За секунду до сумерек

Странности. Если глядеть на лужу на расстоянии ладони от нее, лужи не увидишь, только воду, и, если стоять на распаханном поле, его тоже не увидишь, только землю, чтобы увидеть поле, надо стоять за краем. Со мной, похоже, также, что ли? Во-первых, не до этого, и всегда не до этого было, пока я тут, да и что я могу реально. Чтобы увидеть, надо стать за краем, надо пойти на Громовую, чтобы, может, хоть что-то понять здесь… А ведь иду! Он посмотрел под ноги и по сторонам. Он действительно шел. Лес натуральный. Как будто все на самом деле. Он впервые об этом подумал. Когда-то в деревне они решили сходить на Громовую, придумали тогда план, и сейчас Чий вдруг понял, что он его все-таки воплотил, пусть не так легко, как они тогда рассчитывали, но в Амбаре они решили прийти любой ценой, по-взрослому, задача есть, значит, надо дойти, а то будет несерьезно, любой ценой. Вот так у него и вышло, ведь вышло же, внутри шевельнулось что-то вроде гордости – их уж нет, а он, действительно, почти дошел, здесь, среди этих деревьев и вечной сырости.

Странное – жабы гигантские, да об этом слухи ходили еще дома, об этом он тогда размышлял, конечно, не именно о жабах, а о загадочном лесном зверье. А еще? Чию приходилось слышать о том, что где-то на севере существует лес или леса, там кончилась Степь, и говорили, что намного холоднее и бывают большие ручьи, это знали в Деревне, но ближе к ним на юг деревья постепенно кончались, потом их практически не было совсем (это он уже узнал из рассказов караванщиков), долго не было, долго, а потом вот тут рос Лес. Маленький по площади, но с огромными, а значит, древними, деревьями. И не существовало здесь тех особых ручьев. И все это происходило не на влажном севере, а у них. Вместо ручьев с улицу тут, правда, имелось Болото. В разгар лета, когда трава в Степи выгорает и превращается в бурую высохшую солому, когда над раскаленной землей по Степи нельзя идти днем и Болото мелеет, Лес такой же зеленый, как и всегда, а те, кто охотился рядом с Болотом, говорили, что, когда ветер дует с сопок, он влажный, и росы на утро бывают самыми обильными.

В зверей он тогда, может, и верил, но сомневался, не зная, что здесь правда и сколько ее. И, видимо, главной странностью, он полагал климат, или главный обоснованным доказательством странности, а значит, имелись и еще и все эти рассказы о лесовиках, зверях и т. д., могли тоже быть правдой, и существовала еще одна странность, неоспоримая, в которую он верил с самого начала, это, помимо неё, главным был климат, – Громовая гора, куда он шел сейчас, чтобы стать за краем.

Тумана сегодня почему-то не было, и куда-то совсем пропал ветер. Снаружи, наверное, был очень жаркий день, так как он умудрился вспотеть, перелезая через бесконечные обрывы и овраги. В низине он натолкнулся на журчащий поток, не с улицу, но такой он видел впервые, через прозрачную ленту воды пришлось прыгать, разбегаясь. В голову ему пришла мысль, что тут можно искупаться. Жарко было по- прежнему, рубашка липла к спине, лоб и скользкий от жира нос покрывали капельки испарины. Он вернулся, нерешительно стащил штаны и опустил ногу в воду. Ручей, чистый и плавный, только со стороны выглядел заманчиво – Чий почувствовал, как ногу обожгло, от стопы и до колена тек прозрачный жидкий лед. Он тут же выдернул ногу обратно. Помыться не получится, пришлось, морщась от холода, обтереться из ладоней. Он постоял немного рядом, обсыхая, прежде чем снова одеться.

