призван задушить всякие влечения природы в душе и теле обрекает нас
этому навечно? Или, может, законодательные границы сильнее связывают
женихов и невест? Нет, конечно, нет! пока, конечно, невежество и образованность
не вызывают друг друга на смертный бой и злоба не одолевает их обоих. Но
разврат, разврат, разврат! Ах, кто теперь хочет о разврате?..» – ну и так далее
цитировал хрупкий мастер затейливых описаний… можно и: затейливый мастер
хрупких описаний. От повторения, я уже много раз говорил, только польза.
– Философиѝя, фо фсех случаям, яфлятся предмет эротика, инаше, я сшитать,
философия, сама по себе и выеденный яиц не стоиѝт, – оскорбился почему-то на
кого-то сказочный сказочник Виланд, – ein ausgeblasenes Ei nicht wert1, -
подтвердил он ещё раз свою мысль горькой немецкой шуткой, – или, гофорья
слофами russisch пословиѝц: «Да мне хоть ты зобак ест (bin), лишь бы яйка давай».
– Ach, quid sunt leges sine moribus (Ах, что значат законы без нравов)? – с
большой долей иронии заметил на это Карл, у которого наша Клара всё украла.
– Natürlich!
– In der Tat!
– Tatsächlich!
– Ojemie!
– Ach!
– O weh!
– Haha, hihi, hdhd, hoho! – снова посыпались реплики, пока, пока господин Herr
поэт Иоган Вольфганг Гёте: «Der Himmel schließt, die Erzengel verteilen sich», – не
закрыл дискуссию.
«Даже юристы различают этот прогрессирующий рост простоты нравов,
различают также хорошо как Мирабо и Россенау2», – не унимался, уже будто из-
1 Выеденное яйцо ничего не стоит.
2 Rousseau Jean-Jacques (1712 – 1778), французский философ.
77
за закрытого занавеса, вслед закрывающемуся небу (оно всегда закрывается,
когда ставят на обсуждение серьёзный вопрос) строптивый, поэтому и не
любимый всеми Гофман.
– Хотя юристы, – вслед уходящим ангелам добавил философ Шлегель, – не
должны позволять себе иметь мнения о великом и заботиться лишь о малом.
– Der Himmel schließt, die Erzengel verteilen sich! – что значит, небо закрывается,
архангелы расходятся, – всё же настоял на своём, поставил свой восклицательный
знак министр Вольфганг и закрыл собрание.
Эх, как бы было нашему доктору полезно и познавательно поприсутствовать
при таком учёном разговоре! по крайней мере, полезнее, чем мухлевать, как
сказала тут же… да всем уже понятно кто сказал, чем мухлевать с игральными
костями: «Увы! Увы и ах! Ух! Ей-богу! Чёрт возьми!..»
Но, дόктора, все же помнят эти налезающие друг на друга коньюктивы: «…
господин Шлегель мог бы прекратить… профессор поддержал бы… рассказал
бы…», но доктора налицо не было…
Если б я была поэтом,
я жила бы как щеглёнок
и не в клетке бы свистела,
а на ветке (б) на заре1
…но доктора налицо не было, а поэтому и вышеописанный разговор не
состоялся. Не состоялся! – старались, старались, напрягались, пучились и не
пролились; столько цитат, сентенций и напряжений ума – всё на свалку, в
корзину, фтопку – а разговора такого и не было.
Говорили об иронии в литературе… об апориях, антиномиях и парадоксах.
Wenn die Soldaten
Durch die Stadt marschieren,
Öffnen die Mädchen
Die Fenster und die Türen.
Когда по улицам маршируют солдаты, прелестные девушки открывают
нараспашку, я бы даже сказал, настежь, окна и двери (свободный перевод).
Правильно! Wenn die Soldaten!.. Правильно – по улицам, в это время, что
называется, marschierten, хорошо хоть не tanzten (от них стало бы), гренадёры,
егеря, сапёры, фузилёры славной, самой гламурной (здесь надо сказать, что
французских солдат тогда уже не били палками, как били ещё прусских и
Mirabeau Honore Gabriel de Riquet (1749 – 1791), французский политик.
1 Ю. Мориц
78
австрийских), гренадёры, егеря, сапёры, фузилёры и гусары на лошадях, на кόнях
(исключительно в яблоках) славной, гламурнейшей в мире армии императора
Наполеона. Женщины, как известно, бросали чепчики (неисследима, – уже было
замечено, – глубина женского сердца даже и до сегодня), а мужчины (все уже
прочитали) спорили по пивным погребкам об иронии в литературе, потому что
ирония жизни, все уже понимали, проходила по улицам с песнями.
Zweifarben Tücher,
Schnauzbart und Sterne
Herzen und küssen
Die Mädchen so gerne.
Двухцветные1 ш арфы,
залихватские усы и звёзды,
как же тут не обниматься и не целоваться
девушкам с солдатами2
Как сказал великий полководец, после перехода через речку Березину, своим
музыкантам: «…не то играете. Играйте "Veillonsau salut de l'Empire" («На страже
Империи»).
А у нас… «А у нас в квартире газ», – написал бы я, если бы предполагал
(предполагая) сразить очередным блестящим «междометием» издательшу, в
надежде, что её муж, издатель ухватится за это (общее) место и тут же издаст мои
«Записки». Но не напишу! Будем продолжать изыскания невидимых, невидимых
простым глазом миру граней (слёз).
Профессор, оживший для живой жизни под пальчиком Софи, принялся тут же
рассказывать, рассказывать, рассказывать о том, о чём я уже только что рассказал.
