За секунду до сумерек

За спиной послышалась усмешка, там стоял понимающе ухмыляющийся Изран.

– Пользы нет, зато есть щенячий восторг. У меня была мысль не брать их собой вообще. Вместо них только пару человек, таких, посерьезнее кто.

Это кого же, Тольнака с Воротом и меня с Краюхой. Я, пожалуй, лучше этих потерплю, чем так.

Чий вежливо улыбнулся, кивнув головой.

– А ты почему с ним пошел? – спросил Изран. – Мы ведь так, баловства ради. А у тебя, если желание есть, с братом бы пошел, делом бы занялся.

Он стоял рядом с Чием, опираясь на кривую корягу-хворостину, как на трость, по обтянутому материей мощному плечу полз жук. И Чию опять почудилось, что в этом простом, вроде, вопросе присутствует какой-то злой замысел. Вернулось то чувство угрозы, и вспомнился Шага, отговаривающий. И потом, когда прощались, как пес побитый.

– Да так, с Краюхой вместе решил. Тоже, наверное, как и они, – он смотрел на Израна и думал: «Это ты-то баловства ради пошел, я же тебя знаю насквозь, ты и не подозреваешь, как».

Он вспомнил, с каким видом Изран сидел в Амбаре после их с Краюхой спора – он навязал этот поход, хотя сам хотел в нем участвовать, вероятно, меньше всех. Просто ты так привык, может, сам и не осознаешь этого. С детства еще понял, что лидер этот подчас тот, кто может там, где не могут остальные. Боятся, стесняются, ленятся, не верят. Лидер – это, конечно, не только это, но именно это ты всегда особенно показать хотел. Это за годы в привычку вошло – показывать делом, что ты достойнее. Только это уже глупостью было в той ситуации.

– А раньше что, не хотел никогда?

– Да почему… Желание было давно уже, просто как… То не до этого, то лень, помню, даже на Сухие сопки два раза хотел, серьезно, уже неделю собираемся, еда, вещи, одежда – сорвалось… Потом вот уже весной, месяца четыре назад, опять решился, опять собираемся – снова тоже самое, тогда у брата скот падать стал – не пошли. А вообще, наверное, просто, так оно нужно мне было. Если бы по-настоящему хотел, случай бы нашелся. Ты-то ведь тоже планировал.

– Ну. Ну, я на охоте и был раз, года три назад, наверное. Тоже несерьезно, хотя тянуло вообще-то, этим меня заниматься. Даже не столько охотой самой, сколько путешествиями.

– Я сколько себя помню ребенком, всегда хотел Караванщиком быть, прям мечта была.

Изран улыбнулся:

– Ну и что, ты думаешь, я не знаю, что ли? Что я не помню, как мы в Караванщиков потом играли, полдеревни в них, с твоей подачи, играло. А помнишь, как-то мы решили, что кому-то надо быть скотом, так как у настоящих Караванщиков, типа, скот вьючный всегда. Помнишь, это один случай такой был – до этого у нас скота не было. Нарядили мы скотом Чуба, и давай, сначала землю на нем возили, потом сами катались весь вечер.

Чий заулыбался, не зная, что говорить, он и не думал, что кто-то помнит такие подробности, тем более Изран.

– Вспомнил?

– Я тогда одеяло свое из дома принес, которое мы на него накидывали, – сказал Чий.

– Это зеленое такое было?

– Ага, мы его утопили потом.

– Они засмеялись.

С боку встал распаренный, мокрый от пота Дерево. Он был раздетый до пояса, на грязных от намоченной степной пыли груди и плечах красные полоски следов от растопыренной пятерни. В руке он держал кусок дымящейся лепешки, другой чесался и смахивал с тела катышки.

– Горят, – авторитетно заявил он, пытаясь запихать в рот обжигающий хлеб.

– Вы сразу-то не жрите, – повысил Изран голос так, чтобы его было слышно у костра, – потом делить будем.

– Да мы первую только…

– Дай, попробую, – он взял у Дерева остатки. – А что сырая такая?