Стало прохладнее и приятнее идти, то ли потому, что охладился, то ли из-за того, что низина, деревья тут росли плотнее и сами были выше. Потом она кончилась, пришлось опять лезть на сопку. Он вдруг подумал о том, что все эти муки его здесь, от каких-то его особых качеств, которых он раньше не замечал. Он ведь никогда не был человеком действия, только думал, в этом Шага был прав, сравнивая его с отцом. Может, поэтому, а может, наоборот – он не человек действия, потому, что этих качеств никогда не имел. Просто в последнее время он стал ловить себя на мысли, что что-то делает не так, и тогда у него появлялось ощущение, что за ним кто-то смотрит со стороны, и он пытается доказать себе словами необходимость сделать именно так, и вроде все верно. Но ощущение не пропадало. Не все так однозначно, он и лучше умел быть подчас, но когда рядом другие. Вот если бы сюда попал Ворот, казалось, он лишился бы многих неприятностей Чия, у него все шло бы по-другому, или Шага. А вот если бы они пришли сюда вместе, то лучше бы стал Чий, он в этом не сомневался, Чий придумал бы что-нибудь ценное, брал расторопностью и серьезностью, и как-нибудь еще и высмеял бы его за какую-то промашку. А сейчас он один, и все получается, как получается. Как это объяснить? Выходит, он умный только рядом с кем-то, то есть лучше; когда один, то не лучше, а, может, хуже.

Он задумался – почему-то подумалось, что все это неспроста, вспомнилось, как Шага доказывал ему, что он такой же, как отец, тогда он всерьез его не принял, и что тут есть какая-то реальная связь, некая, надо только понять. Он принялся вспоминать отца, все то, что он о нем когда-то слышал, потом Кунара – «здесь все твари, он один человеком был», Деревню, потом, как-то также незаметно, перестал искать какую- то там связь, под неторопливую механическую нагрузку, мысли также неторопливо сосредоточились только на самой Деревне.

Он вспоминал, вспоминал мать, брата, почему не пошел Шага, как они подрались накануне выхода, когда шли с Амбара с Ручьевскими, он, Краюха и Шага, и Краюха тогда был еще братом, а не скотиной, вспомнилось детство, куча всяких мелочей, которые обычно не замечаешь и которые, оказывается, он помнил, куча: соседи, ручей, холмик за поворотом на околичную дорогу из выкинутого когда-то мусора, поросшего травой, перебитое ухо братова «Зверя». Он не думал, что знает столько подробностей. Опасности сегодня Чий не заметил, ничего: ни людей, ни зверей, только деревья, один раз он что-то услышал, похоже на тот неритмичный механический треск, как что-то с перерывами пробирается через кусты, какой он слышал поначалу, когда Жаба вздыхала, только слабый, очень далеко, треск повторился несколько раз – Чий замер и прислушался, все пропало и больше не появлялось, а, может, ему вообще показалось.

Перед вечером он все-таки решился. Чтобы себя еще раз убедить, что страшного впереди ничего нет, надо еще раз увидеть Громовую, для этого надо залезть на дерево и посмотреть, и сделать это надо именно сейчас, пока на стволах не запрыгали фиолетовые отблески, она еще без искр, просто лысая и неказистая сопка. Теперь он стоял в низине, тут граничили сразу четыре или пять сопок, Громовая должна быть совсем близко.

Лез он долго, он ожидал, что выйдет долго, но все равно не так. Сначала он нашел, где можно было забраться. Молодое дерево, у которого ветки начинались сразу над землей, упиралось почти стволом в ветку гиганта. Когда он залез туда, то понял, что гиганта качает от ветра, вот этого он никак не ожидал, и чем выше, тем сильнее, зато сопку впереди стало видно почти сразу же. Открывшееся небо имело красный цвет заката, и впереди поднимался низкий темный горб, на самом деле неказистый, но он понял, что лез сюда зря, успокоения ему не принесло, а, может, наоборот, тревога, появившаяся перед вечером и заставившая лезть на это дерево, не улеглась, а от первого же взгляда разыгралась еще сильнее. Сопка все равно казалась грозной, и какой-то, как будто живой, думающей, на фоне потемневшего уже неба. Он понял, что сейчас испытывает соблазн остаться и посмотреть, что будет, хоть и осознавал, что боится, от этого приятного предчувствия опасности стучало сердце. Хочется? А потом ты уже точно никуда не пойдешь. Ведь не пойдешь же.

Он вдруг ощутил, что как будто этот самый момент он уже переживал, помнил его, или, может, не он? Мог вот также тут сидеть сколько-то там лет назад на этом же самом месте и смотреть с этого же самого дерева его отец? Сидел, затаившись, и глядел. На самом деле, и видел перед собой темную лысую гору – могильный холм впереди. Чий представил себе лицо, в подробностях, похожее на свое собственное. На самом деле? Нет, на самом деле это, конечно, ерунда. Но сейчас казалось очень реалистичным. Только думал бы он по-другому. Почему-то казалось, что отец бы непременно остался смотреть, Чий повернулся лицом к стволу, обхватил ветку руками и, нашарив ногой опору, полез обратно.