О чём? Да, да, как раз о том, о чём говорили, говорил в погребковом разговоре,
можно сказать в стихотворной форме, гер Шлегель, выставляя профессора не
только страдальческой, но и причинной стороной, но с перспективой…
Но ничего, ничего о своих кукольных переживаниях профессор не рассказал.
Это была его тайна. Тайна впереди! Впереди о тайне. Вперёд к тайне!
– Так было же сказано, что разговора такого не было!
– Неѝ было, не былό! Написано же (тут приходят на ум податливые метафоры:
написано пером, не вырубишь топором; словцо не птичка, вылетит, не поймаешь;
рукописи не горят; кости есть даже в самой хорошей рыбе и «Кишок без дерьма
не бывает»3).
Он выставил профессора, но с перспективой, что… за «что» все и выпивали:
1 К тому времени уже трёхцветные.
2 Свободный перевод с немецкого.
3Рабле
79
Wenn im Felde blitzen
Bomben und Granaten,
Weinen die Mädchen
Um ihre Soldaten!
Когда на фронте рвутся
Бомбы и гранаты,
Девушки плачут
По своим солдатам!
драматический диалог, как в настоящем драматическом
театре.
Доктор: Это правда, Софи?
( Софи вопросительно смотрит на доктора)
Доктор: Zweifarben Tücher, Schnauzbart und Sterne Herzen und küssen Die
Mädchen so gerne? 1
Софи (укоризненно): Нет, доктор! – Когда на фронте рвутся бомбы и гранаты,
девушки плачут по своим солдатам!
Профессор (с театральным пафосом): Истина сиюминутна! Основной
ошибкой философов-идеалистов была подмена сиюминутного вечным.
Шлегель…
Доктор: (перебивает Шлегеля) Но возможно ли, Софи?
Софи : (взглянув на профессора) Шлегель сказал, что да!
Профессор: Нас везде подстерегают силлогизмы, в смысле, хитрые уловки и
измышления. Силлогизмы подстерегают на каждом шагу! Вечной истины нет!
Доктор: (очень, я бы сказал, очень-очень иронично и, в то же время
расстроенно, совсем как Шлегель, произносит известный «рогатый силлогизм»)
Если ты чего-либо не потерял, ты это имеешь.
Рогов ты не терял.
Следовательно ты рогат.
1 Напоминаю перевод: …залихватские усы и звёзды, как же тут не целоваться и не обниматься
девушкам с солдатами.
80
Софи: Вы расстроились?..
Доктор: Ах, Софи! Шлегель сказал, шмегель! Разговорчики всё. Риторические
фигуры, междометия, сотрясение воздуха…
Софи: Вы расстроились!
Доктор: Я?
Профессор: Я?
Софи: У Вас, Профессор, выпало «Ду-шеш», а доктор хотел смухлевать.
Профессор: (риторический вопрос) Ду-шеш?
Доктор : (Софи) Вы считаете, что игра должна быть, извините, в кавычках,
«честной»? Что игрок не может, не должен вмешиваться в произвол случая,
случайности?
Профессор: Ах, Алессандро, всякое вмешательство в случайность, лишь только
очередная случайность! Разница в том, что, когда вмешиваешься ты, то и
ответственность за следующий ход ложится на тебя, то есть тогда ты уже берёшь
на себя право утверждать, что ход вещей, после твоего вмешательства, изменится
в лучшую, по меньшей мере, в нужную сторону.
Софи: Но, профессор, у Вас же выпало «Ду-шеш», а Вы так, извините,
абстрактно?.. (такое впечатление, что здесь у Софи капнула слеза – нет, не
впечатление – по щеке Софи скатывается большая, похожая на хрустального
карася или карпа слеза1) .
Доктор: (подхватывает бьющегося в припадке от переизбытка кислорода
хрустального карася или карпа) А люди, милая, отличаются друг от друга тем,
что одни – берут на себя ответственность… за вмешательства, ну, хотя бы,
извините, за свою собственную жизнь, а другие возлагают её на товарища, на
случай, например, на всякие социальные и асоциальные институты, на бога…
(карась или карп выскальзывает из рук доктора, но не падает, как должно было
бы быть, на пол, а летит к закрытой форточке и пытается в неё вылететь).
Профессор: Возлагают, если бог – истина (открывает форточку и выпускает
на свободу карася или карпа).
1 Правильнее было бы: на зеркального карася или карпа. А ещё правильней: на карася или
зеркального карпа.
81
Доктор: Если бог не очередная petito principii – предрешённая предпосылка.
Профессор: Но, это же предмет веры. Мало найдётся посылок, являющихся
истинными, и только вера делает их таковыми.
Здесь у нас предупреждение или совет, если хотите, потому что доктор и
профессор запрягли в этом месте своих Гиппогрифов, и нормальному, с
устойчивой психикой читателю (правильно вы подумали, немузыканту
(вспоминаем Гофмана: "Все люди делятся на музыкантов и немузыкантов" ),
читателю с устойчивой психикой описание лужайки (зелёная, в осенних или
весенних цветах, скошенная и т.д.), в образе и форме которой хотел бы разлечься
(можно развлечься), правильнее, растянуться, развернуться, раздвинуться,
раздаться, распуститься, раствориться, растопыриться (!!!) под пастушкой
наконец пастух, для нормального читателя это лишь поэтическая вольность,
лишность, которую надо глотать, как говорится, не жуя. Так вот, совет:
пролистайте, пропустите несколько страничек вольного эзотерического бреда
умников до следующего анонса под названием: «Продолжение драматического
диалога, прерванного очередными разговорами о тенях» и, тогда, продолжайте
искать на картине злополучную барку и сострадать судьбе рыбаков ли,