Вот так вот Шага! Чий глядел вслед удаляющемуся Израну, мельком обернувшемуся в его сторону. Вот и пойми его после этого. Поговорили просто, по-человечески. Он неожиданно для себя обнаружил, что даже расположение к нему почувствовал какое-то. Они же, оказывается, росли вместе, это тот самый Изран, которого он почему-то уже почти забыл и никогда не связывал с Израном нынешним. А может, и зря. Такой же ведь человек, как и тогда был, такой же, как и все, только справедливый не по возрасту и упрямый. Надо же, помнит. А сейчас просто образ играет, не слишком ли мы вообще от него много хотим, он раздувает вокруг себя легенды, потом этим уже самостоятельно начинает заниматься вся Деревня, и все в них же верят. А за всем этим должен быть человек. Что тут может случиться? Получим в нос из-за глупости Краюхиной, ну и правильно, незачем было затевать это все.

В стороне послышался крик. Он обернулся резко. И увидел выскочившего из кустов Тольнака сотнях в полутора шагов. Тот еще раз закричал, замахал чем-то в руке, он, насколько можно отсюда разобрать, щурился, и стало ясно, что это он, от радости улыбается. К нему тут же побежали Ушастый с Рыжим-младшим. Тольнак подбросил тушку в воздух, она закувыркалась беспомощно, вращая тряпками- конечностями. Убил кого-то.

Вот, видимо, как надо ходить «серьезным и взрослым», Санва с Драром.« Ой, ты убил. А-а-а-а-а». И Санва бежит к Драру: « Ух ты! Вот это да».

Он не стал смотреть, как они возвращаются. От этих сцен его почему-то коробило. Хотя, может, и нет в них ничего страшного. Они не на охоте, никто не устал, может быть, можно ходить и по-другому, не так, как привык видеть сам. Он заметил, что на него смотрит Краюха, видимо, неправильно истолковавший его выражение.

– Чего невеселый такой. Сейчас пожарим, там, если на раз, объесться хватит, голодать не будем.

Это был упитанный самец марана, здоровый, разъевшийся. Свисающие уши закрывали тупоносую морду, с которой уже почти не капало. Его повесили между трех копий, пока освежевали. Мясо выглядело красиво, оно было красное, точёное как будто, уже так, на вид, ясно, что вкусное, на суставах красивая белая паутинка сухожилий.

Сбоку рассказывал Тольнак, Чий, в основном, следил за процессом разделки, только изредка на него глядя.

– …Вообще не ожидал. Пошел у кустарников, хотел норы посмотреть. Думаю, может, попадется что, ну, там бобрянка какая-нибудь… Мелочь – кожа да хребет. Сижу, у корней землю осматриваю, и слышу: сзади что-то зашуршало, смотрю, он подходит из-за плеча, сам, принюхивается. Я замер, нож в правой руке, то есть вот так, к нему рукояткой, и сам не повернешься и нож не повернешь. Я, получается, в тени сижу, вот тут куст, так солнце, и вот так тень, а он снаружи и не видит ничего. Остановился, нюхает. И тут, когда я на него посмотрел, он меня тоже заметил. Замер и стоит, у меня аж сердце екнуло, рукой дотянуться можно, и нож к нему лезвием не повернешь – это все будет, думаю – уйдет. Я вот так вот как сидел, ручкой в отмашку нахлестом как дал, по носу прям. По лбу если бы попал, все бы ушел…

– Надо мне с тобой было пойти, я же хотел, – Чий узнал по голосу Ушастого.

– Рядом заржал Ворот.

– Ты чего, Уши, зла нам желаешь, мы бы тогда голодными остались, даже не вздумай с ним ходить.

– Да ладно ты…

Они развалились на траве среди мешков с поклажей и сумок. В воздухе стоял запах печеного мяса. Чий чувствовал спиной что-то твердое и угловатое, поступающее сквозь ткань мешка. Кто-то все еще возился у костра, стреляли сырые хворостины. Доев кусок мяса и ломоть лепешки, облизал жирные грязные пальцы, обтер жир с щек. Внутри чувствовалось сытое ленивое спокойствие, было приятно лежать под этим синим небом, слушать птичий щебет, стрекотание в наполненной жизнью траве. Говорили ни о чем. Лица вокруг были сытые и довольные, как и у него самого, наверное. Прогулка! Может, все-таки дойдем. Он попытался посмотреть на них отвлеченно. И увидел только оптимизм, четвертый день, все идут. Трудно, но ведь идут. И все получается пока. Встают утром, ложатся вечером. Все пока аккуратно. И Деревня уже далеко, захоти они сейчас вернуться, это не так просто сделать будет, она где-то в той стороне осталась, откуда пришли, это вокруг уже чужая Степь, а она там – через поле. Чий представил, сколько они уже прошли, если всего идти, говорят, около трех недель, может, меньше, если повезет. Четырехдневный отрезок выглядел на этом фоне внушительно. Они говорили тогда с Шагой, вспомнил он, о том, что будет прогулка, и еще – он уже тогда не верил, что они дойдут.