Он открыл глаза и сперва ничего не увидел – темноту. Тело горело. Его трясло, грудь, он дышал, глотая воздух кусками, и также выдыхал, поднимаясь, он оперся о ветку и понял, что пальцы ничего не чувствуют. «Холод», – догадался он. И Чий побежал. Горло зажгло холодной болью, он слышал, как под ногами что-то хрустело – на земле сверкал иней. Иней!! Холод…

Он еще не проснулся до конца, и теперь сознание отказывалось понимать, что произошло. Может, это еще сон. Изо рта спереди у него вырывался пар, белые рвущиеся клубы, сквозь которые он летел. Паника внутри и снаружи, все вокруг тоже боялось, сумеречные неясные тени стволов, оно ужасалось тому, что это не кончится – боли в горле и в груди, он с размаху налетел на что-то чешуйчатое и твердое плечом и щекой – впереди поднималось дерево, при падении рубаха задралась, и он вытянулся животом на обжигающей, твердой земле, колючей, как камни. Твердой!!! Он побежал снова, но теперь уже ясно осознавая, что он не выберется.

Момент перехода он так и не заметил, только, наверное, перемену в воздухе – дышать стало не так больно. Впереди стеной рос молодняк. Чий полетел через него, как камень, кувыркаясь, как попало, с треском. И побежать с той стороны он не успел, его ударили в лицо, он упал, заорал, попытался вырваться из-под того, кто сидел наверху и держал ему руки нестерпимо горячими пальцами…

«Лицо оплывет все», – думал он, глядя на согнувшуюся, над оранжево-красным, темную спину, закрывающую от него костер. Вверху, докуда доставал оранжевый свет, было видно, как над спиной поднимается ствол клубящегося дыма, который еще выше терялся в ночном уже практически небе. С одной стороны сочилась щека, ее щипало, это еще когда бежал, от дерева. Скула и над глазом – это уже рукой, или чем там, чтобы он остановился и лег. А остальное: зубы шатающиеся и привкус крови во рту, за ухом, у челюсти, и огромная шишка на лбу – все это вместо кляпа, чтобы он не орал, всего этого можно было и избежать. А чего ты действительно орал? Как будто помогало это, дурень. Вот и надо было молчать.

Человек у костра развернулся и подошел к нему. Спросил что-то, произнеся в нос, коротко обрывая окончание. От него слабо пахло костром и мясом, и еще чем-то резким и съедобным, какой-то травой, наверное. Чий жадно втянул воздух. Человек улыбнулся, зашел за спину, проверяя веревки, потом появился снова и показал длинный кривой нож, он указал пальцем куда-то за спину. Чий попытался разглядеть лицо, серьезное, даже как будто по-демонстративному, он все еще держал нож и снова показал на что-то за спиной у него. «Руки», – понял Чий, и кивнул. Веревку он резать не стал, узел был крепкий, он довольно долго с ним провозился, а, когда вернулся назад, в руках, кроме ножа, у него ничего не было.

Ягма – а – ар й ана, а?

Чий пожал плечами, растирая вдавленные следы на запястьях. Человек протрещал что-то короткими звуками.

Не знаю.

Никакой он не лесовик, как Чий сначала подумал. Высокий, довольно-таки и сухой, особенно ноги – бедра и голени. На них выделялась каждая жилка, сверху их прикрывала кожаная, примерно до колена юбка, стопы обуты во что-то непонятное. И смуглый, наверное, очень при свете дня. «Юбка» – Понял он, что так и не успел этому удивиться до сих пор. Мужчина в юбке! Нет, смешным это не выглядело. Может, и выглядело бы в Деревне, во всяком случае, если б ему рассказали, тогда да, даже без сомнения, сразу бы заухмылялся, если б вообще поверил. Потому что представилось бы совсем не то, что-то несуразное. У них такое бы и в голову не пришло никому. Мужчина, женская одежда, если бы только дурака так нарядили посмеяться. А за ним стояла совсем другая общественная традиция, совсем другая, ведь не для женщины она – здоровенная бляшка на широком грубом ремне. «Значит, где-то такие носят, – подумал он, глядя на лицо, совсем не обычное, с хищным носом, черными кудрявыми волосами. – Где-то очень далеко. Где?»

А длинная рубаха из светло-серой ткани в пятнах и грязи, это уже не оттуда. Она почти скрывала юбку и совсем с ней не вязалась. Видимо, там, где эти юбки носили о том, что такое холод не догадывались, это было уже вынужденное приспособление к местным условиям.

– Ты один? – сказал он.

Чий замер от удивления, потом кивнул.

– Да.

– Зачем здесь? Ты меня удивил, я-то сперва решил: ты с севера, а ты оказывается вот откуда. Через Болото? – он посмотрел, как Чий кивнул. – И как это все понимать?

– Что?

– У вас каждый день сюда ходят? Нет, из вас тут вообще никого не бывает. Торг еще не начинался, и тем более через Болото, и один. Чего молчишь, говори?

Рассказывать почему-то было неловко. Не все, но кое-что он постарался опустить. Только теперь, поняв, где именно они совершали детские глупости, то, о чем он и не сказал, потому что стыдно. Он не сказал про то, что Ушастый принес на Амбар, из-за чего они и пошли, потому что к Громовой это никакого отношения не имеет и тоже глупость. Наплёл что-то про то, что, дескать, всегда хотели на нее посмотреть и решили, ну и дальше вкратце, потом у него выходило, что они встретились с птицами и остальные там и остались, кроме него. Это можно было и поправдоподобнее рассказать, но он зачем-то приплел сюда еще то, что было и чего не было, подробности какие-то ненужные, и понял, что запутался. И, похоже, это понимал не только он.

Человек слушал, обхватив колени руками и положив на них лицо, Чию казалось, что он улыбается.

– Все?

Издевается. Чий кивнул.

– Посмотреть пришел, да, понять? А ты уверен, что, когда ты это увидишь, ты что-нибудь поймешь, – он ухмылялся, – ну на, посмотри.

К ногам Чия упала палка, которую он раньше не заметил, плоская, кроме середины и концов, концы были заточены, хотя и неостро, а середина, обработана под то, чтобы ее держать рукой, вокруг одного конца намотана веревочка. – Понял? Ну, давай, рассказывай.

Он, не дожидаясь ответа, забрал ее у Чия из рук.

– Ты сейчас попал сюда как?

– Куда?..

– Сюда, ко мне. Прибежал? А от чего ты бежал. Тоже понял? Холодно стало.

Акцент у него все же был. Только странный. Он немного смягчал согласные, а гласные получались очень хорошо, как будто язык ему родной, только он картавил. У кочевников из Высокой Степи не получалось, даже когда они в совершенстве знали, что говорить, произношение все равно выходило никакое.

– Ну что, страшно было, а? Думал, умрешь, а ведь это ерунда, зачем было бегать. Сразу почему не ушел, когда дуть стало, до последнего, что ли, терпел? Там, по-моему, и ребенок понять должен, когда засквозило, ясно же, ветер холодный, шумит, тогда бы и уходил.

– Не было там никакого ветра, я, когда проснулся…

– Спал, – он засмеялся. – Ты не своим делом занялся. Да, наверное. Тогда умереть и от этого можно, первый был бы. Нет, надо было дома оставаться, картошку копать, чем там у вас еще занимаются. Ты, наверное, думал, что придешь на сопку и тут оно все лежит необычное, на земле прям, и молнии лежат, спят, они ночью летают, трудятся, а днем спят. А на самом деле там знаешь как? Как везде, трава, под травой земля, и все. Что расстроился, слишком просто. А ты-то думал…

– Мы вдвоем же здесь только. Тут надо мной смеяться не будут. Зачем, как с дурачком.

Гордость. Это хорошо, конечно, не дурак. Конечно… Вот это вот, – он указал пальцем в темноту, туда, откуда прибежал Чий, – это ерунда. Бродячие эти области холода. Ты сейчас думаешь, что это страшно, но редко. Или еще ничего не думаешь. Их глупо бояться. Они на самом деле редки, но они деревьям боялся, боялись…страшны. А не людям, – он подумал немного. – Ты не замечал, как они к этому относятся?

– Кто?