Был вечер, ручей впереди внизу, блестел, они сидели на сене.

«– Я тебе не об этом говорю, это не значит ничего, получит он, не получит – не важно, зачем ты все время так разговор поворачиваешь.

– Как я поворачиваю? О чем мне тогда еще говорить, если ты начинаешь о том, что так все оставлять нельзя, а то будет Краюхе плохо, – о чем я еще должен?

Шага отвернулся, скорчив негодующую гримасу.

– Ты понимаешь, что когда люди идут, так как они, бесцельно, то они идут гулять, а когда им перестает нравиться, то они возвращаются. Но в вашем случае такого не получится. Потому что Гроза Амбара это дело устраивал. Из-за Краюхи, правда, но он ведь все равно. А когда голота станет рваться назад, вот тогда крайним будет кто?

– Я буду его защищать, грудью поднимусь, чтобы не побили его по лицу, а то он этого не перенесет… – сказал он также резко.

– Да что ты ерничаешь, почему ты серьезно говорить не хочешь? Даже если и по лицу…

– Ну, конечно, не буду я стоять и смотреть, как он получает, в любом случае, вместе там будем.

– Шага фыркнул со злости:

– Вы не можете туда дойти, понимаешь? Даже с Израном.

– Понимаю, – кивнул он.

– А то, что ты ситуацией собираешься воспользоваться, тебе же и боком и выйдет.

– Чем это я воспользоваться собираюсь?»

Шага опять посмотрел на него странно. Через какое то время все пошло по новой. Снова он говорил, что это страшно. Спорил зло, непонятно почему. И, или недоговорил что-то, или намекал, впрочем, он бы не стал намекать, но в лоб отчего-то не говорил, прямо. Чувство создавалось, что один из них дурак, во всяком случае, Чий себя дураком чувствовал постоянно. И поговорили как-то, не «толком» что ли, нехорошо, и разошлись также – с обидой, и, вроде как, не досказав. Хотя ценного для себя из того разговора Чий тоже не вынес много, как позже выяснилось, до чего не додумался сам. И, уже когда расставались, Шага неожиданно объявил, что тоже пойдет.

Действительно, тогда я не верил, что мы дойдем, значит, когда выходили, то пошел, потому что заразился Шагиными суевериями. А почему я решился идти вообще, первый раз, еще тогда, задолго до этого разговора? Если не верил? Непонятно, какой смысл идти, если знаешь, что не дойдешь?

А ведь это мысль! Он разглядывал их стоянку. Как это они не дойдут, действительно. С ними Изран, и, более того, это вопрос престижа его – как он сможет доказать, что он прав, если, конечно, не запорет все сам Краюха? Только оказавшись на Громовой, да и запороть Краюхе надо с талантом еще, чтобы с него сразу снимали все обязательства. Они должны будут идти, когда кто-то захочет обратно, его будут гнать пинками. Ситуация на самом деле получалась необычная. Дойдут, у них выбора нет.

Его развеселила эта мысль. Появилось почему-то желание посмеяться злорадно и мысленно потереть ладони.

И тут он вдруг подумал, что, может быть, Шага не так уж и не прав был. Опасность разной может быть. Он быстро вспомнил картинку: они идут с Амбара по околичной дороге, крикнул тудар, и ему становится страшно оттого, что ночная Степь ожила на его глазах, и он, вроде, впервые подумал, что Краюхе что-то угрожает. Опасностью могут быть не люди, они ведь не на улице и не на пустыре, вот она Степь.