– Те, кто живет в Лесу? – он улыбнулся, глядя на молчащего Чия, хлопнул себя пальцами по лбу. – А, точно, точно. Они внимания не обращают. Но тебе это страшно. Деревья треснувшие, тоже непонятно. А умереть тут можно от другого. От того, что бывает гораздо чаще, но ты об этом не знаешь, потому что следов этого не видно. От того, чего страшатся и те, кто тут живет. И ты уже не раз тут сгинуть мог. Я вообще не понимаю, вы же бояться Леса должны, у вас же говорят об этом, вот и надо было бояться. Но шел, да, и не дурак, да?

– Да.

Человек осклабился и отвернулся. Отошел сначала к костру, поправил головни, потом занялся вещами, лежащими вокруг вязанки чего-то, и открытого, наполовину пустого мешка. Что он там делает, точно было не разобрать, контуры немного смазывались, не помогал даже свет от пламени – между ним и костром висела прозрачная белёсая дымка. В небе застреляло звонко и четко, и Чий понял, щелкало и раньше, только по-другому, глухо и, как будто реальный предмет на что-то натыкался, а теперь барьер убрали. Стреляла Громовая, он машинально посмотрел на деревья – отблесков не видно из-за тумана.

Чий ждал, напряженно и с опаской глядя на него, того, что будет дальше, спина возилась у вещей, освещаемая с одной стороны костром. Потом через время он вернулся к Чию, не дойдя пару шагов до того места, где сидел раньше. Он не сел, остался стоять, нож он так и не убрал в ножны.

– Ладно, то, что ты не из Леса, я сразу знал. Ты понимаешь, из-за чего я тебя тут держу? Мне ведь дела нет, как ты сюда попал, зачем… Торг уже завтра начнется, может быть, тебя и отпустить можно, а может, и нельзя. Им же дела не будет, что ты, что… Я ведь тоже не из Леса этого, а они возьмут и узнают, что я здесь до Торга был, тем более тут, тут чужим вообще нельзя ни в Торг, ни до. Ну что, отпустить тебя? – он пристально посмотрел на молчащего Чия. – Отпустил бы, наверное. Ты бы пообещал завтра уйти, я бы поверил. Но я тебя не понимаю, врешь же. Почему, непонятно, но врешь, значит, что скрывать есть. И я не понимаю, что тебя так делать заставляет. Может, тогда тебе и смысла нет верить.

У Чия перехватило дыхание. Он говорил серьезно, ему жалко, но он думает, что, может быть, выбора нет. И понял это Чий, только на последних словах. Из-за этой манеры говорить или из-за произношения обманчивого, мягкого. И сейчас он его переубедит или не переубедит, а может, от него не зависит ничего, что бы Чий ни сказал сейчас, человек подумает, взвесит и поймет, что выбора у него все- таки нет. Говорить, говорить. Что? Он покосился на огромный кривой нож, в смуглой жилистой руке:

Почему вру?

– Ну, а что, нет?

Не то дурак. Захотелось прыгнуть в ноги, начать кататься по земле, говорить, что ничего не скажет. Он пересилил себя и остался сидеть на месте:

Я не скажу ничего.

– Ты не понимаешь, что ли? Мне не надо тут: скажу, не скажу.

– Да не вру я. Правда, мы к Громовой пошли. Меня побили после птиц уже, и я сбежал, я просто говорить до этого не хотел. Мне смысла нет…

– Зачем вы сюда шли? Что тебе Громовая гора? Ты понимаешь, что это нелепо сюда идти, чтобы посмотреть и не понять ничего. Ты не дурак, да? И дойти вы сюда не должны были. И ладно ты сюда смотреть шел, хорошо, а остальные?

– Мы не шли. Уже не шли, мы заблудились на Болоте. Это я сюда уже потом?

– И что ты здесь найти хотел? Молнию? Что вы там у себя знать об этом можете. Чтобы появилась идея сходить у группы людей, о ней надо знать хоть что-то. Чтобы кто-то уже ходил. Не просто ходил, чтобы увидел что-то, кроме травы, и чтобы вернулся. Ты думаешь, это просто? Ты думаешь, здесь опасно, нет, это там опасно. Откуда вам стало известно…

– Нам не стало, мы не знали!..

–…Стало известно настолько, что пошли?