Не может быть прогулки, не может быть никакой прогулки по Степи, которая всегда окружала его народ, являлась частью того, вокруг чего вертится их жизнь и интересы, их мир. Но никогда его народ не относился к ней, как к своему дому, за исключением разве что единиц, как его брат, даже не таких, хоть он и чувствовал ее нутром и проводил в ней большую часть жизни, даже у него в словах можно было услышать такое же отчуждение и недопонимание, что у всех. Есть она, и есть я.

Домом ее считали только такие, как Борода, тоже, по сути, чудак, как и его отец, тоже высмеиваемый в Деревне. Один раз тот на спор остался в Степи абсолютно без еды и без ножа в двух неделях пути от Села и выжил, грязный весь, отощавший, оборвавшийся, но выжил. Вот такие, да, такие, ее домом называли, если они раньше рождались только, но ведь это ненормально, неестественно – считать родной сухую, раскаленную летом и промерзшую зимой землю, кишащую зверьем.

Его народ всегда считал ее врагом, с которым надо бороться для того, чтобы жить. Может быть, за это свое неправильное отношение Борода теперь и расплачивается: больной, доживая последние дни не нужной никому жизни.

И Тольнак к тому же… Про которого в плане его способностей охотничьих он не слышал ничего, даже не то что хорошего, совсем ничего. Непонятно, куда он их так заведет. Это как хохма. Тольнак идет с ними, вместо охотника.

Он зачем-то ворошил общий ушастовский мешок. И взгляда Чия на себе не заметил, и Чий вдруг понял, что первый раз за то время, как они оставили Село, боится. Первый раз он понял, что они ведь все- таки ушли. Деревня уже в четырех днях. В трех с половиной.

По телу прошел озноб, даже спать перехотелось, дрема прошла совсем. Он повернулся набок, сердито сжав губы, подумал, что надо не полениться и обязательно забрать у Ворота свое копье.

Проснулся он оттого, что ощущал сильные толчки в плече. Он открыл глаза, щеку колола трава, он тупо, спросонок попытался ее смахнуть. Солнце уже перевалило зенит, и небо было затянуто облаками.

– Чий, поднимайся. В себя пришел?

– Чий, щурясь, кивнул.

– Собирайся, сейчас пойдем уже.

Он нехотя поднялся, оглядевшись. Все уже практически собрались, все то, что доставали во время привала, разложили по мешкам, ждали только его одного. Он несколько раз глотнул воды, несмотря на то, что пить хотелось, удовольствия это не принесло, за четыре дня пути в тесных бурдюках под сильным солнцем, она уже затухлась. Теплая, неприятная на вкус жидкость скользнула внутрь. Он сунул бурдюк на место и поднял мешок.

– Что так поздно разбудил, мог бы и пораньше? – сказал он, засовывая в лямку плечо.

Краюха проигнорировал вопрос:

– Готов? – сказал он. – Пойдем.

Он развернулся, и все тут же двинулись. Щека продолжала чесаться, должно быть, он ее отлежал, заспал, и сейчас она покрасневшая, опухшая, в рубцах от травы, как и ладонь которую он тоже отлежал, она уже не была багровой, постепенно приобретала нормальный цвет. Долгий дневной сон – занятие, вообще, малоприятное, никогда не любил, обязательно вот также отдавишь что-нибудь, ломает всего, и, главное, чувствуешь себя из времени выпавшим, то ли утро, судя по ощущениям, то ли за полдень, судя по тому, что вокруг. Настроение сразу пропадает, отходишь потом до вечера. Особенно когда так: встаешь, и все на тебя смотрят, уже готовые, как ты глаза открываешь, начинаешь собираться второпях. Молодец Краюха.

Чий оглянулся в последний раз, посмотрел на место их остановки. Оно опустело, но с окружающей Степью уже не сливалось, на земле от них осталась только мятая трава и куча угольев.

Он нагнал Краюху.

– Долго я спал?

– Да… – он пожал плечами, помялся, – да прилично.

– Здорово меня срубило. Я даже не помню, как заснул, лежал, лежал.

Справа не очень далеко в воздух поднялась стайка каких-то крупных черных птиц и медленно, как бы нехотя, полетела к горизонту. Птиц таких он раньше не видел, и сейчас они ему не понравились, было в них что-то мерзкое: коренастые, за исключением длинных красивых крыльев, огромный клюв, и большие, почти человеческие глаза. Он ткнул пальцем в небо.

– Смотри, смотри. Видел? Туда вон, птицы четыре штуки.

– Ну и тва-а-ари!.. Домой бы такую притащить. Поближе бы были, да?

Чий не ответил, поправил перекрутившуюся рубаху, а про себя подумал, что ловить бы таких ни за что не стал. Тем более забавы ради – какая тут может быть забава, слишком опасно они выглядели. И хитро как будто, наверное из-за глаз. Птица с человеческими глазами – мерзость.

– У Тольнака можно спросить.

– А ты думаешь, он знает? Потому что он к марям ходил, он тут везде разбирается во всем, и птиц он знает, и все вообще он знает.

– А почему не так?

– Да чего вы с ним носитесь, ну, допустим, был он тут раз, с чего ты взял, что он тебе тут в каждом кусте разбираться должен. Не видел он их никогда, потому что редкие очень, были бы не редкие, ты бы их сам видел, потому что тут до Деревни не так уж и далеко. Слушай, а, может, они местные, в смысле, из Леса.

– С чего ты взял? – сказал Краюха.

– Да не, я не то чтобы серьезно, просто думаю, звери лесные из него не выходят, во всяком случае, недалеко, а птицы – то дело другое, им и Болото не помешает, и овраги.

– Ни о чем это еще не говорит.

– Знаю, я сказал же несерьезно.

Чий повернул голову, став смотреть на поле рядом. Он вдруг обнаружил, что прыгунков в небе стало меньше, и летали они теперь ниже, отдельными одинокими роящимися кучками, разбросанными на буром поле, в кучки собиралась, видимо, небольшая часть. Основная масса сидела на траве, брызгая из-под ног при ходьбе.

– Ты, кстати, мне на вопрос не ответил.

– Это на какой? – сказал Краюха.

– Не помню, насчет сна что-то.

– Последнее, что ты говорил, – сказал Краюха, – было: «ничего себе меня вырубило. Я даже не помню, как заснул, лежал, лежал»… Что я должен был ответить?

Чий усмехнулся:

– Правду, Краюха, правду. Мне всегда правду говорить нужно.

– Да? – изобразил он притворное восхищение. – Тебя так вырубило. У-ух как, лежал, говоришь? Лежал, да?

Чий засмеялся:

– Если серьезно, я хотел… Еще кто-нибудь спал?

– Все почти.

– Ты тоже.

– Не-а, не заснул, так, дремал, просто валялся. И Ворот с Израном не спали, поперлись куда-то, долго не было. Сумку Воротовскую с копьями с собой взяли, додумались тоже, вышло бы что-нибудь, сожрало нас, и все, и не сделали бы мы нечего, хворостинами особо не наотбиваешься. Чего там, много надо, что ли? Сатров стая.

– Вряд ли, они сытые сейчас. А зачем им копья нужны были?

– А спроси… Потом вернулись, злые как псы, чего-то они не поделили, что ли. Он даже орал на Ворота, по-моему, – Краюха поднял голову и посмотрел вперед, оценивая расстояние до идущего перед ним Дерева.

– Показалось мне так, это когда уже возвращались… Не нравится им здесь.

– А ты чего ждал, что они плясать от счастья будут, они же не ты.

– Да ничего я не пляшу, – сказал Краюха обиженно.

Видать, в самом деле не ладится у них что-то. Орал на Ворота. Если на Ворота, значит, было из-за чего, просто так бы не стал. А сумка зачем? Ерунда какая-то выходит.

С Шагой они тогда сошлись только на том, что бардак все-таки будет, и описание того, как именно будет, у них совпадало почти. А потом, когда понял, что не пойдет никуда, уже когда собирался неделю, вот тогда он Чия удивил по-настоящему. Пришел с утра не к Краюхе, а именно к нему, вытянул его на улицу. И стал весь, потупившись, смутившись, рассказывать, что у них в этом году дела совсем плохо. Надо уходить на збуру, отец говорит, к песчаникам. И ему придется с ним идти, потому что, действительно, если не она, то все будет, стада-то нету, ну, ты знаешь, как у нас, ни куска в доме, и это сейчас, а зимой что?