У Чия в голове быстро промелькнула куча мыслей, что человек прав, откуда-то эти слухи на самом деле возникли, не от тех кто торговал, все это слишком сложно, так быть не могло, но их знали в Деревне, и без этого им бы никогда не пришло на ум связать Громовую гору с тем, что нашел Ушастый; что сам он действительно заврался, и человек ему не верит, а не верят, как обычно, в такой ситуации, из-за мелочей придуманных и кажущихся неправдоподобными, когда кто-нибудь врет, подводят всегда именно мелочи, и если он начнет менять все эти мелочи сейчас, то это будет нелепо – птицы, Ушастый, Изран, а убежать у него все равно не получится, ни сейчас, ни тогда, когда южанин возился у костра, и, может, он именно этого тогда и ждал, сидя у костра, проверяя, что Чий встанет и побежит. Недалеко…Слухи, Деревня. Я не знаю, я не знаю. Он задержал дыхание на несколько мгновений и вдруг услышал свой голос, спокойный и ровный по-механически:

Деревня всегда статична, единообразна, экстенсивна, она самодостаточна, и ей присуща лишь слабая, относительно, имущественно-социальная и профессиональная дифференциация, это порождается общим экономико-производственным укладом, в то время как город на этом фоне являет подчас феерию разнообразия. Различие проявляется во всем: деревня вполне может существовать и без города, вопрос лишь в том, какая это будет деревня, а город от деревни отдельно существовать не может в том или ином виде. И то, и это – макроколлективные человеческие образования, но принципиально разные среды.

Он замолчал и посмотрел вверх. Человек, похоже, удивился, и сильно удивился. Не просто, как от ерунды. Он понял, для него здесь был смыл.

– Отец. У меня сюда отец ходил и возвращался. Я не знаю, видимо, от него это известно стало, о Громовой. Я как-то над этим не задумывался, он умер давно уже, где-то здесь умер.

Человек отошел и сел, он молчал и думал, потом, не глядя на Чия, заговорил:

– Завтра я отсюда ухожу еще по темноте, ты тоже, вот туда, а я туда. Понял. Но это ничего не даст!

– Чий кивнул.

– Он так действительно считал? Твой отец.

– Как? Не знаю.

Человек задумчиво его оглядел. «Ну да, ну да». Он сказал что-то еще, похоже по-своему, тихо:

– Не прав он был. Город отдельно существовать может, – сказано было тоже задумчиво и, вроде, не для Чия, а для себя.

– Он этого не сочинял, – сказал Чий, и человек поднял на него невидящие глаза. – Я уже позже понял, он не мог никак, только пересказывал что-то, может даже, не все помнил.

– Правильно, скорее всего.

Они снова замолчали. Чий рассматривал обувь. Вверху опять застряло, он подсознательно отметил, что сегодня это не так, как обычно, как-то странно и как громко, потому что близко уже. «… Что я здесь до торга был, тем более тут, тут чужим вообще нельзя ни в торг, ни до»… – вдруг вспомнил он.

… Тут нельзя. Тут! Почему? Потому что Громовая. Он был на Громовой!.

– Ты ходил на Громовую?

Человек посмотрел на него и ничего не сказал.

– Там что?

Он улыбнулся:

– Трава.

– Под травой земля. А кроме, что там?

– Пойдем к костру, что мы тут сидим, погреешься. Ты же замерз, пока бегал.

Они подошли к костру, сели. Чий – на землю, а человек – на вещи, сразу став на пару голов выше его.

– У меня сумка там осталась, – вспомнил Чий, – мешок.

– Еда, вещи? Ничего ему не будет, завтра заберешь, если вернешься.

Он протянул что-то Чию, горячее и дымящееся, тот взял в руку, и оказалось, что это мясо, большой кусок.

– Поэтому для меня то, что я туда иду, ничего не решает?

– И поэтому тоже. Я же сказал, что там опасно, кроме того, куда тебе идти, тут чужая земля, и ты тут чужой, твоя осталась там, да и ее вообще больше нет. Ты знаешь, что вашего селения больше нет.

– Не в подробностях.

– Я пришел сюда из Степи со степными племенами, я пошел в Лес, они на эти ваши поляны.

– Низкую Степь.

– А об остальном можно догадываться. Вы не могли победить.

– Завтра Торговое время.

– Это тоже ничего не дает тебе. Торг для того, чтобы торговать, а не в гости ходить. Не такие же они дураки, чтобы тебя увидеть и не разобраться во всем, и им это не понравится… Да ты ешь, не смотри.