Он все оправдывался и оправдывался, весь жалкий, как будто о нем из-за этого кто-то думать станет плохо, а Чий стоял там, спросонья глядел, как он волнуется, и не мог понять, почему, собственно, может, он что-то упустил важное. Чувствовал себя тоже неловко. Это даже теперь неприятно вспоминать было. Ну и что, в самом деле, тут такого, ну, не пойдет, так не пойдет. Он извинялся, как будто кто-то может подумать, что он неправду говорит, и почему тогда к нему пришел, а не к Краюхе, которого он «спасать» собирался. Главное, говорил так, как будто Чий его понимает, что он имеет в виду. Имел же что-то, Чий ему в подобном духе и сказал, он не помнил уже, такое там, подходящее на все случаи жизни, по плечу его хлопнул. Казалось бы, тот на нечто подобное и рассчитывать должен был, и случай-то, вроде, простой – пришел извиниться, так и надо: сказал, мол, «да все нормально, чего ты? Сами разберемся», как, в принципе, Чий ему и ответил. А отреагировал Шага совсем странно. Отступил назад, поглядел на него, не понимая, растерянно, потом что-то, вроде «ну да, ну да». И остался стоять, больше он говорить не собирался, стало неловко, и они разошлись. Это было за несколько дней до выхода. Больше они так и не увиделись.

««Не нравится им здесь!» Он что, совсем ничего не понимает? Странно, что хоть кому-то здесь нравится. Мне вот тоже не нравится». – подумал он. Другое дело, что и им это рано или поздно тоже надоест. Все-таки было неясно, как сам он решился идти, пока не верил в результат, в то, что дойдут. Сейчас-то понятно…

Получается, Изран идти, естественно, не хочет. Для него весь этот поход имеет только одно значение – он должен дойти до Громовой, чтобы доказать всем, что он прав, в первую очередь Краюхе, который формально в этом точно также заинтересован только с результатом обратным, но тот, даже если не дойдут никуда, все равно будет выглядеть в выигрыше.

Чий удивился, как у него все стройно выходит, логично, думать было приятно, даже азарт некий появился. Этого второго результата можно избежать, наверное, если они не дойдут по Краюхиной вине. Тут Шага был прав и в том, что им всего этого добиться будет легко, наверное, – Краюха получает в нос, мы возвращаемся. До сегодняшнего дня этот вариант развития событий казался ему едва ли не единственным. А сейчас появилась еще одна возможность, в голове появилась, он до нее додумался, объективно-то она была и раньше. Что ведь, если ничего не случится, то все остальные будут вынуждены идти. И дойдут? Он поднял голову, оценивая.

Так вот я чем воспользоваться должен был! Вот что он имел в виду. Чий поглядел на идущего рядом Краюху, внезапно захотелось похвастаться, додуматься тот до этого не мог, наверное удивится, слушать станет. Тем более он об их тогдашнем разговоре с Шагой не знал ничего. Разговаривали уже после того, как он ушел, а потом Чий при нем ни разу не упомянул ничего из того, о чем шла речь, почему-то говорить раньше было неприятно. Краюха был занят мыслями, он еще раз поглядел на него, собираясь.

Помнишь, как Шага решил с нами идти, – сказал он. – Знаешь, это после чего случилось, я тебе не говорил?

Краюха с сомнением поглядел на него.

После чего?

Помнишь, мы до этого за день или за два у него сидели втроем на сене, вечер уже был.

Ну. Ну, вроде что-то помню. На покосе?

Да нет, у него. На стоге, за домом под навесом.

Ну, допустим.

А потом у тебя дела какие-то были или еще там что, ты ушел, и после этого мы разговорились. А через пару дней уже и ты знал, что он собирается.

Ну, и до чего вы такого додумались?

А ты как себе представляешь, о чем мы думать могли. Если речь шла о походе. Это додумались мы как раз ни до чего – я его не понял в конце, когда он пойти собрался. А вообще-то не зря поговорили, по- моему, вот я на тебя, Краюха, смотрю, если честно, ты ведь ничего совсем не понял из ситуации, ты и пытался-то не в том направлении. Погоди, не перебивай, – Краюха собирался что-то сказать, но он его остановил. – Вот если ты не такой, да, легкомысленный, ответь мне на один вопрос: смотри, затеял все это не ты, затеял Гроза, так? Ты только согласился, Ворот идет с ним, Тольнак тоже с ним, и, типа, охотник он у нас бывалый, ты – тоже понятно, без тебя бы никто никуда не пошел. Это все затевалось с целью показать, что ты не прав. Это-то тебе ясно, я иду с тобой так, а зачем тогда все остальные? Дерево зачем, Рыжий, Младший Рыжий, зачем с Сураном?