Чий хотел возразить, но вспомнил разбросанный на земле пепел, палку в его пещере с висящим на ней рогатым черепом. И ничего не сказал. Впрочем, этот южанин, в принципе, должен находиться, в точно таких же условиях, но его это почему-то не пугает, значит, не в таких же. Почему-то Чия его слова не тронули, может, потому что он так и не успел поверить, что спасется благодаря Торговому времени, когда услышал, что оно будет завтра. Может, потом, позже. Но он волновался сейчас.

Рядом сидел южанин. Человек в странной обуви и в странной одежде. Пришедший с той стороны необъятной Высокой Степи, из каких-то невероятно отдаленных земель, где люди имеют кожу, почти как цвет закопченной палки. Неопределенного возраста, может, и молодой, но с сухим, морщинистым лицом, которое привыкло к ветру и солнцу. Сейчас сидел тут, ел мясо просто так. И он ходил на Громовую гору только что, и, кроме этого, тоже ходил, не раз, ходил и возвращался, и знал что-то.

– Так это с деревьями из-за холода, блуждающие области? Ну, тогда хорошо, глупо было сюда идти, я ничего не понял, кроме того, что холодно, страшно было. Не смог догадаться сам?

Он подождал ответа.

– Сам не смог, но я бы понял, наверное, если бы мне объяснили.

– Я бы, наверное, тоже.

Человек сидел и улыбался.

– Мне больше не надо ничего, я умру скоро, узнаю, не узнаю, но я знать хочу, тебе от этого хуже станет? Там что, ты ведь был там? Что тебе. Ведь был же? Тебе же все равно.

– Что будет, если, представь, человека взять, когда он только родится и растить отдельно от людей, – сказал он после паузы, – кормить, дать ему нору какую-нибудь, чтобы жил, и всё, и никого больше не показывать, людей, чтобы он их не видел, не слышал? Понимаешь, что будет?

Он улыбался также, вопросительно глядя на Чия. Издевается.

– С чем будет? Где?

– Из него что будет, как он будет выглядеть, вести себя?

– Это что?

– Это вопрос. Игра это у нас такая, у вас же есть игры, берем человека и делаем из него Дикого человека.

– Ну-у, – Чий задумался, – дикий человек из него будет.

– Это как.

– Говорить будет плохо, там, грязный будет.

Он опять улыбнулся:

– Да, а как он говорить научиться, кто его научит?

– А сам не научится?

Это животное будет, хуже собаки, ходить под себя будет. Лохматое грязное, дурное. Да, так, так, такое уже было не раз и сейчас есть, просто ты не знаешь. Так вот в один день оно приходит к вам в Деревню. Там уже никто не живет, и кочевники уехали. Оно смотри на распаханные поля, на соху, которой их распахали, на дом, что оно за этим всем увидит? И тут оно глядит с мольбой на другое, точно такое же, и хочет понять, у него узнать, что это такое, вот только у того, второго, тоже слов нет, чтобы это описать, а, если и есть, то первое все равно ничего не поймет, так как оно слов не знает…

Так их у нас все-таки двое, в игре, мы их два взяли? – спросил он с иронией.

Их значительно больше. Их у нас целые стада, но они далеко живут от вашей Деревни, и попасть получилось только у одного, чудом, а второй все-таки не животное, а пусть получеловек, который хоть что- то все-таки знает, и, кстати, тому, который попал, повезло еще с одним – у него отец тоже был получеловеком, или хотя бы полуполучеловекоммы.

– Ерунда. Громовая – это что, Деревня?

– А я этого не говорил, я объяснял.

– Ерунда. Получается, что наш дикарь, это не дикарь. Он специально туда шел, чтобы понять.

– Нет, он шел бездумно. Он не знал, зачем туда шел, и, когда дошел, он не понял ничего.

– А второй, тот, который получеловек. Он знал куда шел, когда шел в первый раз, он всегда был получеловеком?

Южанин замялся.

– Тогда ему просто повезло, он стоял за краем поля. Это знаешь, если всегда стоять посреди огромного поля, то так и не поймешь, где ты находишься, ты не увидишь поля. Чтобы увидеть поле, надо встать на краю или за краем. Я пришел в Лес, я всю жизнь хотел увидеть Лес, понять Лес, пришел и увидел деревья, я снова оказался в центре, а не за краем.

Знаешь, людям свойственно придумывать вещи, они их всегда придумывали. И вообще, чем люди отличаются от животных? Да не от дикарей этих, от зверей, от сатров, от тударов, от скота. Чем?