– Ну… как… – он замялся.

– Ну и как же. Зачем они ему, во-первых; зачем они сами пошли, во-вторых. Вот видишь, а ты думаешь не о том, ты думаешь первым делом: «Ушастый? Это хорошо, если что-то случится, легче будет его крайним выставить».

– Ну и что Шага на этот счет говорит, почему пошли?

– А Шага на этот счет как раз-таки ничего нормального не сказал, бред один нес, по-моему. Я как думал… – он посмотрел на заинтригованного Краюху, который заинтересовался, но явно пока ничего не понял.

Не с того ты ему объясняешь. И не поймет.

Он замолчал ненадолго:

– Слушай, а как ты думаешь, почему в Амбаре тогда нам просто не надавали?

– Потому что я сам согласился так спор решить.

– Да, но лучше ему было бы как: никуда не ходить, ты посрамлен, авторитет его непререкаем. А получилось, что, чтобы восстановить эту непререкаемость, он должен куда-то ведь идти, через Степь эту.

– Я насколько понял, судя по всему, что он и сам не прочь был сходить.

– Нет, не так все совсем, это он выставил все так, что он не прочь, а на самом деле, ему это ни к чему совершенно. Ну, ты сам подумай. Подумал? Тогда спрашиваю еще раз: почему же он сразу там не решил. Ситуация такая получилась, скорее всего, он растерялся и ошибся просто, можно было начать тебя бить, и пришел бы к результату нужному, также точно. А ему показалось, что нельзя, и я видел этот момент, когда он сломался, как он метаться стал, а потом сломался. Понимаешь? Думал, показалось, а на сене у Шаги сидели – он мне о том же самом сказал, именно тот момент, та же самая реакция.

Он стал ему рассказывать, почему так произошло, о своей теории насчет поведения Израна, о том, что ему говорил Шага, и как это все объясняет. Привел ему примеры, подтверждающие теорию.

– Не надо ему ни на какой Лес смотреть, и дело даже не в том, что не интересно, а просто глупо, несерьезно. Но уже поздно, и он идет. Не может же он от своих слов отказаться, если так, то получится, что он не прав – в споре тогда, или испугался потом, но ведь это же Гроза Амбара, Изран, Изран не прав не бывает. А теперь смотри, что выходит, мы идем для чего-то, опять же, не смотря на то, что тебе и не надо, по идее, до Громовой дойти, хотя там вы друг перед другом только об этом и говорили. Он, вроде как, тоже для чего-то идет, а они все зачем? Они идут просто так, бесцельно, так не может все время продолжаться.

– Ну и зачем все они ему?

Я полагал, исходя из рационального, то есть: они, вроде как, хотели сами, сами вызвались. Если бы брал всех своих, то это через нежелание, мог бы, но вреда так больше, чем пользы, кроме того, потом кто о твоем поражении должен рассказывать в Деревне. Он о своей репутации печется. Что будет, если об этом будут рассказывать Израновские, сколько им веры будет? А еще если в походе участвовали одни Израновские.

– Что прям настолько? – Краюха улыбнулся.

– А как еще! Ты что думаешь ему это так, ерунда! Он из-за этого сюда и поперся.

Дерево, шедший впереди, обернулся, покосившись на них, и Чий понизил голос:

– А что Шага насчет этого сказал? – спросил Краюха.

– Да чушь какую-то. Вроде не может он, чтобы не было рядом с ним тех, которыми можно управлять. Не прям так, конечно, пытался там покрасивее, но все равно ерунда какая-то вышла.

Зато, кроме этого, Шага, у тебя все ловко выходило. Я сейчас ему об этом рассказываю, и он, наверное, думает, что мы все это вместе придумали, в каком-то смысле, он окажется прав, потом я, действительно, много об этом думал, но впервые-то большую часть услышал тогда. Впрочем, все равно ведь ошибался, перестраховщик ты, Шага. И почему мы не должны дойти? Он ведь в этом уверен был? Раз все сложилось так – тут тоже ошибся.

– И вот еще что. Смотри, по идее, если бы мы решили вот так же стихийно сходить на Громовую гору, не из-за спора того, а просто так, подумали бы, подумали и решили, что неплохо будет, дошли бы мы. Даже нет, представь, живешь ты на хуторе, никуда не выбираешься, ни с кем на Амбаре не споришь, и мыслей тебе в голову о Громовой Горе, о том, чтобы туда сходить, не приходит. И тут ты вдруг узнаешь, что кто-то из молодых, из нас собирается… Израна нет, вот представь такую ситуацию, со стороны посмотри. Я иду, ты меня не знаешь, Дерево, Рыжие, Ушастого вон с собой взяли, дойдем мы или нет?

Краюха заколебался.

Не так я. Не хочет признаваться, что это смысла не имеет.

– Ну, вот так отвлеченно, серьезно это или нет?

– Ну, несерьезно.

– Не дойдем? Я не спрашиваю о результате, я спрашиваю о том, как бы ты отнесся.

– Не дойдете. К чему ты это, что и мы не дойдем никуда? А ты не думаешь, что вы увлеклись с ним оба, бардак, прогулка ваша…

– Это не наша прогулка, это ваша прогулка, и ты мне мысль до конца довести не даешь.

– Ты не спрашиваешь о результате, а спрашиваешь, как бы я отнесся. Я тебе ответил, как бы отнесся, но ты же сам знаешь, что на результате это, возможно бы, и не сказалось. Ты называешь именно таких людей и требуешь у меня, чтобы я сказал свое мнение, естественно, я тебе свое отношение сказал, и потом, я тебя не знаю, ты бы тоже пошел. Вот ты бы их взял и организовал, независимо от моего мнения.

– Ага, я. Ты вокруг себя посмотри. Это так делом занимаются? И ты, может, не заметил, но с теми, кого я назвал, ты и идешь, и, может быть, сам не лучше. Я тебе говорю, что когда у человека нет конкретного дела… да ты сам посмотришь еще.

– Вы увлеклись. Я ничего плохого сказать не хочу, но, по-моему, вы действительно заигрались. Ты возьми посмотри на это так: я, они, ты, почему сходить решили? Сидели всю жизнь безвылазно, ничего не видели, а тут, во- первых, опыт, во-вторых, интерес, Лес, Громовая – это не то же самое, что в двух днях пути от Села силки ставить, два дня туда, два дня обратно и там три, конечно интереснее. И к тому же у тебя самого, какое тут конкретное дело?

– Никакого.

Интереснее. Лес. Громовая. Болото. Болото тоже интересно? Об этом он сейчас задумываться не станет. По виду Краюхи совершенно ясно, что тут его сейчас не переубедить. Он-то его знает, дурня. Но, пожалуй, это и не страшно, и кипеть по этому поводу не стоит, скорее всего, сам должен понять. Это человек такой. Когда его сразу в чем-то убедить можно было? Всегда так – сперва упрется, зато не дурак далеко, и по ситуации хорошо понимает. Ему только время дать, сам разберётся.

– Ты мне так и не дал до конца мысль довести. Мы остановились на том, что тогда бы ты отнесся,– если не вникал бы и всё было бы так, как я описал, не дойдем, – бы ты, отнесся, – он посмотрел на недовольный Краюхин вид, поморщившегося и собирающегося что-то ответить. – Не вникал бы! Если бы всё!.. Так, как я и описал! – Краюха вздохнул и нетерпеливо покивал, не убрав с лица гримасу. – Вот. Тогда, а если ты знаешь, что Изран с нами… со мной, с Деревом, со всеми ними тоже идет. Как бы думать стал? Понимаешь? – он, наконец, видимо, стал понимать, что хотел сказать Чий. – Потому что, действительно, у него такая репутация, если он за что-то берется, то, значит, это не глупость, и если сейчас ничего с тобой (Не сделают, бить тебя не станут, и крайним ты не окажешься. Он не стал так говорить) и вообще не случится. То тут ни у кого выбора не останется. Придется дойти, понял? – Договорил он и замолчал на долго.