Сатров он помнил: долговязые, рыжие, высокие собаки, о тударах слышал, он не и ответить.

Разум, думать – это не пощупаешь. Человек начался с того, что ему перестало хватать своих зубов, чтобы грызть или убить, или рук – копать, и вместо этого у него появилась куча вещей, которыми он убивал, копал и сажал. И одежда – ты одет в вещи и шил их, делал вещи вещами, одни вещи делал другими.

– Ты когда-нибудь задумывался, кто сделал первый кувшин. Наверное, дед какой-нибудь – пра-пра-пра, который жил рядом с твоим домом и звали его как-нибудь, Лысак, нет. Плешак, правильно?

Вот об этом он как раз-таки задумывался, о чем-то очень близком, даже спорил с кем-то, доказывал, что это все-таки было, и спорили тогда, кажется, как раз о кувшине, и тогда он знал какие-то доводы, которыми пытался убедить, что его, все-таки придумали давно когда-то очень, и не Плешак с соседней улицы, но он ничего не помнил сейчас и потому сказал точку зрения того, с кем спорил просто так, со злости, должно быть, чтобы вызвать реакцию у этого человека, не желающего говорить серьезно:

– Всегда был.

– Да? Чушь какая, – он снова расплылся в улыбке. – Всегда, ничего не существовало, людей тоже. Людей не было – откуда появились вещи? Тебе кажется это таким естественным, держать жидкое в кувшине, а это не естественно, естественно держать во рту. Понимаешь?

– Не кажется.

«Он опять играет, – думал Чий. – Опять издевается, он не говорит о Громовой, я просил его рассказать, и он рассказывает, только не то, а для, чего-то, что-то совсем другое».

Туман сгустился или это только впечатление такое создавалось, потому что сейчас между костром и ним тумана не было, он и пламя находились внутри, а пахнущий Лесом, непрозрачный, мокрый и густой воздух висел снаружи. Сильно хотелось спать, глаза закрывались.

Он ждет, пока я засну, хочет меня усыпить, вот он чего добивается. Я упаду на землю, он поухмыляется, потрет руки от радости и уйдет.

И когда-то было принято думать, что таков человек вообще, вернее, принято думать, что это не может быть по-другому. А человек на самом деле разный, как ты, как я, есть пьяницы, есть трудяги, как правило, тупые, у которых нет ничего, кроме того, что он умеет обращаться с мотыгой. Вот тут нет, – он постучал пальцем по голове, – я приукрасил. Но дело в том, что когда-то серьезные умные люди поняли, что на самом деле все возвышение человека зависело не от всего человечества, а от некоторого количества, от массы очень маленького – пять из сотни, два из сотни, я не знаю. И нельзя сказать, что это сверхлюди, самые умные, или, допустим, человека не из их числа можно научить считать лучше, чем они, они просто обладали чертами, незначительными отличиями, которые делали их способными… Это не сказки, понимаешь, они точно такие же, просто увлекающиеся, как отец твой, которого вокруг считали странным дураком, и это нормально, что их всегда было немного, – он поднял голову, улыбнулся и посмотрел прямо на Чия, и Чий вдруг понял, что он говорит абсолютно серьезно, также улыбаясь, и тянет слова, вставляя между ними паузы, потому что ищет, что сказать, но чего-то не договаривает, кроме последнего предложения. Чий не увидел разницы, но почувствовал, что желания умолчать в словах и голосе не слышится. – И то стадо нашего дикаря, на самом деле, через тысячу лет жило бы точно в такой же деревне, как и твоя, ни разу ее не увидев. Но, оказалось, что это маленькое число, необычных, может быть, еще меньше, и когда-то серьезные и умные люди поняли, что это так, когда вдруг человек стал забывать из-за того, что их стало меньше. Абсолютно такие же, как все. Понимаешь? Как тебе… Просто им нравилось полежать с утра, например, и поиграть с мыслью просто так, ради интереса, посмаковать ее так и эдак, и если они занимались какой-то… какими-то …знаниями-то, они жили в этом, им это удовольствие доставляло. А, когда это поняли, процесс уже шел другой, и все попытки изменить его ничего не дали, ты не знаешь, как в таком случае может быть: младенцев можно выращивать, как картошку на грядке, можно наделить разумом вещи.